Путь дурака 4-6. Часть 2

ПРЕДИСЛОВИЕ

Каждое время порождает свою форму духовности, эти формы разнятся. И в каждом народе есть христиане, мусульмане, буддисты, зороастрийцы – все они появились в глубокой древности. Нынешняя форма духовности нашего века стала совсем не похожей на то, что мы видели раньше, но суть её остается всегда одна и та же.

Ныне появилась новая ультрасовременная форма, которая носит название «Секору». Секористы являются продолжателями дела Гурджиева и Раджниша – дела разрушения всего старого и давно отжившего свой век, того, что тормозит развитие истинной духовности на пороге перехода человечества в эру Водолея.

Познакомившись с книгой «Путь дурака», я подумал, что она написана каким-то бескультурным и неграмотным человеком. Прочтя же книгу «Супердуховность» одного из учеников Рулона, я просто схватился за голову: «Да как же можно такое писать, да еще, как бы в насмешку, назвать это «супердуховностью»?! Эта книга была больше похожа на извращенное матершиное произведение Юза Алишковского или на какую-то другую хулиганскую подзаборную литературу, которая стала появляться на прилавках в послеперестроечный период. Казалось, она написана каким-то низким, пошлым, малообразованным хамом.

Но когда я лично встретился с её автором, а также и с самим Рулоном, я изменил свое мнение. Это были очень умные и порядочные люди, хотя их и нельзя было назвать моральными в узком смысле слова. Оказывается, книга была написана таким образом, чтобы встряхнуть читателя, не дать ему остаться равнодушным ко всему, что там написано. Целью книги было создание определенного шока, подобного тому, как создается шок мастером Дзен своим ученикам, индуцируя этим у них вспышку озарения, или шок, который устраивал Дон Хуан Карлосу Кастанеде для изменения его восприятия. За матами и пошлыми сценами в этой книге скрыта Великая Истина, которую нужно разглядеть. Ведь каждый понимает в меру своей испорченности. И не есть ли соломинка в чужом глазу – бревно в нашем? Ведь все недостатки и пороки, которые мы видим в других, находятся и в нас.

Эта книга учит видеть истину нелицеприятно, кто бы ее ни читал – шлюха, бомж или алкоголик. Истина остается сама собой. Сам же стиль написания этой книги такой, что делает ее доступной как школьнику, так и старику, рабочему и зэку. Она написана таким образом, что создала себе жуткую популярность, ибо таково было намерение её автора.

В этой книге я совсем по-новому увидел христианство. Я понял, что мы не понимаем многих слов Христа и библейских пророков, пытаясь подтасовать их высказывания нашему мировоззрению, но очевидно, что мировоззрение древних в корне отличалось от современного и было даже намного ближе к видению мира шамана, чем к тому, как видят мир современные богословы. Оказывается, наша форма морали совсем не единственно возможная и не самая лучшая. Именно из-за многих моральных догм люди живут в том бедственном, загруженном проблемами состоянии, которое присуще ныне многим. Снятие устаревших и давящих существо догм, является важным для обретения счастья в этой жизни. И сама работа Рулона, и книга «Путь дурака» знакомят нас с Высшей Космической нравственностью, показывая, что только разрушение отживших догм позволит человеку вздохнуть свободнее и найти путь к свободе и радости, которые от него так тщательно хотели скрыть родители, учителя и священники.

По мнению Рулона, проблемы человека невозможно решить социальными, политическими или экономическими реформами. Эти проблемы порождены неправильным восприятием, и решить их можно, изменив восприятие, переведя его из закостенелого и однобокого состояния в пластичное и текучее восприятие ребенка. И данная книга как раз ставит это своей целью, поскольку она ломает старые паттерны восприятия. Она кажется невозможной и ужасной, особенно людям пожилого возраста, восприятие, которых уже становится неподвижным, и изменения его связываются с большим дискомфортом.

В книге пишется о таких вещах, которые на первый взгляд вызывают презрение, отвращение и непонимание. Это и секс во всех видах, и сатанизм, и панки, да и многое другое – то, что отвергается современным обществом. Но именно через эти запретные формы к нам доносится Истина, и она, прежде всего, в том, чтобы осознать, почему же все это считается плохим, подчас даже не задумываясь, так ли это на самом деле. Но за сатанизмом, панками и тантрой на самом деле скрывается новое видение, которое может обрести человек.

Новая свобода заключается в том, чтобы стать разумным, чтоб восприятие более не опиралось на иррациональные догмы, типа «плохо – хорошо», «правильно – неправильно», «морально – безнравственно», а смотрело бы в суть самой проблемы, пыталось получить знание из всего, что нас окружает, не шарахалось в сторону от того, что мама назвала «бякой». Ибо зашореный, закомплексованый человек не может быть свободным. Он уже раб внутри себя и в жизни. Он может быть только роботом. Такую истину до нас пытается донести эта скандальная книга Рулона «Путь Дурака».

Глава 1

ХРАМ ЛЮБВИ

Стояло бабье лето, начинала желтеть листва. Солнце дарило последние, теплые дни. Каждый порыв ветра срывал новую порцию листьев, и большой город утопал в падающей листве, так что дворники не успевали убирать улицы.

Рулон шел по улице в радостном настроении. Наконец-то он уволился с работы, и теперь целый день мог посвящать служению Богу. Сам себя он поздравлял с тем, что настали наконец-то после долгих лет учебы и работы вечные каникулы, и теперь он стал социально независим от придурочной матери, школьных преподов и занудливого начальства на работе.

Подходя к дому Лилит – старой кирпичной пятиэтажке, он думал, как ее, да и всех остальных людей, освободить от ига социума – болезненного воображения и тупых звериных инстинктов, чтобы они достигли Нирваны. Поднявшись по лестнице на пятый этаж, он позвонил в обшарпанную дверь условной мелодией звонка. За дверью слышались крики и мат. Открыла Лилит. Она была вся взволнована и тяжело дышала. Крылья носа раздувались, руки до локтей были обнажены и влажны, видимо она, что-то стирала или мыла.

– Что происходит? – спросил, заходя к ней Рулон и почуял неприятный запах сероводорода.

– Да вот, моя мать обосралась. Совсем выжила из ума, – возмущалась она, активно жестикулируя руками. – Все лазит по комнатам и переворачивает вещи. Срет, просто кошмар! – она постоянно ходила по комнате из угла в угол.

– А что ты не сдашь ее в дурку? Или в дом престарелых? – спросил Рул спокойным голосом, показывая этим, что нет причин для беспокойства.

– Да вот, никак не берут. Мест все нет, – ответила Лилит.

– Ну, тогда мы у тебя тут устроим дурдом на выезде. У тебя же две комнаты? Почему бы ни запереть бабку в одной из них и не устроить там палату номер шесть? – с интересом спросил Рулон.

– А как ее запереть? Она ломится. Выходит и шарится везде, – не представляя, как это будет выглядеть, переспросила Лилит.

– Ничего, запрем! – сказал он и, раздевшись, стал искать в доме все необходимое, чтобы оборудовать дверь. Найдя замок, он стал прикручивать его. Работа в его руках спорилась. Всё, за что Рулон брался, делалось качественно и грациозно, т.к. он стремился всё время наблюдать за собой, делающим что-то, т.е. с позиции свидетеля.

Бабка ползала по комнатам на четвереньках и мычала. Она была одета в старые выцветшие спортивные штаны и блёклую футболку. Маленький Сука бегал за ней и пинал под зад то левой, то правой ногой. Бабка уже совсем близко подползла к Рулону.

– Кто я такой? – спросил Рул у бабки.

– Дурак, – запищала она.

– Сука, смотри – непорядок. Научи ее отвечать, как надо, – сказал Рулон.

Сука взял свою маленькую клюшку и, охаживая ей старую маразматичку, стал кричать:

– Это тебе не дурик, это Великий Учитель! Поняла?!

– О-ё-ё-ё-ё-ё-ёй, – заорала старая кляча. – Что ты делаешь, маленький мальчик?

– Говори «Великий Учитель», – бесился малец, наяривая пластмассовой клюшкой ей по сраке.

– Кто я такой? – снова спросил Рул.

– Великий Учитель, – стала отвечать старуха.

– Вот так. А ты кто?

– Я инженер авиации, – ответила она.

– Тоды летай, – сказал он.

Бабка зажужжала и, расставив руки в стороны, изобразила самолет. Так на полусогнутых она кружилась по комнате.

– Давай залетай в ангар, – сказал Рулон, указывая на бабкину комнату, где он уже оборудовал палату.

Сука стал толкать бабку в зад, загоняя ее на место. Он был естественен, этот маленький бесенок, воспринимающий мир пока ещё без стереотипов.

– Вот как нужно действовать, – сказал Рулон Лилит. – Нехрен церемониться с людьми, будь они хоть и твоей выжившей из ума мамашей, иначе они быстро сядут тебе на шею. Делай то, что тебе нужно, а на остальных – наплевать. Посылай всех подальше, в общем, всоси, шо наглость – второе счастье. Если что-то не получается, действуй смелей, иди по головам других, тоды достигнешь своего, добьешься желаемого, – поучал он незадачливую ученицу.

– А как же заповеди Бога: «люби ближнего своего, как самого себя»? – нерешительно спросила Лилит, присев на колени перед Рулоном.

– Заповеди Бога даны не для мирской жизни, а для духовной практики. Если с бабкой ты не оттачиваешь свою безупречность, используя ее как мелюзгового тирана, тоды нечего и говорить о любви. Все это может быть токмо оправданием твоей бесхребетности, беззубости, стеснительности, зажатости, хотя в душе ты бабку-то совсем и не любишь. Если хочешь любить, то начинай не с внешних действий, а с внутренних, со своих мыслей и чувств. Никогда не лицемерь, прикрываясь любовью, а руководствуясь страхом, эгоизмом, ревностью или жадностью.

Тут раздался звонок в дверь, и на пороге появилась Селена. Она ревниво взглянула на Рулона и Лилит, оценивая, не успели ли они уже заняться без нее сексом в позах балеронов.

Увидев вопрос в ее глазах, Гуру сказал:

– Знаешь, только что я ебал Лилит с ее матерью.

Селена так и вспыхнула, услышав такое, но не могла поверить, как Рул мог ебать маразматичную старуху.

– Я ебал им мозги, – уточнил Рулон, – на тему правильных родственных отношений, и вот, теперь мать Лилит будет у нас сидеть взаперти в палате номер шесть, – при этих словах он указал рукой на дверь, за которой выла рехнувшаяся старуха.

– Дак вы уже были близки? – ревниво спросила Селена. – Тогда и я хочу побыть с тобой, – заявила она, бесясь от ревности.

– Зачем ты хочешь быть со мной? – спросил Рулон.

– Потому что, она уже была, – заявила Селена, бросив испепеляющий взгляд на свою соперницу.

– У вас что соцсоревнование? Кто больше? – ухмыльнулся он. – А я вот занимаюсь купэлой для удовольствия, для работы с энергией, для разрушения в вас мамкиных стереотипов, а не для того, чтобы с кем-то соревноваться, хватит вам думать, что кого больше ебут, того больше и любят. Все это бред! Ебать могут и коз, и собак, и шлюх или просто дрочить в кулачок. Это просто потребность, а не выражение любви. Я могу хуеву тучу баб на хую перетаскивать, но любить я буду всегда только Бога, т.к. моя любовь не связана с сексом.

Рулон сидел в единственном в комнате кресле, а Лилит с Селеной стояли друг напротив друга, готовые выцарапать друг другу глаза. Грудь Селены быстро вздымалась от учащенного дыхания. Она недоверчиво поглядывала на Рулона, думая, что он лапшит для того, чтоб скрыть от нее свое предпочтение к Лилит.

– Нет, ты был с ней! – как будто не слыша того, что он только что сказал, заявила она. – Давай теперь будь со мной!

– Нет! Пусть он сперва будет со мной! – заявила возмущенная ее заявлением Лилит.

– Да вы что, совсем сдурели? Через пять минут подойдут люди, а вы все делите шкуру неубитого медведя. Пошли бы потрахались еще с кем-то, чтоб понять, что все это вздор. Вы думаете, что секс нужен только чтоб заиметь на кого-то права и заманить его своей пиздой в принцы. А хуй-то вам! В вашей пизде еще зубья не выросли, чтоб она была у вас вместо мышеловки. Слишком скользко там, чтоб вы могли в ней кого-то удержать. Учитесь пороться спокойно, как жрать, срать, спать и онанировать.

– Как же можно? Это ведь святое, – возразила Лилит.

– Какое же это святое, это же обитель всего хуевого в вас, вашего эгоизма, жадности, собственничества, ревности. Ваша лохань – это хуевый храм вашего эго! Туда поместила вам его мамка, завнушав вас, что там что-то святое. Это обитель ваших мечтаний, ибо через пизду к вам придет принц. Без нее он не сможет найти вас, а вы будете помечать его своей кункой, как суки мочой территорию, так что молитесь теперь пизде. Клитор будет привратником вашего храма, ждущего принца, как мышеловка мышь, чтоб дурацкая фантазия сбылась, и вы бы успокоились. Дурость достигнута. Но я вам не принц! Я Гуру! И я хочу из вас сделать живых людей, а не закодированных зомби.

Тут в дверь стали звонить и начали приходить ученики Рулона на очередное занятие. Пришедшие стали рассаживаться в большой комнате на полу, образуя полукруг вокруг кресла Учителя. Когда все собрались, Гуру прошел и сел в кресло. Рядом с ним уселся на коврик маленький Сука, тоже прикинувшись йогом.

– Ну, что, начнем, – стал толкать речь Рулон. – Здесь мы собрались с вами, чтоб получить основное знание, кое в том, что Истина, познание Истины меняет взгляд человека на мир, и не может в вашей тыкве она мирно ужиться со всеми вашими предрассудками.

Например, раньше думали, что земля есть блин, потом узнали, что она шар. Так вот, если она шар, то не блин. Вот в чем дело, только одно из этих понятий верное. Вы же хотите познать Истину, не меняя своих представлений, своего мировоззрения, а лишь что-то добавляя к нему. Как будто Истина является только начинкой к пирогу. Но это не так. Она переворачивает все вверх дном с ног на голову, и совместить ее с вашим маразмом нет возможности. И так, вы должны обрести новое восприятие мира без привычных мыслей, оценок, заданных вам с детства. Начнем с того, что человек не должен себя ставить на место глупого и слабого, иначе он и сам станет таким. Он должен ставить себя на место сильного и удачливого.

Еще долго рассуждая на эту тему, Рул добился того, что все на словах все поняли. Тогда он приступил к делу. Наклонившись к Суке, он шепнул ему, чтоб тот вел сюда старую ведьму. Сука радостно побежал, и уже через минуту удивленные гости услышали, как из соседней комнаты доносятся чьи-то вопли. На двери комнаты уже красовалась бумажка с надписью «ПАЛАТА №6».

– Ой-ё-ё-ё-ёй, маленький мальчик, что ты делаешь? – визгливый скрипучий голос протяжно выл из-за двери.

Вскоре из двери появилась голова, а затем и туловище старой маразматички. Бабка ползала на карачках, и Сука, сидя на ней, как на боевом коне, гнал клюшкой старую бабку, наяривая ей по заднице. Сука старался сложить ноги в позу лотоса, как будто он едет на боевом слоне. Но ноги не слушались. Они выскальзывали и Сука падал, поднимался и снова пытался сесть, как настоящий йог. Учащиеся так и обмерли, наблюдая за этой сценой.

– Что вы рты раззявили? – сказал им Рул. – Осознавайте, что в вас происходит. Не ставьте себя на место слабого и дурного. Меняйте восприятие. Посмотрите, какой там кокон у бабки, расфиксируйте глаза и начните видеть аурное излучение.

Тут Сука соскочил с ее спины и скомандовал:

– На зарядку!

Бабка встала и начала делать производственную гимнастику, щеголяя при всех в обосранных панталонах.

– Выше ногу поднимай, старая! – кричал Сука. – А теперь другую.

Бабка попыталась оторвать вторую ногу от пола и рухнула с грохотом. Кто-то заржал, но большинство чувствовали себя неловко. Глаза у присутствующих никак не расфиксировались, но начали собираться в точку. При виде всей этой сцены они никак не могли начать видеть ауру и кокон. И многие, по старой дурной привычке, стали ставить себя на незавидное место старухи. Только рыжий Ромео радостно продолжал ржать, наблюдая развернувшуюся сцену.

– Вот он уже въехал, – прокомментировал Гуру, – давайте и вы, приколитесь над ним, хотя бы.

– Кто я такой? – спросил ее Рул.

– Великий Учитель, – выговорила уже натасканная бабка.

– А ты кто? – строго спросил он.

– Говори! Говори! Говори! – орал маленький Сука, наяривая ее клюшкой.

Немного помолчав, она выпалила:

– Жидовка! Жидовка! Жидовка!

– А еще кто ты? – кричал Сука.

– Инженер авиации, – заговорила старуха.

– Тогда летай! – весело заверещал пащенок, добившись желаемого ответа.

Бабка расставила руки и, зажужжав, пошла по комнате. Тут уже несколько человек заржали.

– А теперь на бреющем, – сменил команду Сука.

Бабка пошла на полусогнутых, при этом попёрдывая.

– Двигатель неисправен, даёт перебои, – продолжал комментировать маленький ребёнок происходящие события.

– Давай ее в ангар, – сказал Гуру Суке, и тот погнал сраный «авиалайнер» в «палату».

Некоторые все же не хохотали, а сидели с выпученными глазами. Видно замкнуло в башке. Столкнулись мирские взгляды с реальностью.

– Что вылупились? – обратился к ним Гуру. – Башню клинит?! Я же говорил вам, что не может ужиться в вашей репе Истина и мирская ложь. Не можете вы служить Богу и Момоне, сечете? Осознавайте, кто вы есть на самом деле. Насобирали мирские взгляды, как собака блох, и сидите в этом говне, срослись с ним. Давайте, если вы хотите быть сильными и удачливыми, не ставьте себя на место слабого и дурного, иначе из неудачников не выбраться. И, чтоб измениться, нужно выбросить из своих мозгеней всю ерунду, которую вам родичи напихали, как шлюхе мандавошек пьяное быдло. Лапшу-то стряхните с ушей, и тоды вы воспримите все, как есть. Даже ребенок жизнь видит лучше, чем вы. Скажи, Сука?

– Да, тут все ясно, – ответил он.

– А ты-то бабушку любишь?

– Люблю, как конфеты по рублю, – ответил он, – Как увижу, так блюю.

– Но вот мы и начали лечение вашего триппера, провели провокацию. И коды он теперича вылез, то глушите его истинным видением, иначе вы так ничего и не поймете. Истина и мирское видение не совместимы. Видите, кот сидит. Как он смотрел на сцену с бабусей? Вот это и есть Истина, подлинный, лишенный представлений, взгляд. Итак, лучше всех Истину понял кот, затем я, затем Сука, потом и рыжий Ромео, а на последнем месте те, кто тупо таращился на все это.

– Куда же мы идем? – спросила очкоглазая Татьяна.

– Вот в чем вопрос, – ответил Гуру. – У вас проблема, а у кота их нет. Если вы будете в мирском видении, то вся ваша жизнь будет неразрешимой проблемой. А если у вас видение кота, то все, крышка. Больше проблем нет. Вы видите мир таким, как он есть – взглядом просветленного. Давайте, выбирайте, что вам нужно, туда и идите.

Ну, а теперь мы закругляемся. Идите домой и помедитируйте, поизучайте себя на примере этой сцены и нового знания, – сказал Гуру и завершил занятие.

Гости стали расходиться. Занятие никого не оставило равнодушным. Теперь было о чем подумать, решить, что есть что в их жизни. В прихожей толпился народ, торопясь на выход. Выходили по два человека, помня о сталкинге и уникальной возможности поприкалываться друг над другом по пути домой. Ведь практики Великого Рулона продолжались и без общения с Гуру.

После поучительных занятий Рулон опять остался вместе со своими двумя ученицами. Между ними опять началось нездоровое напряжение. Сука играл с бабкой в маленькой комнате, откуда доносился вой и командные крики. Рулон сидел на кухне и хавал после своей работы. Жуя гречневую кашу, он всё время рассказывал что-то. Чтоб разрядить обстановку, он обрадовал учениц:

– Сегодня мы с вами проведем Фак-сейшен Соти-медитейшэн.

– А что это такое? – заинтересовались они.

– Ну, это значит, – произнес Гуру, дожевывая огурец, – что мы займемся групповухой, говоря по-русски. Чтобы у вас не было вопросов, кто, с кем и как. Вы должны научиться к сексу относится проще, как к биоэнергопрактике, помогающей развитию тонких тел, иначе нам и незачем всем этим заниматься, попусту тратить энергию, а тем более для того, чтоб создавать семью, рожать детей, Боже упаси. Тоды вы станете такими же, как ваша мать, повторите ее судьбу.

Из комнаты все больше доносились крики.

– Кажется, он опять начал играть в партизанов, – сказала Лилит, – все бабку пытает, фашист проклятый. Пойду, засажу его в туалет, а то, как бы чего не сделал с ней.

– Дети в подвале играли в гестапо. Умер от пыток сантехник Потапов, – изрек Рулон школьную мудрость.

Лилит отобрала у Суки щипцы, коими он изводил старуху, и потащила его в клозет.

– Мать, отстань! – кричал он. – Я хочу играть, мне интересно!

– Вот они дети. Вот, что с вами они начнут делать в старости. Узнаете тогда... мать, – поучал Рул. – Так что дети и семья – это большая жопа.

Хорошо поужинав, они передислоцировались в большую комнату.

– Давайте-ка, станцуйте стриптиз. Это будет более достойное применение сексуальной энергии, т. е. пример орфического творчества, когда сексуальный центр свадхистана проявляется через вишудху – эстетический план.

Лилит запустила старый патефон, и самки начали танцевать эротический танец, соревнуясь друг с другом в изяществе и грации. Они медленно обнажались, лаская руками свои сочные тела. Вот уже почти нагие они приблизились к Гуру и стали соблазнять его своими прелестями, как вдруг распахнулась дверь и в комнату вползла полуголая старуха, толкая перед собой пустую миску. Спущенный с левой ноги чулок тащился вслед за ней. Так она делала, когда просила еды.

– Ах ты, старая вобла! – напала на нее Лилит. – Ишь, чего выдумала. Убирайся к себе! – стала она выпихивать свою мать из комнаты.

Рулон весело хохотал, наблюдая эту сцену.

– Весь кайф сломала, – пожаловалась Селена.

Закрыв бабку в ее комнате, они снова приступили к делу.

– Теперь поклоняйтесь лингаму, – сказал Гуру, усаживаясь в кресло в одеянии Адама, – и внимательно наблюдайте, как движется энергия в ваших телах.

Самки стали по очереди ласкать его ноги и сосать его член. Селена глубоко заводила его себе в рот, стараясь проглотить, а Лилит целовала ноги Учителя. Затем Лилит стала лизать и сосать его фаллос, как лакомство, а Селена лизала ему ноги. Но гармонии между ними не было. Самки то и дело отталкивали друг друга и спорили, чья очередь сосать и кто сосет больше, так что это им мешало чувствовать распределение сансы по энергоканалам.

После поклонения лингаму Рулон перешел к практике овладения Шакти.

– Теперь почувствуйте себя проводницами космической энергии Шакти, – заявил он, находясь в кресле, сидящим на коленях у его ног ученицам. – Будьте просто Божественной творческой Силой, а я – ваш повелитель Шива – Божественная воля и сознание.

Но вместо вхождения в медитацию самки ревниво поглядывали друг на друга. Подключку к Космосу им перекрывал социальный блок мамкиных внушений о себе и принцах. Гуру взял Селену и стал совокупляться с ней. Он ввел свой фаллос в ее иони и начал медленно двигать им, представляя, как он проводит Божественную волю в ее существо. Но Селена, возбужденная борьбой с Лилит и думающая о принце, плохо входила в супраментальный поток. Она была слишком возбуждена и стала интенсивно подмахивать, не согласуя свой ритм с медитативной настройкой партнера. Ему приходилось часто останавливать ее, вынимая лингам, чтоб снова настроиться на медитацию.

Пока он, лежа на Селене и раздвинув ее ноги, вводил свой лингам в третьей позе, Лилит в припадке ревности выбежала из комнаты. Лингам глубоко вошел в лоно, касаясь матки. Селена застонала и прижала плотнее к себе партнера руками. От перевозбуждения ее мозг отключился и она ненадолго забыла о борьбе с Лилит.

После практики с ней Гуру в одеянии Адама поплелся по квартире искать вторую Шакти, чтоб подчинить ее через себя воле Божественной Силы. Он заглянул к бабке, та сидела на полу, раскачиваясь, и рвала на себе волосы. Выйдя из местной палаты № 6, он заглянул в туалет. Сука мирно спал на полу, рядом с миской с песком для кота.

«Йогом растет», – подумал он и, закрыв дверь, пошел на кухню. Там на полу сидела Лилит, уткнув голову в колени и обхватив её руками. По этой позе и заунывному сверлению в солнечном сплетении от ее херового состояния, он сразу понял, что у ней заклинило башню, где столкнулись мамкины выдумки с суровой действительностью и вызвали запрограммированную с пеленок детскую реакцию.

– Ну, что, ломает? – усмехнулся Рул, глядя на нее. – Приятно тебе было мечтать? А вот они – твои мечты, теперь тебе боком выходят. Хуево от них, – начал он реабилитацию социальной зомби, закодированной в тоталитарной секте маминистов на программу: «семья, принц, любовь, дети». – Почувствуй получше, как хуево быть тупой машиной, упрямо стремящейся к воплощению в жизнь наведенных в твою тупую тыкву фантазий. Пока ты не откажешься от своих фантазий, ты всегда будешь обламываться в жизни.

Кот спокойно спал, лежа на холодильнике. Он был сытый, в тепле и больше в жизни его ничего не интересовало.

«Насколько хорошо коту, – подумал Рулон, сравнив его состояние и Лилит. Он никогда не впадает в депрессию».

– Что, мамка научила тебя, чуть что не так, падать на живот и биться руками, ногами или тупо сидеть и дуться, ожидая, что тебя пожалеют и все сделают по-твоему? А накось, выкуси. Тут уже нет твоей доброй мамочки, и никто не будет подстраиваться под тебя. Так что, твоя реакция здесь не прокатит, ты уже не в яслях, ты здоровая баба, а все ребячишься. В жизни всего можно достичь только активностью, а не пассивным протестом. Токмо яркостью, находчивостью, предприимчивостью, умением гибко подстроиться под обстоятельства дается успех. Твои принципы не жизненны и с ними ты потерпишь фиаско.

Селена немного оделась и подошла на кухню посмотреть, что тут происходит. Было прохладно, и она принесла Рулу халат, чтоб он накинул на себя и не морозился. Она помогла ему продеть руки в рукава, завязала пояс.

– Помните, – продолжил он, – что мечты – это просто онанизм, игра с сексуальным гормоном. Но фантазия хороша только в вашей тыкве, даже и не думайте искать ее в жизни, пока не заплохело. Вы быстро можете представить себе рогатого зайца или мохнатую черепаху, но в жизни их вам не найти. На Тибете есть такая практика. Йог создает в своем воображении рай и живет в нем, в медитации, ему там хорошо. Но он даже и не думает его искать в этом мире, не то этот рай стал бы для него адом. Сечете, о чем базарю? Ну, что, сидишь? Давай иди, и мы тогда пойдем спать с Селеной, а то уже ночь, – и Рулон направился на выход.

– Нет! – вдруг закричала Лилит, схватив его за ногу, – не уходи!

– Что, не уходить? Пойдем тогда трахаться, что тут на кухне-то делать? Уже перестав вредничать, она поплелась за ними. Придя в комнату, он разложил Лилит на ковре и начал майдхуну. Он немного поласкал ее грудь, провел руками по ее стройной фигуре, ногам. Затем развел их и стал гладить ее клитор, вход в иони. Когда она немного расслабилась, он сел ей на грудь и дал ей сосать свой член, который от холода и разборок уже успел скукожиться. Она взяла его и стала рассасывать. Чувствуя тепло и ласку ее груди, языка, фаллос стал вновь наливаться мужской силой. Он твердел и рос на глазах. Он все глубже вводил его в ее рот, чувствуя под собой ее упругие груди.

– Представь себя Шакти, почувствуй энергию Космоса, – стал он настраивать ее, раздвигая ей ноги и вводя свой лингам в ее лоно.

Но Божественная прана шла плохо. Лилит никак не могла выйти из роли самки, ищущей поебень с принцем. К тому же она была слишком пассивна и зажата, и Рул с трудом поддерживал эрекцию для продолжения совокупления. Лилит была несколько фригидна, особенно после ночной депрессии, и санса не шла по ее каналам, как нужно. Вскоре его лингам стал терять твердость и вышел из кунки.

«Да, Лилит придется делать более похотливой, чтоб тантра была возможна», – подумал Рулон.

Он стал гладить ее тело и целовать ее грудь, как вдруг почуял запах горелого. Это пылала простыня, на которой они справляли порево. Ее подожгла разбесившаяся Селена.

– Ебкорный боб, – забесился Рулон, – туши простыню! Это мать вас научила беситься, когда вам принц ебет коготь. Еще, думаете, это поможет. От этого он вернется к вам и вас полюбит оттого, что вы его поджарите или закатите ему истерику. Да это его только оттолкнет от вас еще дальше, кому нужны взбалмошные дуры.

– Я больше не могу смотреть, как вы ебетесь, – нервно закричала Селена, вытирая слезы обиды.

Перед внутренним взором Рулона предстала сцена его школьной жизни. Они были у Марианны дома. Она стояла в черном кимоно и показывала ему приемы каратэ, отрабатывая их на его теле.

– Давай, отбивайся, – жестко сказала она, блеснув взглядом, и нанесла ему серию ударов. Она нанесла ему несколько ударов в голову, которые он кое-как блокировал и когда он открыл живот, защищая голову, она с резким криком нанесла ему удар ногой в солнечное сплетение. Рулон потерял равновесие и упал на пол, загибаясь от боли и не имея возможности вздохнуть. Перед глазами вспыхнули искры и разноцветные круги поплыли в разные стороны.

– Чтоб проводить свою волю в жизнь, ты должен быть жестким и агрессивным, – сказала она, – иначе, другие будут проводить через твою жизнь свою волю и свои принципы. Чтобы добиться своего, ты должен постоянно бороться, показывать свой оскал, иначе тебя сомнут и подчинят.

И теперь Рулон тоже чувствовал, как самки не мытьем, так катаньем хотят навязать ему свою программу и помешать Божественному плану в его жизни. Рулон стал жестче и агрессивней, и слегка толкнул Селену в плечо, сказав ей с яростью:

– Если ты еще будешь так делать, сука, то можешь убираться отсюда, а я останусь с Лилит!

Так он провел физическую, эмоциональную и ментальную атаку одновременно. Выброс его злобы и энергополя был такой, что она испугалась и расплакалась.

– Ничего у вас не выйдет. Не сделать вам из меня принца. Я Гуру! Моя задача вести людей к Богу, а не маяться вашей дуростью. Вы думаете, что я просто фишка для вашей программы, удачная партия. Но вы ошибаетесь, вам придется выбирать, кого вы больше любите, свои принципы или принца, меня или свои выдумки, мамочкину программу или реального человека. Я не собираюсь быть для вас просто винтиком в вашей программе, вкрутя который, вы бы успокоились, думая, что все сошлось, случилось то, что я себе придумала. Нет, сукина дочь! Такого не будет! Со мною будет тот, кто любит меня, а не свою программу, зомби! Кто ради любви и желания совершенства, служения Богу оставит все свои фантазии! Вместо того чтобы пороться с малолетства вы все только мечтали, ваша сексуальная энергия вместо пизды хуярила вам в голову. И вы наонанировали в ней целую кучу иллюзий. Но теперь вам придется отказаться от этого и жить реально. Видите, кто я – богатый, красивый, умный, а вы, жадные куркули, хотите все это захапать себе! Черта лысого! Я вам не вещь! Если вы хотите что-то захапать и сделать так чтобы у вас все сошлось с мамкиной программой, тогда вы станете прислугой у бомжа, с ним у вас все сойдется. Его вы захапаете целиком. Но, чтобы быть с нормальным мужиком, вам придется чем-то поступиться, жертвовать мамкиными принципами.

Жесткость его поля чуть придавила и успокоила самок. Притихшие, они сидели и слушали Гуру. Увидев их покладистость, он чуть сбавил обороты и стал говорить спокойней.

– Была такая жена академика Ландау. Так вот, она не мешала ему трахаться со студентками. А наоборот помогала, сочувствовала, когда что-то не получается, писала им за него любовные письма, устраивала встречи. И за это он ее ценил и даже и не думал бросать ее. Вот такие женщины становятся женами миллионеров. А вы, с вашей глупостью, будете женами у зэчья, пропитух и бомжей. Сечете, о чем я базарю?

«Ну, хватит, – решил он, – пора ломать эту скрутку, мамкину дурость и их тупое соперничество. Начну аннигиляцию их секспритязаний, замкнув их сексконтакт друг на друге».

– Давайте-ка, – сказал он, – позанимайтесь-ка лесбиянством и вы поймете, что секс возможен не только с принцем. Может, вам это понравится, так как у вас одинаковые взгляды, и вы найдете друг в друге понимание и взаимность. Ведь мне-то мать не внушала, что я должен искать любовь, она мне говорила: «Смотри, сын, чтоб кто не окрутил тебя и не женил на себе!» Вот и все. Мужикам такую чушь, как вам, не внушают. Поэтому они никогда вас не поймут. Вы же лучше поймете друг друга.

– Но мы не хотим заниматься этим, – запротестовали самки, отодвигаясь, друг от друга.

– А ну-ка, суки, что я вам говорю, – взбесился он и стал давить на них своим полем. – Если вы сейчас не будете делать это, я охожу вас дубиной, – сказал он, схватив стоявшую в углу бамбуковую трость и грозно замахнувшись ею.

Самки завизжали от страха, их импульс сопротивления был сломлен. Увидев это, Рулон сел возле них на колени и, взяв их за головы, наклонил друг к другу. Они не очень охотно стали обнимать и ласкать друг друга.

– Давайте, ложитесь вальтом и лижите друг другу пизды, – скомандовал он.

Лилит легла на спину, Селена встала раком сверху нее и они стали лизать друг другу кунки, щекоча языками клитор и облизывая половые губы и вход во влагалище. Вскоре они почувствовали удовольствие и стали входить в раж, все больше и больше распаляясь и стоная от удовольствия. Рулон расфиксировал зрение и увидел, как их ауры, окрашенные в розово-алые тона, стали смешиваться в единый кокон. Секс-контакт был установлен.

Вскоре в их аурных излучениях появились всполохи и быстрые движения цветовых пятен. Самки испытывали оргазм. Продолжая лизать и возбуждая друг друга, они снова стали распаляться, их клитор и половые губы наполнились кровью и раздулись. Их движения стали гармоничными, как будто единый механизм в каком-то только им известном ритме.

Рул почувствовал идущее от них возбуждение и его член стал подниматься. Это он расценил, как знак к новому совокуплению и, подсев к ним, он плавно разорвал их связки и стал проводить с ними майдхуну. Он поставил их раком и вводил свой лингам в их разгоряченные тигли. Введя лингам в лоно Селены, он сделал им несколько сильных и глубоких ударов. И когда она застонала, он вынул его и также властно и сильно провел совокупление с Лилит, чувствуя как его воля входит в них и покоряет их существо, открывая его Богу. Он чувствовал себя Шивой, хозяином, повелителем их энергосистем, в которых он настраивал правильный ток сансы, фокусируя их на себе и возвращая им энергию вместе со своим волевым импульсом. Повторив несколько раз эту процедуру, самки уже более покорно воспринимали то, что они не являются единственными, и Рулон делает их вдвоем на глазах друг у друга.

В конце он снова сел в кресло, и они стали поклоняться лингаму, сося и облизывая его, целуя мошонку и ноги Рула. Он сидел в позе фараона с выпрямленным позвоночником, положив руки на голову той самки, которая брала у него. Он побуждал, чтоб они вводили в рот его фаллос как можно глубже, так что он касался нёба. Селена даже несколько раз заглатывала его, вводя себе в горло. Лилит же сосала член, плотно обхватив его языком и губами. В конце практики установилось мало-мальски единое поле, их ауры начали гармонично сливаться в одну большую сферу энергии, в которой виднелась одна жесткая волевая ось голубого цвета, которой была сила Гуру. Эта ось уходила в бесконечность Космоса, где она сливалась с Божественным, проводя его волю на земной уровень.

– Ну, вот, теперь вы понимаете, что лучше есть торт с друзьями, чем говно в одиночку, – сказал он, когда они собрались спать и стали расстилать на полу одеяла, чтоб сделать совместное ложе. – Я всенародное достояние, а не чья-то вещь, и если вы хотите быть со мной, быть с Богом, надо выбросить на помойку мамкину дурь. Ну, а если она так дорога вам, то отправляйтесь на помойку сами. Бомжи уже ждут вас. Чтоб добиться чего-то в жизни – славы, власти, богатства, иметь что-то большое и хорошее, надо выбросить из башки все мамкины сказки. Вот первый шаг к успеху. Иного пути просто нет!

Селена выключила свет, и Рулон всем показал их места для сна. Они легли спать – Рулон в центре, а самки по бокам от него. Засыпая, он еще раз вспомнил Марианну.

Они сидели у нее дома, скоро должны были прийти ее почитатели на очередные именины.

– Сегодня сыграй-ка роль лидера, – властно сказала она.

– А как? Вдруг у меня не выйдет, – ответил он ей.

– А ты пытайся, милый, – ответила она ему с чарующей улыбкой. – Если ты будешь куском говна, подкаблучником, ты никогда не сможешь проводить в мир волю Бога. Всегда действуй решительно, не давай, чтоб другие управляли тобой, и ты достигнешь всего.

Сегодняшний день был подтверждением его слов.

Уже светало, когда они угомонились. Битва Бога и мамкиной херни продолжалась всю ночь, но Рулон был готов продолжать ее до конца жизни. Ибо для этого он и был воплощен на этой земле.

 

***

 

Утром, позанимавшись собой, они сели завтракать на кухне. В это время послышался грохот колен, стучащих о пол. Это бабка ползла к своему финишу, толкая перед собой свою алюминиевую миску. Миска, звеня, катилась по полу. Радостный Сука сидел верхом и погонял старую клячу.

– Давай, давай, проси есть! А то я тебе сам в миску насру. Наешься! Бабка ты хочешь пить? А я хочу ссать, так не дадим, друг другу умереть, – добавил он.

Рулон покатился со смеху от этого прикола. Это был полный финиш. Вместе с котом бабка стала хавать в углу под раковиной свою полбу прямо ртом из миски.

– Аккуратней, аккуратней жри, – прикрикивал на нее Сука.

Рулон радовался.

– Растет малец, – сказал он. – Теперь он уже сможет быть в психушке медбратом.

После еды Сука погнал бабку назад в палату.

– Да, он еще может быть погонщиком мулов, – пошутила Селена, стараясь уколоть Лилит.

– Вот, что ждет вас в старости, – объяснил Гуру, – если вы родите детей. Лучше воспитывайте учеников, это ваши духовные дети – совсем другое дело, – пояснил он. – Сегодня у нас будут занятия. И вам нужно будет проявиться как моим истинным Шакти.

– Что же нам нужно будет делать? – оживленно спросила Лилит.

– Прежде всего, вам будет нужно своим обаянием, своей сексуальностью и манерами запустить свадхистаны мужчин и поймать их на этом, но сделать это нужно так тонко и, так маскируя это возвышенным и духовным образом, чтоб не вызвать в них вульгарного отношения к себе, и лишь пробудить возвышенную платоническую любовь. Этим вы сможете зацепить их на сексуальном уровне и тонко ввести в Духовные сферы. Это нужно делать для того, чтоб человек более целостно мог включиться в наш Эгрегор и чтоб семья, любовницы, секс и прочие зацепки его не отвлекали от избранного пути.

Вы берите на себя мужиков, а я же возьму на себя баб, и так мы законтачим всех, ищущих кого бы влюбить в себя, и начнем трансформацию их энергетики в духовные переживания.

– А как это будет происходить? – поинтересовалась Селена.

– А очень просто, ведь влюбятся они не в свиней, а в духовных людей, а значит, станут восприимчивей к мудрости, которую мы даем им. Они нам силу, а мы им мудрость. Вот он и энергообмен между их свадхистаной и нашей аджной. Такое энергокольцо, получается, – заявил Гуру, – между нами и ими. Но смотрите, сами не западите на них, иначе пойдет обратный процесс, и они обесточат вас полностью, а затем, их нужно будет контачить на свадхистане.

– Неужели они не могут сразу воспринять все Духовное? – спросила Лилит.

– На себя-то посмотрите, что у вас на первом месте! Секс – это первая животная стадия Божественной любви. Из нее вырастает вторая – умственная любовь, уважение, тяга к Знанию, а из этой третья – духовная вера, упование, самоотверженность, преданность. У греков они носят название: Эрос, Филио, от чего происходят такие слова, как философия, филоте и т. д., и Агастья – духовная любовь. Но вы еще даже не научились и половой любви Эросу, т. к. для вас главное не человек, а мамкины принципы. Если даже вам кто-то нравится, но он не собирается быть с вами один на один, заводить семью и все прочее, то вас научили отворачиваться от него вопреки любви. И из дурного принципа и хуевого расчета выходить замуж за бичугана, даже если он вам противен. Главное, чтоб в уме все сошлось, как учила мать, как вы воображали это себе, или просто из страха одиночества. Вот такое говно происходит у вас, да и у всех мышей. Сами же вы во время лекции держите энергокольцо с Эгрегором, Богом, направляйте на него из сердца – анахаты преданность и самоотверженность, и получая на сахасрару Божественную мудрость и благодать. Вот такие два кольца вы и должны выстраивать.

– А еще, что нужно делать? – поинтересовалась Селена.

– И еще, не давайте людям уснуть. Так как у них мало ментальной энергии, то нужно почаще задевать их эмоции, чтоб взбодрить и чтоб под шумок они всасывали сухой материал лекций.

– А как их взбадривать? – встряла Лилит.

– Очень просто: рассказать пару анекдотов, каких-нибудь душещипательных историй, образов, притч и, конечно же, о себе, Школе и Гуру. Это основная изюминка. Такие образы о своих подвигах, величии Школы и мудрости Гуру и подключают их к Эгрегору. Сухая лекция может скоро забыться, а вот образы, истории, байки запомнятся на всю жизнь. Если они вызовут у них правильные эмоции уважения, благоговения, восхищения, упования, они включатся в поле Эгрегора, а в этом и состоит основная задача нашей работы.

– Учитель, – спросила Лилит, – а то, что мы будем прельщать дурачье, соблазняя их собой, не станет ли блядством?

– Нет, то что вы показываете себя, танцуете, обнимаетесь с кем-либо и даже ебетесь – еще не блядство. Но когда вы ищите поебень, мечтаете о ком-то еще, питаете к кому-то свои чувствишки, западаете с кем-либо, пусть даже и не видя его и не общаясь с ним, это и есть блядство. Ибо тогда уже между ним вами идет астральная ебля и ваша энергия вытекает из вас.

– Значит, проституция – это не блядство? – спросила Селена.

– Да, это верно! Проституция – это работа. Шлюха не западает с клиентом. Не питает к нему чувствишек. А вот, поиск принцев есть самое натуральное блядство.

– А что же такое тогда любовь? – спросила Лилит.

– А любовь это тогда, когда вы можете пожертвовать всем ради человека. Например, он женат, а вы просто встречаетесь с ним и жертвуете мамкиной программой. Программой, что вы должны быть единственными. Если же вы не готовы пожертвовать своими мечтами, тогда это не любовь, а хапужничество. Если же вы принимаете человека, как он есть, не взирая на свои предрассудки, – это любовь.

Тут из комнаты донесся визг:

– О-ё-ё-ё-ё-й!

– Опять он издевается над старухой, – сказала Лилит и пошла унимать Суку.

Тот, взяв бутылку, лил воду на рожу бабке, развалившейся на своей койке. Вода залилась ей в нос и в глотку, и старуха с хрипом и харканьем откашливалась от нее.

– Что ты делаешь? – сказала ему мать.

– Да я играю.

– Иди на свое место, – потащила она мальца в туалет.

– Мать, отстань, мне интересно!

– Так делать нельзя, – увещевала его Лилит.

– Я еще ей в рот нассу, и тебя, когда ты состаришься, задушу подушкой, – запугивал обиженный Сука.

– Какой же ты злой растешь, – возмущалась мать, запихивая его в туалет.

– Маленькие детки – маленькие бедки, – изрек Гуру, – это еще только цветочки, – успокоил он Лилит. – Вот, вырастет, станет пропитухой, наркоманом, бандитом, тогда поймешь, зачем ты его рожала, – обрадовал он мамашу.

Сука неистово барабанил в дверь, выкрикивая ругательства и проклятия в адрес матери.

– Что же мне делать? – спросила Лилит.

– Что, что! Остается одно – съесть его, пока он не вырос, или сделать его Христом.

– Как это? – удивилась она.

– А очень просто. Начав трахаться с Сукой. Тогда его и твоя энергетика взаимозамкнется, и он будет Христом, а ты Девой Марией. Ведь Бог един в трех лицах: Отца, и Сына, и Святого Духа. И вот Отец, Сын, и Дух существовали от начала мира. Значит, Христос был всегда. И вот, Бог снисходит к Марии, и она рожает Бога. Все равно, что сын снисходит к матери и рождается через нее же. Вот она – основа библейской мистерии.

– Что же тогда и отец должен жить с дочерьми? – спросила Селена.

– Конечно, а как же иначе? Помните, что написано в Библии о дочерях Лота, как они совокуплялись со своим отцом? Так оно и происходит в любом стаде зверей. Вожак ебет всех самок, не подпуская к ним молодых самцов, в том числе и своих дочерей, и на этом получает всю энергию стаи, держит свое лидерство. Это очень сильные практики.

Раздался назойливый звонок. Енто ученики собирались на очередное занятие.

– Ну, вот, помните, что я говорил вам, – сказал Гуру. – Давайте, идите встречать пополнение.

Вскоре стихли звонки, хлопанье дверей и топот в прихожей. Народ собрался на новую мессу. Рул вышел из кухни и застал Селену и Лилит за любимым делом. Былые соперницы целовались и мацали друг друга. Лилит ласкала грудь и ягодицы Селены и что-то страстно шептала ей на ухо. Та же целовала ей грудь и ласкала через платье самое основное священное место.

– Ну, что, понравилось? – обратился к ним Учитель. – Вот как все быстро меняется в жизни. Только что ненавидели друг друга и уже любите.

«Сестрички» отстранились друг от друга и смущенно стояли перед Гуру, опустив головы.

– Давайте, наблюдайте за собой, чтоб понять, что от любви до ненависти один шаг. Чего же все это стоит, если одно так быстро сменяет другое.

– Но зато мы уже стали ближе к заповеди Христа: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», – возразила Лилит.

– Вот оно, – сказал Гуру, подняв указательный палец, – как самого себя. А себя вы еще плохо любите. Чтоб любить себя, вы должны стать немного нарциссами. Помните Нарцисса, который влюбился в свое отражение? Вот он был более самодостаточным, чем вы, идущие по жизни, как попрошайки с протянутой рукой: «Любите меня, пожалуйста». Все это мерзость! Вы должны быть самодостаточны и недоступны! Должны сиять, чтоб все любили вас, а вы бы не нуждались в этой любви. Тогда из этого состояния вы бы поняли, что значит возлюбить ближнего.

Рул вспомнил одну из своих встреч с Марианной. Он пробирался уже в темноте к ее даче, плохо различая дорогу и больше руководствуясь ощущениями и наитием. Рулон ощутил, что в темноте особенно обострялись другие чувства, которые человек не использует днем. «Так можно и ясновидящим стать, постоянно шариться в темноте где-нибудь по лесу», – подумалось ему.

На небе светили яркие звезды, они казались разделенными на созвездия и между звездами созвездий виднелись маленькие пяточки. Соединяющие их звезды отливали одни – красноватым, другие – голубым оттенком, третьи были зелеными. Звезды – это глаза многоокого неба. И каждая из них связана с живущим на Земле человеком.

Вскоре Рулон увидел издалека светящиеся окна. Дача была уже близко. Подойдя к ней, он заметил, что кто-то стоит на крыльце. Это была Марианна, она тоже любовалась шатром неба.

– Ну, что, приперся? Поздненько ты сегодня, – приветствовала его она. Ее распущенные волосы свисали с плеч, а глаза светились как у кошки. Она сложила руки на груди и снова взглянула в небо.

– Вот звезда летит, загадывай желание, – бросила Марианна.

«Желание? Чтобы загадать?» – подумал Рулон.

– Ну, что, загадал? – спросила Мэри.

– Нет, еще не придумал, – ответил он.

– Эх ты, придурок. Если ты не знаешь, чего хочешь, то твои желания никогда не исполнятся. Если б ты его уже имел, то тогда бы не пришлось думать, и только тогда бы оно исполнилось.

– А почему когда звезда падает, можно загадать желание? – спросил Рул.

– Это оттого, что падающая звезда говорит, что кто-то умер, и он может услышать твое желание. И когда он прийдет к предкам, то скажет Богу о том, что ты пожелал, и Бог дает тебе просимое, понял? – с этими словами она развернулась и вошла в дом.

Рулон последовал за ней. На веранде их ждал Санчо. Он снял манто с плеч Мэри и услужливо открыл ей дверь. В зале, куда они прошли, шло стриптиз-шоу. На импровизированной сцене танцевали Эмма и Неля. На них пялилось чадосье, состоящее из четырех оболтусов, приехавших обеспечивать хозяйку деньгами. Мэри прошла и села в свое кресло у камина. Рул подсел к ней поближе, оказавшись между ней и Лерой. Самки на сцене танцевали с кинжалами, сочетая стриптиз с угрожающими воинственными жестами.

– Они похожи на амазонок, – пошутил Рул.

– А что же ты думаешь. Все мы амазонки, – сказала Лера.

– А зачем это нужно? – недоуменно спросил Рул.

– Это нужно для того, мой милый, чтоб не быть в рабстве у мужчин, чтобы быть свободной, независимой и девственной, как богиня амазонок Артемида.

– Разве вы девственны? – непонимающе спросил Рул, вспомнив, как недавно продирал их всех скопом.

– Не в том смысле, милый. Целка может потерять свою невинность, когда влюбляется в кого-то. Тогда она уже не целостна, она отдает себя мужчине, становится его рабой, зависимой, как в тюрьме. И вот, чтобы обрести свободу и самих себя, мы становимся амазонками – жесткими и воинственными.

На сцене самки обнажились, оставшись лишь в эротических одеяниях, почти не скрывающих их прелести, и в то же время придающие им большую привлекательность и таинственность, т.к. полностью нагое тело не так эротично, как полуголое, да еще и украшенное подчеркивающими грацию нарядами. «То, что нас манит, но в то же время недоступно, будоражит больше всего», – подумал Рул.

Самки воткнули в пол свое оружие и стали целовать и ласкать друг друга. Так стриптиз перешел в лесбиянство.

– А это как сочетается с амазонками? – удивился Рул.

Лера рассмеялась и заявила:

– А чем же им еще заниматься ночью?

– Это тоже помогает выйти из мужского порабощения, если этим заниматься в меру, конечно, – добавила Мэри. – У женщины есть избыток энергии, и он беспокоит ее. Она думает как бы найти партнера и реализовать эту силу. Эта энергия делает ее необычной и привлекательной. Это – магическая сила, и если самка мудро направит ее, то может достичь славы, как Мадонна, богатства или власти. Но если она направит ее на партнера, то быстро станет серой и обыденной курицей-несухой. Даже если он далеко, она все равно направляет эту силу к нему, утешая себя мыслью, что она при ком-то. А я не хочу быть при ком-то. Я кошка, которая гуляет сама по себе, – заявила Мэри.

– Но лесбиянство тоже привязывает, – не унимался Рул.

– Конечно, мой милый, конечно. Поэтому все хорошо в меру, немного ебли, немного лесбоса. Всего по чуть-чуть, чтоб не быть связанной ничем. Быть свободной.

Представление закончилось, и Эмма с Нели выскользнули из комнаты.

– Ну, что, поразомнемся? – спросила Мэри и, встав, пригласила чадосов к танцам.

Лера последовала за ней. Дурачье тоже повскакивало со стульев. Один от радости даже уронил стул на пол. Они все спешили в объятья Мэри. Рул остался за столом немного похавать, так как со вчерашнего дня нихрена не ел, да и дома особо жрать было нечего. А здесь: балыки, куриный паштет, печень трески, фрукты – кайф! «Правда, не совсем по-йогически, но раз в неделю можно разговеться, чтобы тренировать желудок к перевариванию смешанной, недиетической пищи. А то дойдет до того, что обсеришься после первого мандарина», – подумал он, уплетая хавало.

Вскоре к нему приблизились Эмма с Нелей.

– Так, значит, вы амазонки? – спросил Рул.

– А что ты думал? – бросила Эмма.

– И мы тебя скоро убьем, – поддержала ее Неля.

– Знаешь, что они делают с мужчинами, после соития? – сказала она, приставив ему нож к горлу.

– Вот и я раньше жила с богатым мужиком, – сказала Эмма, – все у меня было. Водила я к нему девочек, он меня за это ценил. Но я все равно чувствовала несвободу. А теперь я свободна, мне это больше нравится. Не нужно ни на кого ориентироваться, ни к кому подстраиваться, ни о ком думать. Лафа, в общем.

– А я по малолетству влюбилась в парня, – продолжила разговор Неля. – А он оказался сутенером и продавал меня всем своим друзьям. Вот рабство-то натуральное. Но зато это помогло мне познать жизнь. И шлюхой быть все же лучше чем курицей-наседкой. А теперь я стала кидалой. Еще лучше: свободна от всего и от всех. Кайфно!

Танцы закончились, и самки снова расселись за столом. Чтоб чуханы не скучали, Мэри врубила им видак с порнухой и, подойдя, уселась рядом с Рулоном.

– О чем базар? – небрежно спросила она.

– Да вот, просвещаем его, – сказала Эмма, указав на Рула, – как мы до амазонок дошли.

– Хорошая беседа, – одобрила их Марианна. – Вот, она только что начинает въезжать в это, – заметила она, указав на новенькую самку с серебристыми волосами, спадающими с ее плеч крупными локонами, с красивым лицом, ровным носом и раскосыми глазами.

– Как ты до такого докатилась? Поведай Руле, – шутливо сказала она.

– Да как… Очень просто, – начала свой рассказ Диана. – Сперва я обожествляла мужиков, идеализировала их, а перебрав десяток-другой, поняла, что особо ценить их нечего – их много, как говна. Разве что кроме некоторых, но их трудно найти в жизни, как алмаз в куче навоза.

Этому приколу все весело рассмеялась.

– Ну, а мы их изготовляем, – объяснила Мэри, указав на Рула, – как искусственные алмазы. Берут графит, хорошенько сдавливают со всех сторон – вот тебе и алмаз. Как, Руля, хорошо тебя в школе придавили, мало не показалось?

– Да уж, не покажется, – ответил он.

– Да, чтоб все это понять, нужно перебрать много мужиков, – продолжила базар Лера. – В детстве я всех их идеализировала. А начала я пороться с 13 лет, как месячные пошли. Потом пригляделась и поняла, что есть нормальные мужики, которые при деньгах, не пьют, могут помочь в чем-то, а есть голытьба, шантрапа всякая, драчуны, засранцы. С таким дерьмом я даже срать не сяду, они нахуй не нужны. Но, чтоб с нормальным быть, нужно за собой следить, всякую мамкину дурь из башки выкинуть. У него может быть жена и еще несколько любовниц. Это нормально. Если будешь упираться, выебываться, идти на принцип, то с нормальным ты не сможешь быть. Нужно подстраиваться, быть всегда в форме, в хорошем настроении, поддерживать его, быть активной, разговорчивой. Но все это зачем? Чтоб хорошо жить, не больше. А мне хочется чего-то большего, чем просто удачно пристроиться, хочется развиваться, совершенствоваться. Я же не корова, чтоб жрать, спать и ебаться. Вот, почему я стала амазонкой.

– Ну, будет, – сказала хозяйка, вставая со стула, – пора уже спать. – Санчо разведи гостей по каютам.

Чадосы приуныли:

– Ой, уже спать, – сказал один белобрысый.

– А что ты хотел, милый. «Спокойной ночи малыши» уже кончилось, – возразила ему хозяйка и, гордо повернувшись, грациозно пошла к лестнице, ведущей на второй этаж. Рул и самки последовали за ней. Зайдя в шикарную, устланную коврами и шкурами спальню с громадной кроватью, стоящей в углу, они расположились на мягких пуфиках, стоящих у стен. Со всех сторон кровать окружали зеркала, образуя три зеркальных коридора.

– Ну, что? Сегодня будем посвящать Диану, – заявила хозяйка и, включив эротическую музыку, дала ей знак к началу мистерии.

Диана вышла в центр комнаты, освещенной мерцающим светом экзотических светильников. Она начала свой стриптиз, стараясь войти в поток сексуальной энергии и настроиться на купэлу с Рулоном. Медленно обнажаясь, она как бы сбрасывала с себя оковы всех человеческих представлений. Она ласкала руками все свои прелести, пробуждая в них уснувшую страсть, бросая соблазнительные взгляды на юного йога. Сонастраивая с ним свою энергию, обнажаясь и сладострастно облизываясь, Диана приближалась к нему. Их поля стали сливаться, и в теле появилась легкая дрожь, говорящая о том, что между ними уже вспыхнула эфирная ебля. Оставшись в черных чулках, такого же цвета туфлях и газовой блузке, только слегка прикрывающей ее естество, она стала тереться своим телом о Рула. Он тоже начал ласкать ее ножки и бедра. Плавным движением рук она подняла его с пуфа и стала раздевать, продолжая свои грациозные движения. Сняв с него рубашку, она опустилась перед ним на колени и стала снимать его штаны, одновременно трясь лицом, о его уже начавший наливаться лингам. Ее губы целовали его ноги, мошонку и фаллос. Грудки терлись о его ноги, руками она обняла его бедра и стала рассасывать член. Она то глубоко брала его в рот, то начинала медленно выводить, создавая во рту вакуум. Затем стала его сосать, плотно прижимая языком и нежными губами.

– Старайся почувствовать, когда он станет перевозбуждаться, – сказала ей хозяйка.

Внимательно наблюдая за происходящим, Марианна вместе с самками тоже вошли в резонанс с Дианой и стали гладить и ласкать свои тела, возбуждаясь от всей этой сцены.

Рул спокойно стоял, медитируя на то, как его энергополе сливается с эманациями Дианы, как к ним энергетически подключаются все самки. Их страсть заводила его больше и больше, и он чувствовал уже сильную вибрацию и гудение в теле. Страсть гуляла в его крови, и хер стал перевозбуждаться, готовый начать конвульсировать и выбрасывать фонтаны любовного сока, который так любили с жадностью поглощать самки. Но Диана вовремя уловила этот момент и вывела его разбухший болт из своего рта, начав облизывать его, не касаясь головки. Она лизала и целовала мошонку и внутреннюю часть ног Рулона, а также низ его живота над членом. Когда возбуждение начало спадать, она снова взяла в рот, продолжая сосать и внимательно наблюдая за моментом перевозбуждения, чтобы снова прервать игру. Так она делала еще несколько раз, пока Мэри не дала знак приступить к следующей части мистерии. Рул и Диана расположились на шикарной кровати, окруженной зеркалами, которые помогали обозревать их соитие со всех ракурсов, как будто они еблись в нескольких измерениях, и, к тому же, давали возможность погружаться в глубь зеркальных коридоров, осознавая, что их игра есть часть вечного, и что двери в эту вечность уже открыты в этих бесконечных коридорах. Рул лег на спину, а Диана стала сверху него, трясь грудками о его ноги и облизывая его тело языком, а затем она заползла на него и медленно ввела его фаллос в свое сочащееся от возбуждения лоно. Она начала двигаться, покачиваясь на его коле, который глубоко вонзался в нее, проникая до самой матки. Когда головка члена упиралась в нее, Диана издавала невольные стоны. Ее глаза закрывались в сладостной истоме.

– Наблюдай за его возбуждением, – напомнила ей Мэри.

Самки разлеглись на ковре в сальных позах и ласкали себя, наблюдая открывавшееся их взору явление. Энергия всех в группе слилась в единое поле сексуального экстаза. Тела дрожали от страсти. Дыхание стало прерывистым, с губ срывались вздохи и стоны. Диана продолжала все быстрее двигаться, все с большей яростью насаживаясь на кол. Рул стал перевозбуждаться, и уже мог начать кончать ей внутрь под давлением избытка накопившейся страсти, готовой излиться из его могучего члена гигантской струей мужского эликсира, как вдруг, почувствовав это, Диана остановилась и стала переводить свое возбуждение вверх, чтоб оно не вызвало конвульсий и извержения семени у партнера. Рул стал ласкать руками ей грудки и клитор. Диана сладостно извивалась, но помнила, что она должна переводить возбуждение из кунки в голову, чтоб дать отдых раздухаренной рулоновской плоти. Когда же ялдак его стал успокаиваться, она снова продолжила свои движения, предаваясь потоку страсти. Так она делала несколько раз, пока Марианна не дала знак к концу практики.

– Ну, что, совсем неплохо для начала. Ты научилась чувствовать партнера. Теперь давайте приступим к скотоложству.

Самки, изнывающие от страсти, подползли к постели, изображая зверей. Диана с явным сожалением слезла с Рулона и уселась рядом, наблюдая за происходящим.

– Ты кто у нас? – спросила Мэри юного йога, усевшегося на постели в позе лотоса. – Какой зверь тебе больше по нраву?

– Я люблю кошек, – признался он.

– Ну, вот и хорошо. Кот – это твой тотем. Так что входи в образ кота. А я буду пантерой, – заявила хозяйка.

– Значит, твой кот будет продирать мою пантеру. Давай, ощути звериную силу, подключись ко всем котам мира и войди в их состояние.

Войдя в роль, Рул овладел Марианной сзади. Он ввел ей свой фаллос и стал делать им быстрые и частые движения, все больше ощущая себя котом, а ее черной кошкой – пантерой. Что-то звериное, неистовое стало наполнять его. Он почуял в себе проявление ранее неведомой силы. Подползавшие самки стали ласкать его тело. Краем глаза взглянув в зеркало, он увидел, что все они и он сам были уже не людьми а зверями. Но когда он посмотрел в зеркало прямо, это видение исчезло. После Мэри он стал совокупляться со всеми остальными самками, продолжая культивировать звериное состояние.

Засадив Мэри он ощутил, как звериная сила идет у него по ногам, откуда-то из земли. Эта энергия наполняла его. Теперь он понимал, чем занимались в кланах ушу, практикуя звериные стили, как они накачивали энергетику, входя в образ своих тотемов. Человеческий образ себя и связанные с ним предрассудки токмо мешают действовать правильно в этом мире.

Самки стонали и рычали, облепив его со всех сторон. Они облизывали его ноги и ягодицы, обвивая его тело своими нежными руками. Следующей была Неля. Рул прижался к ее гладким бедрам, и начался сексуальный балдеж. Звериная вакханалия продолжалась, их общее поле насытилось звериной энергетикой, от которой по телу пробегала дрожь и конвульсии. Самки слегка покусывали и нежно впивались ногтями в тело Рулона. Легкая боль приносила особенное наслаждение, ум отключился, работали только инстинкты, и Рул почуял, насколько он теперь совершенней, став котом, чем когда он был человеком.

Последней он стал продирать Эмму, глубоко засаживая ей свой член по самые кукры. Уже не помня себя, он провалился в забытье и увидел, что кот гуляет по опушке леса. На поляне сидели птицы. Он залег в траву и стал подкрадываться к ним, готовясь внезапно напасть из своей засады. Вдруг он вспомнил, что недавно был человеком, а теперь стал котом. Тут-то ему и открылась вся суть древнего ритуала оборотничества, когда ты превращаешься в свой тотем, становишься им.

Глава 2

НЕКРОФИЛИЯ

Душераздирающий вой стоял в квартире. Лилит заглянула в комнату, где на смятой постели валялась и выла в предсмертной агонии ее мать. В комнате был полумрак, было душно, и в нос бил тяжелый духан умирающей старухи. Посмотрев на ее перекошенную рожу, по которой вперемешку с потом были размазаны сопли, Лилит со страху захлопнула дверь. Бабка выла и изгибалась, царапая старческими руками матрас.

– Мама, что бабушка кричит? – спросил маленький Сука, выбежавший из соседней комнаты.

– Тише, сынок, она умирает, – зашептала Лилит.

– А можно я посмотрю, как она умирает? – с энтузиазмом спросил Сука.

– Нет, не надо, это страшно.

– А мне все равно интересно, я пойду смотреть, – и тут же сорвавшись с места, сорванец забежал в бабушкину комнату и уставился на нее.

– Что, умираешь? Ну, давай, давай, – сказал он, глядя в перекошенную рожу старухи, ее бешено выпученные глаза и пересохший рот, издающий предсмертные крики. Сука скорчил такую же рожу и захрипел:

– Я тоже умираю, бабка, смотри!

Тут в комнату вбежала Лилит:

– Ой, сынок, что ты делаешь?!

– Я умираю, мать, – сказал пащенок.

– Не делай так, нехорошо, – сказала мать, стараясь выволочь своего пятилетнего сына из комнаты.

– Ну, подожди, мать, мне интересно. Я хочу с бабушкой поиграть, – стал вырываться он.

– Нельзя туда заходить, не мешай бабушке умирать, – настаивала Лилит, таща его за руку.

– Нет, пусти, мне интересно! – не слушался проказник. – Я все равно буду смотреть, как бабушка умирает.

– Отойди, перестань! – возмутилась Лилит и, затащив Суку в туалет, закрыла его там. Он стал тарабанить руками в дверь:

– Мать, открой! Мать, не мешай мне играть! Мне интересно! – гундосил он.

– Черт, а не ребенок, надо же, такой выродился, – пробурчала Лилит и пошла на улицу, звонить Гуру.

Рулон, проснувшись от ночного звонка, взял трубку и услышал в ней голос Лилит.

– Ой, Учитель, приезжай, у меня бабка умирает! – затараторила она.

– Что? Умирает?! – радостно ответил Гуру. – Это хорошо. Сядь и понаблюдай, ведь тебе тоже скоро умирать придется, – обрадовал он ее. – И подготовишься.

– Ой, Учитель, мне страшно, она мечется в агонии и воет, воет, – причитала Лилит.

– Вот это кайф, – сказал Рулон. – Тогда тем более посиди рядышком и понаблюдай за тем, как ты боишься смерти. Ведь это же бесценный опыт. Классно! – со вкусом произнес он, причмокивая языком.

– Дак, ты приедешь или нет? – раздосадовано спросила ученица.

– Конечно, приеду. Такую сцену пропустить – большой грех, – ответил Гуру.

После разговора Лилит пошла домой и, чтоб не замечать вытья своей мамаши, села за машинку и судорожно стала печатать работу Рулона «Секору Дхарма»: «Человек должен проснуться ото сна, умереть, а затем родиться», – печатала она, стараясь различить каракули Рулона. «Проснуться – значит перестать грезить, отключить воображение и созерцать ум, удерживая его тихим и спокойным, ясным и восприимчивым». Рулон писал с ошибками, без запятых и точек, и понять его галиматью было сложно. «Когда ты пробудишься, тебе нужно умереть», – тарабанила Лилит, заглушая трескотней машинки вой умирающей старухи. «Умереть должна вся ложь в тебе, все представления, все, что ты считал знанием, умереть должен ты, то бишь, твои представления о себе: кто ты такой, все мысли о доме, родных, вся твоя история жизни, твоя биография. И когда ты станешь мертвым, то родишься свыше, не как человек, но как дух. Ты поймешь, что ты дух и всегда был духом, искрой Божественного. Когда ты в молитве наполнишься благодатью, в тебе проснется Бог. Итак, вспомни себя, отключи ум, отбрось все внушения и ложь, умри для мира и оживи для Бога, в благодати...» Не успела она допечатать, как пришел Рулон. Он был весь в черном, как на похоронах, однако лицо его украшала далеко не скорбная улыбка до ушей.

– Ну, что, все воет? Хорошо, – сказал он. – Пойдем смотреть на смерть.

– Ой, я боюсь!

– Боятся-то нечего, все там будем, – обрадовал он. – А где Сука?

– Да вон, в туалете спит, – сказала Лилит.

– О, уже прогресс, – обрадовался Гуру. – Пратьяхару ему устраиваешь?

– Да нет, он к бабке лез, – сказала она.

– А-а, дак, это ты из-за бабки? Плохо. Вот, Сука-то не боится, и ты не пугайся. Давай, выводи его. Пойдем соумирать с бабкой.

Полу заспанного мальца выволокли из тубзика и повели на представление, даваемое смертью. Рулон зажег в бабкиной спальне свет и послал Лилит за свечой, а сам стал разглядывать бабусю. Ту всю трясло и она страшно закатывала глаза. Белки налились кровью, а на лице читалась смесь ужаса, непонимания и беспомощности.

Когда Лилит вернулась, Рулон сел на кресло, подогнув одну ногу под себя, и зажег свечу.

– Потушим свет, – сказал он Лилит. – Смотри на бабку, расфиксируй глаза, и ты увидишь смерть. Вот она, в черном маячит с косой слева. А вот, видишь над бабкиной головой белое облако? Этмо она в эфирном теле от физического рождается на том свете. А смерть-матушка, стоит и роды принимает.

– Ой, страшно, – заплакала Лилит.

– Не ной, радоваться нужно. Отмучился человек, этмо же хорошо.

Сука кимарил на табуретке. Рулон встряхнул его за плечо:

– Не спи – замерзнешь. Зырь, как бабка твоя умирает. Смерть эвона видишь? Как навалилась на нее, раздавливает ее, связь с этим миром разрубает своей косой. Вон она, дверь-то в мир иной, через бабусю приоткрылась. Зырь, скоро и тебе туда, – наставлял Суку Гуру.

Вскоре бабка затихла, испустив последний вздох.

– Во, зырьте, бабка-то под потолком летает, – сказал Учитель, указав пальцем на левый угол комнаты, где виднелась какая-то белая дымка. – Вон она, в эфирном теле зависла. Ну, что, старая, таращишься-то? Умерла ты. Ужо умерла, сдохла, – обратился к ней Рулон. – Теперь отрешись от привязаностей к этому миру и иди на яркий свет. Тебе – туда. Вон, видишь его? И не скорби, не жалей, что оставляешь эту помойку. Стремись в высший мир попасть, а то попадешь в низший, черти тебя там зажрут, или, еще хуже, снова родишься свиньей какой-нибудь. Опять мучиться будешь. Давай, к свету-то яркому иди. Тебе говорят, слышишь?

Лилит испуганно сидела и смотрела в потолок, теребя подол платья. Сука кимарил и вдруг наебнулся с табуретки. Упал на пол и заорал.

– Тихо, чего орешь? – сказал Рулон. – Я же тебе говорил: не спи – замерзнешь. Давай, бабку на тот свет провожай, а то она-то и не знала, чё будет жить после жизни. Теперя, вон, пархает, таращится, нихрена не может понять. Нужно ей помочь отправиться, куды нужно. Давай, помогальником у меня будешь. Скажи бабке, что тута она больше не нужна. Пусть идет, куда следует.

Сука уставился на бабку и сказал:

– Ну, все, бабусь, пакедава, давай, иди, куда тебе нужно, а то я уже спать хочу.

– Вот так, – похвалил его Рулон. – Учись. Потом всех покойников так отпевать будешь.

Сука устало улыбнулся и, сладко зевнув, снова задремал прямо на ковре. Лилит торопливо подбежала и накрыла его покрывалом, под голову подложила свернутую рубашку. Рулон погрузился в размышления. Он никогда не упускал ни одной возможности просветлять людей, и в его голове уже зрел план.

 

***

 

Забрезжил рассвет. Утренние лучи озарили комнату и труп, лежащий на кровати с открытым ртом и закатившимися глазами. Лилит в задумчивой позе сидела на стуле. Она выглядела уставшей, глаза ввалились от бессонной ночи и казались пустыми. Сука еще спал. Рулон вышел из медитации и открыл глаза.

– Ну, что, подготовь все, как следует. Для следующей ночи положи бабку на стол, поставь побольше зеркал и пока занавесь их. Свечи, все, как надо. Ночью мы соберемся тут все общиной, будем на тот свет провожать.

– Ой, как же можно, ведь страшно! Что люди подумают, – забеспокоилась Лилит.

– Ничаго, главное, духовный опыт. А мирские заморочки – все по боку.

Рулон пошел в прихожую и стал собираться. Лилит хотела, было, что-то спросить, но потом передумала, встретив пронзительный взгляд Учителя. Она боялась оставаться одна. Рулон подбадривающе кивнул ей и захлопнул за собой дверь.

Проснувшись утром, маленький Сука, как обычно, побежал к бабке и, огрев ее пластмассовой кеглей, закричал:

– На зарядку становись!

Но старуха не откликалась. Сука стал наяривать труп:

– Ко мне! – кричал он. – Вставай, вставай, вставай! На зарядку!

Но бабка не отзывалась.

– Что ты делаешь?! – спросила у него мамаша с укором.

– А чего она лежит? Уже вставать надо, – сказал пащенок.

– Бабушка умерла, теперь она уже не встанет.

– Что, так и будет лежать? – спросил он.

– Да, – ответила мать.

– Во, сука! – произнес он и выбросил кеглю.

Как только мать отошла, Сука запрыгнул на бабку, оседлал ее и закричал: «Но! Поехали!» Стал прыгать на ней, как на лошади.

– Что ты делаешь? – возмутилась мать.

– Мы с бабушкой играем, – отвечал щенок.

– Она же мертвая, так делать нельзя, – стала его уговаривать мать.

– А мне хочется, – сказал он и стал тянуть бабку за нос.

– Сейчас же перестань! – закричала мать и стала стаскивать его с трупа.

– Я все равно буду с ней играть! – вырывался Сука.

Не зная, как с ним справиться, мать опять заперла его в уборной. Пацан немного повозникал, а потом успокоился и стал играть с крышкой унитаза, представляя, что это люк в подземелье, где живет сказочный джин. Он заглядывал через край унитаза и, сложив ладони у рта, аукал туда, материл джина, а потом быстро захлопывал крышку и представлял себя великим магом, заточившим провинившегося духа. Сидя на унитазе, он потрясал кулаками и злорадно выкрикивал угрозы и слова мести.

День прошел в приготовлениях еды для гостей и всего того, что сказал Гуру.

Вечером вернулся Рулон.

– Ну, что, все готово? А то скоро наши соберутся.

– Да, я все сделала, только мне страшновато, – сказала она, трясясь и клацая зубами. – Я думала, что она умрет и все. А, оказывается, она здесь рядом, а я же ее отравила, чтобы она поскорее умерла. Неужели она теперь знает это? Что делать?

– Ну, травила ты зря, с ней так весело всем нам было, но раз делала, то теперь будь спокойной, не трясись, осознай свой страх. Посмотри на него со стороны. Страх – это боязнь воображения. Не гоняй себе образы. А если и гоняешь, то учись не реагировать на них, слепо, как напуганная скотина, просто отрешенно смотри на то, что тебя мучило, гляди в лицо опасности и она исчезнет. Не так страшен черт, как его малюют.

– Я думала, что мертвые не кусаются, а теперь вдруг бабка мне будет мстить?

– Если ты будешь жесткой, собранной и включенной в Божественное, то никакой упырь тебе не сможет мстить. Но если ты будешь мнительной, запуганной, то отомстишь сама себе. Эгрегор нас всегда защитит, если мы служим ему, но если ты служишь себе, то тогда происходит самое страшное, т.к. в тебе полным полно говна понавалено. И если ты будешь копошиться в нем, то енто будет самой жуткой местью, кою тебе устроила твоя мамаша с самого малолетства, набив говном твою тыкву.

Сказав это, Руль пошел в клозет отлить. Там со скучающим видом, примостившись на унитазе, сидел Сука. При виде Рулона он радостно вскочил, уступая место. Рулон расстегнул ширинку.

– Ну, что сидишь? – сказал он. – Сиди, это хорошо будет помогать мне просветлевать людей. Коды они зайдут сюда, ты громко кричи: «У-у-у!» и не выходи отсюда, пусть при тебе срут, как я. Если спросят, что ты тут делаешь, скажи: «Я тут живу. Понял?»

Сука радостно закивал, предвкушая новую шалость.

Вскоре в небольшую двухкомнатную квартиру Лилит стали приходить ученики Рулона. Гуру пригласил их в большую комнату, где на столе лежала старая жидовка. Она была одета во все новое, приготовленное еще самой бабкой на этот самый случай, и выглядела очень даже аккуратно, что несколько смягчало то обстоятельство, что она была мертвой. Тут же на столе вокруг нее стояли свечи и кушанья, которые выглядели очень аппетитно: жареная курица, великолепно приготовленный плов, острые корейские салаты, шашлыки и много еще всего вкусного. Гости приходили и, еще до конца не врубаясь, что происходит, садились за стол вокруг трупа.

Лицо Рулона выражало полное спокойствие и мудрую отрешенность. На нем не было ни тени юмора или иронии, а глаза зорко наблюдали за всеми присутствующими. В темноте при тусклом пламени свечи Гуру начал поучение:

– Ну, что? Приступайте к трапезе. Сегодня у нас поминки.

Ученики ошарашенные сидели за столом, пялясь на труп и не решаясь приступить к еде.

– Ну, что вы замерли? Ешьте и наблюдайте, что вам мешает, почему кусок в горле застревает.

– Дак, тут же покойник, – еле выдавил из себя Антон.

– Конечно, я вижу, – ответил Гуру, – я же сказал, что будут поминки. Вы же еще пока не труп едите, так что нечего переживать, смотрите, как ест кот Васька.

Кот, сидя на коленях Гуру, уперся передними лапами о стол и с жадностью хватал вкусные куски из тарелки.

– Кот ест, значит, и нам можно. Не будьте рабами своих страхов и предрассудков.

Понемногу собравшиеся стали раскрепощаться и подавленно, со страхом жевали хавало. Кому-то было западло выглядеть трусом, кто-то был очень голоден и меньше обращал внимание на труп, и только некоторые действительно пытались работать над собой, входить в отрешенное состояние и смотреть на себя со стороны.

– Вот, бабушка умерла, – сказал Гуру, – так и все мы смертны. Скоро умирать и всем вам, – обрадовал он всех присутствующих. – Это просто вопрос времени, но все мы идем к смерти, так что не горюйте, не долго вам осталось мыкаться здесь. Не стройте особых планов, особых надежд, почаще вспоминайте о том, что вскоре все вы сыграете в ящик. Это будет давать вам трезвость восприятия, поможет увидеть все в мире реально. Помните, что все-все умрет: ваши родители, ваши партнеры, ваши дети. Все, что вы делали, созидали, будет разрушено, все погибнет. Нет ничего вечного, и единственная наша цель на Земле – приготовиться к смерти, чтобы перейти на тот свет уже не такими, как вы есть теперь. Знаете: собака, которая умирает как собака и знает, что она умирает как собака, есть человек. Так вот, чтобы вы не умерли как собака, вы должны отделить еще при жизни вашу душу от всего смертного, т.е. умереть при жизни, умереть для мира и родиться для Бога, для Вечности. Токмо Бог вечен, бессмертен, и если еще при жизни вы установите связь своей души с Ним, то после смерти вы перейдете к нему, в Вечность и достигните освобождения от этого бренного мира. Коды ваша душа получит контакт с Богом, обретет благодать, вы родитесь свыше. Вы ешьте, ешьте, что затормозились? Не менжуйтесь. Вот, бабка, вы думаете: где она? А она здесь.

Все недоуменно стали переглядываться и смотреть по сторонам.

– Не суетитесь, ночь длинная, вскоре вы сам ее увидите.

Антон при этих словах так и замер, открыв рот с недожеваным куском.

– Жуй, жуй, глотай, а то еще проголодаешься за ночь. Давайте, наблюдайте за собой, что с вами стряслось. Вы имеете образ «покойник на столе», затем оцениваете этот образ: страшно, плохо, и опосля реагируете, становитесь подавленными, зашугаными, недовольными, все в вашей жизни идет: образ – оценка – реакция. Оценка у вас также связана с центром удовольствия и страдания в мозге. Поэтому вы переживаете ее даже физически. Но тут в вас может появиться сознание, и вы увидите всю эту мерехлюндию и подумаете: «Чё за белиберда?» И прежде всего, измените мирскую оценку на духовную и подумайте: «Ёб твою мать, я могу стать господином самого себя и решить: «Я буду управлять собой и смело хавать жратву, не боясь упырей».

Бабка лежала на столе, как праздничный пирог. В скрещенных на груди руках у нее была свеча. Участники, преодолевая себя, но все же испуганно поглядывая на нее, стали жрать поедуху, давясь и откашливаясь. Когда с трапезой было покончено, началась вторая стадия просветления.

– Вы думаете, бабка – это труп? Не-е-е-ет, – сказал Гуру. Она здесь, жива здорова, маячит по комнате в эфирном дубле. И пока еще не прошло три дня и эфирная оболочка не разрушилась, вы можете видеть ее. Расфиксируйте глаза и посмотрите – вон она, над трупом зависла, все не может врубиться, как это она без тела может жить. Ну, а кто не увидит ее глазами, может полюбоваться на нее в зеркало.

После этих слов Рулон встал и стал снимать покрывала с зеркал. Ученики стали напряженно переглядываться и пугливо озираться, смотреть, где же летает бабка. Вдруг раздался визг Лолиты.

– Ты что? – спросил Гуру.

– Ой, вижу, – изумленно сказала она. – Бабка в зеркале мелькнула.

– Вот так, она здесь. Смотрите в оба, и вы все ее заметите.

Вскоре еще несколько учеников углядели бабусю.

– Ну, вот, теперяче вы знаете, шо смерть – это выход в жизнь, а не конец. Так, вот, человек и летает у Земли три дня в эфирном теле, девять – в виталическом, сорок – в астральном, а затем уже переходит на тот свет и может там попасть в чистилище, плохое место. Если у него останутся земные привязанности, там его будет мучить гордыня, жадность, ревность, страх, кои он не изжил при жизни. Ему будут сниться мучительные сцены, и он не поймет, что это кошмарный сон. Будет на них реагировать, боясь, ревнуя, умирая от жадности и самосожаления. После же того, как его загрызут с говном эти черти и от него ничего не останется, он снова воплотится в этом мире продолжать страдалище, воплотится с теми тенденциями, характером и склонностями, кои были у него в конце жизни, чтоб продолжать енту галиматью. И если мышь не развивалась в жизни и деградировала, она может родиться в войну, в революцию или попасть в еще какую-либо хреновую переделку, например, в ГУЛАГ. Но может родиться и в другом месте, на другой планете, а не быть рабом или прикованным к веслам на галерах. И вот, чтобы помочь бабке отвязаться от земного, мы будем ее отчитывать. Пусть каждый начнет гнать отседа, говорить, какая она плохая и т.д. Тоды у ней будет шанс все-таки увидеть Божественный Свет и постремиться к нему, чтобы попасть в лучшие миры. Давайте начнем. Давай ты, – обратился он к Лилит, – ты жо её хорошо знаешь. Скажи все, что на душе накипело.

Лилит сперва нерешительно, а потом все больше распаляясь, начала ругать свою мамашу.

– Ты мне всю жизнь испортила, старая дура, внушила мне всякую ересь, из-за тебя я теперь страдаю. Старая хрычевка, сделала меня бесхребетной дурой, сказала, что счастье в семье, в детях, обманула меня, прошмандовка. Сколько я понатерпелась из-за твоих сказок, старая сука, что надо быть доброй, уступчивой, чего-то ждать. Дура, дура, дура, проваливай на тот свет, не маячь здесь, – кричала она, тряся кулаками.

Другие стали тоже присоединяться к Лилит, кляня бабку, на чем свет стоит.

– Ну, хорошо, – сказал Гуру, – достаточно ей кости на сегодня мы перемыли. Теперь давайте помолимся, откроемся Богу.

С этими словами он включил магнитофон, и все стали обращаться к Высшему, культивируя благодать в сердце под песнопения монаха Романа. Он пел:

 

«Звон погребальный,
Дьякон кадит безучастно,
Старый псаломщик выводит
Мотивом несложным,
Кая житейская сладость
К печали мирской непричастна,
Кая же слава стоит на Земле непреложно.
Желтые руки сжимают
Свечу восковую,
Словно соломинку, держат
В надежде спасенья,
Вот и застыли, забыв суету вековую,
Что собирали, ушло воедино мгновенье.
Эти глаза пятаками заботливо скрыты,
Взор неживой, запечатан дешевою медью,
Столько всего перевидели вы –
Все забыто,
Сколько всего для того, чтоб
Увидеться с смертью.
Спутаны ноги,
Всегда ли вы к правде спешили,
Сжаты уста,
Отлюбили свое, отлобзали,
Все тлен и прах,
Вы хозяину верно служили,
Только в последний момент
Подвели, отказали.
Женщина в черном припала
К покойному в стоне,
Хмурят сурово мужчины,
Пропитые лица,
Ваша печаль от могилы пройдет
До застолья,
После второй неизвестно куда удалится.
Так и стою я,
Случайный всему очевидец,
Старый псаломщик вдыхает
Со мной покаянно,
Где твое счастье, лежащий
Во гробе счастливец,
Где твои други,
Любитель пиров бездыханный».

 

Почти у всех женщин на глазах выступили слезы от переживаемой любви к Богу, у мужчин на лицах отразилось упование и самоотдача. Намолившись, Гуру сказал:

– Ну, вот, хорошо помянули старушку, теперяче и хоронить уже можно.

На этом ученики стали расходиться. Антон зашел в туалет и тут же выбежал с криком.

– Там кто-то есть, там кто-то есть! – орал он испуганно.

Все насторожились и стали испуганно поглядывать на сортир.

– Надо было дома просраться, а то так и в штаны наложить можно, – сказал Гуру, – давай еще раз попробуй. Зайди, только крестом себя осени, борись со страхом.

Антон суеверно наложил на себя крестное знамение и пошел туда снова осторожной запуганной поступью. Как только он открыл дверь, из толчка донеслось: «У-у-у!». Антон тут же выбежал оттуда, глупо заверещав.

– Она там, – неровно дыша, сказал он.

– Кто она? – спросил Учитель.

– Кто, кто, это – бабка, значит, – заявил он. Все испуганно насторожились.

– Эх, вы, трясогузки, – сказал Гуру. – Сука, выходи.

Тут из клозета вышел заспанный пацан.

– А ты что там делал? – спросила Селена.

– Я тут живу, – заявил пащенок ко всеобщему удивлению.

– Ну, ладно, иди к себе в сортир, – сказал Гуру.

Сука пошел досыпать.

– Вот, видите, как пугает вас ваше воображение, вы уже готовы видеть змею в каждой веревке, будьте реальней, не плавайте в своих иллюзиях, иначе так в жизни вы много раз наебетесь, приняв бомжа за принца, коммунизм за ваше счастливое будущее.

Все задумались над сказанным.

– Ну, иди сри, – сказал Гуру Антону.

– А как же, там ведь малец? – нерешительно спросил он.

– Ну, ничего, привыкай. Попадешь на зону, там в камере при всех срать будешь. Да еще у очка сидит генеральный секретарь параши. Ты ему, мол, разрешите посрать, а он тебе – разрешаю. Так что борись со своими комплексами, не то так и сдохнешь полным зомби.

Нерешительно он отправился оправляться.

– Смелей, смелей, – подбадривал его Гуру.

Все присутствующие были в трансе.

– Ну, что, кто еще хочет просветлевать? Становись в очередь, – сказал Гуру, указав на сортир.

Все нерешительно переминались.

– Вот, как вы стремитесь к освобождению, – стал обличать их Гуру, – думаете, просветлеете, лежа на печи, долбя хуем кирпичи? Но не преодолев себя, не получишь нихуя, – заговорил он стихами. Н-е-е-е-т, так вы нихрена не достигнете. Чтоб чего-то достичь надо переступить через себя, преодолеть дискомфорт.

– А вдруг у меня там ничего не получится? – заявил Андрей.

– Вдруг бывает только пук. Ты тоды помучийся и что-нибудь получится. Давай, учись владеть собой, а то что же это ты уже и опорожниться заставить себя не можешь. Что ж ты сможешь еще сделать?

Андрей нерешительно направился к нужнику.

 

«Смело товарищи в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
К царству свободы дорогу,
Жопой проложим себе», –

 

напевал Гуру ему вслед.

Все развеселились.

– Ну, что стоите, давайте просветлевать. Налетай – подешевело, было рубль, стало пять, – подначивал их он.

Толпа двинулась к нужнику, подобно стаду баранов.

– Кто пас, тот пидарас, – сказал Гуру.

Тут все опрометью пустились к нужнику, толкая друг друга, чтоб быть первыми.

– Вот так уже лучше. Царство Божье силой берется, – добавил он.

У сортира завязалась возня. Люди стали толкаться, спорить кто за кем занял очередь. В это время Рулон взял мертвую бабку, поставил ее на ноги и, осторожно двигая ее сзади и прячась за ней, чтоб его не было видно, приблизился к толпе.

– Пустите!!! – пронзительно завизжал он.

Народ оглянулся и с воплями бросился врассыпную. Кто на кухню, кто в ванную, кто в соседнюю комнату. Андрей ёбнулся об дверной косяк под напором толпы и завопил, как ошпаренный. Но на него мало кто обращал внимание, все были одержимы страхом.

Гуру положил бабку на место и стал собирать учеников, вытаскивая их изо всех щелей.

– Эх вы, бестолочи! Я же сказал вам: будьте осознанны, не поддавайтесь на образы.

– Но там же была покойная, – сказал Андрей, потирая ушибленный лоб.

– Ну и что? Пропустили бы бабку из вежливости вперед и дело с концом. Что вы менжевались-то. Видите, человеку по нужде нужно было.

– А где она сейчас? – спросила Венера.

– Она-то? Да там в сортире, – сказал Гуру.

Люди аж замерли от этой мысли. Тут Антон начал выходить из уборной. Женщины завизжали и все в панике стали разбегаться.

– Да вы что, черти, совсем неосознанны, – стыдил их Гуру, – идите, срите спокойно. Если вами будет управлять воображение, вы навсегда останетесь в его говняном сне. Какие же вы зомби! Рабы своего воображения! Получше осознавайте это. Также вас наебывает телевидение, газеты, радио, промывая вам мозги, а вы все верите, верите, верите во всякую ахинею. Фильтруйте базар! Не поддавайтесь на провокацию образов. Смотрите на них со стороны, отрешенно, как на цветоформы. Не больше. Тоды енто вам поможет. Сейчас як пойдете домой, то старайтесь так смотреть на всю мешанину, коя будет у вас завихряться в мозгу. Сечете? А вечерком соберемся здесь снова, – добавил он, – будем оживлять покойника. Может бабке рано еще помирать.

Заинтриговав всех, Рулон распустил свору, а сам пошел на отдых.

 

***

 

Собравшись вечером в квартире Лилит, ученики расселись за столом при свечах вокруг бабки. На этот раз было видно, что все психологически подготовились и держались увереннее, чем вчера. Селена, недовольная тем, что Лилит оказывалось столько внимания, сказала:

– Лучше б моя мать умерла.

– Истинно ты говоришь, – изрек Учитель, – но мать твоя живет в тебе, и умереть она должна в тебе.

– Как это – мать моя во мне?

– А так, что когда ты что-то видишь, слышишь и делаешь, ее голосок напевает тебе в уме всякую чушь. Все твои мысли и представления во многом не твои, а ее, и нужно, чтоб умерла твоя мать, которая в тебе, тогда ты станешь мудрой.

– Почему тогда я буду мудрой? – спросила Селена.

– А потому что мать твоя была дурой, и если она в тебе, то и ты не умнее ее, значит, и жизнь проживешь не лучше чем она. Но когда ее не будет в тебе, ты станешь свободной.

– А как это сделать? – заинтересовалась она.

– Для этого возненавидь все, что внушали тебе и, перебирая в памяти, отбрасывай все это.

– Но как же я буду без этого жить? Я же потеряюсь, – испугалась она.

– Вот кот Васька без этого спокойно живет, – сказал Гуру, гладя на мурлыкавшего на его коленях кота. – И ты проживешь, а если не отринешь это, то ох, как тяжко тебе будет жить. Ох, как и твоей мамаше, повторить ее судьбу, ее дурость. Только дезориентирует тебя, к тому же ты не сможешь принять знание мое. Так как ложка дегтя бочку меда портит. Нельзя совместить ложь и истину. А если станешь двурушничать и совмещать, то рехнешься. Для истины нужна чистая голова. В стакан полный говна, вина не нальешь, пока говно не выльешь.

Все призадумались.

– Ну да ладно. Теперича давайте оживлять бабусю. Для этого нужно втянуть ее эфирного двойника в физическое тело.

– А как это сделать? – спросил Антон.

– Так же как и любое другое действие. Что ты делаешь, если хочешь встать и идти?

– Я даю себе команду и иду, – сказал Антон.

– Вот он – секрет. Так осуществляется любое дело. Например, вы хотите научиться делать сальто. Для этого вы много раз даете и даете себе команду и делаете попытки и, наконец, на тысячный раз научитесь. Просто делайте, намеревайтесь и пытайтесь это сделать. Вот и все.

– Ну, а если тело повреждено, будет ли человек, полноценно возвращен к жизни? – спросила Венера.

– Полноценно? Нет, но живым трупом он будет. Давайте же начнем. Лилит, возьми зеркальце и приложи его к носу и губам, чтоб мы видели. Если оно запотеет, то жизнь возвращается. А вы все положите руки ей на грудь и представляйте, как ее двойник втягивается обратно в тело. Своим желанием, намерением тяните его обратно.

Рулон встал у ног и, воздев руки, стал заклинать: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Мария возвращайся в тело свое, возвращайся в тело свое, возвращайся в тело свое. Да будет так! Аминь!» Голосом, полным власти и силы, он повторял заклятье много раз. Так что дрожь пробегала по телу присутствующих.

– Ой, зеркало запотело, – испуганно сказала Лилит.

Все удивленно стали смотреть на зеркало.

– И впрямь, – промолвил Андрей.

– Ой, Учитель, может быть, не надо ее возвращать, – взмолилась Лилит, боясь, что бабка расскажет, что была отравлена. – Я так намучалась с ней.

– Ну, можем дальше и не оживлять ее, – сказал Гуру. – Но, вообще-то, было бы интересно посмотреть, как ведет себя живой труп. Ладно, оставим ее как есть. Если оживет теперь, то пусть оживет, если нет, то не нужно.

Все с испугом глядели на бабку, лежащую с закатившимися глазами и приоткрытым ртом, по которому ползали мухи, то исчезая внутри него, то появляясь. Снаружи в комнате был полумрак и в воцарившейся гробовой тишине было слышно только затаенное дыхание присутствующих. Может быть, вместе с ними задышала и бабка.

– Неужели мы можем творить чудеса? – спросил Антон.

– А что же ты думал, – ответил Гуру, – конечно же, можем. Просто вы никогда не пытались, потому и не знаете, на что вы способны. Чтоб научиться делать сальто, например, нужна тысяча попыток, а чтоб овладеть гипнозом, скажем, десять тысяч попыток, для каких-то еще чудес может понадобиться и миллион. Но главное, не сомневаться, а действовать. Помните, что сказал Христос: «Если вы будете иметь веру с зерно горчичное, то сотворите чудеса и большие, чем делал я».

– А что есть вера? – спросил Гоша.

– Вера – это познание сердца. Чудо – это та вещь, которая не вмещается в нашу убогую картину мира. Скажем, для дикарей зажигалка была бы чудом, а для нас уже нет, зато для них вызов духов является обычным делом. Для вас же это будет чудом. И вот вера дает возможность нам воспринять недоступное пока разуму знание. Скажем, дикарь может поверить, что спички дают огонь и, не понимая, как и что происходит, добывать его зажжением спичек. А вы могли бы поверить в духов и, не понимая, что и как, вызывать их. Вот это – вера. Вера расширяет горизонты нашего виденья и наших возможностей.

Тут вдруг тело бабки стало конвульсировать и несколько раз сотряслось.

– Труп оживает, – испуганно сказал Рома.

Бабы завизжали и уже были готовы броситься наутек.

– Стой! Куда? – сказал Гуру, – чего испугались. – Ну, труп оживает, бояться-то нечего, перестаньте себя пугать своим воображением. Осознайте, что вы спите, вы в его власти.

Люди притихли и продолжали запуганно стоять вокруг стола с бабкой.

– Помните! Существует три вида сна. Первый – ваше воображение, и вам нужно научиться отделять себя от него, смотреть на него со стороны. Второй сон есть сновидение, и если вы бундете бодрствовать днем, то бишь не засыпать в вашем воображении, то и ночью вы пробудитесь и поймете, что вы во сне. Если ночью вы будете осознанны в сновидении, помня, что сны тоже своего рода воображение, то тода и умерев, попав в сон смерти (т.к. смерть – это третий вид сна), вы не умрете, но будете живы, то бишь не погрузитесь в смертное забытье, и тоды для вас настанет жизнья вечная вне сна воображения и смерти. Об этом всем сказано в Евангелии, но вы, читая, не разумеете енто, так как не знаете значения ключевых слов.

– Я, вот, читал Евангелие, там нет слова воображение, – сказал Андрей.

– Зато там есть слово грех, – ответил Гуру. – Грех – это и есть отождествление с болезненным воображением, что порождает невежество, заблуждение. И еще там есть слова: мирское, суета, плотское. Это тоже синонимы. Они говорят о житейских представлениях, образах, убогом виденьи.

– А куда девается наша память прошлых жизней? – спросила Лолита.

– А память человека съедает сатана, так как он питается памятью всех существ. Ибо он наделил их ложью воображения и теперь забирает свое. Но это и хорошо, так как если вы бы помнили весь бред прошлых жизней, где вы были строителями коммунизма, овцами, завнушенными мамкой о семье, принцах и любви, старыми брюзжащими маразматиками, то жить бы вам стало невозможно. Вот, когда вы обретете истинное знание, тогда оно не пропадет, но останется с вами.

– Что же есть Истина? – спросила Венера.

– Истина – это, когда вы видите мир без воображения и оценок, так, как он есть, реально. Для этого вы должны умереть для всего мирского, перестать отождествляться с воображением. Вот, сейчас садитесь поудобней, зырьте на бабку и представляйте для начала, а затем и почувствуйте свою смерть.

Люди расселись и в гробовой тишине под потрескивание догорающих свечей стали созерцать труп и соумирать вместе с ним. Но тут бабка вздрогнула, и снова ее тело стало биться в конвульсиях.

– Ой, что это? – засуетился народ.

– Эх, что же вы не сдохли? – сказал Гуру. – В вас опять копошится оценка и воображение. Если бы вы как следует умерли, то если бабка бы встала и стала трясти вас, воя вам в ухо, вы бы сидели отрешенно и просто спокойно смотрели бы на нее. Да, вы еще не пробудились и поэтому вам трудно умереть. Но ничего, пытайтесь, пытайтесь и воображению вашему настанет крышка.

 

***

 

На утро были назначены похороны. К назначенному времени подтянулись все участники недавних практик с трупом. Народ был притихшим и сосредоточенным. Появился Рулон в элегантном костюме, на правой руке его красовался огромный перстень в виде человеческого черепа. По его приказу бабку завернули в простыню.

– Вот саван её, а где же гроб? – спросила Венера.

– Гроб жидам – большая роскошь, – заметил Гуру. – Чтоб сэкономить, они хоронят своих в саванах.

Так бабку и потащили вперед ногами из дома, и забросили в катафалку. Довезли до кладбища, где уже ждала ее свежевыкопанная могила. Проперев ее тело между колий кладбищенских оград, ее положили рядом с ямой.

– Ну, что, теперь мы можем проводить ее в последний путь, – сказал Гуру. – Вспомните, от чего вы хотите избавиться и отдайте ей это. Пусть забирает с собой в могилу. Возьмите каждый кто – пуговицу, кто – булавку, кто – платок и вместе с этим предметом оставьте здесь. Что мешает, похороните это.

Народ начал делать сие.

– Смотрите, – сказал Гуру. – Может, вы держитесь за то, что на самом деле хоронить пора, хотите расстаться с насморком, а свои иллюзии припрятываете подальше, а их хоронить нужно в первую очередь. Кто уже расстался с иллюзиями, суйте свой предмет в саван. Вот могила, смотрите, – сказал он, указав на ровненько выкопанную яму, вокруг которой горкой лежала вырытая земля. Кое-где на ней уже виднелись упавшие светло-желтые осенние листья. – Сюда лежит ваш жизненный путь, вспомните, только недавно вы были детьми и скоро, очень скоро вы окажетесь здесь, и земля накроет вас.

Ветер срывал с деревьев листву и осыпал листопадом присутствующих, могилу и оградки. Вокруг нее стоял народ, ошеломленно глядя вглубь могилы, высматривая там свое будущее.

– Если вы будете помнить об этом постоянно, особенно, когда начинаете мечтать, то придете к состоянию подлинной реальности. Ну, что, кто из вас хочет справить новоселье, давайте, полезайте в могилу, лягте, отдохните, примерьтесь, как умирать-то вам нужно будет. Шо струхнули, нечего бояться. Бояться нужно своих мечтаний, кои вас делают мертвыми. А в могиле хорошо, уютно, спокойно, лежи – не хочу.

– Можно я попробую? – вызвался Антон.

– Давай полезай, – ответил Гуру.

Антон спрыгнул в могилу и улегся на земляной пол, скрестил руки и закрыл глаза.

– Проверим, как он умер, – сказал шепотом Гуру, подмигнув присутствующим. Тут же он вместе с Ромой, Гошей и Андреем стали спускать на полотенцах труп бабки в могилу. Ничего не подозревающий Антон вдруг ощутил на себе что-то тяжелое и холодное, от испуга заорал и начал выкарабкиваться из-под трупа.

– Ложись вместе с бабкой, чего испугался? – сказал Гуру.

Но Антон стал в панике кричать и выкарабкиваться, пытаясь выпрыгнуть оттуда. Могила было высокой и у него не получалось.

– Ляг, расслабься, – сказал Гуру, – теперь вдвоем вам будет не так скучно.

Но Антон как будто оглох и, визжа как резаный поросенок, тщетно стремился выбраться из глубокой ямы, каждый раз соскальзывая с ее краев снова вниз. По знаку Рулона Рома кинул ему один конец полотенца, а за другой стал вытягивать его наружу. Антон бешено рванулся на волю, а Роман не удержал его и отпустил свой конец. Тут Антон с размаху плюхнулся на бабку. Это его испугало еще больше и он, крича, носился по дну могилы, ослепленный своим ужасом. Пометавшись еще немного, он все-таки опомнился и затих, усевшись на корточки на дне могилы.

– Ну, что, понравилось? – сказал ему Гуру. – Давай вылезай, а то засыпать пора.

Он кинул ему полотенце и вытащил его. Антон выглядел, как побитая собака, и прятал глаза – страх уступил место стыду и чувству униженности.

– Ну, что, кто еще хочет полежать рядышком с бабкой, примериться как оно вам там будет? – бросил вызов Рулон всем присутствующим.

Народ испуганно молчал. Рулон с презрительной улыбкой неодобрительно покачал головой. Тогда рыжий Ромео сказал: «Я!» и, прыгнув в яму, улегся в обнимочку с трупом.

– Молодец, – сказал ему Гуру, – но ты полез в могилу позировать, а не сдыхать. А это уже совсем другое дело. Думайте, думайте как вам откинуть копыта до того, как вы протяните ноги по-настоящему. Если ваша ложная личность не умрет, то душа не оживет. Ну, ладно, будем зарывать бабку. Из чрева матери она вышла и назад уходит в чрево земли. Из праха восстала, в прах и отойдет.

Землю, лежащую по краям ямы, столкали в могилу и примяли слегка ногами в небольшой холмик. Сверху Рулон воткнул ветку дерева.

– Вот тебе дерево жизни, – сказал он.

– А зачем нужно дерево жизни? – спросил Денис.

– Дерево жизни, которое позднее заменим крестом, нужно, чтоб умерший из низшего мира мог подняться в высший мир. Из таких деревьев состояли священные рощи предков в древности. Смотрите, ничего не спиздите с кладбища. Не то этот предмет соединит вас со смертью и может принести несчастье.

Вслед за Гуру ученики двинулись с кладбища, разглядывая на пути памятники и надгробья, стоящие по обе стороны дороги. От кладбищенских оград веяло спокойствием и тишиной. Перед глазами мелькали портреты великих и простых людей, дураков и умных, богатых и бедных. Всех их приравняла между собой смерть. Все их амбиции, гордыня, желанья и стремленья, мечты и надежды нашли успокоенье здесь.

– Думайте о смерти, – сказал Гуру, – только так к вам придет трезвость и реальное видение мира.

Каждый размышлял о чем-то своем в зависимости от своей готовности к переданному знанию, но несомненно было одно: практики на кладбище не прошли бесследно ни для кого, ибо все запретное будоражит сознание человека. Проходя через дискомфорт, мы можем изменить свои представления, обрести новое восприятие, а это уже основное.

Придя домой к Лилит после похорон Гуру устроил веселые поминки. Рассевшись вновь за столом, на котором ранее примостилась мертвая бабка, народ стал радостно хавать.

Гремела блатная мелодия:

 

«Как на Дерибасовской, да Ришуеской,
В восемь часов вечера разнеслася весть,
Как у нашей бабушки,
Бабушки старушки,
Шестеро налетчиков отобрали честь».

 

Все балдели, вспоминая, как прошли веселые похороны. Только Татьяна, мрачная, все сидела молча, критично поглядывая на присутствующих. Тут Гуру стал травить анекдоты на тему смерти.

– На похоронах окулиста, – сказал он, – ему на могилу водрузили памятник в виде большого глаза. Увидев это, гинеколог задумался.

Антон встал и прочел свой стих:

 

«Кто-то пряники жует,
Кто-то там хохочет,
Ну а тот, кто тут лежит,
Уж ничего не хочет».

 

– Это мы еще проверим, – сказала Лилит.

– Ну, что, – спросил Гуру, – спиздили что-нибудь с кладбища?

– Нет, нет, – стали отвечать люди.

– А зря, – сказал он, – а то бы могли подложить кому-нибудь хорошую свинью.

– Это уже черная магия? – спросила Лилит.

– А что же вы думали? Она вся связана с нижним миром и с чернобогом.

Тут вдруг из-за стола вскочила тупая Татьяна, вся красная от возмущения. Она закричала: «Тут просветляют!» и бросилась к выходу.

– Лихо она ретировалась, – заметил Гоша.

– Вот как люди не могут всасывать истину, – изрек Гуру, – так шо енто поминки не только бабки, но и духовно покойной Татьяны. Ибо она не использовала эту удивительную ситуацию для развития своей души. Такие люди никогда не оживут. Ибо, чтоб ожить и родиться свыше, они должны умереть для всего мирского, то бишь для мирских представлений, оценок и взглядов.

Все весело забесились, вспоминая какая же дура была эта Татьяна.

– Тупая мышь, – сказала Лилит. – Ее критичная рожа всегда мне не нравилась.

– Она всегда сомневалась в вас, Учитель, – сказала Селена.

– Она не хотела видеть во всем путь своего развития, – заявил Гоша.

– Смотрите, может что-нибудь от нее есть и в вас, – сказал Гуру. – Тогда отбросьте это, не медля, чтоб вам не умереть, но жить.

Веселье продолжалось еще долго и в конце концов все ощутили, что, благодаря этой необычной ситуации, в которой мирские люди могут только страдать, сожалеть и трястись от страха, они стали на ступеньку выше, потому что, хоть и не сразу, но приняли ее, как практику для освобождения своей души от пут омраченного мирского видения жизни.

После поминок, когда разошелся народ, и Рулон пошел прогуляться по ближайшему лесопарку, он вспомнил одну из своих встреч с Марианной.

Был уже вечер, когда он сел в электричку и поехал на дачу к Марианне. Народу почти не было. Он сидел на лавке и читал Евангелие, где говорилось о крестной смерти Христа, его распятии и воскрешении из мертвых. «Что же это значит?» – напряженно думал Рулон, так и не находя ответа на свои вопросы.

На очередной станции в вагон ввалились три пьяных ублюдка и, усевшись сзади Рулона, стали пьяно хохотать и громко разговаривать злыми агрессивными голосами. Рул испугался, вжав голову в плечи, подумывая о том, что неплохо бы было пересесть в другой вагон. «Но нет, – решил он, – буду работать со своим страхом». Наблюдая за собой, он увидел, что мысль о хулиганах вызвала в нем оценку «опасность» и реакцию «страх». Он стал внутренне отделять себя от этой оценки, которая вызывала мучительный страх. Он сделал несколько глубоких дыханий и вытеснил засевший в нем страх. Кое-как ему удалось с этим справиться. Но тут один из чуваков подошел к нему и спросил:

– Эй, зёма, закурить есть?

– Я не курю, – пролепетал Руля, впав в новую волну страха, полностью захлестнувшую его.

– Ты шо, пидор, что ли? – процедил ублюдок.

– Почему? – спросил Руля.

– Ну как? Не куришь, поди, и не пьешь, баб не ебёшь. А значит ты кто? Пидор. Понял логику, зёма?

Рул молчал. Пьяная шваль прошла в тамбур и стала там мочиться на лестницу. Тут Рул снова вспомнил себя и свое решение не бояться, но дело зашло далеко, и страх уже совсем подавил его. Тогда он начал злиться, чтоб вытеснить из себя засевшую трусость. Злоба сделала его более жестким и собранным. Страх стал отступать. Он все злился и злился, представляя все, что его раздражало. Наконец, ярость пересилила, и ему уже не было страшно, тогда он снова стал отстраняться от своих образов, оценок и реакций на них.

Выйдя на нужной станции, он уже по сумеркам поплелся к Мэри. Солнце уже село, луны не было, так как было безлуние. Только звезды тускло освещали его дорогу. Дойдя до ее дома, он увидел в ограде силуэт нескольких авто.

Закрыв калитку, поднялся, постучал в дверь, ему открыл Санчо. Он разделся и вошел в залу. Там уже вовсю гудела тусовка. Завидев его, Марианна бросила на него презрительный взгляд.

– А, приперся, дурак. Ну и сиди у двери.

Рулон плюхнулся на колени, поклонился ей и, культивируя отрешенность, сел у двери.

– Он у нас Христос, – продолжала она, – ему все равно, где и как он будет сидеть.

Все покатились со смеху от этой фразы. Рул снова стал отслеживать свои процессы. Образ «Я» унижен, оценка «плохо», реакция «обида». Он постарался отстраниться от этого. Затем перекодировал себя. Образ «Я» унижен, оценка: «Униженный да возвышен будет» – это хорошо, реакция «благоговейный восторг». Но я все равно должен быть вне этого, просто созерцая то, что во мне происходит, – решил он.

Тут Марианна устроила конкурс, кто ее лучше будет носить на руках. Все чуханы на перебой стали вызываться на эту роль.

– Да я вижу вы все набиваетесь в рыцари, – бросила она. – Но этим все вы мне отвратительны, похотливые свиньи. Вон видите, как Христос сидит у двери и не обиделся. Пошли бы и сели рядом с ним.

Парни стали недоуменно переглядываться.

– Слабо вам, так как он, шмаровозы. Ну, что, Христос, – взглянула она на Рулона, – иди садись за стол.

Он встал, подошел и сел на свой стул.

– Вот человек, – заявила она, – а вы все свиньи, отвратительные жуки, – с презрением произнесла она.

Рул опять наблюдал за собой.

«Образ: «Я – Христос». Оценка: «Меня хвалят – хорошо». Реакция: «Гордость». «Я должен правильно все понять. Не быть роботом!» – решил он. Образ: «Я – Христос». Оценка: «Меня хвалят. Ну и что. Я отрешен. Мне все равно – хвалят меня или ругают». Реакция: «Спокойное, ничем не затронутое состояние. Практически реакции и не должно быть».

– Ну, что ты нам сегодня споешь? – обратилась хозяйка к Рулону.

– У меня есть песенка про ведьму, – заявил он.

– Ну давай, лабай, – приказала она.

Руля встал на стул, как на импровизированную сцену, и завыл протяжно:

 

«За окном зловещая вьюга,
Свет свечи дрожит на стене.
Я в комнате мрачной склонилась над книгой,
И черное дело готовлю себе.
Магии черной листаю страницы,
Черное зло через край уже льет.
Как только кровью закат обагрится,
Мои заклинанья начнут хоровод.
Эй, род людской, скоро вас я достану,
Болезни и порчи на всех напущу,
Траву иссуша, разбужу все вулканы,
Я миссией злой над землей пролечу».

 

Самки вскочили и закрутились по комнате под эту песню, сразу превратившись в злых ведьм. Рулон продолжал:

 

«День за днем и год за годом,
Черных знаний растет гора.
Осталось теперь мне совсем уж не много,
Как я извлеку из земли корень зла.
Нальюсь черной силой и черной книгой,
Ужасную вам объявляю войну,
И с клятвою дружбы из адского пекла,
Ко мне на порог приползет Вельзевул», –

 

страшно завыв, закончил Рулон свое выступление. Толпа дико захохотала и зарадовалась.

– Представляете, – сказала Неля, – это пел Градский, который сентиментальные романсы по радио теперь напевает. Пока учился в школе, он был умнее. Концерт у него был «Черное дело».

– Черное дело, – задумчиво произнесла Марианна. – Сосунки, – уже властно сказала она, – давайте на горшок да по койкам, а мне пора.

– Ой, куда? Зачем? – заскулили чадосы.

– На черное дело, – жестко изрекла Мэри и скорчила злобную рожу.

Затем она встала и гордой грациозной походкой вышла из залы. За ней вышли две самки. Санчо остался укладывать сосунков.

– Ну, что, мой милый, – обратилась хозяйка к Рулону, – сегодня у тебя горе.

– А что такое? – встревожено спросил Рулон.

– Дело в том, что Лера умерла.

– Как? – опешил он.

– А вот так, – бросила Мэри, – и она перед смертью оставила свою последнюю просьбу.

– Какую? – промямлил Рул.

– А такую: она хотела, чтоб ты напоследок оттрахал ее.

– Оттрахал?! – испугался он. – Зачем?

– Наверное, она любит тебя, – сказала Мэри. – В общем, давай собирайся, она уже лежит в могиле, ждет тебя. Мы специально ее не закапываем.

Рулон содрогнулся от ужаса. Мысли бешено зароились в его голове, навевая жуткие образы и уводя все дальше от реальности.

– Дак, это же некрофилия, – прошептал он.

– Ну, называй это, как хочешь, – сказала она. – Я бы это назвала сошествием Христа в ад. Знаешь, когда его распяли, он умер, то три дня он находился в аду, а затем воскрес и еще мотался сорок дней по Земле до своего вознесения. Так что добро пожаловать в ад, – сказала она с хищной улыбкой. – Ну, хватит базарить, собирайся, пойдем.

Они оделись и вышли. Рул опять пытался все увидеть в категории «образ – оценка – реакция» и начал входить в отрешенное состояние.

– А что такое смерть Христа и его воскресенье? – спросил он.

По дороге Марианна молчала. Они шли по дороге почти в полной темноте. Дул прохладный ветер, вокруг виднелись силуеты деревьев. Где-то далеко, рядом со станцией маячил круглый блин фонаря. Они прошли через небольшой лес и оказались на старом деревенском кладбище. Завернув в какой-то его угол, они подошли к свежей могиле, которая не была закопана. Ее зев чернел, как врата в иной мир.

– Ну, что, Христос, – заговорила с ним Марианна, – смерть Христа – это отделение сознания, которым он является, от тела, чувств и ума. Он отделяется, исчезает, умирает для них, и затем он соединяется с Богом. Это его воскрешение, рождение свыше, когда он обретает себя самого вне тела, чувств и ума. И когда он возносится к Богу, то за счет этого контакта и через него Святой Дух снисходит в существо человека и преобразует его: тело, разум и чувства, которые должны быть трансформированы в Божественные орудия.

– Ну, что, будем распинать тебя или нет? – спросила она, окинув взглядом близлежащие деревья, примеряясь, на котором из них удобней будет болтаться Рулону.

– Ну, что, где молоток-то с гвоздями? – спросила она.

– Ой, не надо, – залепетал он.

– Что расхотелось быть Христом? – глумливо произнесла она. – Давай, давай отрешайся от тела. Да что-то молоток мы забыли, тебе повезло. Но у нас есть веревка, давай тебя к дереву привяжем?

– А зачем? – спросил он.

– Ну, как зачем? Христос терпел и нам велел. Он ведь болтался не на кресте, а на дереве жизни. По нему он спускался сперва в ад, а потом поднялся в небо к Отцу. Давай мы и тебя к дереву привяжем. Вот к этой березе – чем тебе не дерево жизни? Прикинь?

– А может, я так залезу на дерево? – испуганно спросил Руля под дикий хохот самок.

– Ну, давай, залезь, покукукай там.

Он вскарабкался на первый сучок дерева и сел там.

– Ну, вот ты и на Голгофе, – сказала Марианна. – Теперь слезай с дерева и отбрось хвост. Пора уже и в ад спускаться.

Рудя спрыгнул и отряхнул руки.

– А что я буду делать в аду? – дрожащим голосом спросил он.

– Ну не менжуйся, держи хвост пистолетом. Лера уже вся истекает, лежит в гробу и ждет тебя. Давай, не ссы, конявый. Ты же должен умереть для тела, чувств, ума. Давай, отделяй себя от них, полезай в могилу.

«Да, я должен умереть», – решил Рул и, весь передергиваясь от страха и отвращения, стал спускаться в могилу по веревке, которую держали самки. Спустившись, немного испачкавшись в глине, он нащупал впотьмах какой-то ящик. «Гроб», – осенила его страшная догадка. В гробу лежали чьи-то ноги, которые он нащупал осторожно, двигая рукой, и тут же отдернул ее.

– Ой, я боюсь, у меня не встанет, – пролепетал он.

– Ну, если не встанет, ты языком ее там полижи, – сказала Эмма.

Самки заржали.

«Я не тело, я не чувства, я не ум», – твердил себе Рулон, чтоб успокоится, стараясь смотреть на себя со стороны и, как во время прыжка с парашютом с борта самолета падают в бездну. Он нащупал ноги покойной – они еще не затвердели. Он раздвинул их и стал доставать из штанов свою пипетку. Но она безнадежно висела.

«Что же делать, что же делать, что же делать?» – думал он. И тут вдруг труп схватил его и потащил на дно гроба. От страха Рулон потерял рассудок и издал пронзительный, полный ужаса вопль. Не помня себя, он выскочил из могилы и помчался прочь. Но тут же растянулся, получив подсечку Марианны. Она навалилась на него и прижала ему коленом шею.

– Держи дурака, пока в лес не убежал, – сказала Эмма и схватила ноги Рулона.

На помощь им подоспела Нели. Он еще не много побился, но придя в себя затих, успокоился.

– Ты что задрыгался? – спросила его Марианна.

– Труп ожил, – с ужасом сказал Рул.

– Ну и почему же ты не обрадовался?

– Но он схватил меня.

– Ну и что страшного, это он любя, – парировала Марианна, отпустив Рулона. – Ну, что, ссыкло, напрудил в штаны? Давай, полезай в могилу. Она уже ждет тебя.

– Кто? – испуганно спросил Рулон, хотя он уже стал думать, что его разыгрывают.

– Кто, кто? – отозвалась Мэри. – Смерть – вот кто.

Самки заржали. Рулон, уже немного взяв себя в руки, но все же с опаской стал спускаться в могилу. Поставив ноги на землю, он стал осторожно нащупывать гроб, но там никого не было, только лежало какое-то тряпье.

– Тут никого нету, – изумленно произнес он.

Самки снова забалдели.

– Значит, труп сбежал, – сказал Эмма.

– Ну, тогда ты сам ложись в гроб и помирай, – добавила Мэри. – Помни, что твоя ложная личность должна умереть вперед твоего тела, не то ты отправишься в ад, дорогой.

– Ой, почему? – спросил Руля.

– А куда, мой милый, может еще отправится ложь, которую ты принимаешь за самого себя. Ложь отправится к своему отцу Люциферу, понял?

– Да, я понял.

Рулон лег в гробик, сложил руки на груди и подумал, что все, что я знаю о себе, это ложь. То, что я Рулон, то что я сын своей матери, внук, брат, друг, враг, чадос, любовник, ученик и еще Бог знает что и кто. Все что он когда-либо о себе думал, воображал, представлял, мечтал – все это ложь. Лежа, он стал отрешаться от всего этого, отбрасывая от себя все это дерьмо. «Я просто свидетель», – чувствовал он, «я наблюдение», – видел он, – «я сознание тела, чувств и ума. Рулон же должен умереть, я не имею с ним ничего общего». Он лежал и все больше и больше отрешался от себя, становясь, как мумия. Через несколько часов он провалился в сон. Во сне он ругался с матерью, и в то же время он видел эту сцену со стороны, откуда-то сверху.

– Ты должен слушаться и учиться! – орала она. – Ты должен делать то, что я говорю! Ведь я твоя мать!

– Я не твой сын, это заблуждение, – отвечал он ей, – ты просто воображаешь, что я твой сын.

– Но ведь я тебя рожала, – возражала она со слезами на зеньках.

– Кошка тоже рожает котят, но она потом не бежит за ними всю жизнь и не мяучит. И ты ничего не воображай.

Тут он проснулся оттого, что кто-то полз по нему. Но проснулся он не так, как обычно. С ним было что-то не так. Он находился над головой и оттуда смотрел за действием своего тела, чувств и ума. Кто-то полз по нему, но он уже не реагировал как раньше заинтересованно, испуганно или еще как-нибудь. Он просто наблюдал за этим.

«Кто это может быть? – безучастно подумал он. – Может быть, Марианна или кто-то из самок?» Вскоре по каким-то неуловимым нюансам поведения, он догадался, что это была Лера. Воскресла она из мертвых или разыгрывала его – было уже все равно, он просто наблюдал это. Лера начала ласкаться к нему всем телом и возбуждать его. Тело Рулона откликнулось, он тоже стал гладить ее, но делал это так, как будто это был не он, а тело само действовало по какой-то своей программе. Все его существо могло действовать и без него, он же только наблюдал эту сцену. Лера стала раздевать его, он помог ей. Она была уже голой и стала тереться своей грудкой о его вялый член. Это возбуждало его плоть, и она начала набухать. Лера взяла его член в рот и начала его сосать и ласкать языком. Существо возбуждалось все больше. Хрен затвердевал, он же оставался только свидетелем, смотря на это откуда-то сверху. Внезапно он ощутил присутствие еще кого-то в могиле. Это были самки. Оказывается, они притащились и наблюдали за всем, что происходит. Но это не беспокоило его.

– Смотри-ка, ебля двух мертвецов, – сострила Мэри.

Самки захихикали, но он не придавал этому значение. Лера насела на его кол и начала плавно двигаться на нем, покачивая тазом. Он ласкал ее грудки и клитор, гладил ножки и живот. Его тело задышало интенсивней, энергия быстрей завибрировала в нем. Лера начала стонать от наслаждения. Его существо так же чувствовало приятное опьянение и эйфорию от ебли. Через некоторое время она замерла и, не вынимая его корня из своего лона, легла на него и замерла, как бы желая уснуть. Сверху их накрыли теплым одеялом. Самки вылезли из могилы, оставив их там вдвоем.

Вскоре Рулон заснул и попал в какой-то калейдоскоп событий: то он разговаривал с братом, то убегал от хулиганов, то с вожделением смотрел на Марианну, то постигал мудрость. Перед ним прошли все его роли, с которыми он отождествлялся, не понимая, что он только их свидетель.

Проснувшись утром, он потерял то необычное состояние, которое было у него ночью, и снова случайно обнаружил себя в гробу. С ним лежала Лера, но ничего не было видно. Крышка гроба была закрыта.

– Ой, что это? Нас похоронили? – забеспокоился он.

Лера проснулась и сладко потянулась.

– Ну и что, я же с тобой, – сказала она, прижимаясь к нему еще теснее.

Но Рулон не успокоился и стал толкать крышку рукой. Он с облегчением выдохнул, когда она поддалась и приоткрылась. Встав, они оделись и вылезли из могилы по веревке, которая была привязана к дереву и спущена в могилу. Пройдя немного по окружающему кладбище лесу, они очутились на поляне. Забрезживший рассвет уже осветил ее. На поляне у догорающего костра на охапках сена сидели самки. Судя по всему, они уже ждали Рулона и Леру.

– Во, мертвецы идут! Разбегайся кто может, – цинично произнесла Марианна.

Без лишних разговоров все встали и вместе поприветствовали появившегося на горизонте Ярилу, восходящего в виде солнечного диска. Подняв правую руку вверх, они трижды громко прокричали заклинательные слова: «Слава Яриле! Слава Яриле! Слава Яриле!», а затем, вытянув уже обе руки, стали напитываться лучами, совершая бег на месте. Сначала было трудно поднимать высоко колени, но чем более самоотверженными они становились, тем большая сила вливалась в них. Доведя свое тело до изнеможения и в то же время ощущая огромный духовный подъем, они совершили поклон, а затем направились к реке. По дороге Рулон рассказал все, что с ним приключилось ночью.

– Что же это было? – спросил он Мэри.

– Ты умер и родился свыше, – заявила она, – но не надолго. Когда-нибудь ты достигнешь этого состояния навсегда.

– А как это я родился свыше? – спросил Рул.

– Но ты же находился выше, над головой, там где живет твой Бог. Значит, ты умер для своего существа и родился для Бога, или в Боге. Вот, что значит свыше. Конечно, еще не до конца ты это сделал, но уже попробовал, как баба вафлю на клык, – съязвила она.

– А зачем ко мне пришла Лера? – продолжил Рулон возбужденно спрашивать.

– А для того, мой яхонтовый, что б ты учился жить в этом состоянии, умел все делать, будучи мертвым, как живой труп. Ведь, хотя ты и умрешь для своей личности, но твое существо-то продолжает жить. И нужно, чтоб ему не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, – прикололась она. – Чтобы оно продолжило составлять список из проёбанных им баб. И что б никто не догадался, – запела она, – что трахается с мертвецом, что трахается с мертвецом.

Самки заржали.

Придя на берег осенней реки со стылой водой, по которой плыли жухлые листья и в промежутках между ними отражались облака и стоящие рядом желтые ивы, они разделись и, прыгая по очереди с крутого бережка, приняли омовение. Нырнув с головой в воду, Рул как будто опять оказался в долине тени смертной. Он задержал дыхание и повис в воде, как утопленник. Тело медленно дрейфовало, покачиваясь на волнах. Вместе с дыханием Рул заставил замереть все внутренние процессы и движения психики. Наступил миг абсолютной тишины и перед внутренним взором поплыли причудливые образы запредельных миров – включился третий глаз. Потом все исчезло и наступила полная пустота, как будто весь мир перестал существовать, остался лишь тихий, безмолвный свидетель. Рулону показалось, что прошла целая вечность. Из оцепенения его вывели дискомфортные ощущения тела, уже катастрофически нуждавшегося в кислороде. Включился ум и сказал, что, наверное, тело еще пригодиться и следует начать дыхание.

Вынырнув, Рулон подплыл к берегу и вылез на него. Ежась от холода, он стал натягивать на себя одежду. Тут подошла Мэри.

– Ну, что, Христос? – обратилась она к нему. – Вот, ты и прошел свою Голгофу, смерть и воскресенье, то бишь рождение свыше. Но так ты должен делать еще много раз, поднимая свое сознание вверх по дереву жизни. Так что распянайся, распянайся, мой милый, – напутствовала Марианна.

Развернувшись, она стала удаляться, и ее роскошные черные волосы развевались на ветру. Самки захихикали, заметив восхищенный взгляд Рулона, и развязно последовали за своей предводительницей. Рулон поплелся сзади, отслеживая возникающие образы.

Глава 3

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Проталкиваясь сквозь толпу людей, Рулон протиснулся к дверям электрички. Мужики с лопатами и тяпками, бабки с корзинками и другая шушера лезла в двери переполненного вагона. Весело заревев, Руля тоже полез туда вместе с остальным людским стадом. Затесавшись в тамбур, он встал, прижатый человеческой массой. Вагон был переполнен. В такой духоте и давке предстояло ехать ещё два часа, и Рулон решил помедитировать. Он закрыл глаза. Качание вагона, толкотня не давали заснуть, поддерживая медитацию, и, учась отрешенности в этой ситуации, постепенно Рулон стал воспринимать все происходящее, как бесплатный массаж. Однако многие люди не были отрешены. Они воспринимали все слишком серьезно и трагично, не используя ситуацию для духовного роста. Их серые бессмысленные лица выражали недовольство. Рулона в детстве окружали подобные лица, и он помнил, как даже ему – маленькому ребенку было скучно и тяжело в их обществе. Ему стало страшно, что он мог быть одним из них и вести тупое беспросветное существование. Но теперь в нем есть Истина, и его жизнь стала наполняться новым удивительным смыслом.

Его размышления прервали продирающиеся через толпу контролёры. Билета у Рулона не было. Ему пришлось проявлять скоморошество, чтобы выкрутиться из этой ситуации. «Если не удастся выскочить и перебежать в другой вагон, то прикинусь дураком», – подумал он. На остановке дверь открылась, и он, с трудом протиснувшись в нее, бросился к другому вагону, но там все было забито. Он только успел ухватиться за поручень, когда поезд стал отъезжать. Повиснув на подножке, он в такой неудобной позе поехал дальше. Ему было трудно забыться и отвлечься мечтаниями. Поэтому неудобство так же помогало его медитации. Давка была такой сильной, что на очередном повороте его чуть было не вытолкнули под откос. Он чудом удержался, повиснув на поручне. После этого ему припомнилась «Варфоломеевская» ночь в колхозе.

 

***

 

Когда они приехали туда всем классом, их разместили в клубе, наставив в какой-то зал койки. Везде была грязь и мусор. Днем они ходили за картофелеуборочным комбайном и подбирали за ним картошку. Хотя было сыро и холодно и иногда моросил мелкий дождь, физическая работа на воздухе была куда полезнее бессмысленного просиживания штанов за партой. Вечером парни достали водку и собрались в зале с койками, куря и травя байки. Чтобы не нюхать дым, Рулон вышел на улицу. Погуляв по полям, он зашел в пахнущий говном деревянный сортир и чуть не провалился в дырку, наступив на сгнившую, с треском сломавшуюся под его ногой доску. За дверью раздался какой-то шорох и грубый хохот. Рулон хотел выйти, но дверь не поддавалась. Кто-то подпер её снаружи. Рулон стал вырываться, сильнее надавливая плечом на дверь, но рухнул вместе с повалившимся сортиром на землю под дружный хохот пацанов, подстроивших ему эту проказу. Выбравшись из-под досок Руля пошёл в казарму и хотел спать, но пацаны галдели, курили, бухали так, что уснуть было трудно. Все-таки, поворочавшись, он задремал, но скоро проснулся, т.к. ему стало щипать глаза. Очнувшись он обнаружил, что его рожа вымазана в зубной пасте. Под глумливые крики и улюлюканье он пошел мыться, решив, что будет более бдительным и не даст, что бы с ним что-то сделали. Вернувшись и улегшись на кровать, он стал засыпать, но никак не мог уснуть, сохраняя бдительность. Пока он так мучился, одного уснувшего парня вынесли вместе с койкой в хлев и оставили там спать вместе с коровами. Вскоре Рулон опять уснул и очнулся от резкой боли в ноге. Он стал ей непроизвольно дрыгать, пока не понял, что ему вставили между пальцев бумагу и подожгли её. Пацаны весело смеялись, глядя как он упорно дрыгает лапой. Дотянувшись до ноги, Рулон затушил огонь, но нога уже успела обгореть, и на ней вздулся большой волдырь. Он стал обижаться и жалеть себя, но потом настроился на Бога и стал молиться. «Да будет воля твоя! Да будет воля твоя…», – повторял он, беззвучно плача от религиозного умиления, понимая как трудно быть тупой неосознанной машиной. «…Да будет воля твоя…», – говорил он. И все больше открывался, чтобы принять жизнь такой, какая она есть, понять, зачем он здесь находится и как ему придти к Богу, обрести Бога в себе, быть в Боге. «Да будет воля твоя!» – это самая высшая из всех молитв, которую знал и повторял Рулон, когда было трудно понять и принять, почему все в жизни так, как оно есть.

В казарму завалил в дрезину пьяный бугай Дмитриенко из параллельного класса, остававшийся уже на третий год в одном классе. С криком: «Подъём!» он стал переворачивать все койки. Рулон с одеялом и подушкой оказался на полу. Поскольку Дмитриенко переворачивал койки у многих, принять эту ситуацию было легче. Поднявшись с пола, Руля увидел, как он поднимает койку на которой лежал Гена. Он поднимал её так, что ещё немного и Гена бы оказался вверх ногами и встал бы на голову. Гена терпеливо лежал, как йог, думая, что Дмитриенко опустит его обратно, но он не опустил, а перевернул кровать. Гена упал, а на него посыпались разъединившиеся части кровати и постельное бельё. Матерясь, он вскочил и запустил спинкой кровати в убегавшего Дмитриенко, но не попал. Спинка ударила в косяк двери.

Неизвестно, сколько бы длились дурачества Дмитриенко, если бы не пришли местные на разборки с городскими. Они стали бить стёкла и выкрикивать ругательства, вызывая обитателей клуба на бой. Теперь Рулон уже сам спрятался под кровать, оборудовав там себе ночлежку. Стоял шум и гам. Кому-то били морду. И только минут через двадцать, когда вмешались взрослые, буза закончилась.

На утро Рулон закосил под больного и поехал из колхоза домой, размышляя, что хоть он и молился: «Да будет воля твоя!..», – и принял ситуацию, он не должен в то же время оставаться пассивным рабом обстоятельств. Принятие жизни такой, какая она есть, должно быть внутреннее, но внешне мы должны действовать так, чтобы выжить и победить обстоятельства, сковывающие нас. Но действовать мы должны без обиды и самосожаления, а в отрешенном, и в то же время решительном состоянии, хладнокровно, понимая, что мир нам не изменить, но мы можем изменить свое место в нем. И молитва поможет нам найти лучший выход из ситуации. Ведь она позволяет посмотреть на себя и жизнь объективно, без ложного взгляда на обстоятельства, порожденного страхом, обидой, самосожалением и прочими глупостями и аффектами эмоционального центра.

 

***

 

Вывалившись из вагона за две станции до нужного места, Рулон решил пройтись пешком. «Так-то оно будет полезнее, – подумал он. – Мыши по сорок минут ждут транспорт, что бы доехать одну остановку, вместо того, чтобы пройтись. А потом болеют всю жизнь, работают на таблетки». Размышляя так, он дошел до моста через реку. Место было красивое, и он остановился немного помедитировать.

Была осень, и желтые листья падали с деревьев в воду, которая подхватывала их и несла дальше, устремляя по своему потоку. «Вот так и жизнь человека, – подумал Рулон, – как этот лист в реке. Плывет себе и не знает, что ждёт его. Где-то стремнина, где-то водоворот, а где и тихий омут. Но, когда смотришь сверху на реку, то заранее видно, где, когда и что будет. Но лист не видит этого, думая, что, то, что есть, будет всегда. Но вот уже новый поворот реки и ничего от прошлого не остается. Охапки листьев попали в запруду, сделанную палками, случайно упавшими сюда с берега. Они могут так и сгнить здесь». Это напомнило Рулону семейку. «Что же делать бедному листу, чтобы он смог плыть по-своему?», – подумал Рулон, наблюдая, как вода стремительно уносит их в невозвратную даль. «Он должен прилагать усилие. Не плыть просто по течению. Ему необходимо преодолеть поток. Но преодолеть его нам мешает дискомфорт. Всегда, когда мы хотим изменить себя или обстоятельства, мы сталкиваемся с тем, что это приносит нам много дискомфорта, страдания. И, если не преодолеть его, то так ничего ты и не изменишь», – Рулон посмотрел на холодную осеннюю реку, на мост висящий над ней вдалеке и решил: «Возьму и переплыву реку, не пойду по мосту. С этого я начну преодолевать себя, свой дискомфорт. Не буду больше безвольной овцой, начну работать над собой».

Он разделся, скрутил вещи в один узел и вошел в ледяную воду. Было уже холодно, и он, поёживаясь, стал заходить глубже, взяв вещи в одну руку и держа их над головой, он поплыл к другому берегу. От холода все его тело начало ломить. Но он всё плыл и плыл, стиснув зубы от напряжения создаваемого холодом. Его тело уже начинало сводить судорогой, когда он добрался-таки до берега. Весь дрожа, он вышел из воды и, одевая одежду прямо на мокрое тело, поплёлся на дачу к Марианне, снова вспоминая «Варфоломеевскую ночь» в колхозе, из которого он только что вырвался.

 

***

 

Вечером в прокуренной казарме пацаны стали резаться в карты прямо на одеяле, под которым спал Сурик.

– Я, что вам зелёное сукно? – сказал он и встал.

Магнитофон орал блатные мелодии. Дмитриенко снял со стены портрет Ленина и стал молиться на него под общий хохот пацанов. А потом взял его и охуярил на голову Сурику. Разорвавшийся по середине портрет повис на его шее, как воротник. Сурик разозлился, но связываться с Дмитриенко не стал, а отбросил портрет в сторону.

Рулон подумал, что коммунизм тоже религия. Есть в ней святая троица: Маркс, Энгельс, Ленин. Есть и свой талмуд – диалектический материализм, в котором не меньше догм, чем в любом священном писании. Вместо рая есть коммунистическая утопия. Вместо молитвы – Гимн СССР. Как ни крути, как ни называй, а человек так устроен, что он не может жить без веры, без религии. Будь она хоть атеизмом, сделают из него ту же самую религию. Но тупая догма и надежда, что Ленин, Сталин или еще кто-то что-то изменит, абсурдна. В голову еще пришла строка из песни: «…и никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой…». «Добьемся мы освобожденья от уз сансары, – добавил он, – своею собственной рукой. Но конечно, не освобожденья мошонки от спермы».

Подумал обо всем этом Рулон и засмеялся сам себе. Сурик посмотрел на него и покрутил рукой у виска.

– Смех без причины – признак дурачины, – сказал одноклассник Рулону.

 

***

 

Трясясь от холода, Рулон подвалил к двухэтажному особняку, который был дачей Марианны. У ограды, примяв траву, стояла черная «Волга». Видимо какой-то хахаль уже довез ее до дачи. Зайдя в калитку, он увидел Марианну, которая сидела в кресле-качалке, любуясь осенними цветами.

– А, приперся, колхозник. Что всю картошку вырыл? – приветствовала его приход она. – Что весь трясешься?

– Да я в реке искупался, – промямлил Рулон.

– Себя от холода страхуя, в кабак зашли четыре хуя, – рассмеялась она.

– Я побеждал судьбу, – объяснил ей Рулон свое купание и рассказал Марианне все, что он понял.

– Опездол, – похвалила его Марианна, – ну ты и дурак. По мосту или по воде, но ты примотался сюда. Вот если бы ты смог не придти – это было бы уже лучше. А если бы ты решил не общаться со мной, тогда бы ты победил судьбу. Ну, что ты сможешь без меня, милый?

– Я? – опешил Рулон и сразу ощутил, как трудно было бы ему даже представить, что он мог не придти сегодня, а оставить Марианну он совсем был не способен.

– Ну, что, червяк? Понял, как ты ничтожен, как безволен, – пренебрежительно бросила она. – Хоть плыви, хоть летай – все равно никуда ты не денешься. Ну ничего, скоро я изменю твою судьбу. Я сама отброшу тебя, как комок грязи с башмаков, – сказала она с дьявольской улыбкой.

– Ой не надо. Только не это, – заскулил Рулон.

– Ты же хочешь изменить судьбу? – с деланным удивлением Марианна посмотрела на него. Вот дай руку. Смотри, вот она река судьбы, – указала она на его линию жизни. – А вот я, – указала она на линию, идущую параллельно линии жизни. – А вот видишь, моя сопутствующая линия кончается. Значит скоро мы расстанемся.

– О нет, – взмолился Рулон и, упав на колени, обнял ее стройные ножки.

– Да. До изменения судьбы тебе, как до Пекина раком. Что же, ты, ебосос, не борешься с дискомфортом? Вот какой дискомфорт нужно преодолевать – психологический. Понял?

– Да, – прошамкал Руля, осознавая, как это непросто сделать.

– Ты не листок, ты ошметок коровьего навоза, плывущий в воде. Судьба, карма – это твой характер. Только, когда ты изменишь свой характер, ты изменишь себя.

Ветер сдувал желтые листья с деревьев. Кружась, они падали на землю. «Я такой же безвольный лист, несомый ветром чувств и мыслей», – подумал Руля. Потом он вспомнил, как Солома говорил ему: «Нет рогов – набивать будем. Есть рога – сбивать будем». Так вот и в эзотерической работе. Нужно всегда действовать против своего характера, проявляя те качества, которых нет, и, не давая бесконтрольно проявляться тем, которые уже есть. Если есть упрямство, нужно быть покладистым, а если ты покладист, то учись проявлять характер.

– Ну, хватит зависать. Тут ко мне Владимир Алексеич приехал на ночь, – с ударением заявила она. – Он притащил мне косую. Давай-ка и ты не ударь в грязь лицом. Пойдем наберем для меня подарков.

Наставница завела Рулона за пристройку и дала заранее подготовленный чемодан, набитый барахлом для подарков.

– А вот тебе деньги, – протянула она ему тугую пачку червонцев. – Тоже подаришь их мне.

Скоморох понял.

– Да. Я буду подыгрывать тебе, – сказал он.

– Учись проявляться творчески, – подмигнула ему подружка. – Да, и еще, пока я буду охмурять его, пиздани про что-нибудь умное, чтобы время с пользой шло. Просекаешь?

Рулон утвердительно закивал головой.

– Пока сиди тут. Тебя позовет Санчо в нужный момент.

Рулон уселся на ведро и стал готовиться к представлению. Он вспомнил основные принципы скоморошества, которые ему дала Мэри. Он отстранился от того, что называл собой, чтобы ощутить себя свидетелем и стал наблюдать за тем, какие маски его личности в нем есть. Их было много: трусливый школьный чадос и философ, ленивая свинья и подвижник, хуёвый сын и проказливый внук. Всё это были его части. Но он не был ими. Он был их свидетелем. Теперь же нужны были маски афериста, прикидывающегося простаком. Нужно выявить в себе как можно больше масок. Научиться их создавать и в то же время быть вне их. Быть свидетелем.

Его размышления прервал Санчо. Он зашел весь разукрашенный косметикой, как папуас.

– Что с тобой? – удивленно спросил Рулон.

– Это меня подружки Марианны делали девочкой, – сказал он.

Рулон расхохотался. Но тут же состроив серьезную рожу, пошел на дело. В большой комнате с камином вокруг круглого стола сидела Марианна с подружками, мужик, лет сорока и какой-то парень, лет двадцати. Рулон раскланялся в поздравлениях и преподнес Марианне все то, что было в чемодане и целую кучу денег. Владимир Алексеич, уже слегка поддатый, искренне удивился. Откуда у такого молокососа такие подарки? Он чувствовал себя не совсем удобно. Видимо Филя, так звали двадцатилетнего парня, тоже что-то притаранил перед приходом Рулона. Марианна тут же отвлекла его новой рюмкой коньяка, которую поднесла им. Рулон краем глаза заметил, как она наливала зелье в рюмки из разных бутылок. Наверняка у Марианны в рюмке был просто сок, т.к. она не стала бы пить так много.

Рулон сел за стол. Ему тоже что-то налили. Это оказалось какое-то слабое домашнее вино. Марианна подмигнула ему и занялась ухаживанием за Алексеичем, заботясь, чтоб он упился в усмерть.

Руля не теряя времени начал балаболить о молитве «Отче наш»:

– Вы знаете, что Евангелие все переврали, даже молитву «Отче наш».

Филя слушал Рулона с глупой рожей, Санчо – безразлично, постоянно поглядывая на Марианну, самки – с недовольством, мол, мог бы выбрать тему посмешнее. Марианна вообще не смотрела на него. Но он знал, что она его внимательно слушает.

– Теперь я расскажу вам, как надо читать молитву «Отче наш». Во-первых, не Отче наш иже еси на Небеси. Не только на небе живет Бог. Он во всем и в каждом, поэтому первая фраза: «Отче наш, живущий во всем». Вместо «Да светится имя твое», – распинался Рулон, – нужно молиться: «Свет – имя твое».

– Какая хуй разница в этих фразах, – спросила Эмма, поправляя свои каштановые волосы.

– А разница в том, – продолжал Рулон, – что это не свет электрической лампочки, а свет сознания, который мы должны проявить в себе. «Да будет воля твоя. Да придет Царствие Твое, яко на Небеси, так и на Земли». Эти фразы правильные. А вот фраза «Хлеб наш насущный дашь ты нам днесь» не верна. Без хлеба мы можем прожить, и сорок дней поголодать полезно.

При этой фразе самки усмехнулись. Филя стал жевать накрошенный салат.

– А вот без духовной пищи, без благодати Божьей не годится нам жить на Земле и единого дня, – как ни в чем не бывало продолжал юный подвижник. – Так что не хлеб наш насущный, а хлеб наш сверхсущный, – сказал он, подняв вверх указательный палец. – И остави нам долги наши, яко же мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Это – верные фразы.

– А что такое лукавый? – бессмысленно спросил Филя, лишь бы показаться умным.

– Лукавый – это наше болезненное воображение. А искушение – это наши инстинкты, чувства. Они связаны с воображением. Направляют его тупые фантазии.

– А-а, – промямлил Филя.

– Ибо твое есть и Царство, и Сила, и Слава. Аминь.

Алексеич что-то пьяно буровил, похваляясь Марианне своими подвигами, обещая что подарит ей свою «Волгу» и увезет с собой на юг. Она с деланным восхищением глядела на него и поддерживала пьяную беседу.

Рулон продолжал свои поучения.

– Но тупо повторять молитву – этого не достаточно. Вы должны глубоко переживать каждую ее фразу, тогда она будет настоящей. «Отче наш живущий во всем…» – вы должны ощутить, что Бог во всем. И в ваших врагах, и в камнях, и в вас самих. «Свет – имя твое» – при этом вы должны стать осознаны, отстраниться от своего ума, чувств и тела. Отрешенно смотреть на них со стороны.

Эмма снова налила коньяк и сок в рюмки. Что-то подсыпала в коньяк и подала Алексеичу.

– Да будет воля твоя, да придет Царствие Твое, как на Небеси, т.е. на верхних чакрах, – пояснил Рулон, – так и на Земли, т.е. в нижних чакрах.

После последней рюмки, ловко выпитой на брудершафт, Марианна стала приглашать гостя в спальню. Еле держась на ногах, он поплелся туда.

– Я скоро буду, дорогой, – ласково сказала хозяйка и удалилась в соседнюю комнату.

Через пять минут она вышла и сказала Эмме: «Иди и посмотри, что там и как», – кивнув в сторону спальни. «Если что – ублажи его».

Эмма хитро улыбнулась и направилась туда. Через некоторое время она пришла.

– Ублажать не пришлось. Он уже храпит, – весело сказала она. – Гандоны разложила, штаны сняла, пусть теперь в сновидении трахается.

Филя стал гундеть, как он ждал встречи с Марианной целый месяц. Как копил деньги, выклянчивал у родителей, как с надеждой бежал на каждый телефонный звонок. А однажды даже долбанулся об косяк головой от глупой радости, услышав очередной звонок.

– Ну будет. Заладил, – оборвала его хозяйка. – Смотри, больше не позову, если будешь канючить.

Филя затих.

– Ну, что увидел меня? А теперь иди спать. Я устала, – сказала она сладко потягиваясь.

Санчо встал и проводил Филю в его комнату.

– Это, что ли и есть твой Рулон? – спросила Марианну Лера – красивая блондинка с голубыми глазами и стройной фигуркой.

– Да это он, – с усмешкой произнесла Марианна. – Теперь он будет нашим Лелем.

Руля недоуменно посмотрел на хозяйку и спросил, что ему нужно будет делать, играть на дудке?

Все весело расхохотались.

– На дудке, но только на другой, – сострила Марианна.

– Снимай штаны. Познакомимся, – предложила ему Неля – поджарая брюнетка с активной мимикой, одетая в голубое газовое платье.

Все три подружки Марианны были молоды, но в них чувствовалась зрелость и сильная энергия. Видимо, как и хозяйка, они смотрели на жизнь без иллюзий. И по-видимому были людьми древней профессии, а может быть актрисами или аферистками.

– Ну, Лель, что-нибудь спой нам, – попросила Лера.

– Если только вы подыграете, – сказал Руля и забазлал свою любимую песню.

Марианна взяла гитару и подыграла ему. Подражая пьяному отцу, он затянул:

 

«Постой паровоз,
Не стучите колеса.
Учитель, нажми на тормоза.
В Ашрам я свой родный,
Больной и голодный,
Спешу показаться на глаза».

 

Услышав такую песню, все засмеялись. Лель продолжал:

 

«Встречай меня, Гуру,
Хуевого сына.
Твой сын не такой, как был вчера.
Меня засосала семейная трясина,
И жизнь моя – мамкина игра».

 

Уже совсем войдя в роль разбитного алкаша, Рулон продолжал завывать на блатной манер:

«А если посадят меня в семейку,
Судьба посмеется мне в глаза.
Пока еще не поздно, сделать остановку,
Учитель, нажми на тормоза».

 

– Ну, хватит. Разорался, – прервала его Мэри. – Теперь все видят, что ты форменный Лель. Сомнений нет. Ну, а мы твои лады. Луна уже взошла. Пора начинать шабаш.

– Шабаш? – удивился Рулон.

– А, что ты думал? Мы ведь все настоящие ведьмы, – сказала Неля и, выставив свои острые ногти, скорчила злобную рожу и зарычала.

Все развеселились. Веселой гурьбой они вывалили с дачи и пошли на колдовское место.

– Спой нам еще любимую песню своего отца, – хитро подначила его Марианна.

Рулон затянул:

«Листья желтые над городом кружатся.
Бабы голые нам под ноги ложатся.
И от блядства нам не спрятаться, не скрыться.
Бабы голые, какой же хуй вам снится?»

 

«Хуй вам сни-и-ится!», – завыл Рулон.

Веселье было бурным. Пройдя пару переулков они оказались в лесу и пошли по узкой тропинке, слабо освещаемой лунным сиянием. Сумрак леса навевал какое-то неземное состояние, как будто бы погружал в какой-то загадочный, сказочный мир. Все шли, единясь с этим ночным безмолвием. Вскоре чащоба расступилась, и они вышли на небольшую поляну, находящуюся около лесного ручья и образуемого им небольшого озера.

– Ну, что? Начнем? – сказала Мэри и зажгла факел.

Запалила им восемь, стоящих по кругу кострищ, расположенных точно по сторонам света. Хворост для них был приготовлен заранее. Затем она зажгла девятый костер, находящийся в центре.

– Ну, что? Становись рядом с этим центральным костром, – сказала Руле его повелительница. – Будешь идолом. Знаешь, что такое идол, олух? – и не дав ему ответить, добавила. – Это хер. Фаллос, то бишь. Вот кем ты у нас будешь сегодня.

Все весело рассмеялись.

– А как мне быть фаллосом? – спросил Рулон. – Прибавив этой фразой общего веселья.

– Тебе им не нужно становиться, – сказала Мэри. – Ты и есть хуй с ушами. Просто стой здесь и сливайся с небесной мужской энергией ЯН. Низводи её из центра Галактики до центра Земли. – А мы будем поднимать земную женскую энергию ИНЬ в небо через тебя. О, наш ушастый идол, – сказала Мэри молитвенно сложив руки.

Все весело заржали. Рулон встал на пару метров от костра и, сложив руки в жест сбручского идола, прижав правую ладонь к груди, а левую к животу, быстро вошел в знакомую ему медитацию. Самки встали кругом и начали водить хоровод вокруг него против часовой стрелки, взявшись за руки и напевая: «Ой Лялюшки Люли…» – мантру бога Леля. Они кружились и кружились, пока Рулон не почувствовал, как будто вокруг него раскручивается какой-то невидимый маховик. И хотя маховик вращался против часовой стрелки, он стал поворачиваться по часовой стрелке. Так он кружился пока поток небесной энергии не хлынул вниз через него. При этом он чувствовал, что вокруг него поток земной энергии стал подниматься вверх.

Самки опустились на колени и обхватили его своими руками. Сняв с него штаны, они начали по очереди сосать его член. Остальные льнули к его ногам своими телами и ласкали его своими нежными руками. Это еще больше усилило ощущение двух движущихся потоков.

Первой в рот взяла Марианна. Она жадно сосала его член. Затем, смещаясь против часовой стрелки взяла Эмма. Она облизывала член Рулона языком и губами. Следующей сосала Неля. Она глубоко вводила член в рот, как бы стараясь его проглотить. За ней приступила Лера, дроча рукой и посасывая головку. Рулон почувствовал, как энергия четырех самок начинает переполнять его.

По команде Марианны они прекратили свое занятие и встали рядом с ним.

– Теперь энергия поляризуется, и тебе необходимо будет входить вместе с нами в состояние четырех стихий.

Подведя Рулона к центральному костру, она сказала:

– Я – огонь, войди в это состояние и совокупляйся со мной.

Рулон сел в позу лотоса на землю рядом с костром так, что пламя обдавало его своим жаром. Это лучше помогло сосредоточиться на стихии и войти в ее состояние. Марианна насела на его член и начала страстное совокупление, слегка царапая его своими ногтями и, издавая рычание. На миг Рулону показалось, что он с ней стал единым пламенем. Остальные самки сидели вокруг них полукругом.

Следующей была очередь Эммы. Она олицетворяла стихию земли и принимала совокупление с ним лежа на спине на кусочке вспаханного поля. Рулон раздвинул ее ноги и медленно ввел член в ее сочащееся лоно. Она обхватила его руками и крепко сжимала в сладостной истоме. Прижавшись к ее пышным грудям, Рулону показалось, что он опускается в мать сыру землю. И, казалось, сам стал ею.

Следующей была Неля. Она была воздухом. Она облокотилась о большую ветвистую березу, листья которой шелестели от порывов обдувающего ее ветра. Рулон провел своими руками по ее стройным плечам, спине и, раздвинув ее ягодички, ввел в нее свой фаллос. Она стала сладостно стонать и изгибаться своим телом, как трава на ветру. Рулон активно двигал своим членом в ее иони, лаская руками ее грудки и стройные бедра. При этом он ощутил, как будто сам становится ветром мечущемся в пространстве.

С Лерой он совокуплялся в воде маленького пруда. Она встала на колени головой к его берегу и легла грудью на лежащий на берегу большой плоский камень. Рулон вошел глубже в холодную воду и совокупился с Лерой. Холод воды только усиливал вхождение в ее состояние. Лера делала плавные движения тазом, подражая волне. Рулон войдя в ее ритм так же плавно вводил и выводил свой пенис. Ему показалось, что он сам становится этим прудом, этими волнами на воде, что он растворяется в ней.

Закончив ритуал в полном молчании, они пошли на сеновал, бывший неподалеку, и легли спать в свежее, пахучее сено. Рулон лег в центр, олицетворяя эфир. Марианна легла с восточной стороны, Лера – с западной, Нели – с южной, а Эмма – с северной. Каждый – согласно своей стихии. Рулон лег на спину, продолжая ощущать в себе и рядом с собой энергию самок. Сновидение должно было закрепить их опыт.

Глядя в звездное небо, он понял, что не несуществующая воля руководит поступками людей, а ими руководят звезды. А человек – это раб, марионетка их влияний. Руководят звезды нами через наши чувства и эмоции. И пока мы потакаем им, нам не уйти от судьбы. С этими мыслями он и заснул.

Снились ему пожары и наводнения, ураганы и землетрясения. Так стихии общались с ним. Во сне ему явился Лель. Он играл чарующую мелодию. Рядом с ним танцевала Лада.

– Теперь ты ощутил стихии, – сказал Лель. – Не позволяй же им завладевать тобой. Тогда ты победишь судьбу. Планеты и звезды через них управляют тобою. Помни! Огонь это жадность. Вода – привязанность. Воздух – твоя беспечность. Земля – лень. Остерегайся их, но культивируй вместо них: огонь самоотверженности; воду пластичности, текучести, умение быстро меняться и ни на чем не задерживаться; концентрацию мыслей, ветра ума; трудолюбие земли. Помни это! – с этими словами он исчез.

Рулон очнулся от того, что почувствовал какой-то дискомфорт. Ошарашено вскочив, он понял, что Марианна окатила его ведром воды. Самки над ним балдели.

– Ну, что, Лель? Понял, почему у мусульман должно быть четыре жены? Чтобы он ни к одной не привязывался, – сказала Мэри.

Рулон очумело глядел на нее приходя в себя.

– Ну, что поп, пойдем? – сказала ему Неля.

 

– Однажды старый лысый поп
Увидел восемь женских туфель.
Потом он скорчился, как трюфель,
Упал в мольбах и в них утоп,

 

– прочла поучительный стих Эмма.

После чего все пошли на середину поля. Забрезжил рассвет.

– Будем встречать Ярилу, – сказала Марианна, поднимая руки навстречу восходящему светилу. Рулон и все остальные последовали ей. Лучи Ярила заряжали их своей силой.

«Пусть эта энергия, – сказал себе Рулон, – пойдет не на развитие моих желаний, а на то, чтобы я служил Богу, победил себя».

По знаку Марианны, они сделали вдох, и вместе с выдохом, пропевая мантру Ярилы: «Я-Р-Р-Р», – опустили руки, сжимая при этом кулаки, как бы захватив ими лучи солнца.

Исполнив ритуал, они пошли назад к даче. Рулон рассказал им свой сон и спросил:

– Зачем там Лель играл на дудке?

– Затем, мой милый, – ответила ему Мэри, – что музыка гармонизирует работу стихий. Гармоничная музыка – это гармония стихий, Лада то бишь. Понял? И ты должен найти в себе гармонию, что бы все силы в тебе пришли в равновесие.

– А какая должна быть музыка? – спросил Руля.

– Нахер тебе это знать, – отрезала Мэри. – Тебе нужно знать только то, что ты сможешь делать или применять. А то, что знать из любопытства – тебе просто вредно, безмозглая тетеря. Понял?

– Да. Я понял, – промямлил Рулон, осматривая тропинку, идущую через лес, как Путь Просветления через мрак неведенья.

ОРГИЯ В БАНЕ

Руля сидел ночью дома у зеркала и смотрел в него в полной темноте. Было тихо, капала где-то из крана вода, и Рулону становилось жутковато – что-то темное и мрачное смотрело на него из зеркала. Внезапно он почувствовал, что какая-то неведомая сила втягивает его в зазеркалье. Ему стал открываться какой-то таинственный мир. В темно-красных пещеристых скалах бродили какие-то тени. Со всех сторон раздавался какой-то глухой гул. Рулон спросил: «Где я?» Эхо отвечало ему: «Это – твоя судьба».

Когда первые лучи солнца озарили комнату, он снова увидел свое отражение в зеркале.

«Да, – подумал Руля, – удивительный мир рядом, а мы ничего не знаем о нем, погрязли в быту, в работе. Я должен отправиться в неведомый мир, здесь мне делать нечего. Все умные люди давно уже выродились на Земле, т.к. не рожали детей. Токмо я как-то еще здесь затесался».

Он включил маг и начал делать разминку. В динамиках раздался голос Градского:

 

«Кто остается, тем помочь нельзя,
В круженьи дней все про Творца забыли.
Золотые дни за горизонт уплыли,
Все мечутся, на небо не глядя.
Судьбой вам на веки суждено
Нести тяжелый крест повиновения,
Кровавым потом залиты сомнения,
И все, что будет дальше, – все равно».

 

Услышав эту песню, Руля забесился: «Нет, так жить я больше не могу, как все мыши, нахрен!» и стал с яростью колотить грушу.

– Ну, что ты шумишь с утра? – завыла мать. – Соседей разбудишь, идиот!

– Я учусь злиться, мать, – ответил сын.

– Зачем тебе злиться, ведь злиться нехорошо?!

– Нет, злиться нужно, чтоб тебя не слушаться, не быть овцой, которой все управляют.

– Ой, какой же ты дурной растешь, разве я думала, что у меня будет такой сын?

– Мать, а если я буду в карты на деньги играть, этмо хорошо или нет?

– Ой, что ты говоришь?! Так делать нельзя! Деньги нужно честным трудом зарабатывать и разумно тратить.

– Мать, а ты коды мене рожала, ты ведь не знала, кем я буду. Может, я рожусь уродом или дебилом. Значит, ты, получается, в рулетку играла, и говоришь: играть, мол, нехорошо. А как же это так?

– Как в рулетку? – удивилась мать. – Ведь все рожают. Я думала, ты хорошим будешь.

– Вот-вот, – сказал сын, – думала, гадала, играла, значит, в азартные игры с жизнью. Где твоя разумность, если ты в жизни усё наобум делаешь. Отца наобум выбрала, меня на авось родила, вот, почему я такой чокнутый.

– Ой, что ты говоришь, сынок, я как все делала: не гуляла, не пила, все же так делают, значит, это верно.

– Да вы все бараны! В рулетку разыгрались! Все стадом революцию делали, за Родину умирали. Если б в пропасть, то тоже, что ли, как все? Дурость это – делать как все. Главное, делать разумно, как тебе этмо надо!

– Ты бы лучше учился, а тогда рассуждать будешь, – переводила мать стрелки.

– А, ну тебя, – сказал Рулон и пошел срать.

Сидя на унитазе, разминая руками газетку, Руля продолжал осмысливать происходящее.

«Как все? – думал он. – Хуиньки-заиньки! Я буду не как все! Значит, обосраться и не жить? Нахер мне это надо?! – бесился он, громко пернув при этом. – Картежники чертовы, на кон свою жизнь поставили. Теперь ноете, что без портков вас оставили, дурачье, черти!»

Рулон, дернув ручку унитаза, подумал, что плывут люди по своей судьбе, как это говно, никому не нужные, и не хотят задуматься над смыслом своего говняного существования.

Перед школой Рулон подошел к изображению Сатаны, которое стояло у него в темном углу, покрытое пылью и паутиной, и стал ему молиться: «О, Дьявол! – завывал он. – Я знаю, что ты сегодня явишься ко мне в виде трудностей, испытаний, лишений, утрат и неудач! Но я знаю, что только они пробуждают меня и устремляют к просветлению! Аминь!»

Он поклонился темному углу, уже осознавая, что, если ты знаешь о чем-то, то с этим легче справиться. Законы Космоса существуют независимо от того, знает ли человек об этом или нет, но незнание Закона не освобождает от ответственности. Значит, есть только один выход: постичь эти Законы.

Чапая по грязи и лужам, он, уже опоздав на урок, пришел в школу. Пройдя по ее утихающим коридорам (рои обеспокоенных учеников заползли в классы, и их бесиво продолжалось уже там), он у дверей своего кабинета встретил Цыпу. Тот обрадовался:

– А, Рулопос, здорово!

Рулон посмотрел на его глумливую харю с гнилыми зубами, росшими через один, с кривым перебитым носом и растрепанной шевелюрой. Ему показалось, что у него на голове растут рожки. «Вот он, Сатана», – подумал он.

– Ну, шо, загадаю тебе загадку, – сказал Цыпа, схватив пальцами его пуговицы. – Зачем пуговица?

– Чтоб застегивать, – промямлил Рулон.

– А вот, и нет, – сказал Цыпа, оторвав пуговицу и выбросив ее. Пуговица покатилась по школьному коридору. Он тут же взялся за вторую:

– Зачем пуговица? – повторил он свой вопрос, смотря на Рулона с гадкой улыбкой.

Руля взглянул на пуговицу, зажатую пальцами Цыпы, и вдруг сказал, сам удивляясь себе:

– За пальцами.

– Верно, дурак, – сказал он и похлопал его по щеке, – давай, сейчас ты у меня петухом будешь.

– Как это? – спросил Рулон.

– А вот, просовывай голову в дверь класса, – сказал он, приоткрыв дверь в кабинет Рулона.

Руля просунул голову, Цыпа сразу же зажал его голову дверью так, что он заверещал. Училка удивленно посмотрела на его красную перекошенную физиономию, просунувшуюся в дверь. В классе раздался дикий хохот.

– Что, запел, кочет? – усмехнулся Цыпа и снова стал сдавливать дверью шею своей жертвы.

Рулон опять заверещал и стал вырываться.

– Рулонов, ты что срываешь урок?! Немедленно зайди в класс и закрой дверь!

Тут Цыпа пинком впихнул его в класс. Руля упал и растянулся на полу. Его пиджак задрался, из-под него торчала рубашка, майка, и черные трусы выглядывали из штанов. Хохот и шум в классе стояли неописуемые. Училка стала орать, чтоб успокоить учеников. Руля встал и пошел на свое место.

– Что раскаркался? – спросила его Марианна.

– Да этмо так Сатана проявился, – ответил он.

– Это интересно, – сказала она, посмотрев на него взглядом своих больших хищных глаз. – Как это Сатана?

Руля рассказал, как он молился Сатане и затем увидел у Цыпы рожки.

– О, до чего ты додумался, нехристь, – похвалила его Марианна. – Да, теперь ты понимаешь, кто истинный Бог. Люди любят молиться доброму Боженьке, который у них на роли снабженца. Дай машину, дай квартиру, дай жену, дай детей, дай всякую хуйню. Ну, прям, друг желудка какой-то. Но Богу-то на кой о всякой дребедени думать? Он хочет людей к себе приблизить, отрыть их зеньки, мирским говном позалепленные, потому он и посылает Сатану, чтобы не погрязали в своем болоте мирской дурости. Трудно истинному Богу-то молиться, но ты сегодня помолился. Да-а, растешь, ублюдок.

– Не болтайте на уроке! – оборвала их училка.

– А мы тему обсуждаем, – отпарировала Марианна.

– Не обсуждать, а слушать нужно, – сказала училка.

Мэри подмигнула Ложкину, и он зафиндюлил в училку ручкой. Та отвлеклась от нее и переключилась на Ложкина.

– Ты это что делаешь?!

– Да это я случайно, – стал оправдываться он. – У меня стержень плохо пишет.

На следующий урок пришла баба из профориентации и стала уговаривать учеников идти батрачить на завод.

– Ебать твою мать, – сказала Марианна, – и это-то вместо партшколы или барахолки. Если что-то рекламируют или уговаривают куда-то идти – это жопа, – сказала она, подкрашивая губы помадой.

– Я, тут, одну песню Градского по профориентации слышал, – сказал Рулон и тихонько завыл:

«Только с рассветом и только с рассветом,
Место работы свое покидаю,
Прячусь в кустах и доходы считаю,
Кольца из золота, зубы, браслеты.
Тот, кого грабил, лежит неподвижно,
В черном гробу вперемешку с цветами.
То, что в могилу попрятали это,
Он не виновен, и это я знаю.
Днем избегаю я яркого света,
Заступ точу для вскрывания гроба.
Пусть для меня это дело не ново,
Но нахожу свое счастье лишь в этом.
В черную пропасть могилы ныряю,
Смерть мне смеется зубами скелета.
То, что с собою он взял, забираю,
В мраке могилы не нужно все это».

 

– Да, классная песенка, – похвалила придурка Марианна. – Ну, ничего, приходи ко мне сегодня. Мы еще с тобой поговорим о Сатане и о могилах, – зловеще сказала она.

Опосля уговоров учеников повели на практику. Мэри свалила домой, а Руля еще поплелся учиться уму-разуму. Школьников запихнули в автобус и повезли на завод.

По дороге Рулон думал: «Люди молятся Богу токмо о том, чтобы удовлетворились вмонтированные в них потребности. Потребность в еде, в размножении, в покое, а также их фантазии или нелепые социальные цели: «чтоб я сдал экзамены» и т.п. Ебкорный бабай, вся эта херня как раз и уводит человека с духовного пути. Так молиться надо запретить, ибо сказано: «Не упомяни имени Господа в суе». Да, может, и не плохо пожрать, посидеть в тепле, выжить на войне, но это, ведь, еще не поможет духовно развиваться. Нужно использовать все, что дает Дьявол: голод, холод, нужду, крах фантазий, неудачи на социальном поприще для того, чтобы отрешиться от этой хуйни и устремиться душой к свету. Принять испытание гораздо трудней, чем молить, чтоб его не было. Вот, в чем истинный Бог!!!»

Тут автобус затормозил, и Рулон полетел на других, т.к. имел привычку ездить, не держась за поручни, чтоб сохранять профессиональную бдительность.

– Эй, мудила, что на ногах-то не держишься? Лучше держись, пидар! – напали на него пацаны.

Но Рулон снова встал, так и не взявшись за поручни, пытаясь сам удержать равновесие.

Вскоре они приехали на завод, и их привели в литейный цех, где всегда не хватало рабочих, т.к. он был грязным. Вокруг летала пыль, и было видно вперед токмо метров на десять. Чумазые рабочие с черными, как у чертей, лицами ползали по участку.

Это был цех-убийца, т.к. тут часто происходили несчастные случаи, и люди гибли, как мухи. Работали тут в основном зэки, которые были на «химии», а также глухонемой сброд, т.к. в цехе стоял оглушительный шум, коего они, по счастью, не слышали. Ко всему, им за их глухоту платили на 20% больше, чем простым рабочим.

Немые активно жестикулировали, разговаривая друг с другом. Их речь изобиловала матами, которые они тоже умудрялись изображать на пальцах. Некоторые жесты Рулон сразу узнал, т.к. часто видел их в школе. Пацаны по-бырому стали перенимать эти жесты, толкая друг друга в плечо и мыча, подражая глухим, показывали их друг другу.

«Да, даже глухонемые постоянно разговаривают, их ум неспокоен. Только особое сознательное усилие может помочь мне остановить ум, чтобы видеть мир реально», – подумал Рулон.

Пройдя в раздевалку, где им выделили несколько железных кабинок для одежды, пацаны переоделись и пошли работать. Мастер подвел Рулона и еще двух пацанов к большой куче песка, которую нужно было загружать в вагонетку. В чаду и пыли среди лязга и грохота Рулон приступил к работе. Однако его напарники не торопились работать. Они сидели, курили, о чем-то тузили. Руля решил, что будет лучше размяться физически, чем маяться бездельем.

Где-то через час он наполнил вагонетку песком. Вытеревшись рукавом от пота, он сел отдохнуть рядом с вагонеткой. Но ребята решили над ним подшутить, и опрокинули ее на него. Большая груда песка обрушилась на Рулонью голову, засыпав его вместе с шапкой целиком. Над ним образовался огромный курган из песка, такой большой, что отчаянно барахтающемуся бедолаге с трудом удалось высунуть из него голову и отдышаться. Парни глумливо потешались над ним. С большим трудом Рулон выбрался из кучи песка, на дне которой так и осталась лопата и ящик, на котором он сидел. Отряхнувшись и вынимая песок из карманов, высыпая его из-за шиворота, сплевывая попавший в рот, Руля подумал, что и за неделю не уберет теперь эту кучу.

«Но главное, я размялся, – подумал он, – а привязываться к результату не следует, ведь часто наша жизнь представляет собой сизифов труд. Копит ли человек богатства, рожает ли детей, строит ли дачу или коммунизм, никогда не знаешь, чем все это может закончиться. Так что главное наслаждаться самим процессом того, что ты делаешь, а не уповать на результат, который может быть и прямо противоположный ожидаемому».

– Еб твою мать, сукины дети! – раздался за его спиной вой мастера, – Хули вы перевернули-то вагонетку, мудаки!?

– Да это все он, – стали показывать пацаны на Рулона пальцем.

– Да ты че, мудозвон ёбаный, сделал-то?! Хуй мамин? – разорался мастер.

Рулон почувствовал, как эта тирада отзывается в нем дискомфортом. Мысль «я плохой» будоражила центр страдания в мозге. Руля сосредоточился на теле и постарался отключить оценку, воспринимая мир, как кот Васька. Через некоторое время ему это удалось.

Наконец, настало время обеда. Перейдя в столовую, вся братва расселась и начала хавать. Руля же, посмотрев на рацион, не нашел в нем ничего полезного. Была одна картошка да капуста, и какие-то щи. Он же ел токмо каши, т. к. иньская пища была вредна, она делала человека слабым и способствовала развитию заболеваний. За вредность в цеховской столовой выдавали молоко, и он сдуру напился его, выдув четыре литровых пакета кряду. И с раздувшимся пузом уселся отдохнуть на ящик в коридоре.

– Ну че, Рулон, нажрался? – спросил его Сурик, подсев к нему, и дал ему в под дых. От этого удара Рулон перегнулся, и все молоко вылилось у него изо рта и носа, образовав большую лужу вокруг ног. Пацаны, обступив полукругом, гадко смеялись.

– Что, молокосос, все у мамки из титьки молоко хлебаешь?

– Да этмо он не молока, а молофьи наглотался, – сказал Сурик.

Все ехидно заржали.

– Эй, хуесос, у осла что ли брал в рот? – спросил Сурик. – Знаешь, как много у осла спермы выходит, захлебнешься, – с издевкой сказал он, похлопывая Рулона по спине.

Бедолага слушал все это, наблюдая за своей реакцией обиды и подавленности, стараясь не допустить их, и вместо ентого веселиться вместе с братвой.

«Да плохо быть неразумно жадным, – подумал Рулон, – а то вот так проблюешься. Такмо и в жизни: нахапывают себе засранца-мужа, детей, дачу и надрываются! Куркули проклятые! И вот, даже себя помыслить не могут без этой дребедени, срослись с говном!»

Глядя на свой обхезаный прикид, Руля побрел в клозет привести себя в порядок. Пройдя по коридору, он по зловонному запаху без труда нашел это заведение, дверь которого еле держалась на одной петле. На полу была большая лужа мочи, везде валялась использованная бумага и окурки. Зайдя в заваленную говном кабинку, он как будто попал в мир «Плэй боя». Все стены в ней были разрисованы сексуальными сценами, матами и пошлыми стихами.

«Прямо идеальное место для мастурбации, – подумал он. – Да, теперь секс сравнили с отхожим местом. Только здесь он обрел свое место, а ведь раньше секс был молитвой, средством поклонения Богам, путем совершенствования человека. А теперь его в лучшем случае считают средством размножения пушечного мяса.

Раньше везде стояли иконы с изображениями совокупления Богов. Храмы были расписаны сексуальными сценами. Оргии были мистериями. И еще сейчас в Индии остались такие Храмы, и кое-где стоят Шивалинги, то бишь каменные фаллосы бога Шивы, коим до сих пор покланяются люди.

То же самое было и на Руси до ее крещения огнем да мечом христианскими извергами, которые опошлили все, связанное с древнерусской культурой. Великими Храмами на Руси были бани, в которых не только мылись, но и проходили божественные оргии».

Его размышления прервал пердеж в соседней кабинке. Не в силах больше выносить зловония, Руля побрел на выход, чапая прямо по лужам мочи. Снова придя в цех, он уселся возле конвейера, надеясь немного помедитировать, но не тут-то было. Пацаны, сговорившись в углу, опять решили подшутить над ним и, внезапно схватив его за ноги и за руки, бросили дрыгающегося Рулона на конвейер рядом с чугунными чушками, едущими на обжиг в печь.

– Давай, прокатись немного! – крикнул вдогонку Сурик.

Руля хотел сразу же соскочить, но не успел, т. к. конвейер завез его в закрытое пространство. Он ухватился рукой за какую-то арматуру, чтобы не ехать дальше, но следующая за ним чушка стукнула его по балде и потащила дальше. Рулон дико закричал от ужаса и, барахтаясь на конвейере, поехал дальше, подобно американским горкам, поворачивая то вправо, то влево, двигаясь то вверх, то вниз. Конвейер нес его в неизвестном направлении. Наконец появился просвет и Рулон тут же соскочил с адской дорожки, прямо перед пылающим зевом печи. Стоя с трясущимися коленями и клацающими от пережитого страха зубами, Руля еще долго, как завороженный, наблюдал, как грязные болванки заезжали в раскаленную печь, представляя, как и он вместе с ними мог попасть туда и навсегда отмучаться. Когда же после шока у него вновь восстановился внутренний диалог, он подумал, что вся наша жизнь есть вот такой адский конвейер, на который нас заталкивают родители и все общество, чтобы провести затем по всем заранее заготовленным мытарствам: школе, армии, семье, работе, могиле. И человеку приходится спиваться, закалываться или еще как-то становиться отцепененным, чтобы не катиться по этой чертовой дорожке.

«Говорят еще, что человек идет путем эволюции. Нет, все это вранье! Большинство людей деградируют в своей жизни. Они не становятся мудрей, духовней, нравственней, сильней. К старости многие становятся хуже, чем были в молодости: закостенелые, тупые, маразматичные, вечно брюзгающие, всем недовольные – они идут путем инволюции. А всю хуйню, что нагородил Дарвин можно назвать не эволюцией, а приспособлением к условиям жизни. Эволюция же в полном смысле слова – удел немногих индивидов, которые к старости становятся лучше, чем были в молодости. Все не способны сопротивляться тлетворному влиянию общества. Деградируют и отправляются в посмертии еще в более худший мир, чем наш, вращаясь в этой мясорубке до полного вырождения».

Подумав, что хватит работать, Рулон побрел мимо покрытых толстым слоем пыли конвейеров, печей и станков к раздевалке. Сняв рабочую одежду и зайдя в душ, он обнаружил, что его лицо стало полностью черным. Такими же были и руки. Кое-как отмывшись от сажи, он пошел одеваться.

У кабинки уже толкались пацаны, которые тоже закончили работу и собирались домой. Рулон оделся, но никак не мог отыскать свои брюки и в одних трусах щеголял по раздевалке. Осмотрев все, он пошел к помойке, подумав, что пацаны могли их сунуть туда. Когда он рылся в мусоре, пацаны стали глумливо смотреть в его сторону.

– Что, проголодался? – заботливо спросил Сурик.

– Нет, я штаны ищу, – ответил Руля.

– Ты что, бомжуешь, раз штаны в мусорке ищешь, тебе чё, одеть нечего? – весело спрашивал его Сурик.

Пацаны гоготали при каждом его вопросе.

– Да нет, я свои штаны ищу, – бубнил Руля.

– А, чьи-то штаны я в душевой видел, – сказал Сурик.

Рулон пошел туда и увидел свои штаны, валяющиеся мокрыми под душем. Делать нечего, и он напялил на себя мокрые портки, чувствуя от этого дискомфорт и пытаясь справиться с нахлынувшей обидой. Он вышел в коридор.

– Ты что, обоссался? – спросил его под дружный хохот ехидный Сурик.

– Да нет, они под душем были.

– Ты давай в душе больше не раздевайся, мыться нужно голым, понял? – наставлял его Сурик.

Так в мокром Руля и выперся на улицу. Пройдя мимо серых зданий цехов, где, по словам матери, должна была пройти его жизнь, он сел в транспорт и поехал к Марианне на дачу. Вспоминая завод, Руля подумал, что надо сделать все возможное, чтобы не влачить такое серое и тупое существование, которым занято большинство.

«Как? Как избежать этого? Как не быть быдлом? – мучался он неразрешимой проблемой. – Прежде всего, – подумал он, – надо убрать все, что мешает свободно и хорошо жить. Убрать все лишнее: долг перед обществом, родителями, создание семьи и рождение детей, погоню за престижем, обзаведение ненужной роскошью – все это требует много средств и сил. А если всего этого не будет, то можно как-нибудь прожить, не обременяя себя особой работой или сидя у кого-нибудь не шее. А главное, заниматься чем-то полезным и интересным – вот смысл жизни!»

Сойдя на нужной станции и бродя по лесу, он слушал птиц, смотрел на белок, скачущих с ветки на ветку и думал: «У них тут в лесу нет кризиса, нет безработицы, никто не нуждается в пенсии и повышении зарплаты. Они не думают, что царь батюшка, Ленин, Сталин, Горбачев изменяют их жизнь к лучшему, не заботясь ни о своей старости, ни о взрослых детях, им не нужно устраиваться на работу и идти на субботник. Их жизнь проста и естественна. Вот он – Эдем, из которого был изгнан Адам, когда обрел так называемый разум, который свел его с неба на землю и сделал дурнее любого зверя. Вот, какой огонек притащил Прометей от Богов людям. Так, что стало от того огня хуево, и сейчас они висят, подобно ему, на цепях, и орел их глупых мыслей клюет их печень».

В лесу было хорошо и спокойно – не то, что на заводе. Глядя на зеленые ели и березы с опавшей листвой, Рулон сказал:

– Я еще приду к тебе, лес, чтобы жить здесь, а не в этом аду, куда толкает меня мать.

Подойдя к мосту, он посмотрел на покрытую льдом реку, она, извиваясь, уходила куда-то вдаль. Воздух был чистый и прозрачный.

«Да, вот, где нужно быть, а не в душном городе, – подумал он, – где-нибудь подальше от людей, от суеты, ведь от людей одно говно, – вспомнил он бабушкину поговорку».

Пройдя по пустынным дачным улочкам, он оказался возле двухэтажного особняка Марианны, рядом с которым стояла белая «Нива». Из трубы валил дым. В окошке горел свет. Руля подошел к толстой дубовой двери и постучал условным стуком. Дверь ему открыл Санчо и провел его во внутрь.

В большой зале за круглым столом, стоящим у камина, сидела Марианна с шикарно начесанными пышными волосами, которые были опоясаны золотой ленточкой. Рядом с ней были еще две смазливые девицы. Одна с обесцвеченными, другая с каштановыми волосами, завитыми в мелкие кудри. Рядом сидели два чадоса.

– А, Рулон припиздонил, – весело встретила его хозяйка.

Самки засмеялись и стали ему подмигивать. Руля прошел и сел за стол рядом с камином.

– Ну, чем ты нас сегодня порадуешь? – спросила Мэри.

– Я тут шел по лесу, – сказал Рулон, – и, оказывается звери не обеспокоены повышением цен и инфляцией.

Все весело заржали.

– Им тут хорошо живется в лесу, они не ждут, когда им выплатят зарплату. Я тоже решил жить в лесу. Вот.

Все еще пуще стали закатываться со смеху.

– Не смейтесь, кроме шуток, я серьезно, – заявил Рулон, чем вызвал неописуемое веселье.

– Ну, молодец, хорошо нас потешил. А что ты там будешь жрать? – спросила девушка с каштановыми волосами, которую звали Эмма.

– А он с помойки будет питаться, – заявила блондинка Лера.

– Моим мусором, – добавила Мэри. – У меня много тут вкусного мусора: кожурки от бананов, апельсинов, ананасов. Все бомжи тут моим мусором питаются, под шумок.

Черная кошка Багира, вспрыгнула на стол, стала пожирать черную икру из хрустальной вазы, сверкая своими зелеными глазами.

– Что, видишь? – обратилась хозяйка к парню лет тридцати. – Ты хавалом-то меня обеспечишь? А то видишь, человек в лес собрался жить. Ему вкусный мусор нужен.

– Нэт проблэм, обэспэчим, – сказал тот. – У мэня папашка богатый. Могу целую тачку затаварить и привэзти, чего надо.

– Ну, что ж, посмотрим на тебя, – оценивающе сказала хозяйка.

– Вот только он все ругается, что я все нэудэлком росту.

– А ты его воспитуй, скажи мол, батяня, радуйся, что я еще не колюсь, он и успокоится.

– Да, родичей надо воспитывать, – сказала Эмма. – Я, вот, с 14 лет начала с мужиками крутить. А мать мне, мол, ебаться нельзя, ты еще не выросла. А я ей: «Не твое дело». И не стала дома ночевать. Тогда она говорит: «Ты лучше сюда мужиков приводи, а то тебя все дома нет – я волнуюся».

 

«Ах ты сука, ах ты блядь,
Ты кому дала ебать?

– сказала Лера, –

Не твое мамаша дело,
Не твоя пизда терпела,
Не твой черный чемодан,
Кому хочу, тому и дам.

 

Пусть лучше меня всем обеспечат, – продолжила она, – а потом будут учить, когда, и с кем, и как пороться».

– Мои тоже возгудали, а я жить шикарно хочу. Мне их мораль до фени, я с 15 лет уже с богатыми и знатными мужиками жила. Тоже пришлось родню воспитывать в духе перестройки. Свою судьбу нужно отстаивать, а то сделают из тебя рабу, живую куклу. А вот накось, выкуси! – сказала она, показывая кукиш.

– Что ты нам скажешь на это, Руля? – спросила хозяйка.

– Я то? – откликнулся он и, сложив пальцы в фигуру, сказал. – Это тантрический символ. Большой палец означает фаллос, а указательный и средний образуют женский половой орган. Так, что кукиш – это знак ебли.

Все опять покатились от хохота.

– Да, если у нас родители не такие, как у Вадима и Валерия, – сказала Марианна с намеком посмотрев на второго чадоса, – то,

значит, пусть не мешают нам жить так, как нам хочется. Мы не нанимались им, чтобы соответствовать их тупым мечтам. Кашу им

в старости жевать не собираемся. Что скажешь, Руля?

– Мы не рабы, рабы не мы! – сказал он.

Все расхохотались.

– Меня, вот, мать в школу заставляет ходить и говорит, что я должен работать на заводе. А вот, хрен ей с маком, хватит, что в детстве я у нее холуем был. Хоть теперь я стану свободным от ее тупого влияния.

– Она же тебе добра желает, – с глумливой усмешкой сказала хозяйка.

– Ее добром моя дорога в ад вымощена, – сказал Рулон.

Самки весело захлопали в ладоши.

– Мать мне все пиздела, мол, не красься – это старит, – сказала Эмма, – не одевайся эротично – это некрасиво. А я знаю, зачем: она хотела меня в золушках держать. Потому что в золушках я никому не нужна, и она может меня эксплуатировать до седых волос. Но я не стала слушать ее бред. Стала краситься, одеваться, и тут же ко мне чуханы стали клеиться. Она мне, мол, первый встречный – принц, а я ей: «Пошла в жопу», и стала сама искать тех, кто покруче, да побогаче. А Ваня-тракторист мне нахрен нужен? Она мне, мол, семью заводи. А это мне до фени. Я то с одним, то с другим, а сама свободна, как птица в полете. Не хочу ни с кем находиться, иначе из любовницы превращусь в домохозяйку, как моя мать. Пошло это все к черту, – разошлась Эмма, не давая вставить лишнее слово никому. – Она мне, мол, учиться надо, а то как ты на жизнь заработаешь. А я ей: «Не пизди, ты-то много что ли заработала, дура». Она: «Тебе пора уже детей рожать, а то потом не сможешь в старости, одна останешься». А я ей: «Пошла ты нахуй, я жить хочу для себя, а не для кого-то. Я тебе не свиноматка, а ты хоть меня и родила, сука, все равно в старости подыхать будешь».

Самки гадко расхохотались.

– Руля, ты не споешь нам что-нибудь для настройки на ночь?

– Это можно, – сказал тот и завыл. Марианна взяла гитару и стала аккомпанировать ему.

«Двери поплотней на засовы закройте,
Колокол старый в полночь пробил.
Вновь на дороге поступь глухая,
В мир из могилы вышел вампир»,

 

– пел Рулон страшным скрипучим голосом.

 

«Путник заблудший в страхе бежит,
Но спасения нет.
Ужаса крик над равниной летит,
Вурдалак чует след.
И твоя кровь потечет, как водица,
Под зубами его.
Будем кричать мы, будем молиться –
Не спасет ничего.
Потускневший блеск волос,
Когти желтые, как воск.
Вышел в ночь вампир,
Чтобы пить людскую кровь.
Чует – близко, уж он за стеной,
Во мраке.
Застывает в жилах кровь
В леденящем страхе».

 

Самки вскочили и стали кружиться по комнате, скаля зубы и выставляя свои длинные ногти.

– Ну, что, хорошая колыбельная на ночь? – спросила Марианна. – Ну, а теперь давайте по каютам, а я в баньке попарюсь, – сказала она, сладко потягиваясь. – Санчо, баньку-то истопил? – спросила она.

– Истопил, – ответил он.

Две самки, она, Санчо и Рулон направились к бане. На улице было темно и холодно. В небе ярко светила луна. Множество разноцветных звезд шептали о бесконечности миров.

– Ну, вот он – храм прадеда нашего Сварога, – сказала Марианна, кланяясь бане.

Все тоже поклонились, а затем зашли в большой предбанник, в котором стоял идол Сварога – голова и на три части разделенное туловище.

– Вот он, Сварог, – сказала Мэри, указав на голову. – А вот три его мира: Явь, Навь и Правь, – указала она на туловище. – Ты у нас Сварог, значит, – добавила она, посмотрев на Рулона, – а мы – твои миры. Лера – верхний мир Прави, я – мир земной Яви, и Эмма – подземный мир прошлого – Навь. Будем же достигать Ирия – блаженства рая, соединяя три мира времени: будущее, настоящее и прошлое в вечности.

С этими словами они встали на колени, поклонились Сварогу и затем стали раздеваться.

– Сними одежду, – сказала Эмма, – и неизвестно, кто ты такой: поп, генерал или босяк.

– Остаются только существенные различия, – сказала Лера, лаская свою грудь.

– Вот суть предбанника – чтоб каждый сбросил свою личину, – добавила Мэри.

Затем они зашли в следующее помещение с большим бассейном, а затем и в парилку, где было жарко натоплено. Облившись горячей водой, они встали в центре бани.

– Ну, что, Сварог, любуйся, что ты сотворил, – сказала Мэри, уже немного распарившись и смыв с себя мирские эманации.

Рулон сел в позу лотоса, и самки стали кружиться вокруг него против часовой стрелки и танцевать эротический танец, лаская руками свои тела, облизываясь, стреляя глазками и направляя на него свою сексуальную энергию. Вскоре хрен у Рулона стал набухать от прилива страсти и встал торчком.

– И увидел Бог, что это хорошо, – сказала Марианна, сексуально облизнувшись и плеснув воды на горячие камни, дала Рулону знак, чтобы он встал.

Он поднялся. В бане воцарился густой туман от пара. Самки встали на колени и стали ласкать его ноги, целуя их и облизывая языками, но не трогая его член. С трех сторон они ласкали его, поднимаясь все выше от самых стоп до головы. Они терлись о него своими телами, прижимались ногами, а руками гладили его тело. Все пришли в сильное возбуждение. Рулон начал глубоко дышать и мацать самок, но не касаясь их кунок. Самки издавали томные стоны и, сладостно закрыв глаза, запрокидывали головы, кусая свои губы от наслаждения.

– Вот он рай, Ирий, – подумал Рулон и уж начал трястись от возбуждения. Стоять на ногах становилось трудно.

– Ну, что, чуешь тело своего блаженства? – сказала Мэри, поддав еще пара, плеснув водой на камни.

Рулон действительно стал ощущать помимо физического тела еще нечто, какой-то сгусток энергии вокруг него, накаченный флюидами самок. Мэри дала знак, и Рулон лег на пол на спину, а самки продолжали его ласкать уже лежа, но опять не касаясь его хрена. От возбуждения они уже содрогались и издавали сладостные вздохи и стоны.

Рулон весь дрожал, бурно дыша и направляя сансу, скопившуюся в члене, во все свое тело, особливо в голову. От возбуждения и жара его сознание стало затуманиваться, и он погрузился в какое-то марево. Может, это было еще и потому, что в бане сильно пахло коноплей, и ее испарения действовали в бане, как в большом ведьменском колгане.

Тут Марианна легла на него, не задевая его члена. Эмма легла слева, а Лера справа. Так они замерли, погружаясь все больше в призрачное марево. Наконец, Рулон совсем отключился и внезапно увидел, что он стоит среди бани. Он был в Сварожьем теле, т.к. его физическое тело лежало на полу, прикрытое телами самок. И вдруг он обнаружил, что хотя физические тела самок лежали рядом с его телом, но они стояли перед ним в других, более светлых и туманных телах.

– Ну, что, понял, что ты не только мешок с костями? – сказала Мэри и встала сзади него.

Эмма стала слева к нему, а Лера справа. Рулон сложил руки внизу живота. Марианна обхватила его руками в области груди, а самки взяли за руки. Внезапно, он почувствовал, что они стали чем-то единым и что их куда-то тянет вверх. В углу мелькнула фигура какого-то маленького лохматого старичка.

«Это – Банник, дух бани», – только успел подумать Рулон и тут же вылетел в трубу, паря вместе с самками в ночном небе.

Они летели в межзвездном пространстве, но мир вокруг них был как будто не тот. Месяц был живым, он, казалось, смотрел на них. Река ожила, и из-подо льда выглядывал водяной – дед с бородой из тины, с телом, покрытым рыбьей чешуей, и смотрел на них. Каждое дерево было живым. И в лесу стоял, возвышаясь над деревьями, леший – страшный мужик в козьей шкуре, весь в еловых ветках, с всклоченной бородой и волосами.

Они прилетели и опустились на старое деревенское кладбище. Здесь у входа в царство Нави – Морены, на свежих могилах стояли туманные привидения. Было темно, только свет полной луны освещал множество крестов и оградок этого древнего кладбища, которым продолжали пользоваться до настоящего времени местные жители.

«Это тела покойников – упырей», – подумалось Рулону. Увидев посетителей, упыри медленно двинулись им на встречу. Они стали окружать их плотным кольцом. Через могильные плиты им открывался нижний мир Нави – царство Мора и Морены. Мир, где жили предки, куда уходило все, что отбыло свой век, в мире Яви. Оттуда веяло холодом и страхом. Казалось бы, что их сила начинает утекать туда. На них стало нахлынывать состояние ностальгии по чему-то прошлому и давно уже позабытому. Чтоб не попасть под эти чары, они вновь воспарили в небо подальше от кладбища.

Так человек, думая о прошлом может полностью обесточиться, и тогда Мор с Мореной овладеют этим человеком. Очень часто из мира Нави в сновидении являются души умерших людей. Они тоже вызывают ностальгию и высасывают жизненную силу из тех, кто еще находится в мире Яви. И тогда смерть уже не за горами.

Внезапно Рулон снова очутился в бане. Он очнулся, лежа на полу, чувствуя шероховатость половых досок своей спиной. Стало прохладно. Из щелей проникал холодный воздух. Марианна уже встала и плеснула на него горячей воды так, что он вскрикнул оттого, что немного ошпарился.

– Что развалился? Вставай! – сказала она.

Руля встал. Тело было тяжелым. Все пошли в соседнюю комнату и нырнули в холодный бассейн. Ледяная вода быстро привела его в чувство. Уже более бодрым он вылез оттуда.

Рул и самки оделись и пошли в дом. На дворе было холодно и темно. Только звезды да месяц за облаками освещали дорогу. Луна уже переместилась на небе и светила с другой стороны тропинки. Санчо пробежал вперед и услужливо открыл дверь.

– А где дурачье? – спросила Марианна о двух чадосах.

– Да уж похрапывают в одиночку, – сказал Санчо.

– Ну, вот, так-то лучше, посмотрел – заплати, – сказала Марианна.

– За просмотр деньги берут, – самки засмеялись.

– Ну, что, Сварог, будешь спать с нами? Ведь ты должен познать свои три мира, хороши ли они? – заигрывая, спросила Марианна.

Рулон недоуменно посмотрел на нее.

– Что, испугался? Творец! – съязвила она. – Сотворил, теперь и расхлебывай.

Самки забалдели. Они зашли в спальню Марианны, в которой стояла огромная кровать, покрытая шкурой горного барса. Над кроватью на стенах из инкрустированного дерева висело чучело филина, на другой стене – рога лося, пол был устлан шикарным ковром.

– Ну, что? Располагайся.

После происшедшего Рулон утомился, но в нем все еще вибрировала неспокойная сила, и хер стоял колом. Он разделся и лег на кровать на спину. Сверху на него села обнаженная Марианна.

– Ты знаешь, что мы будем спать, а не трахаться?

Рулон понимающе кивнул. Она взяла его фаллос и, положив себе между ног, легла на него, обняв, словно мягкий матрас, положила голову ему на грудь. Эмма легла слева, а Лера прижалась к нему справа. Рулон продолжал чувствовать их женскую энергию, коя окутывала его существо. Возбуждающие вибрации струились по его телу. Его хер беспокоился. Ему хотелось оттрахать всех самок подряд.

– Ну, что разбесился? Не ерзай, – жестко оборвала Марианна его гнилые мечты.

– Да это не я, это он. У него своя голова есть.

– А кто же ты, сука? Что твое?

– Я – головка от хуя.

– Переведи внимание из маленькой в свою большую залупу, – сказала она, постучав его по репе. – Понял?

– Да, я постараюсь, – промямлил Рулон и сосредоточился в межбровье.

Кое-как ему удалось уснуть. Провалившись в сон, он обнаружил себя средь облаков. Сверкали молнии и грохотал гром. Это был верхний мир Перуна. Он почувствовал себя разделенным как бы на три части. Справа была Правь – место силы и разума, откуда к нему приходило добро, слева была Навь – место слабостей и эмоций, отсюда приходило зло, то, что забирало ее силу, а по середине была Явь – мир, соединяющий оба другие мира. Его тело стало разделяться, разваливаться на три куска, и он стал тремя существами. Внезапно все они очутились на земле, возле большого камня, от которого отходили три дороги, и каждое существо пошло по своей.

«Но кто я, где же я?» – беспокойно подумал Рулон, не находя себя.

Тут он проснулся оттого, что ехал по кровати, и скоро грохнулся с нее под дружный смех самок. Это они подтащили его за ноги и сбросили с ложа.

– Вставай, выродок! – скомандовала Марианна.

Близился рассвет, и они пошли к проруби на омовение. За ночь выпал первый снег, и все вокруг было белым: дачные домики, деревья, кусты и дорога. Снег скрипел под ногами. Дойдя до реки, они быстро разделись и по очереди окунулись в прорубь, сделанную Санчо. Холодная вода обжигала тело, вселяя в него бодрость. Быстро одевшись и застегивая пуговицы коченеющими пальцами, они приготовились встречать рассвет. Вскоре первые лучи Ярилы появились на горизонте. Все подняли руки и впитывали в себя его силу, до тех пор, пока не показался его диск. При виде Бога они сделали вдох, выдох и поклон, касаясь руками земли. Новый день начинался на земле, а с ним и новая жизнь. С берега они пошли обратно домой. Марианна шла впереди. И хотя она была младше своих подружек, коим было уже за двадцать, она была несомненным лидером среди них.

– Что, спят долбоебы? – спросила она Санчо.

– Да, спят, – ответил он.

– А что они еще могут делать? Так и проспят всю жизнь, свиньи! Ну, а тебя мы разбудим, чтобы ты не был такой же свиньей, как они, – сказала Марианна, обращаясь к Рулону. – Если ты не научишься просыпаться сам, то навсегда останешься хряком.

Рулон вытянул вперед рыло и начал хрюкать.

ДВЕ СТОРОНЫ БЕСКОНЕЧНОСТИ

– Морда, морда, я кулак, иду на сближение, – заорал Буля и двинул Руле кулаком по фейсу.

В холодном поту Рулон проснулся, лежа на полу на матрасе рядом с приоткрытой балконной дверью, откуда шла струя морозного воздуха, разбавляя собой табачный дым.

«Ух, школа уже кончилась, а мне она все снится, – подумал он, – значит, где-то в других измерениях продолжают развиваться те события, которые мы прожили, и где-то там, в других мирах Рулон еще учится в школе и продолжает получать пизды. Есть много миров, в каждом из коих живет свой Рулон, и только в сновидении один Рулон попадает в жизнь другого…»

Его размышления прервали крики отца, который тормошил бабушку и клянчил деньги на водку:

– Хватит спать, вставай, старая сука, просыпайся, я опохмелиться хочу, давай мне деньги на водку, старая мразь.

С такой заутренней начинался каждый новый день в этом дурдоме на выезде. Скрипя диваном, ворочались пьяные дружки пая, как Руля звал отца. Один из них спал на полу в луже собственной мочи, так и не найдя ночью дороги к сортиру.

– Что же ты сам заработать нихрена не можешь?! – орала бабушка на своего пожилого сына. – Что все будишь, безобразничаешь, не даешь поспать?!

– Ничего, в гробу отоспишься, старая стерва, давай деньги, я пить хочу.

Жизнь бабушки во многом была похожа на жизнь Рулона в школе. Ее мытарства уже длились семьдесят с лишним лет. Революция, годы репрессий и военного коммунизма, война. Одна, без мужа, она мыкалась с маленьким ребенком. Жила с разными алкашами. Теперь это дитятко село ей на шею под старость лет. Но бабушка никогда не использовала выпадающие на ее долю страдания для работы над собой. Вместо того, чтобы встречать горе и беды как ступени духовного роста, отрешенно, самоотверженно, с растущим пониманием себя и жизни, она только сетовала, жалела себя, не пытаясь отстраниться и посмотреть на все со стороны, растождествиться с обидой, отчаяньем, болью, понять бессмысленность строительства коммунизма, создания семьи, выращивания детей, и необходимость одного – работы над собой с целью изменить себя так, чтоб стать счастливой самой по себе и выйти из обременяющих ее обстоятельств, в которые она была втянута предрассудками ума.

Пока бабушка воевала с паем, Руля в одних трусах вышел на балкон, встав на запорошивший его снег босиком. Он стал делать разминку. Вокруг стояли заснеженные кусты и деревья. Шли люди в теплых шубах и валенках, а он стоял на морозе голый, делая «Сурья Намаскар».

Бабушка заметила это безобразие и стала орать на него через стекло:

– Вылезай с балкона, паршивец! Вот уродился же такой дебил! Соседи тебя увидят, что люди-то скажут?!»

Рулон сел на снег и стал петь громко мантру «АУМ», оглашая своим голосом все окрестности. Бабка оделась и, выйдя на балкон, стала вытаскивать оттуда внука под недоуменными взглядами прохожих.

– Смотри, какого ты выродка родил, пьяница, дурак. Твой сын голый на балконе орет, а тебе хоть бы что, – разорялась бабка, вся перекошенная от неудобства и стыда перед соседями.

– Баба, отрешись от своего неудобства, – стал поучать внук, – садись со мной на балконе, мантры попоем, пущай дураки смотрют. Ты отключи ум и войди в умиротворенное состояние, и тогда ты изменишься, если преодолеешь этот дискомфорт.

– Ой, он совсем с ума сошел, нужно вызывать психбригаду! – орала бабка. – Это не дом, а какая-то бригада номер шесть. Что отец, что сын – дураки, пыльным мешком из-за угла ударенные.

Как следует заебунев, Руля вывалил с балкона и стал заниматься дальше в прокуренной комнате, представляя, что дышит ароматом благовоний. На кухне опохмелялись алкаши, купившие себе флакушку одеколона.

«Ну и жизнь у бабушки, – подумалось Руле., – Все потому, что она следовала в жизни догмам, старалась быть, как все, вместо того, чтоб использовать свой ум для познания жизни. Хитро просекла бы социум, врубилась бы, как жить, выбросила бы ересь из головы, приспособилась, подстроилась для того, чтоб хорошо жить. Выбросила бы на свалку все свои хуевые принципы, и классно бы заторчала в жизни. Ух, лафа бы началась. У бабки ни забот, ни проблем».

– Эй, старая шваль, тащи нам пива! – стал опять наседать на нее отец.

Вскоре пришел брат Сергей. Хотя был выходной, но он с утра дворничал, т.к. устроился на вторую работу, чтоб прокармливать семью.

– Да, неплохо, конечно, размяться с лопатой на улице, – сказал ему Рулон и потянулся, прогибая спину так, что захрустели позвонки, – но какого черта ты батрачишь на эту семью? Жил бы лучше для себя.

– Ну, как можно? – стал возражать Сергей. – Ведь я должен кормить семью, раз взялся.

– Эх, да все это дурость. Ничего ты никому не должен. Осознай, что эта мысль делает тебя рабом. Не будь во власти предрассудков, – сказал Руля. – Помнишь, как мы с тобой раньше играли в индейцев? У тебя был лук, и мы бегали по лесу. Ты же был счастлив, тебе же было хорошо, что еще нужно? Зачем ты занялся этой херней?

– Ну, тогда я был другой, а теперь я уже вырос, – стал оправдываться Сергей.

«Эх, неужели, чтобы окобелиться, нужно было жениться? Все это – известная дорога, – подумал Руля. – Человек зажат, не может решить сексуальную проблему, как Сергей, ведь жена у него была первая баба. Или может мужики с дуру думают, что какая-то телка лучше других, и женятся сгоряча, но все они одним миром мазаны. Потом любовь проходит, но остается долг, а затем он уже привыкает. Может даже привязаться еще и к детям, и до конца жизни погрязает в этом дерьме».

– Посмотри, как живет наш отец, – сказал Рулон. – Он известный в городе алкоголик. Начни спиваться, и тогда ты сможешь победить ересь.

– Ну, нет, ведь алкоголики меньше живут.

– Зато они живут свободней, лучше других, – не унимался Руля, – смотри, как хорошо отцу. Он не работает, что хочет, то и делает. Водка – это спасение для тебя, Сергей. Ну, проживешь ты на 5-10 лет меньше, зато проживешь, как человек.

– Я боюсь, что алкоголики кончают слабоумием.

– Может быть, но ведь ты уже сейчас слабоумный, стал батраком у жены.

Два молодых человека, два брата, темноволосый и светловолосый мирно беседовали о смысле жизни. Так же, как черное отличается от белого, так и их взгляды казались противоречивы. Но более широкое мировоззрение Рулона вмещало в себя весь жизненный ограниченный опыт Сергея, который упорно отстаивал свою точку зрения, не попробовав, не вкусив другой стороны жизни. Поэтому ему было трудно понять брата.

Из кухни выползла пьяная рожа, по виду которой было видно, что она кирпича просит, и пошла отлить в сортир. За ней вышел пьяный отец.

– Ну, что, хреновья, истина-то на дне стакана, – начал он свои пьяные поучения. – Серега, а ты, мой милый, будь мужиком. Напейся, приди домой, разберись с женой, тогда ты все поймешь, – глумливо произнес отец. – Жена должна тебе ноги мыть и воду после этого пить! – бесился он.

Но Сергей не слушал даже своего отца.

«Да, если человек глуп, то это надолго, – подумал Рулон. – В 20 лет ума нет и не будет, в 30 лет денег нет и не будет, в 40 лет семьи нет и не будет. Вот это мне больше нравится, – вспомнил он народную мудрость».

Отец ему казался святым, который пришел к познанию Истины в пьяном экстазе. Сергей же был опездолом, который следует по пути бабки и матери, а не своего великого отца.

– Ой, опять мимо нассал! – бесилась бабка, убирая мочу в туалете за очередным алкашом.

– Ничего, мать, – сказал отец, – просто он напился пива, а от пива ссыт он криво. Алкаши-и, алкаши-и, днем и но-очью хороши-и! – запел громко он на весь дом.

– Ох, разорался, глотка лужоная! Не беспокой соседей! – завыла бабка.

«Вот так, – подумал Рулон, – то бабка за детьми мочу убирала, когда они ссались, теперь за здоровыми алкашами это делает – и так всю жизнь. Вот она – доля всех, кто следует мышиной морали».

От бабки Сергей с братом пошли в клуб диалектики, где Александр проводил свои лекции. По дороге они рассуждали о мистике, но Сергей мог только упорствовать. В своей же жизни он становился все дальше и дальше от совершенства. Его затягивал семейный быт. Одного знания было недостаточно. Чтоб расти, нужно изменять свое Бытие. Перестать быть подкаблучником, вместо бессмысленной работы начать практики совершенства, побеждать свою привязанность к детям, свою закозленность мышиной моралью. Об этом сказывал еще Христос в Евангелии от Матфея в 19 главе, в 29 стихе: «И всякий, кто оставит дома или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли (свои) ради имени моего, получит во сто крат и получит жизнь вечную».

На лекции собралось человек сорок. Александр говорил о том, чем Бог отличается от человека.

– Мы можем изобразить человека, как круг с точкой по середине. – Он нарисовал на доске круг с точкой. – Точка – это индивидуальное «Я» человека, его сознание, а круг – это та сфера внешнего и внутреннего мира, которая охватывает восприятие человека. Бог же – это бесконечная сфера с множеством точек, т.е. Бог включает в себя все индивидуальные «Я» и все сферы их восприятия.

Рулон сидел за большим столом, по обе стороны которого сидели все люди, и смотрел на них и на Александра, стоявшего у доски во главе стола, и думал: «Да, интересно то, о чем он говорит, но поможет ли это абстрактное знание людям, сидящим здесь, для которых дети, семья, поиск партнера или жратва на много важнее и их индивидуального «Я», которое спит в отождествлении с телом, инстинктами и предрассудками ума.

Люди должны знать простое о том, как их закозлили, задурачили установками, сделали зомби, такими как бабушка, мать, а теперь и брат Сергей. Только это им и может помочь как-то выйти из того страшного положения, в коем они находятся. Только какие-то сильные люди, вроде меня, могут слушать и понимать то, о чем говорит Александр, т.к. их больше ничего в жизни не интересует. Но таких людей очень-очень мало».

После лекции Александр предложил всем провести медитацию, просто сесть, успокоиться и ни о чем не думать. Но люди не понимали: «Как ни о чем не думать?», постоянно отвлекались, бабы пялились на мужиков. Один чучик зажмурил глаза, посидел, потом открыл их, посмотрел на присутствующих, снова зажмурился. Так он делал несколько раз.

Внезапно из коридора пошел дым. Там стоял шум и какая-то возня, кто-то вскочил и закричал:

– Мы горим!

– Продолжайте медитацию, – спокойно сказал Александр, – шум только подчеркивает тишину, в которой он происходит. Мысли только подчеркивают пустоту, в которой они появляются. Будьте вне их, в этой пустоте.

Вскоре в коридоре все утихло, но в головах мышей суматоха так и не прекращалась. После медитации начались вопросы.

– Сколько вам лет?

– Где вы учились? – как будто никто и не слушал тему.

Всех больше интересовала ложная личность и социальное положение Александра. Однако один чучик все же запомнил тему и теперь начал критиковать лектора.

– Бог – это не сумма индивидуальных «Я», это – личность, которая порождает эти «Я», – кричал Витя Юлагин. Так звали этого чадоса в больших очках с сальными, прилизанными волосенками.

– У Бога есть три ипостаси: личная, безличная и индивидуальная, – сказал Александр. – И сегодня мы говорили об его индивидуальном проявлении.

– Нет! Главное, Бог – это личность, и вы должны были нам сказать это в первую очередь! – орал Витя, тряся белобрысыми патлами.

Никто не понимал суть этого спора, и присутствующие стали успокаивать Витька. Но тот не унимался.

– Почему ты решил, что я так должен был говорить? – спросил Александр.

– Потому что так более правильно!

– Ну, а я считаю по-другому, – ответил лектор.

– Тогда вам нельзя лекцию вести! – разорялся Витек.

Тут все набросились на него: кто-то стыдил, кто-то хотел дать по морде, кто-то стал выволакивать его из зала. На этом занятие вскоре и закончилось.

После занятия братья пошли вместе с Александром по коридору. Рулон нашел 10 копеек и подал их Александру:

– Вот, кто-то потерял.

– Да, – ответил Александр. – Не только деньги, но и себя, жизнь они теряют.

Перед выходом из ДК они вдвоем зашли отлить в клозет. Встав у писуара, Александр сказал:

– Когда ты тут, то не теряй времени, тоже медитируй, сосредоточься на кончике носа, чтоб не терять сознание.

Рулон так и сделал. На улице они распрощались, т.к. Александр спешил в семью.

В отличие от Сергея он, как-то не смотря на быт, ухитрялся заниматься Истиной, и даже хотел это сделать своей профессией. Чтоб меньше отвлекаться на дурость, он даже иногда заставлял заниматься жену, чего Сергей вообще не был способен сделать.

Но все это казалось Рулону двурушничеством перед Богом, дурным компромиссом.

После занятий к нему подошел Игорь и хромая Марина. Игорь, коротко стриженый белобрысый парень, который уже несколько раз беседовал с ним после собраний, спросил:

– Вот, почему я так любил свою жену, но не успели мы расписаться, прошло 2 месяца, и я стал к ней совсем равнодушен? Как же жить дальше?

– Да, так оно всегда и бывает, – отвечал Рулон. – Влюбленность рано или поздно кончается. Ведь она возникает только для того, чтоб люди, или звери спарились и произвели потомство. Вечно чувства длиться не могут. К тому же ты наверно раньше реже с ней встречался, мечтал, идеализировал, а как сел нос к носу, так увидел, что она такая, как все.

– Да, это так, – отвечал он удрученно, наклонив голову.

– Так и она: сперва пыталась тебя привлечь, показывала себя с лучшей стороны, а после того, как поставили печать в паспорте, подумала: «Все, люби меня такую, как я есть». Поди уже нечесаная, в шлепанцах и халате ходит? – спросил он.

– Да, так оно и есть, – сказал Игорь.

– Ну, вот видишь. Все это обман. Разводись поскорее, пока детей не настругал, а то потом привыкнешь, втянешься в это болото, засосет – не выберешься. А чувствам не доверяй. Они в нас для того, чтобы нас обмануть и прельстить, как Ева Адама яблоком раздора. Лучше смотри в оба, что за человек, кто перед тобой.

– Ой, ну, как же так можно? – запротестовала хромая Марина. – Главное же – это чувства, – она поправила засаленную прядь волос, постоянно падающую на лицо.

– Херня! – ответствовал Рулон. – Любовь приходит и уходит, а кусать хоцется всегда. Чувства временны, это просто повышение гормонального фона. Вот, если пробыл с человеком пару лет, могут чувства привязанности возникнуть. Етмо – другое дело. Но чтобы они не возникли к кому не попадя, партнера нужно выбирать, як картошку на рынке. – Рулон искоса поглядывал на собеседницу, чувствуя, как не состыковки в ее голове мешают ей сосредоточиться.

– Но это же человек, а не картошка? – продолжала скулить Марина, отстаивая свои мышиные убеждения, внушенные ей обществом.

– Правильно, – сказал Рулон, – и потому его нужно выбирать еще более тщательно. Глупо было бы думать, что картошка, любая, встретившаяся нам первой, хороша. Зеленая, маленькая, гнилая. Нужно выбирать, да подольше.

– Если дольше, то всех разберут, – забеспокоилась хромая, уже представляя себя одинокой и никому ненужной.

– Нихрена. Моя мать в 30 лет вышла замуж. И в 40, и в 50 выходють. Выйти можно и за того, кто моложе тебя. Не беспокойся, найдется. А так говорят специально, чтобы лишить выбора. Скорей, скорей, не думай, а вдруг не достанется, хватай все подряд, не глядя. Вот из-за чего потом горе случается. Главное – знать, шо тебе нужно. А то идет искать принца вслепую, все равно, шо покупать ананас, не зная, как он выглядит. Подсунут тебе брюкву вместо ананасу, нахрен, и еще думають: «Мой алкаш станет трезвенником, бабник остепенится, бедняк разбогатеет». Блеф! Такого не бывает, никто не изменится, не ждите! А если и изменится, то в худшую сторону. Поэтому нужно брать товар в готовом виде, а картошка яблоком не станет, и помидор не сделается тыквой. Говнюк в принца никогда не превратится. Вот, что ты хочешь, чтоб делал твой принц? – спросил Рулон хромую.

– Ну, чтоб цветы дарил, хорошо относился, любил, – мечтательно базлала она.

– Но если ты этого хочешь, то нужно встречаться токмо раз в неделю, иначе ничего ентого не будет. Знаешь, с хорошими друзьями встречайся реже.

– А как же семья? – засуетилась хромая.

– А в семье уже все тебе, хана – ни цветов, ни комплиментов, ни хорошего отношения, ничего. Один быт, работа, упреки и побои, и рядом пьяная харя.

– Ну, у меня-то все будет иначе, ведь я не такая, как все, – она стала поправлять прическу, забыв, что она и не лучше всех.

– Вот так думает каждый, – утешил ее Рулон, усмехнувшись, – но бесплатный сыр бывает токмо в мышеловке. Так что лучше посмотри на свою мать, и ты проживешь не лучше ее. А скорее всего даже хуже. Яблоко от яблоньки недалеко падает, – спокойно сказал Рулон и взглянул на хромую.

– Как я тебя ненавижу! – забесилась хромоножка, пытаясь стукнуть Рулона своими маленькими кулачками, но не смогла даже дотянуться. – Ты разрушаешь мои иллюзии, мои мечты! Я раньше думала: «Была б моя воля, и я искалечила б всех здоровых людей, чтобы они не думали, что лучше меня, хромой». А тебя бы я особенно долго мучила.

«Дурак думками богат», – подумал Рулон и сказал:

– Да, мечтать-то приятно, но зато потом будет тухло, когда разрушатся твои мечты и иллюзии. На то они и иллюзии, чтоб быть нереальными. Этмо то, чего нет. Бесплатных пирожных не бывает. Так что лучше перестань себе врать и найди удовольствие себе в чем-то еще. Как в детстве просто радуйся небу, солнышку, звездам.

– Но я уже не ребенок, – заявила хромая Салтычиха.

– Вот, в чем твоя беда, – сказал Рулон. – Не зачем считать себя взрослым, рано состаришься.

Но хромая Марина не хотела его слушать. Ее лицо покрылось капельками пота, которые она отерла тыльной стороной руки.

«Правда глаза колит, – подумал юный мудрец и побрел восвояси. – Большинство мышей не хотят знать правду, т.к. она противоречит их лжи, и им уже не помочь, – размышлял он. – Нужно найти тех, кто не хочет учиться, подобно дураку, на своих ошибках, и не хочет, чтобы его прокрутили в мясорубке жизни».

Пройдя по улице до следующего перекрестка, он подошел к клубу «Отдых», где бывал с Марианной. Он решил зайти, но билет стоил дорого, а столько башлей у него не было. У дверей стоял все тот же швейцар Эдик. Рулон подвалил к нему и, в надежде, что он пустит его задарма сказал: «Эй, Эд! Помнишь, мы с Мэри заходили сюда? Пусти меня сегодня просто так, а то я пустой».

– А хуя не хочешь? – спросил он. – Знаешь, просто так только пидаров на зоне ебут. Давай, проваливай отсюда, босота.

«Эх, Эд, – подумал Рулон, – хуй тебе на обед», – и свалил оттеда.

Бродя по тихим вечерним улицам, он стал вспоминать, как однажды приехал сюда с Мэри. Они зашли в шикарный зал и сели за один из столиков, стоящих на балконе. Внизу был виден дискозал, где под грохот музыки и всполохи огней и прожекторов бесновалась толпа. Они вчетвером вместе с Нелей и Санчо сели уже за сервированный столик, который находился за колонной и был недоступен постороннему глазу. Только с места Марианны был виден весь зал. Марианна, взяв в руки меню и окинув хищным взглядом всех присутствующих, заявила: «Если хочешь найти что-то путное, найди для начала путевое место». Она просмотрела меню и положила на стол. Неля засмеялась.

– Что же здесь путного? – спросил Рулон. – Я лучше бы посетил Синагогу.

– Все зависит от цели, мой милый. Видишь, тут большая цена за входной билет. Значит, тут много богатого дурачья. Не то, что в клубе «За 30». Там одна бомжатина.

– А еще где собираются богачи? – спросил Руля.

– Места нужно знать, мой дорогой, – ответила она. – Сам раскинь мозгами.

Тут к их столику подвалили два бритых верзилы в кожанках, с большими золотыми цепями на шее.

– К вам можно? – спросил один, более агрессивный, видимо, завлеченный шикарной внешностью Марианны и Нели.

– Мы заняты, – бросила им Мэри.

С удивлением посмотрев на стремных чадосов, коими были Рулон и Санчо, верзилы отъеблись.

– Такие нам не подходят, – сказала Мэри, – с ними будет неспокойно. Еще и лавэ не дадут, пока не оттрахают.

– А если не будешь держать ухо востро, то и бутылку в жопу вставят, – добавила Неля.

– А вон, смотри, – сказала Мэри, указывая на пидорасовидного парня, бессмысленно околачивающегося у стойки. – Прям мальчик-колокольчик из города Динь-динь.

– Пойду, разберусь, пока не увели, – сказала Неля. – На ловца и зверь бежит, – добавила она и, поднявшись, поплыла к чадосу с белыми длинными патлами. Она быстро завела с ним разговор, нежно поглаживая по руке. Было хорошо заметно, что чадосу это нравилось. Слегка отодвинувшись от него, она заставила чадоса последовать за ней. Санс-контакт был установлен.

– Вот с такими дураками – оно проще. Знай, только башли с него откачивай. Даже трахаться не надо – так отдаст за красивые глазки, – учила Мэри. – Такой сам не подойдет, его вылавливать надо, как дичь. Всегда действовать самой, первой, а не ждать чего-то, как учат дур русские мамаши.

Неля, мило поболтав с долговязым, увлекла его на белый танец и, ласково прижимаясь к нему, бросала на него выразительные взгляды.

– Главное – влюбить в себя дурака, а потом веревки вить, – прокомментировала Марианна ее действия. – А мамочкины дочки сами ищут, в кого бы влюбиться. Веревки вьют потом уже из них всю жизнь. Если будешь искать любви, найдешь одно горе, потому что любовь эгоистична. Хотят найти кого-то лучше себя. Еще обокрасть его по-своему. Но либо находят того, кто хуже их, либо бесятся, что тот, кого нашли, не такой, как мечтали. Бабник пьяница, прощелыга, сволочь. Не сходится жизнь-то с выдумками, не сходится.

Танец кончился, и Неля потащила балбеса за свой столик. Перед этим Мэри достала две пачки денег и дала их Рулону и Санчо.

– Сейчас будем проводить тест Люшера, – заговорщически сказала она. – Будете занимать Неле деньги, проверять, щедрый ли попался придурок.

Неля приперла долбоеба в кампанию. На столе уже стояли разные закуски, коньяк, соки, минеральная вода. Санчо подтащил пятый стул из за соседнего столика.

– Олег, – представился чадос, величественно усаживаясь на стул, глупо улыбаясь и протягивая свои грабли Рулону.

Рулон пожал ему руку. Пожал ее и Санчо. Дурак протянул клешню Мэри. Она не подала руки, и весело подмигнув ему, пошутила:

– Не протягивай руки, не то протянешь ноги.

Все заржали. Неля тут же налила Олегу в фужер стоящее на столе бухло и стала ухаживать за ним, систематически подливая и заставляя пить. В то же время Мэри подметила еще одного простофилю, и поплыла закучивать его. У нее все произошло намного быстрее.

Руля тоже воспользовался этой паузой и пошел потанцевать. Он начал быстро двигаться в дискоритмах, стараясь при этом выйти из тела и быть его свидетелем. Находясь над головой, он наблюдал из позиции свидетеля, как тело двигается в гуще других тел и всполохах освещения. Он смотрел на агрессивных головорезов и чувствовал, как их энергия активизирует его муладхару. Глазел на развязных девиц и ощущал, как они заводят его свадхистану. Таращился на бизнесменов в чопорных костюмах и видел, как начинает вибрировать его манипура. Все вокруг было пронизано вибрациями и излучало энергию. Внезапно он заметил, как через толпу продирается Санчо и жестами зовет его к себе. Не теряя медитативного состояния, Рулон направился за ним к их столику. Там уже сидела Мэри со своим очередным хахалем, простодушным увальнем с кучерявыми волосами, которого звали Юра.

 

«Чупчик, чупчик, чупчик кучерявый,
А ты не вейся на ветру.
А карман, карман, карман ты мой дырявый,
А ты не нра-, не нравишься вору», –

 

вспомнилась Рулону песня Вилли Токарева.

Тут Неля обратилась ко всем присутствующим, прося занять ей денег. Рулон, не долго думая, поглядев незаметно по сторонам, достал свою пачку и подал ей. То же сделал и Санчо. Она пересчитала и сказала, что еще не хватает пары косых, с надеждой посмотрев на Олега. Тот понял, что настал его звездный час. Наконец-то он может показать себя. И стал беспорядочно доставать из карманов свои бабки, складывая их рядом с Нели. Она быстро разворачивала и складывала их по порядку, бросая на него благодарные взгляды, не забывая смотреть по сторонам. Марианна стала говорить Юрию, чтобы он занял денег подружке. Тот немного помедлил и тоже стал выкладывать башли, улыбаясь своей глупой мордой. Мэри стала хвалить его, говоря какой он хороший и щедрый, что ей такие очень нравятся. Дурень совсем расцвел и уже готов был сорить деньгами. Заметив это, Мэри попросила у него лавэ и себе. Тот радостно стал благодетельствовать и ее. Она сделала восторженный взгляд и стала обнимать и целовать придурка, говоря, что он самый лучший в мире. От этих слов парень совсем разомлел и стал бахвалиться, что он вообще богач и выпросит у родаков для нее хоть «Мерседес».

Весело глядя на это, Руля подумал, что тест Люшера удался на славу. Еще немного покуражась с лоботрясами, подружки сказали, что спешат проведать больную маму Марианны, и, взяв телефоны ухажеров, распрощались с ними до следующей встречи. Те, ослепленные блеском и нежностью своих дам, бессмысленно сидели, лупая зеньками.

Рулон с Санчо тоже удалились. Выйдя из клуба они все вместе сели в Нелину «Ладу» и покатили по вечерним улицам на хату к Мэри. Двигатель новой машины работал ровно, убаюкивая пассажиров. Чтобы взбодриться, Рулон открыл окно – легкий ветерок приятно обдувал лицо. Делая глубокие вдохи и выдохи, он наблюдал за тем, как воздух течет по дыхательным путям, растворяется в легких, наполняет кислородом кровь. И уже от воздуха ничего не остается, только кровь, несущая человеку жизнь, и она тоже, когда-нибудь расстанется с кислородом, умрут одни клетки крови, родятся другие. Человек даже не заметит этой смерти маленьких клеточек, несущих ему жизнь. «Так и мы для чего-то существуем, рождаемся и умираем, но нечто большее продолжает жить. Но у нас есть шанс ощутить себя этим большим человеком, и тогда станет понятно многое…»

– Вот так нужно действовать, – сказала Мэри, прервав его медитацию. – А через недельку им снова позвоним, узнаем как у них с капустой, и поебем им еще мозги. Для них похвала слаще миньета. Ребята что надо!

– Нас на понт о любви не возьмешь, нас можно взять только на капусту, причем лучше на зеленую, – добавила Неля. – Я, вот, с дуру раньше со всеми трахалась, была шлюхой, а теперь Мэри научила меня, что, оказывается, это не обязательно, – призналась она.

– Что же мешает всем понять, как нужно жить? – спросил Рулон.

– Мешает поиск партнера, – ответила Мэри, – желание быть при ком-то, намазать на кого-то свое говно. Все это заставляет искать не хорошую жизнь, а рабство. Видеть в каждом засранце принца. Но во всем есть и оборотная сторона. Всегда в жизни есть две стороны, – поучала она, томно взглянув на Рулона, – и сегодня ты сможешь узнать это.

– Как это – две стороны? – спросил Руля.

– А вот так. Одна – это то, что ты думаешь, а другая – это то, что есть на самом деле. Помни – не все то золото, что блестит.

– Значит, одно – это наше воображение жизни, а другое – судьба? – спросил Рулон.

– Ты верно догадался, мой милый, – ответила она.

Машина остановилась на красный свет светофора. По ночным улицам проходило мало людей и почти не было машин, но Неля каким-то внутренним чутьем почувствовала, что нужно остановиться. И верно: по другой улице с воем пронеслись две машины с включенной сиреной – одна милицейская, другая санитарная.

– Но неужели мы не можем изменить нашу судьбу? – наблюдая за улицей, Рулон продолжал разговор.

– Можем, если прежде ты будешь знать ее, – сказала Марианна. – У меня была пробабка Семира. Она жила в таборе, в автобаре. У цыган есть такой обычай, что все бабы спят не только со своими мужьями, но они еще и принадлежат атаману. Ну, то бишь главе цыганского табора. И вот моя бабка спала с мужем и с атаманом. И вот ей привиделся сон, что атаман тонет. Она была немного ясновидящей и поняла, что этот сон вещий. Она пошла к атаману, решив предупредить его. Зашла в его разноцветный шатер, там он сидел и точил свой нож. Атаман был кудрявый и с одной серьгой в ухе, всегда весел, постоянно шутил. Когда она рассказала ему свой сон, то ее тряхнуло, и перенесло из одного места в другое. Атаман очень удивился, но выслушал ее, хотя редко кого слушал, когда его предупреждали. И, сунув нож за голенище сапога, решил весь день не выходить из шатра. Однако в этот день утонул ее муж, так как кто-то должен был утонуть в этот день. Она долго страдала, плакала, убивалась, но делать было уже нечего.

В то же время в их таборе умирал колдун – старый кузнец, но все боялись подходить к нему, уже наслушавшись христианской ереси. Он мучился, не мог умереть, ища, кому передать свою силу. Никто не подходил, но она взяла с горя и подошла. И в этот же миг ее горе кончилось, так как сила наполнила ее. Кузнец умер, и теперь она стала колдуньей. Она осознала тяжесть этой силы, т.к. сила все время хотела действовать и будоражила ее, побуждая колдовать. Она уже не принадлежала себе, и не могла жить спокойно, так, как привыкла. Сила все время заставляла ее колдовать. И не успевала она исполнить одно желание, как уже требовалось загадывать другое. Она же не могла никому отказать, кто бы ни попросил ее о колдовстве. Сила хотела исполнять и желания других, но конечно не везде и не всегда она исполняла желания так, как бы этого хотелось. Часто так, как в случае с атаманом и мужем, давала одно, но забирала другое.

Вскоре она стала женой атамана. Но силе не очень нравилось это, и он погиб в драке с деревенскими мужиками, которые напали на табор, обвиняя цыган в конокрадстве. Один из них забежал в шатер и нанизал его на вилы. С тех пор она стала жить одна, всецело предавшись этой силе.

Когда она умирала, я была маленькой. Мы с родителями приехали в цыганский поселок навестить родственников. Взрослые занялись своим, а обо мне забыли, так как о детях цыгане заботятся мало, не следят за ними и никогда не тетешкаются. Я тогда подошла к ней. Она протянула мне руку, и я взяла ее руку в свою.

– На, внучка, – сказала она.

И я почувствовала, как что-то вошло в меня, и тут, как будто что-то проснулось во мне, и я другими глазами посмотрела на все. Глазами, перед которыми прошли тысячелетия. И тогда я стала все знать.

Вот так и в человеке есть две стороны: скрытая темная сила, о которой он ничего не знает, но которая руководит им, и светлая призрачная сторона его мыслей, иллюзий, планов, представлений, о которой он все знает, но которая ничего не способна делать. А только создает иллюзию, что она что-то знает и делает. И вот когда эти силы сталкиваются в человеке, то его посещает разочарование.

«Лада» подъехала к хате Мэри. Все пошли к ней в дом.

– Ну, что ж, мы отдохнули со смыслом, – сказала Марианна, доставая надыбаное лавэ из своей сумочки. – А теперь будем трахаться со смыслом, – сказала она, с намеком посмотрев на Рулю. – Все надо делать не просто так. Понял?

Руля кивнул и стал помогать Марианне раздеться. Санчо бросился снимать сапоги. Нели с завистью и уважением смотрела, как Санчо прислуживает Марианне. Марианна это заметила.

– Все выбирают здоровых мордоворотов, чтоб шестерить им, а я выбираю Санчо. Нужно делать правильный выбор.

Она накинула манто и развалилась в кресле, а Санчо стал одевать ей туфли.

– У меня матриархат, – добавила она, – и у меня может быть много Санчо. – Она посмотрела на Рулона. – Что скажешь? – обратилась она к нему.

– Я читал Библию. И там ни многоженство, ни многомужество не порицается, – сказал он. – Есть запрет токмо к мужеложеству, скотоложеству, кровным бракам и некрофилии.

– Вот как! Сечешь? – сказала Мэри, обращаясь к Нели. – Так что заводи себе мужской гарем. Рекомендую.

– Да это же свиньи, все трахаться же полезут. Я лучше одна посижу, – сказала Нели, удобно усаживаясь в кресле, обитом черной кожей.

– Трахаться? – удивилась Марианна. – Руля! – властно бросила она. – Ты что, полезешь?

– Нет, – бессмысленно пробормотал он.

– Ну, вот, видишь, тогда они будут делать то, что ты хочешь. Дрессировать будешь, как собак на псарне, а то на шею залезут, скоты. Ну, что, Руля, готов ты познавать свет и тьму? – спросила она.

– Да, я буду, – изрек он.

– Ну, тогда начнем.

Санчо незаметно удалился на кухню.

Мэри включила музыку погромче, зажгла мерцающий светильник, и, потушив свет, они с Нели стали танцевать перед Рулоном стриптиз. Марианна была слева, а Нели справа.

Под восточный ритм с эротическими стонами они выгибались, извивались, как змеи, медленно обнажая свои сочные тела, лаская их своими ладонями. Руля опустился в позу лотоса и наблюдал эту сцену, входя в медитативное состояние и чувствуя, как в нем растет возбуждение от шарашащей от самок сексуальной энергии. Марианна сексуально облизывалась, а Нели страстно сосала свой палец, как будто это был член. Они находились от Рулона с двух сторон так, чтобы он мог их видеть только боковым зрением, и должен был больше ощущать.

Он расфиксировал глаза и увидел комнату, как целую панораму. Ему вдруг показалось, что левая ее часть была более темной, а правая светлой. Он сам как будто стал раздваиваться на части. Самки подплыли к нему и стали тереться об него своими стройными фигурками. Прижимаясь к нему своими прелестями, они опустились на колени и стали ласкать его через одежду. Дыша ему прямо в уши, они издавали стоны и томно вздыхали. От этого внимание Рулона еще больше разделилось, и он стал ощущать себя сразу двумя сущностями. Самки отступили от него, подойдя к противоположным стенам.

– Ну, что, ты готов? – спросила Мэри.

Рулон встал, и член его в штанах оттопырился. Продолжая сохранять расфиксированный взгляд, он наблюдал и за собой и за тем, что творится в комнате.

– У тебя что там пистолет? Или ты так рад нас видеть? – пошутила она и рассмеялась.

Рулон стоял, и его начало качать то вправо, то влево. Марианна зашла к нему сзади, а Нели спереди. Его стало качать вперед-назад.

– Вот какие мы – закачаешься, – пошутила Нели.

Тут Рулон почуял, что снова разделяется на две части, но уже на перед и зад, как будто впереди у него была какая-то пластинка, которая надевалась на то, что было сзади. Он почувствовал, что его утягивает назад, и увидел себя как бы откуда-то изнутри. Мысли и представления о себе, кто он такой, где и зачем находится, как будто были где-то впереди, сзади было что-то темное и неопределенное, из чего он смотрел вперед. Тут он понял, что Марианна – это темная сторона, а Нели, которая стояла и внимательно смотрела ему в глаза, – светлая. Самки подошли к нему и стали его раздевать.

– Ну, что, будем спать? – ласково прошептала ему Мэри.

Они легли на здоровую кровать, которая стояла у стены с большим ковром. По обе стороны кровати стояли зеркала, образуя коридор бесконечности. Над их головой висело чучело филина со здоровыми глазами и распростертыми крыльями. Марианна легла слева, Нели справа.

– Поворачивайся на правый бок, – сказала Мэри. – Пипетку вставляй, но не двигай ею, а просто спи.

Рулон повернулся к Нели, она легла к нему спиной. Он ввел в ее лоно свой лингам и обнял ее, прижавшись рукой к ее пышной груди. Мэри прижалась к нему сзади, тоже обняв его. Сексуальные флюиды двух самок беспокоили Рула. Ему хотелось начать ебать, ебать, ебать Нели и Марианну. Но двигаться было нельзя. Он попытался уснуть, но никак не мог, и начал ерзать.

– Смирно! – скомандовала Марианна, больно вцепившись своими когтями ему в бок. – Равнение на светлую сторону! Понял, долбоеб?

Рулон затих, чувствуя, как сексуальная сила будоражит его. Все же, сосредоточившись в аджне (межбровье), он успокоился и стал ощущать вокруг физического эфирное тело. Энергия бешено двигалась, входя из маток других самок ему в свадхистану (низ живота), проходя вверх по телу и возвращаясь к ним в голову из его аджны. И хотя их физические тела были расслаблены, эфирные активно еблись.

Незаметно для самого себя, Рулон провалился в сон. Там он ощутил себя немощным ничего не могущим делать полутрупом, но его переполняли планы и мечты. Но как только он хотел что-то сделать, не мог, и только думал и воображал. Внезапно там появилась Марианна.

– Теперь ты видишь, кто мы есть? Просто кусок мечтательного дерьма, кусок замерзшей мочи, раздувшийся мыльный пузырь, что-то постоянно мнящий о себе и выёбывающийся перед другими.

Жалкий и беспомощный Рулон и впрямь ощущал, что ничего не мог делать, как будто из него что-то вынули. В этом состоянии он проснулся. Хер все так же торчал в теле Нели, но энергия стала двигаться уже медленнее. Марианна тоже проснулась.

– Ну, что, хуй мамин, отлежал бок? Давай поворачивайся.

Они все втроем повернулись на левый бок. Мэри взяла его желудь, ввела себе в лоно. Мощная струя энергии снова заструилась по телу Рулона. Он обнял Марианну, прижимая рукой ее грудки. Нели прижалась к нему сзади и обняла его. Еще немного понаблюдав эфирную еблю, Руля опять провалился в сновидение. В этот раз он обнаружил себя парящим среди облаков, возле белых снежных горных вершин. Он был молчалив и даже не знал кто он такой. Опустившись на вершину, он стал проходить сквозь нее вглубь горы, пока на его пути не появилась раскаленная магма. Тут он поднял гору и вышел из нее. Рядом с горой стояла Мэри.

– Это твоя другая часть, – сказала она, – которая не думает, но все делает в тебе. И ты должен, став внутренне молчаливым, найти дорогу к ней.

На этом его сон прервался. Он проснулся и ощутил, что задыхается. Его лицо придавливала подушка. Мыча что-то нечленораздельное, Рулон начал вырываться, но его крепко держали. Уже почти задыхаясь, ему удалось добраться до края подушки и вдохнуть. Тут подушка полетела в сторону, и он увидел, что на нем сидит Марианна, а рядом Нели.

– Ну, что, еще не пришло время умирать? – рассмеялась она.

– Кому суждено быть повешенным – не утонет, – Нели тоже было весело.

Рулон сперва обрадовался, что ему уже не душно, но после слов Марианны загрустил, подумав, что, может, еще долго предстоит мыкаться на этом свете.

Втроем они пошли обливаться холодной водой и после приступили к тантрическому комплексу асан, делая втроем сложные позы, переплетая при этом руки и ноги, дыша в унисон и направляя движение праны по своим телам от одного к другому.

Через три дня, бродя по вечернему городу, он попытался проделать енту практику с одной дурой. Он познакомился с ней просто на улице, и они пошли к ней пить кофе. Но основной мыслью Рулона было повторить эту уникальную практику.

Они легли спать, Рулон лег сзади, ввел ей свой член и замер. Она сперва лежала, потом начала подмахивать.

– Подожди, – сказал Руля, – давай спать.

– А зачем ты тогда вставил в меня? Давай еби или отъёбывай.

– Расслабься, сейчас начнется эфирная ебля.

Самка расслабилась, но ее энергия была низкой, и возбуждение начало падать.

– Да ты какой-то маньяк, – сказала она. – Тут я уже встречалась с одним таким. Он надел ролики, взял, разделся и, пугая меня ножом, заставил таскать себя за хуй, катаясь на роликах по комнате. Я вижу ты тоже, как он, ёбанутый.

Тады Рулон понял, что людей нужно долго готовить к такой практике. Но не только ментально, но и изменяя их, повышать их уровень энергии, без которой все эти практики были невозможны. Пока самка ищет партнера, а не силу, она не может правильно на это настроится.

МАРШ МЕНДЕЛЬСОНА

– Ёб твою мать, сука, дура ты! – кричал отчим матери.

– Иди ты, засранец, сам ты дурик, старый пердун! – отвечала ему мать.

«Опять начали спозаранку, – подумал Рулон, делая разминку на балконе, куда доносился шум с кухни. – И охота же людям так жить? Не могла мать успокоиться, разведясь с пьяницей отцом, нашла другого алкаша. Но хрен редьки не слаще, все ищут, ищут что-то, но везде одно и то же дерьмо. Лучше б Бога нашли, тогда б не пришлось грызться с утра до вечера».

Рулон стал собираться на работу. Навстречу ему вывалил отчим, хромая на разбитой утюгом ноге. Он специально придуривался, как будто и не мужик был. Потирая ушибленное место кулаком, он причитал.

– Это меня твоя мамаша благословила. Вот, полюбуйся, – сказал он, показывая ногу.

Рулон собрался и стал выходить. Дверь вышла закрыть мать со здоровым фингалом под глазом. «Вот оно – семейное счастье. Дурость», – подумал сын.

На улице бессмысленная толпа мышей, плавающих в своем воображении, плелась на работу. Они даже плохо видели и понимали, что происходит вокруг. Рулону они казались мертвецами, или сомнамбулами, бессмысленно плетущимися куда-то, как тени в стране мертвых. Зайдя в автобус, переполненный народом, Руля стал медитировать, сосредоточась на макушке и чувствуя, как Божественная Сила снисходит в его существо и преобразует его в нечто Божественное. От присутствия Бога благодать стала наполнять его сердце и из глаз потекли слезы восторга. Яркий ослепительный свет тысячи солнц стал озарять его. «Господи, с тобой не нужно рая, тесный ад с тобой мне, как рай», – подумал он. Выйдя за несколько остановок до работы, Рулон стал прогуливаться, решив, как обычно, дойти пешком. Бродя по осенним улицам, он смотрел, как листья облетают с деревьев и видел в этом бренность и невечность всего сущего.

Завалившись на работу, он поздоровался с сослуживцами и, сев за свой стол, стал делать вид, что работает. Из окна института был виден купол церкви с крестом, напоминая ему об основном предназначении его жизни.

Еще в детстве от отца Руля слышал, как тот работал в НИИ, где они только пили чай, да играли в бильярд и шахматы. Идя по стопам отца, он тоже поступил в НИИ. Но время безмятежного покоя подходило к концу. Началась перестройка и уже пошло сокращение кадров. Скоро должны были сократить и его. Жизнь давала свободу, но и требовала от людей теперь и собственной инициативы, потому как только за рабов решает хозяин, а свободный человек все уже должен решать сам, без дяди. Должен учиться сам проявлять свою инициативу, быть предприимчивым. Рулон знал, что еще есть зыкие работы: сторожем, лифтером, егерем, да и дворником тоже не плохо, поразмяться на улице можно. Все работы, где ты можешь быть один и медитировать, хороши для духовного роста. А там, где тебя постоянно тыркают, отнимают твое внимание, да еще и платят три копейки, нахер не надо. «Союз-печать – говно качать и две копейки получать, – вспомнилась ему школьная мудрость. – Иногда, конечно, можно повкалывать за большие бабки, чтоб, например, съездить на какой-нибудь семинар или посетить духовное место, но ненадолго. Главное ведь это-работа над собой. Все остальное – суета сует и томленье Духа».

Показав всем, что он работает, Рулон встал и пошел шататься по коридорам. Там он увидел симпатичную секретаршу директора и сразу же заговорил с ней.

– Знаешь, скоро наш институт закроют, куда ты пойдешь работать? – спросил он.

Но она, посмотрев на скромный прикид Рулона, его потрепанные школьные брюки, старенький свитер и стоптанные шлепанцы, сказала:

– Ну, тогда и будет видно, – и вошла к себе в кабинет.

Рулон увидел, что это начинающая карьеристка, которая решила общаться токмо с директорами. Но она не понимает еще, что попала не в то место, что скоро здесь все закроют. Руля зашел за ней в приемную, в которой была дверь директора и сел рядом на стул.

– Знаешь, что скоро нашего директора могут тоже уволить, а институт закрыть? – продолжал он.

– Ну и что, – сказала Вероника – так звали секретаршу.

– А то, что нужно найти себе новое место.

– Ну, что, ты нашел? – спросила она.

– Да, у меня есть тут дело на пару миллионов. Давай ты будешь печатать трактаты, а я буду их продавать? Денег куча будет. Я тут новенький, никого не знаю, а ты на ксероксе или на рэме их размножишь и бабки получим.

– Ну, еще посмотрим, – высокопарно сказала секретарша, – сперва деньги принеси, а потом уже печатать будем.

– Конечно, – согласился Рулон. – Пора уже перестраиваться, – добавил он.

Тут из кабинета вышел директор, и секретарша переключилась на него. Рулон, заметив его, моментально испарился и пошел на чердак, делать разминку. Проделав комплекс йогических упражнений «Танец Шивы», сделав дыхательные упражнения, Рулон спустился с чердака и, пробравшись мимо вахтерши, вышел на улицу. Он направился к Александру, зайдя по дороге в книжный магазин в поисках духовной литературы. В магазине в это время уже стали появляться первые книги по эзотерике, магии, йоге, но все они были маленькими брошюрками, не отражавшими суть учений, а только приоткрывали дверь в мир тайн. Полистав пять или шесть брошюр, Рулон покинул магазин, думая о том, как он сам что-нибудь издаст для людей. Но это уже будет грандиозным трудом, в котором отобразится вся Истина. В этом произведении будет отражена суть многих религий на доступном человеку языке, Чтобы можно было не идти за толкованием к священнику или кому-то еще, а человек сам смог бы разобраться во всем.

Позвонив Александру в дверь, он вошел. Из комнаты в коридор вышел Александр в спортивном костюме. Он тоже работал через пень колоду, устроившись на двух работах на полставки. Т.к. он был юристом, то вместо работы бегал по инстанциям, регистрировал свою фирму. Вместе с ним сидели два его приятеля: длинный черный парень Саша Пятков и щуплый рыжий Миша Михайлов. Оба они о чем-то оживленно спорили:

– Я могу быть отрешенным, – говорил Пятков.

– Да нихрена, я скажу тебе, что ты дурак, и ты сразу обидишься, – кричал рыжий.

– Нет, меня словами не достанешь, – сказал Пятков и сделал отрешенную рожу.

– Дурак, дурак, ты дурак, сволочь, – кричал ему рыжий, приблизив свою рожу впритык к его, но тот не реагировал.

Тогда рыжий ударил ему пяткой по ступне. Пятков взвыл от боли.

– А! Вот, я же говорил, что ты не отрешенный! – обрадовался рыжий, – Так что не пизди больше, понял?!

– Ну, что вы как дети, – сказал спокойно Александр. – Давайте лучше чай пить будем.

– Ну, вот, ты понял, что никакой ты не отрешенный воин партии магов? – сказал Миша.

Пятков угрюмо сидел, уткнувшись в чашку. «Да, воображать-то оно легко, – подумал Рулон. – Раз – и ты уже маг, раз – и ты уже просветленный, раз – и ты уже Христос, раз – и ты уже Наполеон, а реально чтоб кем-то стать, нужно сперва увидеть, какое ты говно, а потом долго-долго работать. А кто это хочет и может?»

Чтоб перевести разговор на другую тему, Рулон включился в спор:

– Знаете, я могу распечатать книжку Вараверы «Астральное каратэ», там такие оболденные ката, особенно тантрические. Сделаем, и все умрут сразу от интереса.

– Да не заливай, – заинтересованно сказал Михаил.

Видно было, что образ о книге на него подействовал.

– Давайте деньги, и я все сделаю, – сказал Рулон.

Ребята стали доставать свои гроши.

– Сегодня у тебя лекция? – спросил он Александра.

– Да, я хочу себя попробовать в качестве Гуру, а то скоро за границей, дай Бог окажусь, нужно будет всех учить.

За стеной плакал ребенок. Ольга, жена Александра, забежала на кухню и крикнула при всех:

– Посидел бы с ребенком! Чем ты тут занимаешься?

– Сейчас, посижу, подожди, ребята ко мне пришли, – сказал он спокойно.

Жена снова ушла возиться с выродком.

Разводись ты с женой, – не выдержав такого отношения, сказал Рулон. – Мы тебя сделаем шейхом. Я приведу к тебе много красивых учениц, они все будут слушать и уважать тебя, а ты будешь их учить.

– Да, – сказал Пятков, – ты просто шейх, ведь. Александр был полугрузин-полугрек и имел красивую восточную внешность с утонченными чертами лица.

– Да нет, ребята, что-то я не могу себя представить в этой роли.

– А у меня есть жена в астрале, – сказал Миша, – я ее вызываю и делаю с ней так, – он показал непристойное движение. – И проблем никаких. Хочешь – вызвал, хочешь – услал обратно в астрал.

– О, как это у тебя выходит? – спросил Пятков, заинтересовавшись этой идеей.

– Это потому, что я великий маг, – ответил Михаил и гордо поднял голову.

Тут внезапно взорвалась лампочка. Миша от неожиданности глупо закричал и закрыл лицо руками. Друзья над ним забалдели. Он обиженно посмотрел на них.

– У вас нет реакции, – сказал он. – Что-нибудь случится, и вы все помрете, не успев среагировать.

Они опять забалдели. «Да, – подумал Рулон, – воображать о себе легко, а быть кем-то реально очень трудно. Дьявол нам радостно подсовывает ложь, чтоб мы, не становясь лучше в реальности, вообразили себе, что нам угодно, и сидели бы сложа руки, ожидая триумфа. Но вместо триумфа нас ждет большой облом».

Ольга опять стала нападать на Александра, и они все вместе пошли к Вадиму, который жил поблизости. Зайдя к нему в подъезд, мы застали его в коридоре вместе с еще двумя друзьями-экстрасенсами. Они стояли и курили.

– Подождите, ребята, мы здесь практикуем.

Мы стали рядом. Миша и Пятков закурили вместе с ними. Экстрасенсы стояли молча. Вадим дал луч энергии из Манипуры.

– Ну как чувствуешь? – спросил он.

– Да, сильно пошло, – сказал Горелов – один из его друзей и послал луч из Аджны, резко напрягая свое тело так, что даже вены на висках надулись.

– У тебя тоже здорово, – заметил ему Вадим.

Так они делали еще минут пятнадцать. После пошли в квартиру.

– Ну, что, опять все стояли? – встретила его жена. – Он даже в постели что-то делает, – жаловалась на него она. – Все прислушивается к чему-то, что-то там пускает.

Вадим с друзьями прошли, даже не обратив на нее внимание.

– Ну ничего, – ответил ей Руля. – Зато он не пьет и что-то делает. Дак каждый по-своему с ума сходит. Это нормально, – утешил он ее.

«Ну и навыбирали себе жен. Как только они их выбирают? – думал он. – А еще и экстрасенсы. Видимо, магия еще не распространилась на все сферы их жизни. Вот, в чем их беда».

Александр пригласил их на свою лекцию, а Рулон пошел на работу, т.к. был уже конец рабочего дня. Прежде всего, он зашел к Веронике.

– Привет, – сказал он, – я деньги уже достал.

– Да? – ухмыльнулась она. – Это хорошо.

– А вот и трактат. Тут описано, как необычно занимаются сексом.

– Ну, посмотрим, – бросила она. – Ишь, какой прыткий, – сказала она, листая машинописный трактат.

– Так мы много денег сумеем сколотить, – заверил ее Рулон, найдя общую тему для разговора. – Знаешь, я тут написал тебе стих, – сказал он, дав ей бумажку, где он записал стих, который как-то посвятил Марианне.

– Да ты еще и поэт? – уже более дружелюбно сказала секретарша.

Рулон смотрел на ее симпатичную мордочку и думал, как она могла бы быть ученицей Александра: «Штук шесть таких учениц могли бы спасти его из семейного болота. Он просто не представляет, как жизнь его изменилась бы к лучшему, стань он шейхом. Нашли бы ему учениц, красивых, да умных. Он бы сидел, а они его обслуживают, развлекают, угождают ему, а он их поучает. Ни детей, ничего нет хренового. Это тебе не жена с бигудями в стоптанных шлепанцах». Размышляя так, он прошел на свое рабочее место. Прибрал его и поперся на лекцию.

Зайдя в ДК, он поднялся на второй этаж и зашел в простую аудиторию. Там вокруг большого стола уже сидел народ. Заметив брата, он примостился рядом с ним. Сергей буквально вырывался на эти собрания из семейного пекла, где его грызла жена. Месяц от месяца он все меньше уделял внимания Истине и все больше увязал в дерьме, а т.к. он был бесхребетен, то спасти его могла только водка. Но он слишком хотел казаться хорошим, да моральным. Это его губило.

В аудитории, где были обыкновенные деревянные скамьи, сидели люди. Они, в отличие от других заседаний, стремились занять места поближе к лектору. Эти люди собирались тесной группой, зная, что чем плотнее ученики находятся во время ритуала, тем больше Силы перепадает им. Поэтому все сидели вокруг стола лектора сплоченной массой.

Александр встал у доски и начал лекцию. Он рассказывал о христианстве и о том, что само пришествие Христа можно рассматривать по-разному.

– Например, мы можем рассматривать его мифологически. Что был такой Иисус, сын Бога, две тысячи лет назад в Иерусалиме. Так обычно его воспринимают все люди, потому что большинство людей имеет мифологическое восприятие жизни через сказки и обряды.

Но мы можем рассматривать Христа магически, как того, кто нам может помочь. Здесь и сейчас у нас могут быть магические предметы: крестик, икона Спасителя. И мы можем помолиться ему, чтоб удачно сдать экзамены, например. Магическое сознание уже в меньшей степени присуще людям и проявляется у них реже, – говорил он.

Далее мы можем рассмотреть Христа философски. Например, как логос или принцип разумности, доброты или как того, кто вися на кресте, соединяет мир горний (вертикальная планка) с миром дольним (горизонтальная планка креста) собой, т.е. любовью. Так могут размышлять еще меньший круг людей.

И наконец, есть медитативное видение, когда человек, слившись с Христом, постигает его суть. В этот момент он сам как бы становится им, не в воображении, конечно, а в своем переживании. Такое постижение является самым подлинным, – говорил Александр.

Люди слушали его с интересом, хотя до многих не доходило то, что он говорил. Рулон смотрел на них и думал: «Сейчас они выйдут из аудитории и забудут, о чем была лекция. Они не понимают простого, самого главного, и такие теории им не помогут. Прежде всего, человек должен разобраться в своей жизни. Зачем он ходит на работу, зачем имеет семью, зачем он все время мечтает, обманывает себя. Без этого никакое изменение не возможно, не может даже быть и речи о каком-то совершенстве и развитии».

Сергей уже поглядывал на часы, боясь, что его будет отчитывать жена. «Вот он – мистик, – подумал Рулон. – Только здесь он размышляет о высших материях, а дома он уже совсем другой человек, зашуганый, задавленный бытом. Вот оно в чем, собака порылась».

После лекции Александр вместе с друзьями вышел в холл ДК.

– Подождите, я должен позвонить маме, – сказал он. – Уже девять часов. Я каждый день звоню ей в это время.

«Да, – подумал Руля, – если в тридцать пять лет он до сих пор звонит маме, как он сможет быть шейхом?» Он представил, как Александр звонит и говорит: «Мам, я стал шейхом, тут у меня уже шесть учениц появилось, приходи к нам в гости». Не выдержав, Рулон прыснул от смеха. «Да, вся мышиная мораль к нам идет через родителей, и почтительный сын не может преодолеть всю эту мышиную возню. Вот почему Александру жена клюет темечко. Так она его с говном и сожрет. Все из-за матери».

Попрощавшись с Александром, Сергеем и остальными, Рулон пошел провожать Светлану, одну бабу из группы. Он решил на ней проверить свой метод пробуждения.

– Знаешь, – сказал он, – я долго изучал психологию женщин и увидел, что у них есть какая-то своя вера, что-то вроде религии, где они верят вместо пришествия Христа в пришествие Грея, какого-то принца и думают, что поскольку они какие-то особенные, он приплывет именно к ним. А они будут просто его сидеть и ждать. И все само собой случится, случайно, без их усилия. И тогда настанет самый счастливый миг жизни, когда они во дворце бракосочетания будут слушать марш Мендельсона. Так это или нет?

– Да-а, что-то вроде этого, – мечтательно сказала Светлана.

– Но вот в чем проблема, – добавил он. – Это матери внушают только дочерям, а парням никто этого не говорит. Им говорят: «Вот, смотри, чтобы какая-нибудь стерва тебя на себе не женила». Вот, почему всех баб ждет большой облом. Ведь парни ничего не слыхали о Грее и о мендельсоновской литургии, им не знакомы эти верованья.

– Да, странно, – задумчиво произнесла она.

Он шел слева от девушки, слегка поддерживая зонтик, который она несла от самого Дома Культуры. При каждой новой фразе он приближался к ней, а когда говорила она, отдалялся.

– Дак вот, наслушавшись мамкиных сказок, бабы начинают мечтать, что семья – это библейский рай, где их понесут на руках, будут одаривать вниманием, любить, и все в этом духе. Но никакого рая на самом деле нет, т.к. семья – это быт, это – тяжелое выживание, это грызня двух эгоистов. Разве ты сама не видела, как живут твои родители и родственники? Это ждет и тебя.

– Ну, им просто не повезло, а мне может повезти, – выставила свое хитрое оправдание Светлана, чтоб закрыться от жизни. – Просто они не нашли свою вторую половину.

– Все это – бред, – ответил ей Рулон, прикасаясь своим бедром к ее ноге. – На земле живет 8 миллиардов людей. И где же ты найдешь свою половинку из 4 миллиардов мужиков? Особенно беря в расчет, что ты не прилагаешь усилий, чтобы их искать, скажем, ездить по городам, собирать их на конкурсы для смотрин. Так тебе и жизни не хватит для поиска. Легче отгадать шесть номеров в спортлото.

– Но ведь может случиться чудо, – заявила Светлана. Она резко повернула голову и пристально посмотрела в глаза Рулону, думая, что это неопровержимый аргумент в их споре.

– Упование на чудо – это тоже основа религии, – спокойно и чуть снисходительно заметил Рулон. – Но какие гарантии, что чудо случится именно с тобой, и не ошибешься ли ты, приняв первого встречного за принца и тем самым закрыв себе дорогу к продолжению поиска и пропустив настоящую половинку. Есть ли у тебя критерий поиска?

– Мать говорила, что возникнет чувство любви, и это будет знаком, – ответила Светлана, уже начиная нервничать, т.к. Рулон развенчивал ее заветные идеалы.

– Но почему же твоя мать не нашла с помощью этого знака свою половинку, почему не нашли другие? Да и ты сама уже не раз бестолково влюблялась?

– Да, было, – растерянно пробормотала она, уже больше не глядя на Рулона.

– Вот, моя мать, – продолжил Рулон, – все искала себе женихов, то в клубе «Кому за 30», то по доске объявлений, и находила только ублюдков, зэчье и бомжей. И ничто ей не помогало – ни чудо, ни любовь. Так всю жизнь и промаялась в глупых поисках.

Светлана молчала, не зная, что ответить.

– Если ты хочешь найти любовь и взаимопонимание, – продолжил Рулон, – тебе нужно заняться лесбиянством. Вот, какую тайну я тебе открою. Раз в это верят только бабы, то друг с другом вы быстрее найдете общий язык.

Такое продолжение темы не понравилось Светлане, и она заторопилась домой.

«Да, никто не хочет знать правду, – подумал Рулон, – т.к. никто не боится обжечься, не боятся того, что действительно может случиться».

Идя один по улице города, он вспомнил одну из встреч с Марианной у нее на фазенде.

Он шел по лесу, рядом с рекой, наслаждаясь видами осенней природы. Желтые и осенние листья украшали деревья и ковром устилали землю. Вечернее солнце близилось к закату и отбрасывало последние свои лучи на гладь реки, спокойно несущей свои воды куда-то в неведомую даль. Рулон расфиксировал взгляд и наслаждался этой панорамой осени. Пребывая в медитации, он вошел на мост и оттуда стал наблюдать водную гладь, простирающуюся до горизонта. В реке отражались деревья и плыла жухлая листва, уносимая в вечность. Перейдя мост, он вошел в дачное общество и пошел по тропинке между посаженных со всех сторон облепихой, смородиной, яблонями. Кое-где росли осенние цветы, провожая своим цветением теплое время года и встречая смертельный холод зимы. Солнце село, и мир погрузился в сумерки, полумрак окутал все вокруг, придав окружающим предметам мистическое очертание. Как призрачный замок из него выступил особняк Марианны. В зашторенных окнах горел свет. Рулон вошел в калитку, поднялся на крыльцо и постучал условным стуком. Дверь веранды ему открыл Санчо – щуплый черненький парень, всегда подтянутый и педантичный. Не зря же он был по национальности немец и во дворе его обзывали «фриц».

Рулон разделся на веранде и вошел в большую залу с камином, где уже во всю шел банкет. За большим столом, уставленным закусками, сидела шикарно одетая Марианна в окружении смазливых девиц и чуханов. Заметив нового гостя, ее солярные черные глаза хищно блеснули, на ее прекрасном лице с длинным точеным носом и алыми чувственными губами, мелькнула лукавая улыбка:

– Вот он, любимец публики – Рулон, прошу любить и жаловать, – пошутила она. – Ну, что, приперся? Заползай, – уже небрежно кинула она.

Играла музыка, приятно переливались цвета в светильнике, наполняя комнату по очереди всеми цветами спектра.

Руля зашел и сел на приготовленный для него стул, находящийся прямо напротив хозяйки, рядом с которой сидел какой-то белобрысый парень в белой рубашке и серой жилетке. Он что-то занудно базарил ей. Прислушавшись, Руля осознал, что он делает ей предложение.

– Я прошу тебя, – клянчил он, – будь моей женой.

Мэри, раздраженная его занудством, бросила на него гневный взгляд и, показав ему рукой хуй, крикнула в лицо:

– Такой хочешь? А такой возьмешь? А от такого не откажешься?

Парень сидел, ошарашено глядя на нее.

– Видели придурка? – сказала Мэри, посмотрев на окружающих. – Он решил, что я стану его женой!

Самки покатились с хохотом, а парни стали недружелюбно поглядывать на жадного куркуля, решившего прикарманить их королеву.

– И ты думаешь, что для того, чтобы послушать минуту марш Мендельсона, я угроблю жизнь в семейном болоте? – спросила она. – Рул, что скажешь? – кивнула она ему.

Он тут же стал напевать этот марш:

– Пам, пам, парам-пам-пам-пам, пам, парара, пам, парам, – а потом сразу же перешел к похоронному маршу, – ту-у, ту-ту-ру, ту-туру, ту-у-ру, – вся кодла забалдела.

– Фата мне напоминает паранджу, – сказала Эмма. – Я что, дура, чтоб добровольно одеть ее на себя и отдаться в рабство? Накось, выкуси! – сказала она, сжав фигу.

– Но я же люблю тебя! – стал клянчить чадос, опять пристав к хозяйке.

– Ну и хуй, – ответила она ему, – твоя любовь мне нужна, как собаке пятая лапа. Ты меня уже заебал со своей любовью и без всякой свадьбы. Я всегда буду жить так, как хочу, и никто меня не закабалит ни браком, ни любовью. Понял, придурок? – резко ответила ему она, – У меня таких, как ты, до… и больше. Иди заманивай сказками о любви мышь из подворотни.

– Любовь – все это сказки, – добавила Нелли. – Каждый, чтоб трахнуть тебя и сесть тебе на шею будет болтать всякий вздор. Мне все это до лампочки.

– Вот, понял, что умные люди говорят? – сказала Мэри чадосу. – Таких, как ты много, как говна, хоть жопой ешь. А если будешь еще гундосить, счас тебя выгоню на двор. Поморозь-ка там свои яйца. Или пили по шпалам до города, понял? – резко сказала она.

Руля, сев на стул, как птица на жердочку, выкрикнул, подражая попугаю:

– От людей одно говно!

Народ забалдел от этой выходки.

– Вот-вот, – сказала Лера, – мать все учила чего-то ждать от людей, искать у них любви, понимания, взаимности, но все это –хуйня. Кроме эгоизма и свинства нихрена не дождешься. Любви и понимания ты скорее дождешься от своей собаки, – пошутила она.

Марианна громко захохотала. Рулон затявкал, как собака, и стал на четвереньках бегать вокруг Марианны и лизать ее туфли. Бурный восторг продолжился.

– Санчо! – властно крикнула Мэри. – А ты что, не собираешься быть собакой?

Он тут же встал на четвереньки и неуклюже подбежал к ней, глупо тявкая. Хозяйка бросила со стола еду. Рулон и Санчо стали жадно хватать ее с пола, отнимая ее друг у друга. Веселью в зале не было предела.

– Вот они, мои песики, – сказала Мэри, ласково глядя на них. – Я буду с ними, – добавила она, корча ребенка, а потом, внезапно переменившись, властно сказала:

– На место!

Как по команде Рулон и Санчо на четвереньках направились к своим стульям.

– Вот такая семья мне больше нравится, – сказала хозяйка. – Ну, ладно, давайте потанцуем, – добавила она, – а то что-то я засиделась.

Народ встал. Санчо поставил новый музон. Все разбились по парам, и тут начались танцы-шманцы-обжиманцы.

Марианна подплыла к одному чернявому чадосу и, нежно положив ему руки на плечи и ласково поглядывая ему в глаза, закружилась с ним по комнате. Другие самки последовали ее примеру. Рулон с Санчо остались в стороне. Санчо стал сразу что-то перебирать. Рулон сел в позу лотоса и, расфиксировав взор, начал медитировать. Через две три композиции Мэри выскользнула не веранду, позвав его за собой.

Руля тот час же смылся из зала.

– Ну, что, шут гороховый, теперь твоя очередь просветлевать. Пошли в баню.

За ними выскочил и Санчо. Он стал переобувать хозяйку. Рулон подал ей длинный черный плащ. И они втроем вышли во двор. Было уже темно и холодно. Месяц спрятался за облака. Кое-где на черных участках неба виднелись звезды. Марианна взглянула на небо.

– Вот он, мир Прави. Далеки от нас звезды, потому и правды на Земле мало, одна ложь.

– А как приблизиться к Прави?

– Вот в чем вопрос, – изрекла она. – Для этого ты должен подключится к нему.

– А как? – спросил Рулон.

Ничего ему не ответив, она пошла в баню. Санчо услужливо открыл перед ней дверь. Она прошла к бассейну.

– Ну, что, как водица? – задала она вопрос Санчо.

– Горячая, – ответил он, пощупав воду рукой.

– Вот и славно, – сказала она, – сбрасывая одежду.

От воды поднимался пар, в бане приятно пахло смолой. Псы помогли раздеться хозяйке. Она осталась только в легкой накидке. Рулон тоже разделся.

– Садись на колени, – скомандовала она ему. – Я посвящу тебя.

Рулон повиновался. Она встала перед ним и протянув руки остановила их над его головой.

– Чувствуешь над своей головой как бы шар?

– Да, – ответил Рулон.

– Теперь закрой глаза и узри его свет. Знай, это Бог твой.

Он повиновался и вскоре заметил, как будто его голова озарилась оттуда сверху.

– Помни всегда о Боге твоем и чувствуй его присутствие, – сказала она и положила руки ему на макушку. – А здесь Дух твой, не забывай, что ты есть он.

– Здесь Царь твой, – произнесла она, коснувшись его межбровья. – И этот царь в голове должен руководить всеми твоими поступками, а не случайные влияния извне.

– А здесь Жрец твой, – изрекла она, коснувшись низа его горла. – Он должен призывать Бога твоего.

– А здесь Святой твой, – указала она на область груди. – Он должен молиться Богу твоему.

– А здесь Воин твой, – дотронулась она до его солнечного сплетения. – Он будет вести битву за тебя с миром.

– А тут – Возлюбленная твоя, – коснулась она низа живота. – Не предавай ее, заглядываясь на сторону.

– А тело раб твой, держи его в повиновении. Да будет так! – закончила она.

Рулон поклонился ей в ноги.

– Ну, что, пес? Теперь я буду растить тебя. Ты был крещен-то, нехристь?

– Был, – промямлил Рулон.

– Все это – туфта, – бросила она. – Я тебе покажу, что такое крещение водой и Духом Святым.

Тут в предбанник зашла самка и, раздевшись, прошла в комнату с бассейном.

– Ну, что, уложила спать сосунков? – спросила хозяйка.

– Уложила, – отозвалась Эмма.

– Вот и ладушки. А у нас тут святая вечеря. Рулю крестить будем.

В это время подошли подружки Марианны. Все весело заржали.

– Полезай в бассейн, – сказала она, – садись в центр.

Он залез в горячую воду и сел на колени, погрузившись в нее по грудь. Марианна села спереди, положив свои холеные ножки рядом с его коленями, самки сели с трех сторон, тоже касаясь его ногами.

– Ну, что, похотливый кролик, настройся на свое любимое дело, – сказала Мэри, – и почувствуй, что похоть приходит к тебе извне, от сил природы.

Рулон ощутил свой пенис и настроился на вожделение. Вскоре его хер стал набухать и подниматься.

– Что, почуял? – засмеялась Мэри. – А теперь отключись от этой силы, отправь ее во тьму внешнюю.

Руля закрыл глаза, чтоб не возбуждаться видом женских прелестей и пыжился, что есть сил, но хер не хотел успокаиваться.

– Вспомни о Боге твоем, – сказала хозяйка.

Он сосредоточился над головой, и через несколько минут возбуждение стало отползать, пока совсем не спало.

– Ну, что, все, скукожился? – сказала Марианна, согнув указательный палец.

Руля глянул на свой шланг и сморщил нос.

– Ну, что мы будем с таким делать? Давай возбуждайся снова. Вбирай в себя силу Земли.

Руля опять настроился, и через несколько минут почувствовал, как какая-то сила вливается в него через промежность. Хер вновь заторчал.

– Теперь ты знаешь, что все к нам приходит извне, – сказала она. – Теперь не теряй контакт со своим Богом, чувствуй к нему свою самоотверженность, любовь. Это и есть крещение водное. Вода – это чувства.

Рулон настроился на возвышенные переживания и открыл сердце Богу. Мэри приблизилась к нему и, нежно обняв его, насела на его лингам. Самки тоже стали ласкать его, прижимаясь к нему своими прелестями. Руле стало трудно молиться и заниматься любовью одновременно.

– Все должно быть в тебе свято, – сказала тогда Марианна. – Почувствуй, как от Бога исходит Свет, Дух святой. Его Сила проникает в тебя и освящает и наше совокупление.

Он снова настроился и увидел струящийся Свет, который проникал в него и наполнял собой все его существо. Он крепко обнял Марианну и начал более страстно совокупляться с ней, ощущая снисхождение Света. Свет делал их соитие священным. Марианна начала стонать и изгибаться всем телом. Самки тоже входили в раж и стали издавать сладостные вздохи.

Почуяв переполнение энергией, Рулон замер, тело его тряслось от возбуждения и интенсивности снисхождения Света. Он почувствовал, что преображается в какое-то новое существо. Марианна страстно поцеловала его в губы, а затем произнесла:

– Вот оно – крещение Духом Святым.

Она встала, и ее место заняла Эмма. Самки передвинулись по часовой стрелке. Переполнение улеглось, и Рулон стал дальше совокупляться с Эммой, глубоко насаживая ее на свой член до самой матки. Она подпрыгивала на нем и насаживалась до отказа, словно на кол, при этом издавая страстные стоны. Остальные самки ласкались к нему. Так он совокуплялся со всеми по очереди. Последней с него слезла Нелли.

Рулон открыл глаза и расслабился, чувствуя сильное давление и присутствие над головой. Свет продолжал ослеплять его. Он взглянул на Нели, на ее аппетитные грудки и стройную фигурку.

– Не смотри на сторону, – шутливо сказала она ему, – твоя возлюбленная внутри тебя. Чувствуешь, как она танцует?

Рулон прислушался и ощутил вибрацию сексуальной энергии в теле.

– Вот она, – сказала Нели. – Если ты будешь помнить о ней, то станешь самодостаточным, как и мы, – добавила она.

Вода уже стала остывать, и крещенцы вышли из бассейна. Санчо принес полотенца и раздал их всем, сам помогая вытираться хозяйке.

– Вот он, твой кусочек сексу, – сказала она, подмигнув глупо улыбающемуся Санчо.

Самки расхохотались.

Когда вышли на улицу, все увидели звездное небо. Казалось, что звездный шатер стал ближе, и мир Прави снисходил в мир Яви через этот лучащийся звездный свет.

ЧЕРНАЯ ЛОЖА

– Ну, что, скотина, пора тебе сменить свое амплуа, – заявила Марианна Рулону.

Они сидели за партой на галерке и пиздели, пока преподка что-то корябала мелом на доске. В окно заглядывало солнце сквозь ветви старого клена, росшего во дворе школы с незапамятных времен.

– Как же я сменю его? – спросил он.

– А очень просто. Ты тут все в козлах кентуешься, прикинулся пай-мальчиком. Это меня уже заебло. Теперь тебе, чтоб продвигаться в своем скоморошестве, нужно сменить роль, стать немного хулиганом, шутом-петухом. Если ты не сменишь роль, то не сможешь сделать свою личность гибкой и текучей. Не ты будешь ее хозяином, но она поработит тебя. Понял, придурок?

– Да, – промямлил он.

– Ну, вот, давай тогда врежь по спиняке Бажену, поставь ему гычу.

Бажен был чадосом, отличником, коий всегда сидел впереди Марианны и был ее живой шпаргалкой. Минуту поколебавшись, Рулон собрался с духом, разозлился и врезал по хребтине кулаком. От неожиданности тот выронил ручку.

– Ну, че? – завозгудал тот, повернувшись к обидчику.

– В очо, не горячо? – ответил ему Рул, глумливо улыбаясь и корча из себя хулигана. Хотя голос и срывался на фальцет.

Удивившись такому преображению Рулона, Бажен отвернулся, но тот снова врезал ему кулаком, уже по уху.

– Ну, ты че?! – загалдел Бажен.

– Хуй через плечо, – ответил ему Руля и гадко заржал.

Бажен обратился к Мэри, своей королеве и повелительнице, и заскулил:

– Ой, он меня бьет. За что? Я ведь все только хорошо делал для тебя?

– Не вой, Бажен, – ответила ему Мэри, – это тебе так, для профилактики, здоровее будешь.

– Ну ладно, а теперь иди, врежь Ложкину, – предложила она.

– Вломить Ложкину? – оторопел Рулон. – Да он же меня уничтожит, – испугался он.

– Ну, что в штаны навалил, конявый, давай, хотя бы мысленно делай – это уже будет шаг вперед.

Немного помолчав и осмотревшись вокруг, она добавила:

– Давай-ка сорви урок. Садись в позу лотоса, скрести ноги и бегай по классу на одних руках, пока учило не взбаламутится и не пойдет за завучем. Понял, паскуда?

Рулон опешил. Так вести себя с учителями он еще не привык. На это был способен и не любой хулиган, а он-то, чадос, подавно.

– Ну, что завис? Ты должен сделать это, чтоб победить свою роль, почувствуй, какой ты раб своей роли. Чуешь, свинья?

– Да, – с грустью, – ответил он. – Но что делать?

– Снимать штаны и бегать, – глумливо ответила Мэри. – Давай, приступай к заданию!

Войдя в состояние идиотской радости, Рулон сложил ноги, спрыгнул со стула и побежал на руках по проходу между партами к доске. Ребетня забалдела, увидев его за сим делом. Училка вылупилась на него так, что у нее чуть глаз не выпал.

– Немедленно прекрати! – завизжала она, ухватившись руками за края учительского стола.

Но Рулон бегал и бегал на руках у доски с идиотской рожей. Класс давился со смеху.

– Рулонов, встань, остановись! Прекрати! – надрывалась учило. – Ты что, свихнулся? – выла она.

Но он как будто не слышал ее и стал кувыркаться по классу. Вой и гогот в аудитории стал заглушать визгливое вытье преподки. Ребята залезали с ногами на парты, провожая взглядами Рулю, весело подзадоривая его. Не выдержав, училка выбежала из класса. «Ну, что, пора сматывать удочки, – подумал Рулон, вставая с пола. – Пока завуча не привели».

Он взял свой портфель и под свист и улюлюканье пошел к выходу, показывая нос и уши всему классу. Напоследок он взглянул на Мэри и, увидя ее довольный взгляд, удалился. Внутри у него все же свербило неудобство за свое поведение. Старые стереотипы давали о себе знать. Не просто было расставаться с закостенелой ролью, в которую его вогнало общество и врожденные черты характера.

Пройдя по тихим школьным этажам, он выперся на улицу и пошел к дереву, стоящему рядом с входом в школу, где он увидел утром распятую собаку. И сейчас она все еще болталась здесь. Лапы ее были прибиты гвоздями к стволу тополя. Глаза выткнуты, шерсть на животе сожжена. Не зря сегодня ночью из окна слышал чей-то дикий вой. Это местная шпана пытала собаку. Ходили слухи, что енто сделал Картавый, славящийся своей свирепостью и беспощадностью к жертвам.

«Да, – подумал Рул, – если бы он не боялся ментов, то мог бы и меня распять здесь, на дереве, точно так же. Да и многих других. Дети – самые злые и беспощадные существа на Земле. Дай им волю, и они быстро уничтожат тебя. Недаром больше всего ужасов творится на малолетке, где какого-нибудь козла могут задолбить до смерти. Вон, пришел оттуда Шурик, так ему там все отбили. Так молотили по грудянке, что теперь любое прикосновение к ней вызывает жуткую боль. Вот они тебе – цветы жизни».

Погуляв по двору школы, он вернулся назад перед началом следующего урока. Им было пение. Зайдя в класс, Рулон застал там Марианну, красящую ногти новым лаком. Урок еще не начался, и ученики слонялись между партами, прикалывались и пиздели.

– На, вот, тебе гвоздь, попорть-ка песнику пластинки, – сказала Марианна Рулону.

Рул взял гвоздь и, подойдя к патефону, процарапал на пластах бороздки. Устроив такое западло, он радостно сел на место. Вскоре начался урок. Песник что-то попиздел о величии классической музыки, и стал ставить пласты на игру в патефоне. Но вместо классической, музон получился, прямо сказать, охуительный. Игла соскакивала и повторяла один и тот же фрагмент музыки. Песник перебрал все винилы, но концерт так и не состоялся. Раздосадованный, он взял свой баян, и стал разучивать с учениками какую-то педерастическую песенку пионеров. Марианна опять толкнула Рулона в бок, подначивая его к бузе. Он понял намек и, войдя в состояние разбитного веселья, затянул, перекрикивая других: «Боже царя храни!». Класс покатился со смеху.

– Рулонов, не срывай урок, – строго сказал песник.

Но тот снова стал дурачиться и запел песню педерастическим фальцетом. Народ забалдел. Песник схватил указку, и стал ей хуярить Рулона, намериваясь стёбануть по голове и ушам и возмущенно крича:

– Не срывай урок, падлец!

Но он уже был готов к подобной выходке и стал уклоняться от ударов, защищаясь портфелем. Пофехтовав с указкой, песник снова принялся гнусить пионерскую лабуду.

– Ну, что, скоморох? – заметила ему Мэри, которая специально осталась на этом идиотском уроке, чтоб поднатаскать Рулю в шутовстве. – Потихоньку осваиваешь роль хулигана?

– А сколько всего бывает ролей?– спросил Рулон.

– Всего их 12, – сказала Марианна, – по числу знаков зодиака. – Три из них связаны с пассивной энергией Нави. Это – роль козла отпущения, ленивой свиньи и безликой рыбы. Ты уже хорошо их освоил, но эти три роли отнимают силу, т. к. связаны с Навью, миром мертвых. Вот почему тебя забивают в школе. Чтоб тебе жилось хорошо, нужно освоить три роли мира Яви.

– Вы что болтаете на уроке? – заорал песник, увидев, что Рул с Мэри не поют, как все.

– А у меня что-то голос сел после нашего общения, – деланно захрипел Рулон.

Класс покатился со смеху. Кто-то застучал линейкой по парте.

– Тогда сиди и молчи, не мешай занятиям, – заявил песник.

Рулон сел и опять стал болтать с Мэри.

– Итак, роли Яви, управляющие этим миром: лидер-лев, хитрая лиса и шут-петух.

– Сейчас, когда ты захрипел и стал дурачить песника, ты проявился как хитрая лиса, а когда дебоширил, ты был шут-петух. А пейник из себя разыгрывает формального лидера, пытается быть львом, драный кот, – сказала она. – Вот я или Ложкин больше похожи на лидеров. Сечешь?

– Да, – ответил Рул.

– Рулонов, немедленно встань и выйди из класса, – заорал песник, заметив их болтовню.

Рул взглянул на Марианну, что скажет она, ведь песнику он и не собирался подчиняться.

– А, ладно, пойдем, погуляем, – сказала Мэри.

Рул встал и пропустил ее вперед. Она встала и демонстративно вышла первой из класса, т. к. выходить вслед за Рулоном ей было в западлу. Он вышел за ней, опрокинув свой стул и хлопнув дверью.

– Певень проклятый, – злобно сказала Мэри, – он у меня еще попляшет. Ишь, падла, не дал нам попиздеть, сука. Придется нам с тобой посидеть здесь на подоконнике, т. к. ты еще не сделал все, что я задумала для тебя.

– Так вот, хитрая лиса обычно бывает левой рукой льва, его советником, т. е. действует на него хитростью, а шут-петух – его правая рука, шустрило, исполнитель у роли лидера. Эти роли держат массу в коллективе, – продолжала говорить Марианна, сидя на подоконнике.

Рулон почтительно стоял рядом, напротив нее и старался запомнить каждое ее слово.

– Ну, что лупишься, давай-ка скажи, какие основные качества этой троицы?

Почесав голову, Рулон сказал:

– Наверное, лиса – хитрость, лев – опасность, а петух – наглость.

– Ты верно догадался, милый. Итак, у каждой роли есть свое качество. Есть еще три роли Прави, внешнего мира. Это гриф-жрец, благородный олень и белая ворона. Сейчас, вот, я поучаю тебя, значит, я – жрец, а когда ты пререкаешься с матерью или училами, ты становишься белой вороной. Иуда тоже ей был. Как ты думаешь, какое ее качество?

– Ну, наверное, вредность, дух сопротивления.

– Ну, что, вполне правильно ты кумекаешь. Ну, а олень?

– Это – Павка Корчагин, готовый лечь костьми ради принципов системы, в которой он находится.

Прозвенел звонок, и ребетня вывалила из классов беситься и свинить на перемене. Вскоре вышел и певень. Он прошел по коридору в другой его конец, закрыв дверь кабинета, где он обычно находился во время перемены. Мэри проводила его недобрым взглядом.

– Вот она, сука прошла. Давай, вставь ей монету в замок, пусть попрыгает у двери, – сказала она.

Рулон подошел к двери и сунул в замок копейку. А потом, взяв кусок мела, написал на двери: «Пейник – пидор» и, выкинув мел, направился назад к подружке. Пацаны, окружив дверь, прикалывались над надписью и стали что-то подрисовывать к ней ручкой.

– Также есть промежуточные роли, – как ни в чем не бывало, продолжила Марианна. – Между миром Нави и Прави – рабочая лошадь. Смотря, на что она будет работать, туда и попадет: на общество, на семью, на дядю – значит, в ад, на Бога – в мир Прави. Между миром Нави и Яви – льстивый шакал. Сам он слабый, того и гляди станет козлом. Но, когда льстит, то может чего и получить у сильных мира сего, тобишь Яви. Между миром Прави и Яви – дружественный пес. Для него, дружба – главное. Но вот вопрос, с кем он дружен, с миром или Богом? Теперь вспомни наш класс и посмотри, кто какие занимает в нем роли. Во, гляди, две телки идут, – сказала Мэри. – Иди-ка, защупай их.

Рулон развязно, как пьяный подвалил к девкам, схватил их двумя руками за кунки и закричал:

– Здорово, телки! – девки завизжали и отпрыгнули от него.

– Хам, дурак! – стали они костерить его.

– Что естественно, то не безобразно, – сказал Рулон и стал бегать и ловить их по коридору.

Они с визгом стали разбегаться. Он все-таки зажал одну из них у стены и замацал ее задницу. Та, влепив ему пощечину, вывернулась и, вся покраснев, убежала.

– Давай, давай, Рулон! – орали ему знакомые пацаны.

Он побежал за ней вслед, но она уже скрылась из поля видимости Мэри. Поэтому, не солоно хлебавши, он вернулся к ней. Она сексуально улыбнулась и подмигнула.

– Что, растешь, ловелас? – произнесла она. – Ловко ты их схватил.

– Я хвать ее за шницель, а он мокрый, – пошутил Рулон.

Они расхохотались.

– Да, роль шута-петуха осваиваешь, молодец, дурак. Но помни, ты всегда должен быть только зрителем своей роли.

– Как это? – спросил Рул.

– А очень просто: играешь, а сам наблюдаешь за собой со стороны. Эти роли, они все в тебе, мой милый. Твоя ложная личность состоит из этих 12 ролей, но в жизни ты проявляешь их в зависимости от того, в какую среду ты попадаешь. Как говорится – молодец против овец, а против молодца и сам овца. Вот, скажем, в компании хулиганов тебе бы трудно было быть шутом-петухом. Там ты бы стал безликой рыбой или козлом, а среди чадосья у тебя уже получается. Чтоб проявить роль, нужно соответствующую ей энергию, и эта энергия должна превышать энергию среды. Например, чтоб быть лидером среди хулиганов, ты должен быть намного более активным, чем они. Но среди чадосов легче быть лидером. Но чтоб среди чадосов стать козлом, тебе нужно уже совсем много иметь тяжелой вязкой энергии Нави. А чтоб быть грифом-жрецом среди ученых учеников, нужно чтоб твоя светлая, дарующая понимание энергия Прави превышала их. Сечешь?

– Да, – задумчиво произнес Рулон. – Как вот только научиться накапливать енти энергии?

– А для этого, мой милый, ты должен в воображении и в жизни играть нужную роль.

Уже давно прозвенел звонок на урок, но они все сидели на подоконнике и пиздоболили о своем.

– Ну, ладно, хватит трепаться, – сказала Мэри, – давай-ка к делу. Заломись-ка в какой-нибудь класс и прикинься пьяным, нарабатывая в себе роль шута-петуха.

Рул подошел к первой же двери и просунул в нее свою голову, а потом и зашел в класс, пошатываясь, как пьяный. Ученики весело завизжали, а преподка от удивления выронила мел, которым до этого что-то корябала на доске.

– Ну, что, учила, – стал пьяно, заплетающимся языком буравить он, – мел-то зря не кроши.

Класс заревел от хохота.

– Сейчас же выйди!!! – стала орать преподка.

– Давай, хуйне-то ребят не учи. Смотри, чтоб все по уму было, – сказал он и хлопнул дверью.

Марианна встречала его лукавой улыбкой.

– Вот как накачивают энергию роли, дорогой. Чем трудней условия, тем лучше оттачивать роль. Моя жизнь была трудной, и это помогло мне хорошо отрабатывать многие роли. Все началось с того, что как я только родилась, меня бросили в холодный, уже подтаивающий весенний снег. Такой обычай принят у цыган. Подержали там несколько минут, а потом завернули в пуховые шали и увезли. Этот обычай помогает стать сильней, выносливей уже с самого рождения.

Но вот, когда мне было около 12 лет, я решила: «Хватит, пора мне уже познавать жизнь, деньги начать зарабатывать». И я пошла на панель, на блядки, то бишь. Стою я у ресторана, а рядом здоровые курвы шипят, цыкают на меня, в общем, с конкуренткой борются. А у меня в кармане нож. Достаю его, мол, смотрите, бляди: кому я не нравлюсь, подходи, перышком пощекочу. Жестко, злобно смотрю им в глаза, как волчонок. Сразу притихли прошмандовки. А я тогда была уже ничего, на 16 тянула. Стою, смотрю на мужиков. Бомжей, пропитух отшиваю сразу: «Иди, мол, ищи себе дешевку». Жду, кто мне нужен, смотрю, нормальный мужик идет, богато одетый, неагрессивный. Тут я его хвать, своим желанием – и зацепила.

– Знаешь, у каждого человека вот тут, – указала она на солнечное сплетение, – сила желания живет. И сама она без ведома человека за все подряд цепляется и тащит его. А я сама стала им владеть. Откель не надо, отцепляю, не потакаю, значит, желанию без разбора. А если чего пожелаю сама, так не отцепляюсь, пока не добьюсь желаемого, не суюсь, значит. И вот, вижу мужика того. И раз, направляю на него свою силу. Говорю и чувствую: «Ты будешь мой». И сама иду к нему, не дожидаюсь с моря погоды, подхожу и спрашиваю: «Двушку, позвонить». Он роется в карманах, двушку ищет – мол, «доброе дело делаю». А я уже стою перед ним и как бы проникаю в него своим существом. «На, мол, двушку». Я дальше, мол, «не сводите ли меня в ресторан, не накормите ли, а то я голодная». Говорю любезно, вкрадчиво, заискиваю с ним, манерничаю. Прям роль – льстивый шакал, а внутри властно тяну его своим желанием, как лидер-лев. Он соглашается. Ну, все, думаю, теперь тебе хана. Пошли, сели за столик. Он меня кормит, я с ним беседую. Он говорит: «Я думал тебе 15 лет, а ты так со мной говоришь, как будто всю жизнь прожила». Я говорю: «Жизнь-то тяжелая, вот я рано и взрослею». Пожаловалась ему на тяжелую жизнь специально, самой-то мне моя жизнь вполне нравится. Просто, чтоб включить его, пробудить участие, расслабить. Тут он и попался. Поехали потом к нему на хату. А у него специальная хата была для блядей, отдельная. Любил он баб. Тут я ему решила все, что могу показать, но хитрость у меня была. Тут я уже все больше в роль хитрой лисы переходить стала. Сосусь с ним, ласкаюсь, на клык беру, а туда не даю, целку из себя ломаю. Так специально, чтоб еще больше раздразнить, завести его. Ведь все недоступное манит. Он говорит: «Ну и фант ты. Так все умеешь делать, как будто всю жизнь этим занималась. И в то же время целка. Ну и дела». Ну, а я кручу, играю с ним в игру «а ну-ка отними». Говорю, мол, в следующий раз, может, и отдамся вся. Он аж завелся. Интересно ему. Не может успокоиться. Все не поймет чего-то. В общем, раскрутила его так, что хавать ему стало не на что, только встречами со мной и жил.

Тогда я уже вошла в роль лидера-льва, а он – дойной коровы. Но вскоре мне все это надоело, слишком уж стало все обыденно и скучно. Я хотела развиваться дальше. Ждала новых, опасных приключений. А эта связь начала тормозить мой рост и походить на семейку. Конечно, и во время нее я не спала, и меня часто можно было видеть у ресторана, да и в других подобных местах, где я ловила свои новые жертвы. Но с кем-то быть долго я не собиралась. Таков уж мой принцип. Если хочешь сохранить себя, быть собой, то буть одна, будь целостной, а не половинкой, не придатком к кому-то. Только тогда человек может быть Богом, когда он не делит себя на части с кем-то еще.

Как присушила я его, так и отсушку дала ему. Отпустила от него силу своего желания. Захотела, чтобы он охладел ко мне, ведь брось я его, а он продолжай обо мне думать, это бы нарушило мой душевный покой. Поэтому, я его и отсушила. Он охладел ко мне, и я ушла, чтоб уже никогда к нему не вернуться. Так, мой милый, я сделаю и с тобой, – сказала она, вставая с подоконника.

– Со мной? – забеспокоился Руля. – Нет, не надо. Я же у тебя учусь.

– Надо, Федя, надо! – изрекла она, направляясь на выход из школы.

Они спускались по школьной лестнице, Рулон несколько сзади.

– Но, в отличие от него, тебя я не остужу. Сохни по мне всю жизнь, дорогой. Остудить себя ты должен будешь сам, мой милый.

– А зачем? – залепетал он. – Я хочу быть с тобой всегда, я тебя люблю.

– Все это – детский лепет, – оборвала его Марианна. – Любить ты должен одного Бога, и для этого охладеть ко мне. Понял, придурок?

Выходя из школы, Рулон отпустил мощную дверь, которая, притянувшись сильной пружиной, громыхнула вслед за ними. Руля шел за Марианной молча, не зная, что и сказать. Он знал, что она права, но расстаться с ней казалось ему хуже смерти. Все внутри Рулона мутилось, когда он выходил с ней из школы, спускаясь по парадной лестнице. Во дворе школы стояла группа хулиганов, во главе с Булей.

– Ну, что, будешь залупаться на Булю? – спросила Марианна Рулона.

– С Булей? – опешил Рулон и сжался от накатившей на него волны страха.

– Что, слабо тебе? Ссыкло! Теперь ты сечешь, что ты молодец против овец?

Сильно, как никогда, Рулон ощутил зависимость от своей роли. Буля бросил недобрый взгляд на Рулона, но, увидев, что он идет с Мэри, связываться с ним не стал.

– Ощущай, как хулиганье закозлило тебя, загнало в школе в четкую роль. Не просто тебе теперь будет из нее выбраться, милый.

Рулон пристыженно молчал, стараясь наблюдать за собой со стороны и не отождествляться с козлиной ролью. Наступая на тротуар, Рулон споткнулся на правую ногу, но удержал равновесие и не упал.

– Когда я работала шлюхой, – продолжила по дороге свой рассказ Марианна, – то тоже не все было так гладко. То подвалит, мол, плати за территорию, мол, что ты на нашей территории снимаешься? То лезут со своими услугами шмаровозы, сутенеры, то бишь: «Давай, мы будем тебя защищать». Пару раз защитят, а потом на субботник – братву обслуживать будешь. Хуиньки-заиньки. То пристанет какая-нибудь шваль, шантрапа. Ухо востро нужно держать, крутиться, а то завезут тебя куда-нибудь, бесплатно оттрахают хором, изобьют и бутылку в жопу вставят, а могут и куда-нибудь продать или на иглу посадить, тоже тебе удовольствие. Поэтому нужно чуять с первого взгляда, определять, кто перед тобой, не мечтать, не обольщаться, а лучше подходить самой к тому, в ком есть уверенность.

Так поработала я пару месяцев, врубилась в систему и пошла на курсы переквалификации, стала из шмары кидалой, так, чтоб деньги брать, а самой не трахаться. Просто посидеть, побазарить, мило поулыбаться и гудбай, Вася. Это мне больше нравится. Так что вращение в подобной среде многому может научить. Быстро будешь просекать роли, кто есть кто и в какую роль тебя загнать могут.

– А откуда ты знаешь об этих ролях? – спросил ее Рул.

– Еще из табора, милый. Когда я там жила в детстве. Это наша древняя славянская традиция. Теперь уже во многом утраченная. Так что учись, покуда я жива, – рассмеялась она.

Они прошли мимо дерева, где висела распятая собака. Мэри небрежно взглянула на нее.

– Вот так, смотри, и ты распят на своей ложной личности, сотканной из ролей, как эта собака на дереве. Эти роли образуют в тебе черную ложу, которая поработила твой Дух. Стремись поскорей освободиться от их влияния.

– А как ты научилась управлять своим желанием? – спросил Рул.

– О, это было еще в детстве, в таборе. Как-то раз я сидела со своей бабкой-ведуньей, и она показала мне конфету. Спрашивает: «Хочешь?», я отвечаю: «Хочу!». Она мне: «Почувствуй свое желание». Я прислушиваюсь и ощущаю, как что-то во мне как бы втягивает эту конфету. «Но этого мало. Направь волну желания вовне, как будто ты этим приказываешь мне дать ее». И тут, как будто что-то вспыхнуло во мне, и волна желания отошла от меня вместе с мысленным приказом.

– Вот, уже лучше, – сказала мне старуха. – Старайся, чтобы всегда от тебя исходила такая волна. Когда ты желаешь чего-то, она будет менять мысли и чувства людей, влиять на обстоятельства. Весь мир начнет подстраиваться под тебя, если эта волна будет достаточно сильной. А теперь почувствуй это желание, как силу. Пусть оно действует в тебе.

Я ощутила, как желание делает меня более хищной, хитрой, активной.

– Вот, видишь, – сказала ведьма, – эта сила сама преобразует тебя так, чтобы ты достигла силы. Только смотри, чтоб у тебя не возникли слабые мысли – лени, самосожаления, апатии, тогда они убъют твою силу, и ты в жизни ничего не достигнешь. Будешь слабой, несчастной и неудачливой.

С этими словами она дала мне сладость. С этого времени, а мне было тогда года три, я всегда, когда что-то просила: еду, одежду, помощь, должна была демонстрировать свое желание. Просто так мне ничего не давали, так что я часто ходила голодная весь день, пока не могла пожелать как следует, чтоб мне дали еду. В то же время меня ничем не ограничивали: бегай, прыгай целый день. Можешь играть и ночью. До меня никому не было дела. Это не сковывало мою волю и прививало мне вкус свободы и независимости. За это я благодарна цыганам. Если человека затыркивают с детства, не дают ему воли и в то же время все преподносят на блюдечке, то он вырастает бесхребетным слизняком, ни на что не способным. Это большое зло, которое делают родичи вам, русским, – сказала Марианна.

Беседуя, они незаметно дошли до дома Марианны и, поднявшись по лестнице, вползли в дверь ее конуры. Марианна прошла первой и повесила ключи на специальное место. Следом за ней завалил Рулон, прикрывая за собой дверь.

– Ну, что, слюнтяй, испугался, когда увидел Булю? – строго спросила его хозяйка, когда он снимал с нее сапоги.

– Да, было, – признался он.

– А где ты ощутил страх?

– Вот здесь, – сказал Рул, показывая на грудь.

– Нахер тебе труса праздновать, – бросила она. – Давай-ка хоть теперь, после драки помашем кулаками. Вон, видишь, груша висит? Иди, поколошмать ее с яростью, представляя, что это Буля. Выталкивай свой страх из грудянки.

Рулон с яростью заколотил по груше, сосредоточась на избавлении от страха, от которого он чувствовал какую-то подавленность и впалость своей груди, как-будто бы там была вмятина. От ярости эта энергетическая вмятина начала расправляться, и он почувствовал себя лучше. Рулон продолжал колотить по груше, представляя на ее месте всех врагов своей жизни. Ведь это все – память.

– Вот, это другое дело, – заметила Марианна. – Злись на врагов, не то они задавят тебя. Знаешь, посадили волка в клетку, а рядом, на привязи паслась коза. Волк злился, злился, а коза боялась, боялась и сдохла. Смотри, и ты не стань таким козлом отпущения.

– А знаешь, как крысиный вожак расправляется со своей жертвой – неповиновавшейся или провинившейся крысой?

– Нет, – сказал Рулон.

– А точно так же. Он просто ходит вокруг нее и шипит, дуется, злится, пока провинившаяся крыса не падает замертво. Вот тебе и астральное каратэ. Давай, изучай его получше, мой милый.

С этими словами она подошла к зеркалу и начала наводить марафет.

– Иди-ка приготовь чай, – скомандовала она Рулону.

Когда она пришла на кухню и села на стул, он, заваривая чай, спросил ее:

– Почему же я такой слабый, а ты такая сильная?

Мэри ухмыльнулась, взяв в руки кусочек печенья и рассматривая его.

– Ты не один, мой милый. Все вы русские – свиньи, такие слабые оттого, что вас плохо воспитывают.

Она взяла чашку, заботливо поданную ей Рулоном, и, немного посмотрев на него, выпила глоток чая.

– Вот, мать у тебя тетешкалась с тобой, ты ее и не уважаешь. Вырастила тебя слюнтяем. У меня родители были такие властные, отец – бог, мать – святыня. Никто им перечить не смел, в их присутствии дети затихали и почтительно стояли. Если кто не слушался, его нещадно били вожжами и чем придется. Так что дисциплина была строгой в отношении иерархии. Конечно, стариков все уважали, за счет этого клан был сильным. В нем были здоровые патриархальные отношения. Раньше так воспитывали и русских, но теперь все изменилось. Ты – тряпка, а твоя мать – истеричка и дура, отец – алкаш. Тебе не на что опереться, твоя родовая энергетика слабая. Остается только отрешиться от нее, как Ивану, не помнящему родства. А я с детства могла опираться на клан, и это делало меня сильней.

– Но разве твои родственники могли дать тебе мудрость?

– Мудрость – нет, но силу – да, – ответила Мэри. – Тебе твой род силы не дает, одну слабость, так что отрешайся от него. А я, чтоб род мой давал мне силу и в тоже время не тормозил меня своими установками, иерархией, намеренно представила себя главой рода, выше отца, матери, деда, атамана и т.д. Поставила себя над ними и этим заставила энергию рода работать на себя, одновременно не подчиняясь его установкам, иначе надо мной до сих пор давлел бы авторитет отца, матери и прочих. Это мне ни к чему, а ждать старости, чтоб самой стать главой своего рода, я тоже не собираюсь. Так что я это сделала сама, в медитации, – сказала она, допивая чай.

Ее глаза светились Силой и Мудростью. Она перевернула чашку вверх дном и поставила ее на блюдце. Отодвинула все это к середине стола.

– Ну, что, будешь продолжать род? – спросила она с лукавой улыбкой, подходя к Рулону и кладя ему свои холеные руки на плечи.

– Хуй-то, – ответил он. – На мне их род и закончится.

– Правильно говоришь, – ласково сказала она и уселась на колени к Рулону.

– Тогда на тебе мы замкнем производительную силу твоего рода, чтоб вся она перешла к тебе и чтобы никто больше не размножался. Может даже кое-кто помрет из твоих родственников, чтоб сила рода не уходила, – сказала она, заигрывая с ним. – Я также соединю тебя и с моим родом. Пусть через нас породнятся цыгане и русские. Ну, что, готов? – посмотрев на него с вызовом, произнесла она. – Тогда пошли!

Рулон легко с благоговением поднял ее на руки и понес в комнату. Там он бросил ее на кровать и стал раздевать, целуя при этом все части ее тела. Марианна помогала ему, хохоча и игриво посматривая на него.

– Ну, что, прихлопнем твой род одним махом? – весело произнесла она, помогая ему, снимать свой ажурный лифчик, под которым обнаружились две большие упругие грудки.

Рулон припал к ним и стал их целовать и посасывать. Марианна застонала и изогнулась всем телом.

– Что, маму вспомнил? – с придыханием прошептала она. – Давай настраивайся на весь свой род.

Целуя ее тело, Рулон вспомнил маму, папу, дедушек и бабушек, стараясь почуять ту родовую силу, которая заставляла их размножаться, и теперь воплотила и его. При этом он почувствовал какое-то склизкое, сентиментальное состояние, которое шло от его рода. Какие-то смутные надежды, нехитрые мечты об идиллии и счастье. От всего этого становилось немнего скучно и тоскливо.

– Да, вот он – твой род, – укоризненно произнесла она. – Ну, что поделать, слава Богу, что теперь он прекратится. Запомни теперь это состояние в области пупка и прекрати свой род, чтобы он закончился на тебе и искоренился.

Рул почувствовал какую-то боль и напряжение в пупке. Он перевернулся на спину, и Марианна стала сосать его лингам, возбуждая его. При этом он почуял, как Родовая Сила не сидит спокойно, как она хочет вырваться из него и продолжать себя. Но он сосредоточил ее в своем пупке и решил уже больше никуда ее не упускать.

– Пусть во мне замкнется и во мне умрет весь род мой, – решительно произнес он.

Марианна насела на его член и сжала руками его пуп:

– Вот так, хватит тебе размножаться.

Она стала ласково смотреть ему в глаза своим глубоким чарующим взглядом. Ее черные зрачки расширились, и ему показалось, что он растворяется и проваливается в них. Перед его внутренним взором стал проплывать весь сонм его предков, влачащих бессмысленную, безжалостную жизнь, живущих не понятно для чего и зачем, движимые Производительной Родовой Силой. И, наконец, в конце этой череды появился он – венец этого рода, наконец-то понявший бесполезность и бессмысленность его продолжения.

«Я есть конец и начало», – вдруг понял он изречение Христа, – «альфа и омега». И тут он почувствовал, как переходит в какое-то качество, какое-то новое племя бессмертных, которые не умирают и не рождаются, и не продлевают свой род.

Марианна делала плавные движения бедрами, покачиваясь на его лингаме, который доставал ей до самой матки. Ее лицо выражало истому, но ее глаза продолжали свое действие на Рулона.

– Ну, что, теперь ощутил силу моего рода? – сказала она, откинувшись на спину и высвободив его член из объятий своей иони.

Он сел на колени рядом с ней, руками проводя по ее коже на уровне талии, по бедрам.

– Иди сюда, – она поманила его рукой и притянула к своей кунке. Он нежно поцеловал ее и стал возбуждать ей языком клитор. В этот момент он ощутил упругую волну энергии сильных и активных цыган, которые представляли род Марианны. Как в каллейдоскопе их лица стали проплывать перед его медленным взором. Мэри изогнулась всем телом и застонала от сексуального наслаждения.

– Войди в меня и владей энергией моего рода, так же, как ты владеешь мной, – страстно прошептала она.

Рул лег на нее и ввел свой фалос в ее возбужденное лоно, крепко обнял ее и прижал к себе ее страстное тело. И тут он почувствовал, как будто их пупки соединились, и какая-то жаркая энергия стала наполнять его. Он стал делать активные и частые движения своим клинком, пронзая им тело своей Шакти. Она извивалась и горячо дышала, все больше входя в экстаз. Почувствовав, что возбуждение уже становиться слишком сильным, и он с трудом его контролирует, Рулон замер, но внутренние токи энергии продолжали двигаться между их телами. Их ауры слились в единый кокон, их роды умерли в них, чтобы поднять их на новый уровень существования – к жизни бессмертных. Возбуждение стало утихать, и они встали с помятой постели.

– Да-а, ну и выродок же ты, – игриво прошептала Марианна, приводя себя в порядок. – Твой род – это род рабочих лошадей, безликих рыб и козлов.

– А что, роды тоже деляться по ролям? – безобидно удивился Рул.

– Да, все делится: государства, различные учреждения, церкви. Например, жрец-гриф – мэрия, лидер-лев – ментовка, есть шут-петух и т.д. Хотя внутри самих организаций люди тоже поляризуются по ролям. Пидоры в зоне – это же козлы отпущения, но и среди них есть лидер и шут-петух, который у них за пахана. И он тоже оказывает на зону большое влияние. Ведь стоит пидору-петуху поцеловать какого-то зэка, и он тоже становиться опущенным. Такого пидора могут даже убить за это, но все же главный Петух может устроить такое западло. Вот, Сталин тоже был заподлянщик. Он согнал в одну зону всех блатных паханов, и они тоже начали поляризоваться там по ролям, а по блатному, значит, по мастям. Кого-то из былых паханов опустили и сделали петухом, других – мужиками, третьих – блатными, только самые сильные остались паханами. Так что как ни крути, любой коллектив, будь то петухи или паханы все равно поляризуются на зоне. Ибо таков Космический Закон всеобщего неравенства. Равенства не может быть, ибо тогда начнется война, разборка – кто главный, а кто нет. И только при неравенстве возможен мир и гармония, когда все роли уже распределены.

– А почему мои родственники должны умереть, раз я замкнул на себе энергию рода?

– Потому что их производительная сила может быть забрана тобой, и они вымрут, как мамонты, от обесточки. Во времена Христа и Моисея, как мухи, вымирали целые поколения. Знаешь, что перед их рождением Бог устроил так, что цари занимались убиением младенцев, боясь, что один из них может оказаться будущим царем. Но, как ты знаешь, Моисей и Христос спаслись среди этих тысяч убитых и взяли энергополе всего народа, потому и стали такими великими пророками. Я бы тебе тоже посоветовала перебить и сожрать всех своих родственников, чтобы захватить Родовую Силу, – рассмеялась она, поправляя волосы. – Иначе тебе придется воевать с ними еще годы, прежде чем ты перетянешь на себя их энергетику.

И тут Рулон вспомнил, что в Евангелии от Луки (14.26) Христос сказал: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери своей, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником».

– Да, верно Христос базарил, – одобрила его Марианна. – Без этого никак нельзя, – сказала она, потягиваясь. – Далеко ты с родственничками своими не уедешь.

 

***

 

– Бля, баруха, как же ты учишься? Что ты сделал с дневником? – разорялась мать, разглядывая разукрашенный дневник Рулона, где хулиганы проставили ему двойки до конца года и написали замечания, типа: «Ебал козла на перемене. Соблазнил уборщицу. Избил директора». – Йок-макарек, когда же начнешь нормально учиться? Дебил, шизофреник!

– Не хочу учиться, а хочу жениться, – сказал сын знаменитую фразу, лениво потягиваясь из роли свиньи.

– Ты же не сможешь никуда устроиться на работу, деффективный придурок! – бесилась она.

– От работы кони дохнут, – возразил сын. – Пусть работают, кто дурней, а я не буду.

– Ах ты подонок, дебил, свинья! – разорялась мать, пока не выперлась на работу, громко хлопнув дверью.

«Вот она – началась промывка мозгов. Если быть невнимательным и поддаться внушению матери, то станешь зомби», – подумал сын, собираясь в школу.

Он ловко рассовал по тайным карманам жвачки и порнографию, которую ему поручила сбывать Марианна. Сунув свой знаменитый дневник и тетрадь, в которой он писал все предметы, за пояс, чтоб не мешались в руках и было небольно, когда пиздят под дых, и выперся в школу.

По дороге он заехал в церковь. Перекрестясь на купола, он зашел в храм в благоговейном состоянии. Стоя там перед иконами и молясь среди бабулек в платках и седых стариков, он вспомнил завет Марианны.

– Ну, что? – сказала она, когда они сидели на уроке зоологии и слушали, как учила пиздит о вымирании мамонтов и динозавров. – Пора бы тебе сыграть в ящик, мой милый.

– Как это? – спросил Рул.

– А вот так, дорогой мой. Рулон должен умереть, а то, что им не является, остаться.

– Как же это может быть? – удивился он.

– Что есть Рулон? Это – твои мысли, мечты и фантазии о себе, мнения, которые ты запомнил, оценки других людей. Все это должно умереть, как мамонты, чтоб ты – реальный, а не выдуманный Рулон, мог ожить, т. к. за этими мнениями, оценками и фантазиями о своей персоне ты уже совсем не ощущаешь себя.

– Но кто же я без них? – спохватился он.

– А вот это ты узнаешь, когда умрет твой Рулон. Иначе это будет еще одно мнение о себе, если расскажу тебе, кем же ты будешь, а вернее, кем ты и был всегда. Енто можно только пережить, понял?

– Да, – недоуменно произнес Рул. – И что же я должен теперь делать?

– Хоронить себя, мой яхонтовый.

– Как это – хоронить? – спросил он.

– Ну, для начала ты у нас станешь отпетым. Пойдем в церковь и попросим, чтобы тебя там отпели. Поставим свечку за упокой раба Божьего Рулона. Вечером в молитве перед сном и с утра будем повторять: «Упокой, Господи, раба божьего Рулона». И ощущай, как Рулон твой умирает, хоронится, отделяется от тебя. Ты должен понять, что ты не являешься тем, что о себе выдумал. Что ты пустота, дырка от бублика или просто мешок с костями. Токмо не думай об этом, а переживай это, ощущай. Понял, покойник?

– Да, – пробормотал Рулон, рассматривая нарисованный кем-то на парте гроб и череп с костями.

– Вот, это – твое будущее, – прокомментировала ему Марианна.

Отдав себя на отпевание и поставив свечку за упокой, Рулон стал читать отходную молитву, стараясь прочувствовать, как он умирает. И то, что не может умереть в нем, то, что бессмертно в нем, остается. Горели свечи, пахло ладаном, что-то монотонно пел церковный хор, а он стоял и молился. Промедитировав так, он отправился в школу. Перекрестившись еще раз, он вышел во двор и, сев в автобус, поехал восвояси.

Пришел в школу он только ко второму уроку. Уборщицы уже мыли полы перед следующей переменой. Когда прозвенел звонок с урока, Рулон завалил в класс.

– О, Рулон, заходи! – встретили его радостные крики. – А мы думали, что ты уже заболел. Ты давай, не болей, а то нам без тебя скучно.

– Я уже закаляюсь, – пошутил он, садясь за парту.

– Рулонов, ты почему прогуливаешь уроки?! – взбесилось учило. – Дай дневник, я запишу тебе замечание! – орала преподка, подойдя к его парте.

Он подал ей свой знаменитый дневник. Полистав его с выпученными зеньками, видя там одни двойки, нули с плюсом и минусом, эротические рисунки и записи типа: «Мацал на уроке учительницу, дефлорировал одноклассниц, засрал все школьные туалеты», она заорала:

– Что это за дневник?! – заорала она. – Я покажу его директору! Куда смотрят твои родители?!

Рулон сидел и глупо улыбался, представляя себя мертвецом, пришедшим в школу, как будто все, что говорят, относилось вовсе не к нему. «Я не я, и жопа не моя», – подумал он, анализируя свое состояние.

Учило, забрав дневник, пошло к своему столу и, бросив его туда, продолжило урок, гнусавя правила.

– Не бойся, Руля, мы его выкрадем, – успокоил Мехетченко.

– А вот твоя ручка, – сказал Капуста, подавая всю изгрызанную и на сто раз заплавленную ручку Рулона, – я вчера ее нашел под партой. – На, пиши, – с глумливой ухмылкой произнес он.

Рул взял свою ручку, открыл тетрадь из трех листов и стал делать вид, что что-то записывает, т.к. эта ручка писала через слово, а остальное выкарябывала на листе. Капуста с Михеем переглянулись и забалдели. Но Рул не отреагировал на это. Ему было интересно, как над ним прикалываютя, а он остается отрешенным от своей личности. «Да, духовное деланье противоположно мирскому, – подумал он. – В миру выгодно лгать себе и другим, утверждать себя перед другими, давать указания, поступать око за око, зуб за зуб, а для духовного продвижения выгодно делать духовные вещи: любить врагов, подставлять для удара вторую щеку, снявшим с тебя верхнюю одежду, отдавать исподнее».

Прозвенел звонок, и толпень учеников выперлась из класса на перемену, галдя, толкая друг друга, ставя подножки и вышибая ударом ноги у кого-нибудь портфель. Рул подошел вместе с шоблой одноклассников к следующей аудитории, коя была расположена возле туалета.

– Вот твой дневник, – подал Михей реликвию Рулону. – Я тут, правда, написал, что ты пердел на уроке, и нарисовал хуй с яйцами.

Все пацаны столпились вокруг, разглядывая знаменитый дневник. «Да, дневник мне тоже помогает не отождевствляться, что я хороший у мамы, разрушает мою гордыню. Это полезно».

– Давай мы тебе что-нибудь впишем, – разгорячился Ахряня.

Достав ручку, он написал: «Показывал хуй на уроке. Мазал спермой лицо одноклассницы. Насрал под партой», и стал рисовать голую жопу на чистой странице. Их веселье прервал Солома.

– Ну, что вы тут делаете? – сказал он, расталкивая шкетов. – А, это ты, Рулон, веселишь толпу? Вот он – любимец публики, – крикнул Солома, поставив Рулону пиявку. – Так-так, что тут в дневнике-то написано? «Пугал девчонок в туалете, притворяясь бабаем». Вот, что ты сейчас будешь делать, – сказал он и, схватив Рулона за шиворот, потащил его к девчачьей уборной.

Пацаны затолкнули его туда и стали держать дверь. Он начал бить по ней кулаками и кричать:

– Выпустите меня!

Но они только еще больше глумились над ним.

– Сиди там, девчачий пастух, петух ты позорный, пиздолиз! – обсыпали они его ругательствами.

Внезапно он вспомнил себя, посмотрел на себя со стороны: «Что же я делаю, это ум меня дурачит, говоря мне, что тут, мол, сидеть нельзя, нехорошо, позорно. Это все – мнения других, мои предрассудки. Почему я решил, что я должен им следовать». Успокоившись, он перестал ломиться в дверь, а, наоборот, зашел в туалет, где стояли толчки. На одном из них сидела и срала девчонка. Увидев Рулона, она завизжала и стала подтягивать колготки, даже не подтерев жопу. «Она еще не поняла, что ее дурачит ум», – сообразил Рулон.

– Немедленно выйди отсюда! – заорала она, немного прийдя в себя.

– Я хочу срать, почему я должен уйти отсюда.

– Иди в свой туалет, – не унималась она.

– А где написано, что это твой туалет? Где хочу, там и сру, – продолжил игру Рулон, чтобы еще больше увидеть, как действуют предрассудки на мышей.

– Это – девчачий туалет! – продолжала беситься она.

– Все это – предрассудки, – заявил он. – Срать можно везде.

– Тогда иди в класс и сри, – выкрикнула она и ломанулась на выход.

– Вот это – мудрость, – заявил Рулон. «Да, срать-то можно и в классе. Как я сразу не подумал об этом, а почему бы и нет? При случае я тоже навалю там для профилактики».

Выйдя из сральни в предбанник с раковиной, он сел на ведро, думая: «Лучше тут досижу до урока. Солома сюда не зайдет, а я пока помедитирую. Так мне будет спокойно». Он выпрямил позвоночник, сложил пальцы в мудру. Полуприкрыв глаза, сосредоточился на макушке. Но вскоре в сортир завалили девки.

– Что ты тут делаешь? – напала на него самая бойкая.

– Отдыхаю, – с блаженной улыбкой произнес юный йог.

– Вот придурок, давай шуруй отсюда.

Но Рулон сидел неподвижно.

– Пойдем в другой тубзик? – сказала ей подружка.

– Да ну, я тут оправлюсь, пусть нюхает, если ему тут нравится, – сказала бойкая.

«Да, активные люди могут быстрее переступить через предрассудки, чем пассивные, так как они менее внушаемы, – подумал Рулон. – Хулиган имеет меньше комплексов, чем чадос. Буду становиться более разбитным, чтобы победить все это в себе».

– Подлец, что ты делаешь здесь? – заорала на него залетевшая в клозет уборщица. – Немедленно убирайся отсюда, – стала она тащить его к двери за шиворот.

«Вот и помедитировать не дают», – подумал он, выходя из злачного места. Хотя его класс был совсем рядом, но Рул пошел к нему дальней дорогой, обходя кругом всю школу. Так он часто делал, размышляя при этом о свободе и воле. «Я могу прийти в класс короткой дорогой, могу и длинной. В этом моя свобода, какой дорогой прийти туда. Но могу ли я не прийти в класс? Не прийти туда вообще является следующей стадией проявления свободы воли, т. к. идти туда меня заставляет страх перед руганью матери, учителями, оставлением на второй год». Также он ходил кругами вокруг дома, думая: «Могу ли я не прийти домой? Вот это был бы номер. Все мыши снуют из дома и опять в дом, а я вышел, и больше никогда уже не вернулся туда. Это бы означало коренное изменение моей судьбы. Но хватит ли на это моей силы воли? Или судьба в лице необходимости все равно бы вернула меня туда. Конечно, я мог бы пойти жить к бабушке, но это было бы «менять шило на мыло». А вот, уйти в неизвестность, неизвестно куда, начать скитаться и жить в лесу – вот это стало бы великим изменением. Но почему я не могу это сделать, почему?» – мучился он этим вопросом.

Давно прозвенел звонок, а Рулон все еще обходил школьные коридоры и, как всегда, опоздав, зашел в класс. По находящемуся там училе, он подумал, что, должно быть, это алгебра.

– Ты что, Рулонов, опаздываешь? – заорала на него Щетева.

– Да меня завуч задержала, – соврал он.

– А-а, тогда садись, – успокоилась она.

«Да, вранье нам помогает сгладить конфликты с другими людьми, – думал Рул, пробираясь на галерку. – Но когда мы врем сами себе и сглаживаем свои внутренние конфликты, это нам поможет оставаться дураками».

Подойдя к своему месту, он плюхнулся на стул рядом с Марианной.

– Ты что, еще не сдох? – с удивлением посмотрев на него, спросила она.

– Да пока еще отпеваюсь.

– Давай побыстрей отбрось копыта, чтоб успеть, пока не окачурилось твое тело, а то снова родишься, и тебя будут пиздить и пиздить, пока все не поймешь, – обрадовала его подружка.

Рядом на соседней парте Михей спорил с Капустой:

– А я могу пять палок кинуть, – балаболил Михей.

– А я вообще десять палок могу кинуть, – пиздаболил Капуста.

– Да не пизди ты, ты и две не кинешь, – разрезал Михей.

– Нихуя подобного, я кидал и кину.

– Что за разврат на уроке? – прервало их базар учило. – Я вам двойки за поведение поставлю, – запугивал их старый мудак.

– Вот, сидят и всякую хуйню мелят, – оценил их Рулон. – Мне кажется, они баб-то не видели. Сидят, да себе в кулачок палки кидают.

– Что они хуйню мелят – это верно, – изрекла Марианна, подпиливая ногти. – Но, с другой стороны, каждый из них таким образом усиливает образ самого себя, накачивает личный Эгрегор, свое психополе. Чем выше у человека мнение о себе, тем больше энергии он может вобрать в свое поле.

– Но ведь так можно стать эгоистом? – возразил Рулон.

– Да, конечно, мой милый. Для просветления – это помеха, но для увеличения личной силы такие мифы о самом себе могут помочь. То же самое делают и христиане, эгоистично обьявляя, что только их вера правильная, что только они знают Истину, а все остальные религии от дьявола. Мусульмане поступают таким же образом, то же делают и коммунисты, молясь на кумиров своего мира, божков: Ленина, Сталина, Маркса. Это помогает им усилиться и распространять свое влияние в мире.

– Да я тебе пиздюлей таких навешаю, – залупался на Капусту Михей.

– А я тебя как уебу, так мало не покажется, – борзел Капуста.

– Вонь ты подретузная, – забесился Михей, толкнув Капусту в плечо.

– А ну, чё ты, судорога в трусах, – на весь класс заорал Капуста и двинул его локтем.

– Капустин, Михетченко! Встать! – закричал счетовод. – Вы что срываете урок?! Теперь будете стоять до конца урока! – орал он и стучал указкой по парте.

– А вот и война эгрегоров, – рассмеялась, наблюдавшая за этой сценой Марианна. – Капуста с Михеем отстаивали, чей миф о себе круче. Так воевали и мусульмане с христианами в знаменитых крестовых походах, так воевали и коммунисты с буржуями и всеми инакомыслящими. Вот, к чему все это ведет.

– Что же, значит, и мне надо иметь миф о себе? – спросил Рулон.

– Конечно, мой милый, ты должен уметь входить в любой миф. Захотел – стал христианином, уподобился Христу. Захотел – мусульманином, захотел и стал буддистом, легко принимая в себя любимые мифы и образы, включаясь в эгрегорные поля, накаченные верующими и, подпитываясь от них свободно, работая с мифами, а не забуряясь ими, как фанатик. Так же творчески можешь выстраивать и миф о себе. Сколько кому ты палок кинешь, или кому вломишь пизды. Сечешь?

– Я понимаю, – промямлил Рулон.

– Не болтайте на уроке, – прервал их базар счетовод. – Немедленно записывайте тему! Где ваши тетрадки! – разьярялся он.

– У меня ручка плохо пишет, – пожаловался ему Рул, показывая ему свой на десять раз запаянный обгрызок.

– Это же чёрти что, а не ручка! – заорал счетовод, разглядывая кривой оплавок пластмассы с запаянным в него стержнем. – Как ты пишешь ей, придурок? – сказал он и бросил ручку на пол. – Пусть родители купят тебе новую.

– Да они покупают, но я за день по ручке сгрызаю, – жаловался Рулон под радостный хохот всей аудитории.

– Я уже тридцать лет работаю в школе, я заслуженный педагог, но такого я еще не видел, – стал он рассказывать ученикам свой миф. – Ты что, грызун, что ручки грызешь? Тогда пусть купят тебе железную ручку.

Рулон недоуменно пожал плечами. Урок продолжился.

– Вот видишь, что учило балаболило о себе: «Я заслуженный пидарас. У меня стаж рукоблудия» – это его образ себя. Но он отождествился с ним и потерял гибкость, возможность изменять его, входить в другие роли. Енто хуево, миф не должен душить тебя, ты должен творчески работать с ним и в то же время уметь целостно включаться в него. У нас, цыган, более положительное мнение о себе, чем у вас – русских засранцев. Мне говорили: «Мы, цыгане – лучшая нация. Все осталные – дерьмо, наш род самый лучший. Ты не посрами наш род» и все в том же духе. И в то же время цыгане могут быть очень хитрыми и пластичными, когда облапошивают каких-нибудь простофиль. Так мы работали с моей теткой. Выходим на улицу, и она пристает ко всем: «Дай погадать или гляди – у тебя порча». И в этом же духе. Если дурак зацеплялся, то она говорила: «Дай мне монетку для гадания». И когда он дает, смотрим, куда он положил кошелек, а затем, когда она гадает, я этот кошелек у дурня вынимаю. Вот так и работали. При этом часто она заискивала и унижалась, чтобы втереться в доверие. Потом я сама ходила и попрошайничала: «Дядя, дай конфетку. Тетя, дай поесть». Тоже приходилось разыгрывать из себя несчастную, но внутри все равно оставался образ превосходства над всеми этими сердобольными свиньями.

– Немедленно встаньте, вы срываете урок! – заорало на них учило.

Рул, было, хотел встать, но Мэри осадила его.

– Я говорю – встать! – заорал счетовод, покраснев, как рак, и тряся своими обвислыми щеками.

Мэри толкнула в бок Рулона, чтобы он ответил что-нибудь и принял огонь на себя.

– Да мне что-то не хочется, – вальяжно произнес он.

Класс весело забалдел.

– Ах ты, мерзавец! – заорал счетовод и замахнулся на него указкой, но Рул угнулся и она пизданулась о стол, переломившись пополам.

– Вон из класса, засранец! – произнесло учило и схватило Рулона за шиворот. Но тот обмяк, как куль с говном, и дохлый препод сумел только стащить его со стула. Рул растянулся на полу, прикинувшись мертвым.

– Вставай! – бешено заорал препод, топоча ногами от бессильной злобы.

Но Рул так и лежал с закатившимися зеньками. Увидев, что он не шевелиться, учило забеспокоилось и стало уже озабоченно его трясти.

– Ты чего, ты чего это? – нервно повторял он, вытирая пот со лба. – Помогите, ему плохо, – обратился он к ученикам, которые глумливо посматривали на всю эту сцену.

– Врача, врача! – заорал испуганный счетовод и помчался в школьный медпункт.

Тем временем Рулон, как ни в чем не бывало, сел на свое место, а Михей побежал к доске и написал на ней магическую фразу, которую можно читать и задом на перед по буквам: «Улыбок тебе, дед Макар». Внизу он подписал: «Читай наоборот». Пацаны весело заболдели над ней, и Капуста громко вслух прочел ее в обратном порядке:

– Раком дед ебёт кобылу, – изрек он всем на потеху.

– Вот, уже учатся скоморошеству, – прокомментировала Марианна. – Это тоже хорошая практика для подключения к животной энергии и обретения качеств и свойств зверей, как в стилях ушу: школа обезьяны, школа тигра и т.д. Сечешь? – обратилась она к Руле. – Так что советую тебе: подзаймись-ка на досуге. Видал мантру «Ебать-колотить»?

– Да, – ответил Рул, – я читал ее на стене в сортире.

– Ну, вот, что она значит? Что ты должен настраиваться на то, чтобы отъебать всех баб и всем мужикам расхуярить ебальники, тогда ты обретешь власть над миром.

– Мне кажется, так настроен каждый хулиган. Но они же еще не достигли власти над миром? – возразил он.

– Над миром еще нет, но над такими чадосами, как ты, уже достигли.

– Чего же им еще не хватает? – спросил Рул.

– Подключки к Эгрегору, – ответила Мери, – они не проводят через себя идеологию, как, например, Ленин или Сталин,т.е. их верхний план не работает, они берут токма силой. Вот сели б они еще и пиздели как Троцкий, тады обрели бы власть.

– А может, хватит идеологии? – возразил Рул. – Пиздеть не мешки ворочать. Счетовод, вот, тоже много пиздит, но волевого импульса, как в хулигане, в нем нет, поэтому он, как собака, лает, ветер носит попусту. Должно быть и то, и другое.

Балаболя, они подошли к классу Санчо.

– Иди-ка, позови этого дебила. Хватит ему учиться, – сказала Мэри.

Рул зашел в класс и увидел, как Санчо бегает из угла в угол, пытаясь отобрать у хулиганов свой портфель, который они перекидывали друг другу.

– Отдай, отдай! – уморно визжал он, подбегая к очередному обладателю портфеля.

Тот, глумливо уставившись на него, заявил:

– Отдай – тогда поймай, помычи и фигу получи, – и перебросил портфель другому пацану.

– Санчо! – окликнул его Рул. – Пошли, хватит дурью маяться.

Тот оглянулся на него и встал, как буреданов осел, не зная идти ему или ловить свой кейс.

– Пошли, чё вола-то ебешь, – сказал ему Рул.

– Ой, а как же мой ранец, – залепетал он. – Меня дома заругают.

– Ну и хуй, тебе-то что, пусть ругают. Плюнь им в рот, чтоб заткнулись, – наставил его Рул.

Санчо неуверенно поплелся на выход. Увидев, что он вышел из игры, мудило, державший его дипломат зашвырнул им в него, запиздярив по его шарабану. Уебав его, портфель отлетел и шмякнулся на пол рядом с Рулоном. Санчо немного охуел от удара, но скоро оправился.

– А вот и портфель, – сказал Рул.

Чадо подняло его и поплелось на выход.

– Никогда не играй в то, во что не умеешь, – наставлял его Рул. – Главное – вовремя выйти. Не будь фишкой в игре, а то тебя быстро занулят, не отождествляйся ни с чем, не то… этим, как твоим портфелем. Тебя заставят порхать не только по классу, но и по всей жизни.

Санчо угрюмо молчал, потирая синяк на своей репе. Однако увидев Марианну, он встрепенулся и встал на вытяжку, как солдат перед генералом. Увидев их, она развернулась и пошла на выход. Догнав ее, они почтительно поплелись следом.

– Ну, что, всосал, – продолжила она начатый разговор, – что ты должен включать всегда все центры, чтобы твое проявление воли было истинным. Твой хребет с отпавшим хвостом – это дерево жизни. Ветви его уходят в небо, к Богу, к Эгрегору. Корни его спускаются вниз, в преисподнюю, к твоим предкам, к родовой энергетике. И на дереве том – семь светильников. Один молчит, другой думает, третий пиздит, четвертый что-то переживает, пятый желает, шестой ебет, а седьмой бьет. Так что нужно зажечь их все, чтобы задействовать всю свою силу. Врубаешься, милый?

– Да, – ответил Рул. – «У Лукоморья дуб зеленый, злотая цепь на дубе том», – стал цитировать он Пушкина. – «И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом».

– Вот и ты, давай шагай по своему дереву жизни как, ентот кот, – заявила Марианна. – Не то будет все наоборот: «У Лукоморья дуб свернули, кота в котлеты изрубили, златую цепь в ломбард снесли».

Пиздоболя, они доперлись до хаты Марианны. Зайдя, Рулон с Санчо бросились раздевать хозяйку:

– Ну, что, мой милый, ты понял, как нужно брать власть над миром? – поинтересовалась она.

– Ебать-колотить? – произнес он.

– И ментально, и энергетически, – добавила она, лукаво улыбаясь.

Вскоре стал собираться весь клан Марианны.

– Ну, что, развлеки людей своим дневником, – сказала она ему.

Под общий смех Рул извлек из-за пояса свой дневник и разложил его на столе, вокруг которого на диване и в креслах расположились чадосы и самки.

– Вот так я учусь, – изрек он, открывая наугад одну из страниц, с которой сразу бросилось в глаза большое изображение фаллоса с мохнатыми яйцами, из которого выбрызгивала струя спермы, обрызгивающая рожу педагога. Балдея над этим, Эмма прочла стих:

 

Было время, я не знала,
Что такое кокушки,
Пришло время, застучали
Кокушки по жопушке.

 

В параграфе урока было написано много интересного. Лера вслух стала зачитывать дневник:

– Хуеведение, пиздометрия, мудоводство, закон Божий, блядоведение, матерный язык, блатная литература.

– Ну и предметы у вас, – заявил белобрысый чадос Валера.

– Задание на дом, – продолжила зачитывать Лера. – Дрочить в стаканчик перед сном, ебать козу, удавиться, избить родителей, срать на головы прохожих, изнасиловать бабушку, надуть гондоны к первомайской демонстрации.

– Ну и задания, – глупо хихикал Эдик.

– Поведение, – продолжила читать Лера. – Охуительное. Классный руководитель – Мудозвонов.

– Ну и классный дневничок, – заметил Шурик, приходя в себя после приступа идиотического хохота.

– Вот такой дневник он показывает учителям и маме, – придавала всем веселья Марианна.

– И что, у тебя его еще не забрали? – удивился Борис.

– Да это у меня уже третий за эту четверть, – объяснил Руль. – Отбирают, но мне снова его разрисовывают на потеху. Нечего у меня дневник забирать. Ничего из этого не выйдет. Хуй им в сраку! – занегодовал он.

Настало время торжества, и хозяйке все стали вручать подарки. Каждый чадос высыпал на стол дорогие духи, шмотки, коробки шоколадных конфет, пачки денег, рассыпаясь при этом в неумелых комплиментах. Только вот Валерий: он пошел и принес сегодня всего лишь одну плитку шоколада.

– А это что такое? – строго спросила у него Мэри.

– Да я с отцом поругался, – оправдывался он. – И тот мне башли не дает.

– А чего же ты сюда примандошил? Иди, мирись с батей, придурок, – злобно бросила Марианна.

– Ой, можно я посижу? – загундосил он.

– Ишь, чего захотел. Растащило его, – зашикали на него самки.

– Давай, канай отсюда, – заявила хозяйка и кивнула головой Руле.

Тот стал выправаживать незадачливого гостя. Тот понуро поплелся к выходу.

– Ну, мне всё не везет, – бурчал он.

– Вот, видишь, как плохо с отцом не вовремя ссориться, – наставлял его Рул. – Взял бы и стащил чего-нибудь из дома, тогда бы все стало по-другому.

Толпа уже зырила порнуху по видику. Мэри подсела к Рулу и шепнула ему:

– Иди-ка, садись вон к той девице Дине. Я тут ее приобщаю к делу. Понаблюдай-ка за ней.

Он кивнул с пониманием.

– Следи, чтоб твоя энергия была внутри, – дала ему хозяйка последние наставления.

Подсев на мягкий диван возле Дины, Рулон обнял ее и слегка замацал. Она поднялась и положила свою руку ему на колено. Рул почуял, как ее энергополе проникает в его тело. Его энергия стала тоже направляться ей навстречу. Но он стрался удержать ее, чтоб она находилась в границах его тела. По телеку мелькали хуи и голые жопы. Кому-то запиндюривали, ссали, срали в рот, сношались с животными. Особенно веселил его кадр, где одна баба брала в рот у осла, дроча его огромный, величиной с предплечье член. Наконец, он кончил, обдал ее струей молофьи, как из шланга. «Хорошая практика на омоложение, – подумал он, вспомнив, как римские знатные дамы принимали ванны из спермы».

Санчо шустрил, поднося всем питье и хавало. После видака все немного разгрузились в танцах. Рул, прижимаясь и мацаясь с Диной, шептал ей на ухо что-то о любви, наблюдая, будет она западать или нет. Дина вела себя более менее нормально, делая вид, что она реагирует на слова, но, на самом деле, недоверчиво относясь к подобному бреду и езженью по ушам, особенно учитывая то, что Рул ничего не подарил и выхаживал в коротких штанах, доходящих ему до щиколоток, и щеголял в своем малом школьном костюмчике, кое-где порванном и прожженном сигаретами. Вскоре после вечеринки гости начали расползаться. Рул остался один на один с самками.

– Ну, что, мой милый, будем распинаться сегодня? – ласково спросила его Мэри.

– Постараюсь, – ответил Рул.

– Он у нас, оказывается, уже отпевается в церкви, прикиньте, – с намеком сказала она подругам.

Те весело рассмеялись. С этими словами она достала венок, сплетенный из стебельков роз с листьями, но без цветов, и надела его на голову Рулона, больно вжав шипы в кожу.

– Ой, зачем? – спросил он.

– Это тебе терновый венец. Ты ведь у нас Христос.

– Через тернии к звездам, – добавила Нелли.

Эмма подала Марианне длинную палку – черенок от швабры, кою она засунула Рулону в рукав.

– Давай, поднимай руки! – скомандовала она. И когда Рул поднял руки на уровень плеч, она просунула это черенок через один рукав в другой так, что Рул не мог двигать руками.

– Я что теперь – пугало? – поинтересовался он.

– Ты не пугало, ты распятый Христос, – заявила хозяйка.

– Тогда я Мария-Магдалина, – пошутила Лера.

– Скоро ты узнаешь, чему Христос учил Магдалину, – заявила Мэри. – Помнишь историю о Христе, где к нему подвели блудницу и спросили, что делать с ней? Он ответил им: «В ком нет греха, первый брось в нее камень». И когда толпа, осознав, что все они грешны, устыдилась и разошлась, он спросил ее: «Ну, где твои обвинители?». «Нету». «Вот и я не осуждаю тебя». Вот что он заявил. Так что, мой милый, под ногами у тебя преисподня, над головой – Господь Бог, а перед тобой – мы.

С этими словами Мэри включила музыку, и самки начали танцевать стриптиз, обнажая свои сочные тела. Во время танца они ласкали друг друга и стягивали с партнерши одежду. Их танец был похож на лесбийский. Рул вошел в состояние Христа и почуял, как сверху к нему спускается божественная благодать, а снизу, из преисподней, поднимается горячая чистая энергия, наполняя его до живота силой. Эти потоки встретились в районе пупка, и один не пускал другой двигаться дальше. Полуобнаженные самки приблизились к Рулону, медленно стянули с него штаны и начали целовать, ласкать и сосать его член, пока он не стал твердеть и наливаться кровью. Тогда Марианна встала справа от него, а Неля – слева.

– Раньше, трахаясь, ты отрешался от тела, – сказала ему хозяйка. – Теперь, трахаясь, ты должен покорять мир. Ебя одну из нас, ты будешь представлять, что ебешь всех нас одновременно и через нас – и весь мир.

Эмма встала раком и, повернув голову, игриво подмигнула ему, приглашая его к соитию. Мэри и Нелли помогли встать ему на колени. Эмма взяла его фаллос и ввела его в себя, прижавшись к нему своими ягодицами. Рул начал делать яростные движения в ее влагалище. Долбя ее своим членом, он представлял, что ебет всех самок сразу. От порева Эмма сладостно застонала. Вместе с ней вошли в резонанс и застонали остальные самки. Лера, встав сзади, положила ему свои руки на плечи и, сладостно выгибаясь, касалась своими бедрами его затылка. Через некоторое время самки поменялись местами. Теперь он ебал Нелю. Еее влагалище было более узким, чем у Эммы, и его хер туго входил в него. Рул продолжил делать яростные движения, представляя, как он ебет весь мир. Нижняя темная энергия преисподней заструилась по нижней части члена, вливаясь в кунку Нели. Верхняя энергия неба опустилась ниже и стала струиться по верхней части фаллоса, струясь по спине Нели и встречаясь с темной сансой, струящей по животу, у ее макушки. Неля сладостно стонала. Самки тоже были в угаре, медитационно сливаясь с ней. Следующей была Лера, ее кунка уже сочилась от вожделения. Рулон засадил ей по самые кукры, его хер уперся ей в самую матку. С жесткой яростью и злобой, он долбал, ее как из пулемета, представляя, что весь мир поклоняется ему.

– Я велик, могущественен и прекрасен! – в диком исступлении выкрикнул он, напрягая скованные палкой руки. Его рожа искривилась в злобной гримасе.

Следующей была Марианна. Он вошел в нее и как будто провалился в какую-то бездну. Ему казалось, что он вертит на хую весь земной шар, что все миры, планеты и звезды вращаются вокруг него. Сила верхнего и нижнего мира направлялась через него и Марианну на весь мир. Рул яростно пыхтел, со злобой сжав зубы. Самки сладостно стонали, окружив его. Наконец, он почувствовал, как стал перевозбуждаться и, замедлив свои движения, отстранился от Мэри. Она села на пол и повернулась к нему.

– Ну, что, понравилось весь мир на хую таскать? – пошутила она.

Рул тяжело дышал с выпученными от возбуждения глазами. Эмма вынула у него из рукава палку.

– Ну, что, покойничек, давай теперь молись, отпевай себя.

Рул сел на пол и никак не мог сразу настроиться на отходную молитву, на то, что он умер. Хуй торчал колом и, казалось, что до сих пор на нем вертится весь земной шар.

– Главное – уметь быстро переключаться, владеть собой, мой милый.

Он закрыл глаза и стал повторять слова молитвы: «Господи, упокой душу раба твоего, Рулона». Произнося ее, он все больше входил в безмолвное и отрешенное состояние, ощущая, как умирает для этого мира. Почувствовав отделение от тела, чувств и ума, он лег на пол на спину, сложил руки на груди, как у покойника, и еще больше погрузился в состояние смерти.

ДЕТСТВО МАРИАННЫ

– Ебана мать! Зачем ты надела мои золотые сережки? – кричала по-цыгански мать на Марианну. – С кем ты там блядуешь ночами?! Почему эти пиздорванцы тебе не купили до сих пор всего какие-то золотые сережки? Найди себе таких, которые всю тебя осыпят золотом.

Марианна сняла сережки и злобно бросила их на трюмо.

– Ну, суки! – мысленно выругалась она на своих ухажеров. – Я вытряхну все из вас!

Она пошла на кухню, чтобы немного перекусить, так как с утра ничего не ела.

– Где деньги? – продолжала беситься ее мать – старая толстая цыганка. – Что ты сегодня заработала?

Мэри вынула из кармана несколько трешек и пятерок, оставшихся после покупки очередного наряда, и бросила их на стол. Мать жадно пересчитала эти деньги.

– Что-то мало ты зарабатываешь за день, прям как токарь на заводе. В твои-то тринадцать лет надо бы зарабатывать и побольше, особенно с твоей смазливой мордой. Где ты все шляешься? Пошла бы лучше поторговала косметикой с тетей Чувелой, – бесилась мать.

«Нет, – подумала Марианна, – больше торговать и побираться я не буду, – вспоминая как она целыми часами шаталась по улице, приставая ко всем прохожим, чтоб они дали ей денег или купили что-нибудь. – Я теперь других торговать заставлю, а сама лучше собой позанимаюсь».

Марианна села в грациозную позу, представляя, что она ест не у себя на кухне, а в шикарном ресторане где-нибудь в Москве или лучше в Париже. Так она представляла себя всякий раз за столом, делая проекцию своего будущего в тонком плане и готовясь достойно встретить его. Рядом с ней сидят один или два-три ее поклонника – очень богатые и знаменитые люди, которые ей платят. Нет, не за секс – это слишком унизительно, а за то, чтоб просто посидеть с ней вместе несколько минут. Все люди в зале ресторана бросают на нее восхищенные и завистливые взгляды. Но она безразлично смотрит на этих мышей – это глупое стадо баранов, тупо, механически живущих и реагирующих на все в жизни. Она выше их, выше этой ситуации, выше денег, власти, славы.

Она встает и грациозно удаляется прочь оттуда. Поклонники просят ее остаться, они готовы отдать ей все деньги и лизать ей ноги. Но ей уже ничего не надо, она хочет быть наедине с собой и с Богом.

Кайф мечтаний обломал пьяный отец, ворвавшийся в квартиру и начавший разборку с мамашей. Он, как всегда, ничего не соображал и бил всех подряд, и ломал мебель. Мэри поняла, что будет умней уйти, чем, как обычно, драться с отцом. Она уже почти оделась, когда отец залетел в комнату и, приняв ее за какого-то своего врага, набросился на нее, махая в воздухе какой-то палкой. Марианна ловко увернулась от удара и толкнула его в спину. Отец пролетел по инерции, снося на своем пути стулья.

– Я убью! Убью тебя! – орал он неизвестно кому.

Последнее время драться с отцом стало неинтересно. Он постарел, а она стала сильной и ловкой.

То ли дело раньше, когда он забивал ее до крови – это было здорово, вспоминала Марианна. Тогда она не жалела себя, не плакала, а только рычала от ярости, злясь, что она такая маленькая и слабая.

Когда отец был трезвый, он был совсем другой. Он очень любил дочку, и они часто уходили на лошадях далеко в лес и скитались там по нескольку дней, живя в шалаше и питаясь чем придется. Так отец вспоминал свою вольную цыганскую молодость, когда он частенько подрабатывал конокрадом.

Спускаясь по засраной лестнице, Марианна бесилась и думала: «Я не могу больше жить с родителями. У меня должна быть своя квартира. И вообще я не могу жить в этом совке, я хочу жить на Западе, в цивильной стране, и не в какой-то клетушке, а во дворце».

Выйдя во двор, она столкнулась с бандой Штопора, бесцельно ошивающейся у подъезда.

– О, Мариша! – обрадовано загнусил он. – Ты что так поздно вышла? Давай мы тебя продадим за ящик бухла, – пошутил он.

Эта фраза взбесила Марианну. Она мгновенно вспомнила, как работала проституткой, как рассасывала по полчаса вялые хуи жирных партийцев, как они ее ебли, наваливаясь на нее своими жирными тушами. Хотя это и был неплохой жизненный опыт, повторять его она больше не собиралась. «Хватит! – решила она. – Теперь я сама кого-нибудь буду им продавать за большие бабки. А я могу только властвовать и повелевать всем этим быдлом».

Злоба переполняла Марианну, она сжимала до боли рукоятку ножа, который всегда был в ее кармане. Ей хотелось воткнуть его в сердце Штопора и медленно поворачивать его, причиняя ему мучительную боль.

«Ну, нет! – сказала она себе. – Это не выход. Я должна быть ласковой и хитрой, льстивой и лукавой, если я хочу достичь чего-то в жизни».

Она опустила глаза и перевела гнев в сексуальность, затем улыбнулась и, направляя на Штопора волну энергии, ласково произнесла:

– Как же ты продашь меня какой-то мрази, я же твоя.

От этого Штопор несколько размяк и заулыбался, скаля свои гнилые зубы. Увидя перемену его настроения, Мэри поняла, что теперь можно манипулировать им. Вспомнив, как ее недавно огорчил Седой, обзывая черной ведьмой, она озабоченно заявила:

– Знаешь, Штопор, Седой мне говорил, что как-то раз избил тебя и ты ползал на коленях и просил у него пощады.

– Что? – разъярился Штопор. – Я ему еще устрою, – бесился он. – Как это я ползал? Сука! Он получит еще у меня! – разорялся он.

Марианна была довольна своим финтом. Когда Штопор немного успокоился, она сказала:

– Знаешь, мы с Ложкой, – так звали одного школьного хулигана, – могли бы растрясти кой-кого в школе, и я бы принесла с них оброк.

– О! – удивился Штопор. – А кого?

– Да есть тут у нас Алхимик, он кайфом торгует, Джоуль еще. Несколько торгашей можно было бы обложить их данью, подоить чуть-чуть. Как ты на это смотришь?

– Это путево! – изрек Штопор.

– Ну, тогда я возьмусь за них, чтобы тебе было на что выпить.

Теперь, заручившись поддержкой Штопора, Марианна могла призвать к порядку всех местных хулиганов и стряхнуть кое с кого башлей, большую часть которых она намерена положить в свой карман.

– А ты что, будешь со мной сегодня трахаться? – полез к ней грязный Штопор.

– Ой, не сегодня, милый, – стала отмазываться Марианна от проходимца. – Я сейчас должна быть у родственников, у меня тетя при смерти, – сказала она и удалилась, избегая дальнейших поползновений негодяя.

Марианна шла по улице, негодуя, что всякое чмо лезет к ней: «Ну, я еще с ним посчитаюсь», – бесилась она, направляясь к своему доброму дядюшке Роману.

У него дома она встретила его дочку Розу, которая стояла в компании каких-то зеков или бомжей.

– Пойдем домой! – окликнула ее Марианна.

Она зашла в подъезд и стала подниматься по засраной лестнице.

– С какой же шушерой ты водишься, – сказала ей Марианна. – Давай я тебя познакомлю с нормальными богатыми мужиками, которые всем обеспечат. Видишь, как я одета? – сказала Мэри, показывая свой шикарный прикид. – Это все они мне купили. Давай, и тебя прибарахлят как нужно.

– Да, это было бы классно! – обрадовалась Роза. – А то у нас во дворе одни проходимцы водятся.

На пороге их встретил дядюшка Роман, который был самым добрым и радушным цыганом из тех, коих знала Марианна.

– А, заходите, заходите девочки, – обрадовался он. – Что у тебя, опять отец буянит? – посочувствовал он гостье. – Ну, ничего, ты не обижайся на него. Он ведь хороший человек, только немного пьет. Но это же не страшно. Давайте проходите. Может чаю попьем?

– Да нет, не нужно, дядя Роман. Спасибо! – стала кокетливо отказываться Марианна. – Я как раз только что дома поужинала. Да и поздно уже. А завтра мне рано вставать.

– Ну, тогда иди спать. Может тебе чего-нибудь нужно? Так ты только скажи, все сделаю, – заботился добрый Роман.

Марианна поспешила уединиться в пустой комнате, которая была в квартире дяди, чтоб поскорей окунуться в мир магии, которой она любила заниматься каждый вечер. Она обнажилась, распустила свои шикарные черные волосы, спадавшие большими кудрявыми прядями с ее плеч. Разложила по кругу на полу карты и поставила вдоль этого круга восемь свечей по сторонам света, взяла серебряную чашу с водой и села в центр этого круга на колени. В окно ярко светила Луна, было полнолуние. Марианна взяла чашу с водой и, подняв ее вверх, подставила под свет Луны, наполняя ее им. Она сама вся купалась в лунном сиянии, чувствуя, как лунная энергия вливается в нее.

– Да исполнятся все мои желания, – стала она культивировать свое стремление, представляя все, чего она хочет достичь. – О, Богиня ночи! Скажи, что я должна для этого совершить? – вопрошала девушка, беззвучно твердя колдовское заклинание.

Внезапно из света Луны как будто стал появляться облик Богини, ее губы шептали:

– Рядом с тобой находится один человек, он ведом силой противоположной твоей, но вы должны дать толчок к развитию друг для друга.

– Кто он, – прошептала Марианна и взглянула в свою чашу с водой. Внезапно в ней стал вырисовываться силуэт Рулона – пацана из ее класса. – Да будет так! – сказала Мэри и выпила всю воду и, не выпуская чашу из обеих рук, поклонилась Богине.

Затем она села на колени и еще долго сидела в оцепенении, пребывая в медитации единения с Луной. Из другой комнаты начали доноситься какие-то звуки: стоны, разговоры. Марианна подошла к двери и прислушалась. Звуки доносились из спальни дяди Романа. Она подошла к двери спальни и через небольшую щель увидела, что дядя занимается любовью со своей дочкой Розой. Она сидела на полу у его ног, на коленях, и он учил ее делать ему минет.

– Бери в рот поглубже, моя девочка, – просил он. – Так будет мне приятней, чтоб член касался твоего неба. Нежно посасывай его. Да, вот так, да, – с придыханием говорил дядя Роман. – Гладь ручками промежность, ноги, мошонку, чтоб мне было приятно. Вот так! Да, моя родная, ласкай его язычком, – его дыхание стало учащаться. – О! Сейчас я кончу! Проглоти всю мою сперму, чтоб мне было приятно. Ой, ой! Да, вот так, – так говорил он в экстазе.

Марианна лукаво улыбнулась, наблюдая эту сцену. Ей самой хотелось присоединиться к ним, так как она испытывала симпатию к дяде Роману, но она решила никогда не трахаться просто так и все делать только со смыслом.

– Это хорошо, – подумала она, – что отец учит свою дочку всей премудрости. Гораздо хуже, если это будет заставлять делать грязный алкаш, унижая, бия при этом по морде.

Сексуально облизнувшись и эротично изогнув свое сочное тело, она удалилась в свою комнату, чтоб продолжать занятия колдовством.

Проснувшись с восходом солнца, она сделала пробежку, позанималась часа два каратэ и йогой и, ничего не поев, отправилась в школу. По дороге она встретила Санчо Фрица – ее соседа по дому. Он бессмысленно плелся в школу.

– Эй, Санек, – окликнула она его, – возьми-ка мою сумку и понеси ее за меня. Ты не против?

Тот встал, не зная, что сказать.

– Ну, на. Бери, неси, – игриво сказала ему девушка, подавая сумку. «Пора бы мне обзавестись прислугой», – Знаешь, а я тебя теперь буду звать Санчо Панчо, – заявила она. – Ты что делаешь после уроков?

– Дома сижу, – пробубнил Санчо.

– Ну, это не дело! Теперь ты будешь сидеть у меня. Приберешься там, посуду помоешь. Ты не против?

– Да нет, – пробубнил он.

– Ну вот и хорошо.

– Эй, Фриц, подь сюда, я тебе вчера два пенделя не поставил, – заорал Цыпа, стоящий возле школы с какой-то шушерой.

– Никуда он не пойдет, понял? – жестко ответила ему Марианна, – видишь, он тащит мою сумку.

Цыпа сплюнул через выбитые зубы и проводил их недобрым взглядом. У класса Буля с друганами мучили Рулона. Друганы держали его, а Буля, схватив пальцами за нос, делал ему сливу.

Рулон уморно визжал, гнусавя с зажатым носом.

– Ой, отпустите, мне больно.

– Ха, ха, ха, – глумились пацаны.

– Мы ща тебе хобот сделаем.

Марианна презрительно посмотрела на это явление, думая: «Чем мне может помочь этот забитый придурок?» – вспоминая ночную ворожбу.

Начался нудный урок. Истерично визжа, какую-то чушь несло глупое учило. Марианна стала заниматься собой, наводя марафет. «Сколько можно учиться? – подумала она. – Я не обязана это делать. Я буду делать то, что я хочу и мне плевать на то, как живут другие и что от меня хочет это ебанутое общество».

Рулон сидел за партой и тер свой сизый нос с большой сливой, сделанной Булей. Бросив на него надменный взгляд, она решила: «Да, придется его долго дрессировать, чтоб сделать человеком».

Началась контрольная работа. Мэри ткнула в спину Божену:

– Ой, а вдруг я сам не успею, – заканючил он.

– А меня это не ебет. Если ты не напишешь, то получишь пизды на перемене, понял, засранец, – жестко заявила Марианна.

После такого разговора Божен взялся за дело. Увидев, что все пишут работу, а Марианна сидит и нагло разглядывает все вокруг, учило забесилось и начало наезжать на нее:

– Ты почему не пишешь? Все пишут, а ты нет? Я тебе поставлю двойку!

– Я же не все! – заявила Мэри. – Если хотите, то ставьте хоть кол! – бесцеремонно продолжила она.

Не привыкнув еще к такому поведению учеников, тупое учило забесилось еще больше.

– Немедленно слушайся! Не срывай урок! Пиши работу! Я сейчас позову директора.

– А что мне ваш директор? – нагло заявила ученица. – Он мне не указ!

– Как же так? – распсиховалось учило. – Я вызову твоих родителей, изволь учиться. Тебя оставят на второй год.

– Ну и что? – спокойно сказала Марианна, даже не собираясь слушать старую маразматичку.

– Без образования ты не устроишься на работу, ты не получишь пенсию, – перечисляло оно мышиные аргументы.

Видя, что старая истеричка не успокоится, Марианна бесцеремонно заявила:

– Пусть работает кто дурнее, а вам неплохо было бы помучиться в дурдоме. – И удалилась из аудитории под радостный смех учеников, увидевших, как, оказывается, можно говорить с тупыми училами.

Преподка еще долго бесилась, тщетно пытаясь успокоить аудиторию, но вдохновленные наглостью Марианны, ученики не хотели больше быть примерными овцами.

Идя по школьному коридору, Марианна мучительно размышляла, как она накажет старую психопатку за такое отношение к ней, к королеве и богине. Как она натравит на нее всех хулиганов, чтоб они доводили ее, срывали уроки и делали ей заподлянки.

На перемене она собрала всех своих подружек из старших классов и бахвалилась им своим шикарным прикидом для того, чтоб подбить их на дела:

– Секите, как на меня раскошелились мужики, понакупили всего.

– О, классные у тебя мужики!

– Клевое шмотье!

– Зыко! – раздавались возгласы телок.

– А вы че со всяким говном поритесь, давайте я вас с богатыми чуханами познакомлю, трахаться со смыслом будете. За ночь, знаете, какие бабки вам отвалят. Сразу клево прикинетесь.

– А где они, давай пойдем.

– Зашибись! – раздались довольные возгласы.

– Сегодня я зарулю в один кабак и договорюсь там. Тогда охуенных мужиков там окучивать будем, – заявила Марианна.

Телки курили и еще долго базарили, как клево будет, если у них станет побольше башлей. Марианна умно направляла их треп в нужное русло и с усмешкой посматривала на то, как они быстро обольщаются образами и с небольшим сожалением о том, что они часть лавэ хотели потратить на сигареты, выпивку и прочую вредную дрянь. Сама-то она никогда не пила, не курила и не жрала всякую хуйню.

После базара с подружками Марианна пошла в секцию каратэ. По дороге она думала: «Как же все-таки глупо устроены люди. Хоть эти вот подружки: стоило зажечь в них зависть ярким тряпьем и дать им несколько образов, как они готовы на все. Если они и дальше будут такими дурами, то их могут заделать строителями коммунизма или прислугой для бомжа в семейке их заботливые мамаши».

В секции Марианну встретили знакомые качки:

– А, Марианна, привет, – стал клеиться к ней тупой бугай.

Мэри кивнула ему, но не стала продолжать этот треп. Тут она занималась другим делом – саморазвитием, а поебень мешала бы серьезно на это настроиться. Из раздевалки она прошла в зал, где кувыркались, бегали и разминались здоровые быки и несколько зачуханых баб, но Марианна держалась от всех обособленно.

Зашел тренер, и после традиционного приветствия началась тренировка. Бегали по залу кругами, отжимались и качались всеми способами. Марианна делала все максимально самоотверженно, с полной включенностью, так как она считала, что иначе и нет смысла чем-либо заниматься. Если ты что-то делаешь кое-как, вполсилы, несерьезно, как обычно делают дела множество мышей, то зря потратишь время и ничего не добьешься.

После разминки стали разучивать каты и приемы. Сенсей давал команды зычными криками, и все ученики синхронно стремились их выполнять. В спаринге Марианна встала с самим сенсеем, так как она занималась с десяти лет и уже хорошо знала технику. Он показывал на ней новые удары и приемы. Ей нравилось, что сенсей сильней и ловчей ее. Это не давало успокоиться и заставляло ее мобилизовывать все свои силы, чтоб стать лучше. В конце тренировки сенсей поставил всех в трудные стойки и, расхаживая вдоль рядов, объяснял традиции и принципы каратэ.

Когда Мэри вышла из спорткомплекса, к ней стали клеиться сразу несколько чуханов, но она не хотела, чтоб в секции о ней много знали и, отшив их, пошла к себе домой.

В квартире ее встретила недружелюбная мамаша:

– Где ты все шляешься? Почему не торгуешь с тетушкой Чувэлой? Иди хотя бы побираться вместе с Розой. Ты принесла сегодня деньги? – гневно спросила маман.

– Нет, я еще не работала, – спокойно ответила дочка.

– Еб твою мать! Тогда за стол лучше не садись! Без денег домой можешь не возвращаться. Кем ты растешь? Почему у тебя никогда нету денег? Почему ты так мало зарабатываешь? Почему не берешь деньги у своих хахалей? Найди себе кого побогаче и дои его, пусть он тебе платит. Ты что, шваль русская, что ли, чтобы бесплатно блядовать со всякой босотой? Не позорь наш род, становись нормальной, – бесилась мать, тряся пухлыми руками, на каждом пальце которых у нее было по здоровому золотому кольцу или перстню.

Дочь молча выслушала всю эту нотацию. Ей нечего было сказать, она и сама злилась на себя, что до сих пор имеет так мало денег.

Марианна вышла из залы, которая вся была устлана дорогими коврами, заставлена самой лучшей мебелью и хрусталем. «Грязные», безграмотные цыгане жили очень богато, на уровне завмагов и директоров предприятий, так как побираться и фарцевать в период развитого социализма было очень выгодно.

Пройдя по коридору, Мэри заглянула на кухню, откуда доносился манящий запах еды. Кухня ломилась от продуктов и деликатесов, но мать запретила ей есть, и хотя есть ей уже немного хотелось, она принципиально ничего не таскала с кухни тайком. Ей нравились эти правила: если ты не принесла денег, то и не ешь. Они мобилизовывали ее, чтобы она могла стать живучей и предприимчивей в жизни.

Зайдя в свою комнату, которая была не менее богато обставлена, чем зала, Мэри переоделась в шикарный вечерний наряд, привела себя в порядок перед большим зеркалом в резной деревянной оправе, размышляя, где и как добыть деньги. Любуясь своей внешностью, она размышляла, как ей сбить с кого-нибудь башлей без проституции. Она со злобой вспоминала, как используя лозунг: «тело в дело» она стояла на панели. И, притянутые ее красотой, к ней приставали богатые извращенцы и маньяки, предлагая ей за большие бабки пороться в жопу, ссать ей в рот, срать на лицо, заниматься сексом и брать в рот у их собак. И когда она отказывалась от этого, они пугали ее расправой, если она не согласится. Так что часто приходилось от них линять и выкручиваться, чтоб не заниматься этой мерзостью.

Так и не придумав никакого другого заработка, она поехала в кабак. К тому же у нее было там дело с официанткой Эммой, и ехать так или иначе было нужно. Выйдя на улицу, она поймала тачку и уговорила шофера бесплатно довезти ее до центра. Вечерело, и улицы были освещены огнями. Неоновым светом горели вывески кабаков, универмагов и гостиниц, мимо которых проезжала она в своем авто.

Выйдя из машины, она подошла к до боли знакомым стенам. Зашла в холл, где увидела несколько знакомых шмар, которые там снимались за не очень большую плату. Не заходя в зал, чтобы не платить швейцару, она сразу прошла через черный ход на раздачу, где бегала с подносом ее знакомая официантка – это была молодая, симпатичная шатенка с большим бюстом и бедрами.

– Ну, что, Мариш, опять сниматься пришла? – спросила подружка.

– Нет. Я тут одну аферу задумала, – ответила Марианна.

– Это интересно, – ответила Эмма. – А что почем?

– Посади меня за столик к двум, обязательно к двум нормальным чуханам. Я хочу их стравить меж собой и устроить аукцион – кто за меня больше даст. А потом взять башлей у одного и другого, и слинять. Вот такой расклад, – закончила Марианна.

– Ну, ты даешь, давай попробуй. Мне-то отвалишь с барыша? – спросила Эмма.

– Само собой, – сказала Мэри, – только вот еще что, ты им меня представь: мол, это самая шикарная дама, за которой все в очередь записываются. Все с ума от нее сходят. Она вообще скоро за кордон сваливает и все в этом духе.

– Ну, хорошо, – согласилась Эмма. Сделаю тебе рекламу, только с тебя за это причитается, – подмигнула она.

Марианна игриво кивнула в знак согласия.

– Ты посиди здесь, сказала Эмма, – а то у меня клиенты. А я подберу тебе путевый столик.

Марианна села на стул и окинула взглядом зал, где тусовалось жулье и прочее богатое дурачье. На сцене, схватив микрофон двумя руками, заливался Гарик. Тройка длинноволосых ребят аккомпанировала ему, вихляясь и выебываясь понемногу на радость публике.

 

Всюду деньги, деньги, деньги,
Всюду деньги, господа!
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда,

– базлал Гарик, –

Деньги есть: и ты, как барин,
Одеваешься во фрак,
Благороден и шикарен;
А без денег ты червяк.
Денег нет: и ты, как нищий,
День не знаешь, как убить,
Всю дорогу ищешь, ищешь
Что бы где-то утащить.

 

Марианна пренебрежительно смотрела на толпу в зале, и размышляла над словами песни, которые были почти про нее:

 

А утащить не так-то просто,
Если хорошо лежит,
Ведь не спит, наверно, пес-то,
Дом который сторожит.

 

Появилась Эмма и игриво подмигнув подружке, сообщила:

– Вон они, твои клиенты, за столиком ждут, – указав на двух приличных мужиков лет тридцати.

– Ну, что, как раз то, что надо! – согласилась Марианна, – пойду работать.

Она встала и нарочито медленно, грациозной походкой стала приближаться к столику. Первое впечатление нельзя повторить дважды, поэтому они должны восхититься мной, пока я еще не села рядом с ними.

Внимание зала невольно было приковано ее появлением. Чуханы тоже заметили ее появление. Она прошла мимо них, бросив на них многозначительный взгляд. Они повернули головы и с сожалением подумали, что может это не их краля. На это и рассчитывала Марианна. Затем она развернулась и подошла к ним, как королева, села за их столик. У них в душе отлегло: оказывается, она все же шла к ним. Этот финт уже начал их заводить.

– О, какие классные ребята! – начала их расхваливать Марианна, – я сразу приметила вас, как только вы появились. Таких как вы не так уж много в нашем городе.

Мужики самодовольно заулыбались. Марианна познакомилась с ними и продолжила непринужденную беседу, построенную так, чтоб расположить их к себе и разжечь в них к ней желание, чтоб каждый из них хотел трахнуть именно ее, а может, даже сделать ее своей любовницей. Немного втеревшись в доверие, она спросила:

– А кто из вас купит мне мороженое, я с утра ничего не ела.

Чуханы стали наперебой проявлять свое джентльменство. Соревнование началось. Марианна манерничала, вела себя то величественно, то капризничала, как ребенок. Она бросала на них искоса многозначительные взгляды, эротично обсасывая ложку, вела разговоры на сексуальные темы. Когда мужики достаточно включились, и у них начала течь слюна, она, кокетничая, заявила:

– Ну, право, не знаю. Вы оба так мне нравитесь. Кто меня проводит сегодня?

Мужики недовольно покосились друг на друга, и еще больше начали соревноваться в ухаживаниях.

– Попались, – подумала Марианна.

И еще немного поболтав, попросила кого-нибудь потанцевать с ней. Чуханы уже чуть не подрались из-за нее, но она успокоила их.

– Ну, не страшно. Первый танец с тобой, а второй – обязательно с тобой, – сказала она, призывно посмотрев на второго.

Танцуя, она обольстительно прижималась, заигрывала и в то же время разыгрывала недоступность, что полностью сводило чуханов с ума. Пока она танцевала с Сергеем, так звали первого, Андрей ревниво смотрел на нее, ерзая на своем стуле.

Гарик заливался в новой песне, под которую они кружились по залу:

 

Если вам волнует кровь
Бюст богемы театральной,
Чтоб зажечь у ней любовь,
Есть рецепт универсальный:

 

– базлал он, прыгая с микрофоном.

 

«Денег дай, денег дай»
Эту песню всякий знает.
«Денег дай, денег дай».
И отважно повторяет:
«Денег дай, денег дай»,
Но назад не ожидай.

 

Услышав эти слова, Мэри подумала: «Пора», – и жалостливо попросила у Сергея дать ей денег, чтоб расплатиться с долгами. Придя к столику, он бездумно отвалил ей сумму. Взбешенный Андрей, думая, что его обскакивает соперник, тоже стал набиваться в спонсоры. Мэри взяла деньги и у него, и увлекла его в обворожительный танец. Теперь уже Сергей не находил себе места, суетясь за столиком. Снова усевшись на место, Мэри расспросила – кто они такие, где живут, их телефоны. «Пригодиться, чтоб доить их дальше», – подумала она и сказала, что ей нужно кое-куда позвонить. Выйдя из зала, она пошла в назначенное место, где она договорилась встретиться с Эммой.

Из зала все еще доносился голос Гарика:

 

Я не таксист, я не официант,
Мне чаевых не надо вымогать.
А я простой советский спекулянт.
Я покупаю, чтоб вам потом продать.

 

– Ну, что, облапошила дураков? – спросила ее Эмма, уже переодевшись, чтобы идти домой.

– Да, – ответила Мэри, – бедняжки, они даже не знают, что им никогда не придется со мной трахаться, хотя мы непременно встретимся снова.

– А кто же он, твой избранник, которому ты дашь? – с любопытством спросила Эмма.

– Кто? – задумчиво произнесла Марианна, – Господь Бог – вот кто! – с усмешкой сказала она. – Кстати, вот твой гонорар, – протянула она несколько купюр Эмме, – дурачье оказалось богатым. Кстати, у меня к тебе одно дельце, – загадочно начала Мэри.

– На сколько тянет? – спросила Эмма, пряча башли.

– Я думаю, потянет не слабо. У меня есть знакомые девчонки, которые хотят подработать на панели. Они еще зеленые, ничего не умеют, только сосать, да ноги раздвигать. Но мы их можем классно припахать. Я их всему научу, а ты будешь подсаживать их к клиентам. Снимем блатхазу. У меня есть один знакомый шоферок, будет их возить туда на блядки. Бабки поделим по-братски. Как ты насчет этого? – игриво спросила Мэри.

– Что, неплохой расклад, – серьезно сказала Эмма, пытаясь продумать, что и как лучше устроить.

– Кстати, хочешь, я тебе погадаю? – спросила Мэри, набиваясь к ней в гости. – Я все же цыганка и кое-что умею, – сказала она, подумав, что неплохо было бы поближе познакомиться с Эммой, чтоб оказывать на нее большее влияние.

– Ну, что, я сегодня не занята, пойдем?

Поймав тачку, они завалили на хату к Эмме, которая была весьма богато упакована, так как работа официанткой в советском обществе была весьма выгодна и престижна.

Удобно расположившись на больших, мягких креслах, стоявших возле журнального столика, они за чашечкой кофе приступили к гаданию. Марианна достала свои магические карты, при помощи которых она вела все ритуалы, и, перетасовав их, сделала первый расклад.

– Что было: несчастная любовь, пустые хлопоты, обманутые ожидания, – говорила она, читая карты, и поглядывая при этом на реакцию Эммы, – что есть: есть деньги, удача в казенном доме, любовные интересы. Что будет, – сказала она, выкладывая следующие карты, – необычный поворот в жизни, успех, дорога, полная приключений. Чем сердце успокоится, – тут она вынула еще одну карту и закончила свой расклад. И тут выпала пиковая дама. Марианна поняла, что это она. Ей суждено войти в сердце и жизнь Эммы. Но пока она этого не сказала, а начала делать другие расклады. Эмма все сентиментально вспоминала каких-то мужиков, спрашивала, как у нее сложатся отношения с директором ресторана, с которым она спала за то, что он дал ей блатную работу. Но сколько раскладов ни ложили – любовью не пахло, везде был бубновый интерес.

Марианне не нравилось, что Эмма, будучи достаточно расчетливой и практичной, излишне сентиментальна, и строит иллюзии насчет мужского пола.

– Обольщаться ничем в жизни не стоит, – исподволь намекала ей гадалка во время разговора, – мечты и иллюзии могут привести к беде, нужно жить для себя, а не искать сказочного бомжа.

Но Эмма еще не могла полностью принять великую истину, которой ее учила подруга.

Еще немного поболтав, они стали готовиться ко сну. Эмма уже легла, но Марианне не спалось: неведомая сила звала ее на ночное свидание. Она уединилась в свободной комнате и, обнажившись, построила из карт и свечей мандалу в виде шестиконечной звезды. Поставив по четырем углам вокруг нее символы четырех стихий; курильницу с благовониями – на Востоке, кинжал – на Юге, чашу с водой – на Западе и магический камень – на Севере. Встав в центр мандалы, она произнесла заклинание и вошла в контакт с Силой:

– О духи четырех стихий! О божества четырех сторон Света! Придите и вселитесь в меня! И дайте мне власть над всем миром и преобразите меня в совершенное воплощение вашей силы!

Марианна взяла курильницу и, произведя ею магические пассы, призвала Духа Ветра, ощущая в себе стихию воздуха. Затем взяла кинжал и вселила в себя Духа стихии Огня. То же самое она проделала с водой и камнем, олицетворяющими землю. Ритуал наполнил ее огромной силой и знанием.

Внезапно перед ее внутренним взором явились боги сторон света:

– Иди к Эмме и слейся с ней. Она – одна из древних ведьм, воплотившихся на земле. Приобщи ее к колдовству. Вас ведет одна Сила.

Видение исчезло. Марианна открыла глаза и окинула все властным взором. Сила четырех стихий до сих пор была в ней. Она хищно облизнулась и, сверкнув глазами, вышла из мандалы. Внезапный порыв ветра затушил свечи.

– Она направилась к ложу Эммы, та беззаботно спала. Марианна легонько коснулась ее головы, и Сила вошла в нее. Эмма вздрогнула и проснулась.

– Не бойся, это я, – ласково сказала подружка, лукаво улыбнувшись, – Мне что-то холодно одной. Можно я с тобой прилягу? – сказала она, заползая к ней под одеяло.

– Ну, ложись, – дружелюбно сказала Эмма.

Марианна нежно обняла ее и прижалась к ней. Сильная сексуальная волна энергии отошла от нее, вселяя страсть и желание в Эмму. Та томно вздохнула и тоже обняла подружку. Медленно Марианна начала ласкать и целовать ее тело. Сперва Эмма что-то хотела возразить, вспомнив мораль мышей, но потом расслабилась, отдавшись воле чувств. Они начали уже более страстно ласкать и целовать друг друга, гладя руками тела и интимные места друг друга. Все больше заводясь, они извивались, как змеи, трясь друг о друга своими наполненными вожделениями телами. Энергии стихий бушевали в них, и они стали забывать, кто они, где находятся – была лишь только всепоглощающая страсть, сила, энергия. Они начали ласкать и целовать интимные части друг друга, сотрясаясь в совместных муках оргазма.

Восход солнца застал их лежащих в сладких объятиях на растрепанной постели. Марианна проснулась и, выбравшись из постели, заботливо укрыла одеялом подружку. «Пусть еще поспит. А мне пора заниматься самосовершенствованием, – решила она, не желая нарушать режим своих тренировок, – теперь кончится над Эммой власть мамочкиных иллюзий», – подумала она, окинув взглядом свою двадцатилетнюю подружку. И хотя она была старше Марианны, ей она казалась еще совсем ребенком.

Прекрасным солнечным утром Марианна шла в школу по шумным улицам мышиного города. Вокруг нее, как муравьи, бегали и суетились люди. Она величественно шла, бросая на них презрительные взгляды. Они сновали туда-сюда с тупыми бессмысленными рожами, погруженные в свои химерические грезы, из-за которых они не замечали ничего вокруг. Как роботы они действовали по заранее заданной программе, не в силах выйти из нее, задуматься о своей жизни и прекратить мышиную возню. Все, что они делают, было известно наперед. Они вылазят из своих нор, плетутся на работу, а затем снова залазят в свои норы. Они все время ищут себе партнера, а затем, найдя его и опоросившись, всю дорогу взращивают своих выпиздышей, ни хрена не видя, не понимая кроме этого. А затем сработавшиеся и больные ложатся в могилы. Вот и все, что их ждет. Все в их жизни заранее известно.

От этих мыслей у Марианны возникло чувство брезгливости, что она идет тут в окружении этих тараканов. На углу, у магазина, она увидела своих земляков – цыган: несколько баб в разноцветных широких юбках приставали к прохожим, продавая косметику. Одна из них предлагала погадать, а рядом сновала цыганская детвора, которая побиралась, выклянчивая что-нибудь у прохожих. Эту цыганскую работу Марианна знала с детства: сперва побираешься, потом торгуешь. Ну, а когда совсем поумнеешь, то гадать, а если выйдет, то загипнотизируешь какого-то малахольного простофилю, чтоб он отдал тебе последние бабки. Но все это уже не нравилось Марианне, она хотела чего-то гораздо большего. Традиционный цыганский промысел казался ей слишком примитивным.

Тут она увидела, как к табору подкатил легавый и стал что-то выяснять. Бабы сразу подняли юбки, закрыв ими лицо, и стали дико визжать. Мент некоторое время оторопело смотрел на них, не зная, что делать, а затем махнул рукой и пошел прочь. Марианна расхохоталась, наблюдая эту сцену и, вспоминая, как она так тоже делала не раз с тетушкой Чувэлой. Такая реакция всегда ошарашивала фараонов и они, не будучи готовыми к ней, часто ретировались. Если бы цыганки убегали или начали спорить, мент бы знал, что предпринять, но, видя нестандартную реакцию, эти тупые машины не знали, как теперь быть. Это заводило в тупик их свинячьи мозги. Направившись дальше, Марианна вспомнила, как однажды, гадая вместе с Чувэлой, она заворожила одного болвана. Увидя бессмысленно плетущегося простофилю, рассеянно зырящего по сторонам, Мэри подошла к нему и сказала:

– Хочешь, погадаю? – И пока идиот соображал, что происходит, она взяла его руку и стала скороговоркой говорить все, что она думала, может быть в жизни у этого разини. Часто, когда так настроишься, что-то в тебе само начинает говорить, и многое выходит вполне верно. Главное – не сомневаться и позволить своему ощущению, возникшему от вида этого дурака, выразиться в словах, не пытаясь вымучить эти слова из разума, а просто позволив языку самому болтать, высказывая первое, что приходит в голову. Этот древний метод прорицания знали многие цыгане. И вот, начав такую болтологию, постоянно посматривая на тупой ебальник простофили, Мэри направляла болтовню в нужное русло. Если рожа выражала непонимание и несогласие, то, значит, она говорит неверно, а если его харя принимает отождествленное выражение и по ней бегут эмоции: печали, радости, удивления, оттого, что она все знает, и голова кивает согласно, значит – предсказание идет в нужную сторону.

Увидев, что лох совсем уснул в своих мыслях и воспоминаниях, Марианна дала ему мысленный приказ, сосредоточив всю свою волю на его межбровье: «Ты полностью подчиняешься мне. Ты будешь делать то, что я повелю. Достань все деньги и отдай их мне, – внушала она мысленно. – Достань деньги и отдай их мне». При этом она умудрялась еще что-то болтать, правда, уже больше механически, отвлекая внимание долбоеба. Тот, как будто в полусне, стал вынимать деньги и отдавать их ей. Она быстро спрятала их в потайных карманах своих юбок. «Теперь все забудь, что ты видел меня. Повернись и иди восвояси», – дала она напоследок мысленный приказ. Дурак развернулся и поплелся куда-то, вскоре растворясь в людской толпе.

Марианна ухмыльнулась, вспоминая этот случай. Теперь бы она не отпустила так просто этого придурка. Он бы долго еще ходил за ней, принося деньги.

«И ведь таких дураков может быть много, пусть содержат меня до конца жизни» – решила она, открывая дверь школы.

По школе бегала и носилась хуева стая пацанов и девчонок. Кто-то кого-то пинал под жопу, кто-то дергал за косу, один пацан кидался во всех иголками, вставленными в бумажные наконечники.

– Эй, козел, ща тебе дам, – заорал какой-то молокосос, которому он зафенделил иголку в жопу. И стал гоняться за ним по коридору. Тут же бегал одноглазый, дергая девок за юбки, которому месяц назад выбили глаз такой иголкой. Однако Марианну никто не трогал, натыкаясь на нее, все в ужасе и в почтении отскакивали в сторону, провожаемые ее недобрым взглядом. Но вот прозвенел звонок, и осиный улей стал утихомириваться, разбегаясь по классам. Марианна зашла в аудиторию и оглядела презрительным взглядом весь класс. Затем прошла на галерку, но ее место оказалось занятым. На ее месте сидела Дерина. Марианна подошла и бесцеремонно столкнула ее со стула. Дерина, закричав, упала на пол. Марианна бросила туда же ее учебники и уселась на свое место.

– Что вы там делаете? – забесилось учило.

– Ой, она меня с места столкнула, – стала ныть Дерина.

– Не срывайте урок, сидите спокойно! – бесилось учило. Марианна недовольно молчала, бросая испепеляющие взгляды на Дерю. Та, хныча, собрала свои учебники и села за другую парту. Рядом с Мэри сидел Рулон, бессмысленно смотря на доску, рядом с которой балаболило учило. Тыча указкой и стуча по доске мелом, учило пиздело что-то о пионерах-героях, призывая всех подражать их примеру. Марианна взглянула на Рулона и вспомнила, что на него указала сила.

– Что же я получу от него? – подумала она с сомнением, – но он-то уж точно от меня получит! – злобно улыбнулась она.

– Ну что Рул, будешь Павликом Морозовым? – спросила его Марианна.

– А нахрен мне это нужно! – ответил он. – Лучше к фашистам пойду, – вон, как в Германии люди живут, не то что у нас в России.

– А зачем же нас этому учат? – с деланным недоумением спросила Мэри.

– А затем, чтоб мы, подражая всяким дуракам, мерли за партийцев, как мухи. Вообще, воспитывают тут из нас пушечное мясо! – заявил Рулон.

– Молодец, дурак! – похвалила его Мэри, – рассуждать ты горазд, только этого мало.

– А что же еще нужно? – заинтересовался Рулон.

– Ты должен научиться делать.

– Что же я должен делать? – недоуменно спросил он.

– Сперва, мой милый, ты должен понять, что ни хрена не умеешь делать, даже самого простого. Вот, что ты не пишешь сегодня уроки? – спросила она.

– Да я забыл ручку.

– А вот возьми и попроси у кого-нибудь, – намекнула Мэри. – Видишь, Ложкин спит, ему ручка не нужна, пусть он даст ее тебе.

– Попросить ручку у Ложкина? – оторопел Рулон.

– Да, у Ложкина. Какая тебе разница у кого просить? Чувствуешь, как тебе это трудно сделать? Сколько страха и неудобства сковывают тебя?

– Да, – недоуменно промямлил Рулон.

– Поэтому и я говорила тебе, что ты просто пиздобол, а делать ты ни хрена не можешь, но все-таки попытайся, если ты хочешь этому научиться.

Рулон долго собирался с духом и потом, как-то неестественно напрягшись, тронул Ложку за рукав и сдавленно произнес:

– Дай мне, пожалуйста, ручку, а то моя дома осталась.

– Пошел ты на хуй! – злобно выругался Ложкин и продолжил сон.

Рулон подавленно сидел, не зная, что теперь делать.

– Ну что? Видишь, какое ты ничтожество! – обрадовалась Мэри, – как трудно тебе даже ручку попросить. Как ты зачморился, когда тебе отказали. А я вот с трех лет попрошайничала, и мне отказывали, гнали меня, а я все лезла и лезла, просила и просила. А тебя мать вырастила ебантропом и слюнтяем, ничего не могущим в жизни. Главное в жизни, то, чему тебя должны были научить с трех лет – это просить и хвалить, чтоб тебе что-то дали. Без этого ты просидишь всю жизнь на заводе, зарабатывая там три копейки, дурак. Понял? А я, попрошайничая, зарабатывала по четвертному в день, а то и больше. Можно и по стольнику в день заработать, если ж ты умеешь еще и хвалить того, у кого просишь.

– А что же теперь делать? – промямлил Рулон.

– А вот, давай, у Божена попроси, только похвали его сперва, у него, знаешь, в пенале, сколько ручек, на весь класс хватит.

Рулон снова замялся, а потом чуть увереннее, чем в первый раз загундосил:

– Божен, я знаю, ты хороший пацан, но дай мне ручку пописать.

– Да отстань, че тебе давать-то?! Ты же ее загрызешь, – отнекивался Божен.

Рул сперва осекся, а потом, собравшись с духом, загундел снова:

– Ну, пожалуйста, Божен, у тебя же такие классные ручки, ты же хороший пацан, дай мне одну пописать. Я ее грызть не буду.

Марианна самодовольно наблюдала всю эту сцену. Где-то с десятого раза доведенный Божен выдал Рулону какую-то ручку.

– Ну, вот, выпросил, идиот, поздравляю, – похвалила его Марианна. – Давай-ка, учись не только пиздеть, но и что-то делать, иначе, ой как хуево тебе будет в жизни! На заводе батрачить придется. А так сядешь на паперти и наберешь себе полную шапку денег.

–Да все мать, сука, – выругался Рулон, – мне внушала, что просить стыдно, хвалить не хорошо, не унижайся, мол.

Детство Марианны (продолжение).

– Да, вот он твой источник всех бед – твоя мать, – подтвердила Марианна. – А ты больше маму не слушай! – рассмеялась она. Тут с грохотом упала школьная доска, на которой что-то корябало мелом учило. Гвозди, на которых висела доска, были заранее заботливо подпилены. Учило ахнуло и отпрыгнуло от доски, которая стала валиться на учило.

– Ой-ой-ой-ой-ой! – заорала старая истеричка, неуклюже придерживая доску руками.

Весь класс весело забалдел, передразнивая учило:

– Ой-ой-ой-ой! – орали хулиганы.

Учило неуклюже поставило доску, прислонив ее к стене и, как сорвавшаяся с цепи собака, обрушилась на учеников:

– Что вы срываете урок? Прекратите паясничать.

Но тут зазвонил звонок с урока и орда обезумевшей детворы поломилась из класса.

– Стойте! – орала училка. – Я еще не разрешила вам выходить.

Но никто ее не слушал. Все с шумом и топотом выбежали в коридор. После этой толпы спокойно и грациозно вышла Марианна, а за ней следом семенил Рулон. Она направилась к своим подружкам подбивать их на дело. Выйдя на школьный двор, они встали плотным кружком. Все кроме Марианны закурили, корча из себя девиц легкого поведения.

– Значит я обо всем договорилась, – обрадовала всех Мэри. – Будете обслуживать богатых партийцев – хорошая работенка. Не то что трахаться с каким-нибудь быдлом или зэчьем. Там могут и не заплатить, а могут и бутылку в жопу вставить.

– А как трахаются партийцы!

– О, интересно, расскажи.

– А как работать будем? Что делать-то надо? – загалдели наперебой девчонки.

Марианна с видом знатока начала свой рассказ:

– А было это так: в общем, однажды стою я в ресторане – снимаюсь, подходит ко мне Эмма – это официантка, которая там за место бендерши, работает сводней, в общем, и говорит мне:

– Мэри, хочешь на клевый заказ попасть – одну партийную шишку обслуживать?

– Я – сколько, – спрашиваю, – он дает?

– Дает по сотне сразу, а там вас шестеро на одного его будет, так, что особо не уработаешься, – отвечает мне Эмма. – А там у него уже еще больше башлей получить можно за разные услуги, – намекает она.

– Ну, что, – говорю, – это путево.

Подводит она меня к служебному выходу, а там уже черная правительственная «Чайка» стоит. Залезли мы в нее, шесть шлюх, а там места много, еще шофер, охрана, все уместились и поехали. Приезжаем мы на правительственную дачу за городом. К шикарному особняку, где такие шишки живут. Заходишь в комнату огромную, все обставлено шикарно. В общем, повели нас в аппартаменты. Там жирная ряшка в халате сидит на огромной кровати. Зашли, расположились вместе с ним. Прилегли, ласкаем его, тут он спрашивает:

– Кто стриптиз мне будет танцевать?

Я сразу первая выскочила, думаю: «Чем валяться с потным боровом, лучше потанцую, музыка классно играет». Я свой цыганский «гарден» выплясываю, обнажаясь потихоньку. Другие стали тереться об него, лизать языками, кто-то хуй ему стал рассасывать. Но сколько они не трудились – ничего не выхордило. Он-то был уже импотентом, и хуй у него не стоял. Я танцевала уже, наверное, с полчаса. Ему и яйца, и жопу – все уже облизали, но хуй так и не встает. Тогда он пса своего позвал – большого черного дога. Говорит:

– Ну, кто собачку мою ублажит, тому стольник. Тут одна девчонка вызвалась с кобелем трахаться.

– А вам как, слабо? – спросила Марианна, окидывая взглядом своих подружек.

– С псом что-ли? – замялись некоторые.

– А что? – я дома с псом со своим ебусь, призналась Лора,– а тут еще и стольник платят все равно с кем за стольник ебаться с псом или с чертом ебаться. С псом кое в чем даже лучше. Псы то они людей добрее, – сказала она.

– Правильно мыслишь!– поддержала ее Марианна. В общем стали они трахаться с псом. Я давай шустрить: вино подношу борову, закусочку, чтоб зря с ним не нюхаться, официанткой заделалась. Девчонка у пса в рот взяла, потом раком встала, пес на нее стал уморно так залазить, да своим хуем быстро тычется, все никак попасть ей в пизду не может. На силу она изловчилась, схватила его за член и ввела во влагалище, так что собачья свадьба состоялась. С псом красота трахаться, не залетишь и не заразишься, клево! – подытожила Мэри, снимая этой фразой с девчонок, которые почувствовали брезгливость, их негативное отношение. – Ну что, если хочешь заработать, то ко всему нужно быть готовыми.

Затем лысая харя придумала новое развлечение.

– Даю стольник кому я в рот буду ссать.

Тут две девчонки вызвались, радостно встали на колени. Партийная ряшка встала и начала ссать им на лицо и в рот. Но ничего, поссал немного, потом пошли помыться.

– Как вам такое?

Некоторые сморщились, Алиса сказала:

– Да какая разница, мне парень мой в рот кончал и на рожу кончал. Что сперма, что моча – один хуй. Главное бабки получить, а то от своего засранца я только маты и пиздюли получала, – с обидой сказала она.

– Да, точно,– поддержала Мэри, – что сперма, что моча – один хуй. Потом он еще подвыпил, а хуй так и не встал. Тут он с досадой говорит:

– Эх, кто бы хуй мне поднял, тому тыщу дам.

Тут я подумала: «А что, может, я поставлю ему хуй?»

Спрашиваю как бы свое тело: «Получится или нет?» – и чувствую уверенность здесь вот.

Мэри показала на солнечное сплетение.

– Так я часто сама себе вопросы, значит, задаю, а тело мне подсказывает. Это наша цыганская магия такая.

Ну, раз «Да» – значит, я вызвалась. Думаю: «Просто так хуй не поставишь.Нужно направить на него всю свою энергию – сексуальную, значит». А мужик отвратительный, жирный. Что делать? Тут я представила мужика, который бы мне понравился, и почувствовала возбуждение, а потом и страсть. Прилегла к нему и начала его хуй ласкать и рассасывать. А сама всю силу своего желания направила на него, чтобы он встал. И смотрю: он стал подниматься, растет, растет, силы набирается. Тот аж ахнул от удивления. Смотрит – глазам не верит. Хуй у него встал – радостно. Вот,– говорю,– пожалуйста, вам!

– Да. Ну, ублажила! – говорит он мне. – Не ожидал даже, что он встанет.

И тут старый извращенец в жопу кого-нибудь ебать захотел, кричит:

– Кто в жопу даст? Полтинник!

Тут одна девчонка встала раком. Запиздюлил он ей, обкончался – радостный.

В общем, удалось кого-то в жопу выебать.

– Вы как, в жопу то поретесь? – спросила у подружек Мэри.– Все шлюхи должны это уметь, – подытожила она.

– Да, меня как то хачики в жопу ебли, – призналась Елена.

– И меня один мужик ебал, – сказала Татьяна.

– Ну, вот видите, – сказала Мэри, – шлюхи в жопу вату себе, в общем, вставляют перед тем, как на панель пойти, жопу вазелином мажут.

– А зачем? Для чего это? – раздавались возгласы.

– Как зачем? – рассмеялась Мэри. – вата – чтобы хуй в говне не запачкался, а то они хуй замарают, потом тебе его еще и сосать дадут. Вот удовольствие! А вазелин – чтобы хуй легко в жопу входил. Вот и все!

– Ну, вот. Тут, значит, партиец обкончался, сразу сник, успокоился, развавлился на кровати, а вскоре и задрых. Так наш выезд и закончился. Что-то подобное и вам предстоит. Главное – будьте раскованны, любезны, не бойтесь унизиться. Тогда к вам деньги рекой потекут.

– Ну, что? Значит, будьте готовы сегодня вечером. Подъезжайте в центральный кабак. Принарядитесь, оденьтесь. Я там буду вас ждать, – закончила свою обработку Мэри.

И радуясь, что теперь она уже сама становится свободной, и что за нее будут трахаться те, кто поглупее, пошла по своим делам. Девчонки же повалили в школу. Звонок на урок давно уже прозвенел, но они уже не беспокоились об этом: впереди их ждала новая, манящая огнями кабака, взрослая жизнь.

МАРИАННА

Марианна сидела на нудном уроке, со скучающем презрением наблюдая, как порет какую-то чушь глупое учило: про какие-то логарифмы и уравнения. «Все равно эту хуйню ведь никто не запомнит, – думала она. – Зачем только все эти долбаебы тратят на это столько времени. А если и какое-нибудь конченное зубрило и заучит эту мудятину, то что с ней будешь делать в жизни! Смешно! Вся эта жизнь большой дурдом, в котором мыши маются одной только хуйней. И мое место не здесь, не в толпе этих баранов, а где-нибудь во дворцах, в Америке». Марианна стала представлять какой бы она хотела иметь дворец, все больше бесясь, что сейчас она сидит в этой ёбаной школе, а не во дворце, злобно думая, что нужно делать, что бы попасть туда, куда она желает.

Тут в класс с шумом открылась дверь, и в открытый проем залетел Рулон. Видимо его тело было приведено в движение мощным пинком. Он упал и прокатился по полу прямо до ног училы. Та взвизгнула и, еще не понимая в чем дело, отпрыгнуло в сторону. Дверь в класс шумно закрылось, и за ней послышался злобный хохот и маты. Ученичков завела эта сцена и они стали шумно галдеть, показывая пальцами на Рулона, который неуклюже стал подниматься с пола, отряхивая свой испачканный мелом пиджак, пионерский галстук у него был надет как касынка на голову, а на спине виднелись следы от чьих-то здоровых говнотопов.

– Рулонов, – взорвалось учило, – ты почему срываешь урок? Как ты надел пионерский галстук?

– Да меня пацаны не пускали, – стал лепетать он какую-то чушь в свое оправдание.

– Немедленно выйди и приведи себя в порядок! – бесилось учило.

– Ой! Они там меня снова сюда затолкнут, – заскулил Руля.

Класс так и взорвался хохотом.

– Тихо не шумите! – зло орало учило, пытаясь восстановить тишину в классе, – Иди садись! – крикнуло оно на Рулона. Видно поняв, что дальнейшая разборка с ним окончательно нарушит дисциплину в аудитории. Рул робко подошел к парте Марианны и спросил:

– Можно мне тут присесть?

Она окинула его презрительным взглядом и, злобно ухмыльнувшись сказала:

– Так уже и быть, садись клоун, поразвлекаешь тут меня, а то скучно. Рул нерешительно присел подальше, отодвинув свой стул, чтоб ненароком не запачкать ее своей грязной формой. «Вот он комик жизни, – подумала Мэри, – ему бы учиться сейчас где-нибудь в тибетском монастыре медитации, а его угораздило родиться здесь – на потеху всей школе».

– Рулонов, записывай тему! – срывающимся голосом заверещало учило. – Почему ты просто так сидишь, видишь все пишут?»

Рул, не успев еще придти в себя, стал лихорадочно, непослушными заебуневшими на морозе граблями доставать свою изломанную и заплавленную в десяти местах ручку и какой-то замызганный клок бумаги, смутно напоминающий тетрадь. И уморно зажав ручку между указательным и средним пальцами стал старательно пытаться что-то накарябать на грязных замызганных листах своей тетради.

– Ну, ты и дурак! – не выдержав, рассмеялась Марианна, – хорошо, что тебя запихнули в класс, теперь не будет скучно, – глумилась она. – что это так ты уморно пишешь, шо руки тебе оттоптали? – спросила она, смеясь над ним.

– Да нет, я тут с утра ходил в церковь молился, а сегодня холодно, а я в одной школьной форме, так что кады назад шел, то замерз, – сказал Рулон, клацая зубами от холода.

– А галстук зачем ты на бошку напялил? – прикалывалась Мэри.

– Да это чтоб ушья не отморозились, – пролепетал Рулон.

– Ну ты и дебил! Поздравляю! – балдела Марианна. – Значит Христу молился? – спросила она.

– Да, – подтвердил Рул.

– Веришь в Христа? – с лукавой ухмылкой спросила она.

– Верю, – искренне признался Руля.

– Ну молодец, дурак! – похвалила его она.

«Да нехорошо, что он так бессмысленно верит, – подумала Марианна, – фанатиком растет, придурок! Не порядок!»

Тут в ее голове возник коварный замысел, как немного просветлит Рулопоса. Искоса посмотрев на него, она хищно улыбнулась. Рулон сидел и тер руку об руку, стараясь согреть окоченевшие пальцы.

– А знаешь, мой милый, что однажды приключилось со мной? – издалека начала Мэри, рассматривая свои шикарные ногти, раскрашенные лаком с блестками.

– Что? – бессмысленно пробубнил Рулон, тря обмороженное ухо.

– Как-то раз шли мы и побирались вместе с тетушкой Чувелой, внезапно к нам подошел мрачного вида черный долговязый мужик, одет во все черное, и предложил: «Не продадите вы мне эту вашу девчонку на вечер?, – и указал на меня своим длинным крючковатым пальцем. – Мы с ней ничего плохого делать не будем, она так попозирует немножко и мы ее отпустим», – продолжил он своим сухим скрипучим голосом. Тетушка Чувела испытывающе посмотрела на него, прикидывая сколько можно за меня получить, а затем сказала.

– Ну, давай за стольник, и забирайте хоть на совсем, – сказала она, хитро посмотрев на меня и не заметно подмигнув, мол денежки получим, ну, а ты давай сама там выкручивайся – сбегай или еще что. Я тоже ей мигнула, мол давай попробуем. Долговязый немножко пожался, помялся и согласился на стольник, и я пошла с ним, прислушиваясь к себе. Я не ощутила внутри тревоги, значит что-то опасное угрожающее жизни меня не ждало. Я сперва думала сбегу, но потом мне стало интересно что же будет. На обычного маньяка, насильника он был не похож. Скорее в нем было что-то мистичное, загадочное, и мне захотелось узнать, что ж будет. Я внутренне ощущала, что меня ждет встреча с чем-то таинственным, необычным. Тем временем Долговязый, которого про себя я называла «Люцифер» проскрипел своим потусторонним голосом:

– А в тебе есть что-то деманическое и я выбрал тебя для нашего ритуала. Тебе ничего не нужно будет делать, просто раздеться и полежать на алтаре.

– Что совсем раздеться? – с интересом спросила я.

Сказала Марианна, выразительно посмотрев на Рулона, оценивая, как на него повлияет этот образ.

– Да, совсем догола, сказал Люцефер, – ты не думай, ты ничего такого делать не будешь, просто будешь делать свой ритуал.

– А я и не боюсь, – смело сказала Марианна, бросив на Рулона презрительный взгляд, видя, что он запал на образ ее в голом виде и полностью вошел в воображение.

– Не спи, отморозок, – сказала она, слегка толкнув его ногой. Рул очнулся, снова сидящим в классе.

– Ну что, святоша, уплыл в сон? – глумливо сказала она Рулу.

– Да, что-то я замечтался.

– Не спи – будь здесь и сейчас, – сказала она, – что хуй небось уже заторчал?

– Да, есть немножко, – виновато признался Рулон, только сейчас обратя внимание на свой набухающий корень.

– Что готов к труду и размножению? – посмеялась над ним Мэри, – ну вот, давай слушай дальше. Пришли, значит, мы в темный какой-то подвал – ни окон, ни освещения там не было, только горело несколько свечей. Все стены, пол и потолок были черные, на стенах были нарисованные, перевернутые звездочки и христианские крестики вверх ногами и еще что-то по-латински написано, я тогда не разобрала что именно. По середине стоял алтарь: большой, задрапированный стол, который был слегка наклонен, так что край, обращенный к публике, был ниже другого, над алтарем нарисована голова козла, рога, борода и уши которого, образовывали перевернутую звезду.

– Вот наш Алтарь, – произнес Люцифер, – тут ты и будешь лежать. А сейчас пройди в комнату рядом и раздевайся там.

Увидив все это, я поняла, что интуиция меня не подвела, и меня ждет встреча с чем-то незнакомым и таинственным.

Тут к парте Рулона подвалило учило:

– Чем вы занимаетесь? – завыло оно.

– Я пишу, – заблеял Рулон.

– Ты так пишешь? Что это такое? Я спрашиваю. Что это такое, – спрашивало оно, тряся замызганными листами, оставшимися от тетради Рулона.

– Это моя тетрадка, – промямлил Рулон под гогот всего класса, – просто ребята ее использовали в туалете и немножко ее уронили на мокрый пол и она чуть-чуть испачкалась.

– Использовали в туалете!? – с шарами по пять копеек воскликнуло учило, – да я вызову твоих родителей. Почему они тебе не купили новую тетрадку?

– Да она была утром еще совсем новой, – блеял Рул. Весь класс давился от хохота, кто-то упал со стула и смеялся на боку, кто-то чуть не обоссался от хохота, другие начали кричать и уллюлюкать.

– Это же Рулон! Ха-ха! Была новой – да на ней же срали в туалете!

– Ха-ха-ха, Рулон ты больше не ссы на свою тетрадь, а то как же ты потом отдашь ее учительнице, – назидал кто-то.

– Тихо! Прекратите шум, – визжало учило, уже понимая какую ошибку оно допустило, начав разбирать Рулона на уроке. – Не срывайте занятие! – раздавались визгливые крики. – Немедленно записывайте задание на дом. – спеша отвлечь аудиторию от любимца публики.

– Молодец, паяц, – похвалила его Марианна, – пусть до тебя не доябываются, когда я учу тебя, похвалила его Мэри.

Рул глупо заулыбался.

– Ну, дак слушай дальше, мой милый. Когда я разделась до нога. За мной зашел Люцифер и пригласил меня на алтарь. Я разлеглась на нем в сальной позе, выставив на показ свою кунку, ниже между ног поставили чашу с вином, а на нее положили тарелку с церковной облаткой, накрыли все это черной тканью. Я раскинула руки в стороны, подражая распятию. И в каждую из них мне дали по черной свече.

Раздался удар гонга, и в зал вошли люди, все одетые в длинные черные балохоны, с надетыми черными капюшенами, наполовину закрывающими их мрачные лица. Рядом с Люцифером встал еще один хмырь с кадилом – дьякон, вобщем, – ухмыльнулась она. – А рядом еще его помощник – поддьячный всего этого ритуала. Издался еще один удар гонга, и все они совершили поклон, кланяясь не то мне, не то изображению козла на стене. Разогнувшись из поклона, Люцефер начал проповедь перед могущественным и несказанным князем тьмы и в присутствии всех ужасных демонов бездны и всей собравшейся здесь компании, я осознаю и каюсь в моем былом заблуждении, моей глупой вере в самозванца Иисуса, отрицая все свои прежние клятвы в верности ему я провозглашаю, что сатана – дьявол правит землей. И я скрепляю и обновляю обещание признать и почетать его во всем, безоговорочно желая взамен его многократной поддержке, и успешном осуществлении и моих желаний. Я взываю к тебе, мой брат, быть тому свидетелем и поступать так же, – возгласил Люцефер страшным голосом. Все присутствующие ответили ему

– ШЕМ ХАМ ФОРАШ. Затем Люцефер снял покрывало с чаши с вином и облатки. А дьякон начал махать кадилом, окуривая эти святыни. Люцефер произнес:

– Явись же, о Могущественный властелин тьмы, и взгляни с милостью на сее подношение, что мы приготовили тебе.

Паства снова произнесла: «Шем Хам Фораш». Тут зашла монашка.-помощник, и ей вручили горшок, и она, подняв полы своего черного одеяния, помочилась в него. Взяв в руки этот горшок, Люцефер показал его присутствующим и произнес:

– Она заставляет сосуд откликаться на журчание слез ее смирения. Воды стыда станут ливнем благословения в храме Сатаны, ибо то что содержится, да изольется наружу. А с ним и ее скорбь Великий Бафамед поддержит ее ибо она источник живой воды. «Шем Хам Фораш», – произнесли все присутствующие.

Затем Люцефер взял заплатку, – продолжила свой рассказ Марианна, – и сунул ее мне во влагалище. Вынув ее оттуда, он обернулся к изображению козла и произнес:

– Растворись в небытие, ты Иисус проклятый – самозванец, посягнувший на величье Сатаны. «Шем Хам Фораш».

Бросив облатку на пол, он и двое помощником в иступлении стали ее топтать. В это время беспрерывно звучали удары гонга. Затем Люцефер выставил вперед руку со знаком рогов из пальцев и провозгласил:

– Да здравствует Сатана!

«Шем Хам Фораш», – орала толпа.

Прозвенел звонок и все ученички толпой ринулись из класса. Рул бережно взял свою легендарную тетрадь и вслед за Марианной посеменил из класса.

– Береги свою тетрадку, – назидала она его.

– Буду стараться, – промямлил Рул, – не знаю сумею ли я сберечь ее до конца уроков – как бы кто не разорвал или не поджог на перемене.

Рул прижал тетрадку к груди, как большую драгоценность.

– Вот так, спрячь ее, – назидала Мэри, – пусть побольше видят учила это произведение искусства из моченых листов и твоих калякулей.

– Рул! Рул, дай тетрадь позырить, – со всех сторон стали раздаваться возгласы одноклассников.

– Ой, у меня только пять листов осталось.

– ну, дай, мы ее сбережем. Подтираться ей не будем, уж так и быть, – прикалывались пацаны.

– Ну уж так и быть, – согласился Рул и дал им свою драгоценность. Те схватили ее и стали жадно рассматривать. Кто-то уже доставал ручку, чтоб написать на ней свой автограф. Школа на перемене гудела, как пчелиный улей. Мэри с Рулоном отошли к окну.

– Ну, что? – спросила она его, – будешь становиться Сатанистом?

– Ой, это же плохо, – заявил Рул.

– Откуда ты это взял, милый? Прочел где-то или к то-то тебе сказал?

– Ну да, так и было, – ответил он.

– Вот видишь, – сказала Мэри, – ты просто раб чьих-то мнений. А сам-то ты хоть что-то знаешь?

Рулон задумался и стал чесать затылок.

– Вот видишь, что ты можешь знать? Только что сахар сладкий, и что гавно воняет, все остальное просто чьи-то мнения не больше.

– Да, может быть, – неуверенно сказал Рул. – Что же теперь делать?

– Прежде всего – помнить об этом, – сказала Мэри, – Но а что на счет Бога и Сатаны, дак ты не должен быть просто запуганной овцой, которая от всего шарахается, ты можешь, если будешь долго работать над собой, стать немного магом и использовать и божественную, и дьявольскую силу. Сечешь?

– Кажется стал немного доганять, – немного подумав, сказал Рул.

– Ну, молодец придурок! – сказала Мэри, – посмотрим как ты осуществишь на практике, – произнесла она, зловеще посмотрев на него.

Прозвенел трескучий звонок, зазывая стадо учеников на новый дибильный урок. С визгом и гиганьем, толкая друг друга толпа ученичков завалила в класс. После всех, спокойно и величественно вошла в класс Марианна в сопровождении семенящего за ней Рули.

– Кто выучил домашнеее задание? – завизжало тупое учило, когда ученики расселись за парты.

Подняло руки несколько хорошистов, стараясь выслужиться перед занудной преподшей.

– Вот они – завнушенные овцы, – подумала Марианнна, окидывая их презрительным взглядом. – Растут строителями коммунизма, – усмехнулась она. – Что скажешь на это, мой милый? – обратилась она к Рулону.

– Да нас тут оглупляют, заставляют развивать токмо память, – отозвался он. _ а я вот читал в книжке по йоге, что память это только одна пятая составляющая ума.

– Интересно пиздишь, – похвалила его Марианна, – занялся значит самообразованием?

– Да, а что делать? – ответил Рул. – Если тут нас только завнушивают дурью. Институтов по йоге то нет.

– Правильно мыслишь, придурок! – довольно улыбнулась Мэри. Йога ведь несет буржуазную идеологию, а значит может дать людям другую точку зрения, и они перестанут быть строителями коммунизма, молиться , вот как ты, станут, и тогда кто умирать захочет за Родину, за Сталина, – заметила она. – Ну, что там ещё в твоей книжке написано? – продолжила она более интересный для неё базар,чем выслушивание маразма школьной программы.

– А ещё, вот что, – стал вспоминать Рул, – память это вода, а ещё кроме её в уме есть логика – этмо земля и есть воображение – это воздух, творческая сила, которая может поработить человека. А если он подчинит его себе, то сможет творить все, что захочет.

– Молодец, дурак! А что ещё там написано? – подбодрила его Мэри.

– А ещё в уме есть внимание, которое связано с огнём и сознание, связаное с эфиром – это значит само познание, когда ум познаёт самого себя. Как он устроен, какие в нем процессы, какие мысли, откудова берутся.

– Вот тут, что ты наблюдал за собой, что управляет твоим вниманием? – испытывающе взглянув на него спросила Мэри. – Когда тебе Цыпа кулак показывает?

– Ну, страх, наверное, управляет, – промямлил Рул.

– Правильно, дурак. А когда ты дрочишь в кулачок, что рисует тебе твоё творческое воображение? – спросила она.

– Голые жопы, – признался Рул

– Да, недалеко ушла твоя фантазия. А вот на Тибете в это время представляют богиню, и в своём творческом воображении трахаются с ней.

– Интересно, – задумался Руля. – Надо попробовать.

– А вы, почему разговариваете на уроке, – подвалило к ним тупое учило. – Где ваши тетради? И вообще, почему ты красишься? – обратилась она к Марианне. Где твоя школьная форма? Ты, что в шлюхи собралась, – бесилась старая истеричка.

– Лучше уж в шлюхи, чем прожить жизнь так же бездарно как вы, – огрызнулась Марианна.

– Что ты говоришь? Я заслуженный педагог, – разбазлалась преподка. Я хорошо живу, – визжала она под дружный смех класса.

Тут Руля, чтоб взять огонь на себя глупо запел идиотическим фальцетом: «Ля-ля-ля-ля!»

– Ты, что Рулонов? Это тебе не урок пения, перестань паясничать!

– А мне петь охота, – признался он.

– Я тебе двойку за поведение поставлю! Где твоя тетрадь?

– А вот она! – заорал Куксин, и подал разукрашеные листки Рулона, на которых были отпечатки чьих-то ботинок, нарисованный хуй с яйцами, жопа из которой валится гавно, черти и гробы.

– Вот моя тетрадка, – взяв листки сказал Руля.

– А почему она была у Куксина? – спросила невъавшая в расклад преподавалка.

– А я ему списывать дал, – произнёс Руля.

Класс так и взорвался от хохота.

– Что это такое? Что это такое? – забесилось учило, разглядывая тетрадку Рулона.

– Тетрадь ученика, – гордо произнёс Руля.

– Да это же кошмар, – забесилось учило. Я покажу её родителям, я покажу её директору.

– Я буду вам за это благодарен, – заявил Руля.

Класс уссывался от хохота, слушая беседу Рулона с любимым педагогом.

– Прекратите шум! – заорало учило, пытаясь призвать к порядку разнуздавшийся класс , но успокоить ученичков теперь было невозможно.

– Прекратите шум! Я вам всем двойки поставлю, – заревела белугой луженая учительская глотка.

– Мы будем вам за это благодарны! Ха – ха – ха! Да ставь хоть нули, дура! – стали беситься хулиганы, возбужденные примером Рулона.

– Я сейчас приведу директора! – бесилось учило, – я вызову ваших родителей.

– А я сейчас сяду и насру вам на стол, – глумился Ложкин.

– Ха-ха-ха! – давай вызывай, где директор-то! у-лю-лю! – бесились остальные. Вся красная от бешенства училка вылетела из класса. Тут же Рул подскочил и стал рисовать хуй на доске.

– Ну, молодец, гавно, – похвалила Марианна Рулона. – Твою тетрадь нужно поместить в школьный музей. Она помогает сорвать уже второй урок, сейчас ты уже, наконец-то, стал практиковать, то что вычитал в книжке.

– А что же я практиковал? – спросил удивленный Рулон.

– Как что, мой милый? Ты же переключил внимание занудливого училы, которое доебывалось до меня, а ты переключил ее на себя. Хвалю, долбаеб.

Рулон гордо заулыбался, услышав похвалу.

– Что улыбаешься? – заметила ему Мэри. – Твое тупое внимание так же переключают все кому не лень. Ты должен учиться владеть своим вниманием, чтоб с тобой не обошлись как с безмозглым училом.

Тут зазвонил звонок, и свора дураков ринулась с уроков.

– Ну что, теперь начнем сатанический ритуал? – загадочно улыбнувшись, произнесла Мэри, выходя из класса.

– Ой. А зачем? – я слышал это плохо, – пробубнил Рул.

– Что б ты развивался, милый. А то ты все книжки читаешь, но это тебе не поможет. Ты должен видеть вокруг, то что ты знаешь. И уметь владеть своим умом, тупица, – сказала она, постучав ему по кумпалу.

Тут в коридоре возник шум – это пинками гнали Сашку Фрица.

– Эй! Давай! Быстрей пошел! – орали хулиганы, пиная его под срандель. Фриц бежал, спотыкался, падал, вскакивал снова.

– Ну, хватит! – крикнула на них Марианна, – Санчо мне сейчас нужен, – сказала она и встала между ними и спрятавшимся за ней забитым Фрицем.

– А че? Дай мы тогда будем футболить Рулона! – прикалывались хулиганы.

– Лучше идите, сделайте заподлянку химичке, а то ей не понравился мой прикид!

Обрадовавшись новой забаве, хулиганы бросились к классу химички.

– Вот Санчо будет кадить на нашем ритуале, – сказала Мэри, направляясь к себе домой. Санчо пугливо озираясь, плелся сзади.

– Ну что, мой милый, ты помнишь, что ты должен быть осознан и наблюдать за собой в любой ситуации, даже если тебя захватывает твое болезненное воображение или опьяняют эмоции?

– Да, я читал, – пробубнил Рул.

– Ну, посмотрим, что ты понял из прочитанного.

Зайдя к Мэри, Рул и Санчо встали, не зная что делать.

– Ну, что балбесы, помогайте хозяйке раздеться, – скомандовала Марианна. Санчо и Рул ринулись помогать Марианне.

– Ну, что, вот и наш алтарь, – указала Мэри на свою кровать, – Санчо, на, держи свечу и тверди: «Господи помилуй!» понял?

– Да, – пробубнил Санчо.

– А зачем это? – спросил Рул.

– Затем, мой милый, чтоб ты учился помнить Бога в любой ситуации. А ты лучше концентрируйся в аджне, – сказала ему Мэри, ткнув его пальцем в лоб, – чтоб ты сохранял сознание и наблюдал за собой.

Мэри удалилась, оставив балбесов дожидаться ее. Через несколько минут она зашла в эротическом наряде, однако который не закрывал ее грудь и кунку. Разлегшись на тахте в сальной позе под взглядами обалдевших чадосов она произнесла:

– Ну что, Санчо, продолжай бубнить молитву. Заикаясь, Санчо стал бубнить: «Господи, помилуй», сбиваясь и путая слова. Рул совсем забыл о том, что нужно наблюдать за собой и как завороженный таращился на кунку Марианны.

– Ну что, мой милый, – сказала ему Мэри, поглаживая и возбуждая халеными пальчиками свою промежность. – Поцелуй ворота рая.

Обуреваемый робостью и похотливым вожделением Рул стал приближаться к ней. Только он наклонился, чтоб поцеловать её гениталии, как тут же заорал от боли, ошпаренный ударом плётки.

– Что, свинья, ты уже не наблюдаешь за собой? Забыл о Боге? – сверкая глазами бросила Мэри. – Санчо, а ты, что остановился? Тверди молитву.

Санчо всё убыстряя темп, со свечой в трясущейся руке бубунил: «Господи, помилуй».

У Рула в голове творилась волна: страх, обида, вожделение, стремление наблюдать за собой, молитва – всё смешалось в его душе.

– Ну, что, мой яхонтовый, попытайся ещё раз, – ласково улыбаясь и играя пальчиком со своим клитором пропела Мэри.

Медленно, дрожа от страха и вожделения Рулон стал снова приближаться к ней.

– Я осознан, я осознан, – шептал он, переводя взгляд с кунки на плетку. Коснувшись губами кунки, он тут же отскочил, боясь удара. Марианна радостно расхохоталась:

– Ну что ты такой пугливый, не бойся меня, я так тебя хочу,– соблазняла его Мэри, лаская свою промежность. Рул снова стал пугливо приближаться к ней изо всех сил, концентрируясь в аджне, стараясь наблюдать за собой.

– Давай, давай! – подбадривала его Мэри. Рулон снова припал к ее кунке и поцеловал ее, а потом как безумный стал лизать ее, но тут снова отскочил с воплем, обожженый плеткой.

– Опять Бога забыл? – злобно прошипела Мэри.

– О! Я, – залепетал Рул.

– Ну, хватит, уродец, – встала она с ложа и замахнулась на него плеткой.

– Ой не надо, – залепетал Рул, прикрываясь руками.

– Смотри, похотливая свинья, давай учись наблюдать за собой.

– Я что-то все об этом забываю, – пробубнил Рул.

– Вот и подумай, почему, ничтожество, – с презрением произнесла Мэри. – А теперь убирайся от сюда, дурак. Когда научишься помнить – тогда и поговорим. Рул понуро пошел к выходу. Санчо стоял, выпучив глаза и бессмысленно, как заведённый твердил: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». Свеча наклонилась и опорофинила его пиджак, но он не замечая этого ошалело глядел на обнажённую кунку Марианны. Она проехала ему пальцами по глазам – сделала мультики:

– Чё пялишься, придурок, – насмешливо заявила Мэри, глядя на глупую моргающую рожу Санчо. – Давай-ка, быстренько приберайся на кухне, я есть хочу, – бросила ему Мэри.

Тут зазвонил телефон, в трубке она услышала голос Эммы:

– Привет, Мариша! Тут заказик есть.

– Что почём, – спросила Мэри.

– Да один мазохист ищет властную госпожу, причём сразу двух. Я тут уже Леру подключила, тебя ждём.

– Башлей то много отстегнёт? – спросила Мэри.

– Да башли есть, это же Туман. Вы его уже обслуживали, – уточнила Эмма.

– Ну, хорошо, еду, – согласилась Мэри.

Туман (Костя Разгоняй) был известный пидор и мазохист, который зарабатывал деньги, подставляя свою жопу агрессивным грузинам и нализывая пизды похотливым старухам, но он не мог жить, чтоб его не унижали агрессивные самки, такие как Марианна и Лера.

Надев прямо поверх своего сексуального наряда, состояшего из длинных сапогов– ботфортов, перчаток по плечи и ещё кое– какой мишуры, шикарный плащ. Мэри покатила на заказ, размышляя какой хороший урок она преподнесла сегодня Рулону и что ещё нужно будет делать для его воспитания. Подъехав к ресторану, Мэри встратила официантку Эмму, работающую тут бендершей на общественнных началах и очень красивую и властную проститутку Леру, которую любили все местные мазохисты.

– Вот, он уже вас ждёт в номере, Лера знает, – сказала, подмигнув Марианне Эмма.

Зайдя в номер самки увидели это ничтожество уже голого, стоящего на коленях, предвкушая великое наслаждение. Мэри зашла и скинула плащ и подскочив к уёбищу, стала лупить его по щекам:

– Ах, ты, ублюдок, мразь, дурак, ты опять здесь, – бесилась она.

Весь млея от счастья Разгоняй получал одну оплеуху за другой. Поставив одну ногу на стул Мэри скомандовала ему:

– К ноге, Туман, к ноге!

Он подполз к ней на коленях и начал лизать ей пизду. В это время Лера привела себя в порядок и тоже набросилась на долбаёба. Она свалила его на пол, толкнув ногой в грудь:

– Ах, ты, сволочь! – закричала она, больно наступив ему на руку своим острым каблуком. – Такие как ты ебли меня в жопу за три копейки! – закричала она, и наступив ему на вторую руку, села ему на лицо и стала тереться о его рожу своей кункой. Тут Туман стал дёргаться, его хуй встал и из него стала, конвульсируя выбрызгиваться сперма.

– Что обкончался, гадёныш?! – закричала Лера и стала мочиться ему на рожу. Костя Разгоняй балдел от счастья, ловя ртом струйку мочи.

– Всё, гуд бай, Вася, – сказала Мэри. И они, накинув свою верхнюю одежду вышли из номера.

Увидев яростное лицо Леры, Марианна поняла, что эта та самка, на которую ей указывает её магическая сила. И она решила завладеть ей.

– Что, не зайдёшь ко мне в гости? – спросила она Леру.

– А, что, можно, – ответила та, поправляя волосы.

Подойдя к Эмме, Лера сказала:

– Всё, валяется там обоссанный уродец.

– Ну, все в ажуре, – ответила Эмма, и отвалила башлей двум подружкам.

ТРИКСТЕР

– Рулон, ты не обижайся, но я плюну тебе в рожу, – сказал Буля, смотря на Рулона с глумливой доброжелательностью.

Он втянул в себя сопли, и харкнул ими в отрешенную пачку Рула.

– Спасибо, что ты напоминаешь мне о борьбе с негативными эмоциями, – сказал ему Рул, когда харчок стекал по его ебальнику. – Я буду очень стараться, чтоб обида не захватила меня. Я буду наблюдать за собой со стороны.

– Ну, ты, Рулон, и дурак, – сказал он ему с пренебрежением.

– Ты – полный идиот, Рулон, – заявил Буля. – Я думал ты – дурак, а ты дурак, дурак.

И Буля с корешами пошли восвояси. Прозвенел звонок, а Рул все стоял и молился входя в отрешенное состояние:

– Господи, помилуй мя. Позволь мне выйти из под общих для всех законов, негативных эмоций, позволь стать свободным от предназначенной для всех участи, всегда механически на все реагировать.

По коридору, в направлении к классу влачилось толстое, безобразное учило:

– Ты, что Рулонов, стоишь, не заходишь в класс? Почему у тебя мокрое лицо?

– Да, мне в рожу плюнули, а я молюсь, – ответил он.

– Не валяй дурака, – забесилось учило, будучи не в силах понять то о чем бурчал Рул. – Давай, иди в класс, урок давно начался.

Он подчинился ей и попиздовал в кабинет и уселся на стул вместе с Мэри.

– Это, что еще случилось с твоим ебальником, – глумливо спросила она, лицезрея стекающие с него сопли Були.

– Да, я тут заповедь Христа постигаю, – признался Руля. – « Если тебя ударили по одной щеке, то подставь другую».

– Молодец, урод, – похвалила его она. – А чего сопли-то на фейсе тоскаешь? Понравилось, что ли?

– А, это я чтоб дольше пребывать в истинном состоянии. Харчок напоминает мне завет Були.

– Какой еще завет? – рассмеялась подружка.

– Представляешь, он мне сказал, чтоб я не обижался.

– Да, это мудро, – оценила совет Були Мэри. Но тебе бы нужно было плюнуть в рожу Були в ответ, т.к. подставить другую щеку означает проявиться нестандартно, сознательно побеждая себя. А ты ничего больше не можешь, как только подставлять другую щеку. Ты делаешь это от своей слабости, а тебе нужно уметь ударить в ответ. Это ДЛЯ ТЕБЯ, – подчеркнула она было бы полезнее, понял, полу-дурок?

– Да, – промямлил Рул.

– Ну че ты сидишь с захарканной рожей. Не надоело еще? – спросила она его.

– Надоест – свистнешь.

Рул взял свою тетрадку из трех листов, вырвал один из них, на котором были накарябаны какие– то уроки.

– Да, вот зачем нужно было корябать всю эту галиматью школьной программы, – подумал Рул,

– Только подтираться этими школьными знаниями и можно.

– Ну че не надоело? – с усмешкой спросила Мэри.

– Да, что-то холодно стало, – промямлил он.

– Ты дурак, и не лечишься. Лечиться надо, мой милый?

На соседней парте Капуста с Михеем базарили о какой-то хуете. Михей начал шепотом декламировать Капусте школьную поэзию:

На развилке трех дорог
Стоит терем теремок,
А на тереме программа:
Срать не меньше килограмма.
Кто насрет целый пуд,
Тому премию дадут.

 

Рул с Мэри тоже весело слушали этот шедевр русской литературы.

 

Тут поднялся лев могучий,
Он насрал три ровных кучи,
И сказал: «Я Царь зверей!
Дайте премию скорей!»

 

– Вот они пиздят, заметила Мэри,– и не понимают глубокого смысла этого стиха.

– Да, – согласился Рул, – очень часто мы не понимаем то, что читаем, что говорим и пишем.

– Ты верно базаришь, придурок. Дак вот растолкуй глубинный смысл этого стихотворения.

Рул задумался, а в это время Михей продолжал:

 

А мартышки так набздели,
Шо все окна запотели,
А какой-то пидорас
Пернул так, что свет погас,
Свет конечно починили;
Но ему ебло разбили.

 

– Вот развилка трех дорог,– задумчиво сказал Рул, – тут кроется какая-то тайна.

Наверно одна из них, левая, скажем, – это путь деградации, пьянство, лень, семейка, а правая – путь развития. Например у Рокфеллера развитие его бизнеса. А средняя – это путь самосовершенствования. Как, например, я учусь не обижаться, когда мне в рожу плюют.

– Плюнь в глаза, а им все Божия роса, придурок, – сказала ему Марианна.

– Вот видишь, ты уже стал мыслить и увидел в этом стихе то, что в нем не видят

Михей и Капуста. Если ты будешь задумываться, кто че базарит и какую ахинею несешь сам, то охуеешь от того, какая же все это чушь и бред сивой кобылы, и со страху глядишь и просветлеешь. Понял, уродец!

– Да, начинает доходить, – задумчиво произнес Рул.

– Давай, шевели рогом. Если будешь показывать мне признаки интеллекта, то я, может быть разрешу тебе русским хуем на персидских коврах с американской скоростью, понял, дурак.

– А почему?– глупо спросил Рул.

– А потому, – глумливо улыбнувшись, добавила она, что я увижу в тебе носителя хорошего генофонда,– рассмеялась Мэри.

Глава 4

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЕРЕМЫ

СВИНЯЧИЙ ВОСТОРГ

– Бляха муха, – с горечью сказал Владимир, получив письмо из Рулон-центра и узнав, что Рулон уже уехал в Америку. – Что же мне теперь делать? Ведь я понял, что должен снова стать на Духовный Путь.

«Как же так? Как же так? – думал он, вспоминая свои первые шаги по Духовной стезе. – Я был такой радостный и восторженный вначале, а потом стал мрачным и обыденным, хотя ведь мне открылось Великое Знание».

Владимир достал пачку писем, скопившихся за долгие годы, иногда односторонней переписки со школой. Сразу же нахлынули воспоминания, и тепло вместе с состоянием блаженства разлилось по груди. Он стал молиться Богу, чтобы Он помог, ответил ему, но, казалось, Небо молчало.

Склонившись в земном поклоне, касаясь лбом ковра, на котором он сидел на коленях, Владимир сложил ладони между собой и расположил их на уровне макушки головы. В этом положении ему удавалось остановить внутренний диалог. Внезапно он вспомнил, как приезжал к бабушке на лето в горы. Красивые пейзажи горной природы поражали воображение городского жителя. Одновременно на небольшом участке можно было увидеть и высокий кедр, и раскидистую березу, и стройную осину с ярко мельтешащими на ветру серебристыми листочками. «В первые дни мне казалось, что я попал в какую-то сказку. Все было таким необычным, особенным. Но вскоре я привык к красоте и уже под конец своих каникул, я стал воспринимать все обыденно. Пока однажды, гуляя, я не заблудился в горах и долго с отчаяньем искал путь к дому. Уже стемнело, когда я все-таки вышел к нему, привлеченный к нужному направлению лаем собак.. Дак вот ответ, – подумал Владимир. – И теперь я заблудился. Восторга уже нет. И я должен опираться на горестное состояние от того, что до сих пор плаваю в этом дерьме и не развиваюсь. Теперь все, что остается – это вспоминать те незабываемые встречи с Рулоном, которые дали мне новое восприятие жизни».

Каждое воспоминание порождало ответную реакцию, в зависимости от того, какое впечатление оно оставило в человеке. Владимир вновь начал стремиться развить в себе способность воспринимать мир, как ребёнок, т.е. как будто он с ним соприкоснулся только в первый раз. Глядя на дерево стоявшее между тротуаром и проезжей частью, он начал знакомиться с деревом: «Я вижу тебя в первый раз. И я не знаю, кто ты, но ты шероховатое, прочное, прохладное. Я чувствую в тебе движение соков, я – это ты».

Проходя мимо института, наблюдая за вывалившими на крыльцо с колоннами во время перерыва студентами, неизвестно что изучающими в этом убогом заведении, Владимир вновь погрузился в воспоминания. Он вспомнил одну лекцию, проходившую в неописуемой красоты здании, которое среди учеников Гуру называлось Рулон-холлом.

«Что-то завораживающее было в этом помещении, куда приглашались не все, а только те, кто прошел ряд практик и подтвердил преданность Учению, даваемому Рулоном. Это была своеобразная техника безопасности, помогающая сохранить неподготовленным мышам «здравый ум» от моментального разрушения, которое могло возникнуть во время практик в Рулон-холле.

В тот раз Учитель говорил о четырех сортах людей. Первые увлекались Истиной и скоро бросали своё увлечение. Их Рулон называл «случайные люди». Это те, которые не могли воспринять знания Рулона, они читали книги по оздоровлению и пытались давать советы другим, как надо себя вести, для того, чтобы быть здоровым, счастливым. Но затем вновь превращались в зачмореных мышей, с кучей проблем, наворачивающихся на них как на снежный ком.

Другие увлекались, так ничего и не изменяя в себе и своей жизни. Продолжали почитывать эзотерику и изредка посещать семинары. Их он называл – «духовные туристы». Таких было подавляющее большинство. Эти могли воспринять только причесанное знание, которое им было удобно, но которое не заставляло их работать над собой. Многие из них с отвращением реагировали на интерпретацию Рулоном Великих Истин. Они не могли попасть в Рулон-холл, так как тогда бы им пришлось работать над собой.

Как-то я пристрастился посещать разные христианские и другие духовные школы и центры, чтобы самому разобраться, какое из них истинно, а какое нет. Помню, как однажды я посетил молебный дом баптистов, в котором люди сидели годами целыми семьями, но ничего у них не менялось. Каждое воскресенье они его посещали, молились перед едой и на ночь, почитывали Библию. Но все они ничего не меняли в себе. Солили капусту, да рожали детей.

И в тот день я тоже зашел туда послушать религиозные песнопения. Моего знакомого пресвитера не было, он был в отпуске. Видимо, отдыхал от Бога. Бабульки в платках и мужчины в строгих костюмах сидели на деревянных некрашеных лавках. Несколько молодых ребят и девушек, очень опрятно одетых, запели:

 

«Ты поступила необдуманно,
Не разглядев великой разницы,
И променяв раздолье вечности
На жалкие обрывки праздника.»

 

Я подумал, что лишил себя и вечности, и праздника, усевшись в семейном болоте.

 

«Ты поступила необдуманно,
И, обманувшись в ожиданиях,
С душой безнравственной, угрюмою
Влачишь свое существование»,

 

– продолжал благостно петь хор.

 

«И часто в чистоте общения
Друзья внимают Божье слово.
И молятся благоговеянно
Касаясь душами святого».

 

Услышав это, я заплакал от отчаяния и понимания того, что потерял, уйдя из общины.

«И нет тебя там, но по-прежнему
Ты в их сердцах – печаль большая.
И их молитв река безбрежная
Тебя спокойствия лишает.
И возвратить былое хочется.
Да, стыдно, ведь искала лучшего.
И помнишь ли, как в доме отчем
Отец в слезах встречал заблудшего?»

 

Я понимал, что это песня как раз про него. Про мою проблему. Но мне было непонятно, почему же все-таки уходят люди с Духовного Пути, или закисают на нем, как эти баптисты для которых хождение в молебный дом стало еженедельной обыденностью.

Песнопения – это единственное, что помогало людям, при достаточном понимании слов, видении за словами сути. Те, кто исполняли эти божественные песнопения, входили в контакт с Богом, когда пели от сердца, и тогда всем в храме становилось легко и спокойно. После песнопений началась скучная проповедь, и я удалился оттуда, припоминая Истины моего Гуру.

Третьи люди начали изменять себя и свою жизнь, но затем остановились на каком-то этапе, когда у них кончился восторг, эмоциональное воодушевление. И тогда они обретали судьбу людей первой или второй категории. Часто они в дальнейшем делали Истину своей профессией: становились пресвитерами, миссионерами, тренерами. Таких – уже меньше. Эти люди могли попасть уже в Рулон-холл, но через некоторое время с криком «здесь просветляют!» они ломились оттуда. Но если ученик выдерживал испытания, и готов был совершенствоваться дальше, то он переходил в группу второго уровня и получал уже знания и духовные практики непосредственно от Рулона. У таких людей появляется шанс достигнуть освобождения уже в этой жизни.

И, наконец, редкие единицы всю свою жизнь посвятили саморазвитию. Они постоянно работают над собой, изменяя себя, они становятся Святыми, Великими Мастерами».

 

***

 

Рулон сидел в своем кресле в черных очках, синем восточном халате, расшитым золотом, и тюбетейке. Вокруг него сидели его прекрасные ученицы, одетые в эротические наряды. Все они с ярко подведенными глазами, с множеством украшений создавали впечатление праздника. Каждая из жриц олицетворяла какую-либо стихию или одну из ипостасей Великой Вселенской Шакти. На полу стояла вкусная еда. Вокруг по-восточному приготовленного стола сидели ученики и, вкушая, слушали пламенную речь Гуру.

В зале было темно, играла светомузыка, освещающая своими яркими бликами стены и присутствующих. Тихо звучала восточная мелодия. Рулон весь светился. Он был похож на восточного шейха и говорил с легким акцентом, который он любил изображать для большего впечатления о нем, как о человеке Востока, а иногда просто для хохмы.

– Многие из вас, – говорил он, глядя сквозь нас, – находятся сейчас на стадии свинячьего восторга, и вам все по кайфу. Все идет само собой. Но помните, ядрена вошь, что скоро он кончится, и вы перейдете на стадию тупого следования, когда эмоции кончатся. И вы будете что-то делать уже по инерции из мысли, что я уже что-то делал, значит, продолжу, но уже без энтузиазма и силы. Но инерция тоже скоро кончится. Ей придет пиздец. И тогда вы накрылись. У вас настанет стадия упрямого неприятия, когда вам начнет казаться, что что-то идет не так. Что-то я делаю неверно. Но это вы будете делать что-то не так.

Вы ждете, что все будет идти само собой, что восторг вечен, что я должен создавать в вас коммунистический энтузиазм. Но вы обосритесь: я этого делать не буду, потому что это должны сделать вы сами, иначе вы сойдете с этого Пути. Я вам не Лукич, не дедушка Ленин. И я не поведу вас механическим путем. Вы должны идти сами! Идти глубоко сознательно. После восторга в вас должен пробудиться страх перед тем, что вы такие дураки, как вы есть, такие тупицы, что вы будете обречены на бессмысленное серое существование. У вас должно быть горестное состояние, ёбаный карась! – выкрикивал Гуру с очень большой энергией, которая буквально электризовала и завораживала всех присутствующих, а они весело внимали всем словам Учителя. – Горестное от того, что вы так механичны, как тупые машины, как роботы, что такими вы можете остаться навсегда. Это и есть грех – ваше заблуждение!

Олег, слушая Гуру, раскрыл рот, да так и сидел в течение нескольких минут, заворожено глядя на своего Учителя. Сергей аккуратно положил ему в рот карамельку, внутри которой была начинка из перца. Олег, не заметив даже, что ему в рот положили такую пиздюлю, продолжал слушать лекцию, но уже причмокивая и рассасывая карамельку.

– И только если в вас появится горестность или страх, то вы сможете продвигаться дальше, – продолжал Рулон. – Не просто слушать лекции и почитывать книжки, но преодолевать себя, изменять свои роли. И на последней стадии вы уже будете действовать отрешенно, опираясь на развитую к тому времени волю. Или пойдете влекомые благодатью Божьей, которая оглушит вас и поведет, когда вы отбросите свое засранное эго.

Ну, хватит! Давайте будем веселиться, – сказал Гуру.

В это время Олег дососал карамельку до ее содержимого. Все окружающие нагло смотрели на него, а он пытался глубоко дышать. Из глаз лились слезы, морда его лица покраснела, но он пытался сохранить внешнее спокойствие, что получалось с трудом. В конце концов он не выдержал и, что-то бормоча себе под нос, рванул в ванную. Все весело заржали.

Хавало быстро убрали. Каждый участвовал в этой уборке. Кто-то выносил посуду, кто-то – недоеденные куски тортов, вкусного печенья, экзотических напитков. Все делалось с неимоверной быстротой. И сразу же на образовавшейся сцене самки начали танцевать стриптиз под быструю восточную музыку. Они стреляли глазами, гладили руками свои стройные тела, медленно раздевались, как бы предлагая себя присутствующим. Видимо, они обучались искусству этого танца. Блики мерцающего света отражались на их блестящих одеждах и украшениях, которые были подобраны со вкусом. Поглаживая себя по бедрам, плечам, талии, груди, касаясь красивых одежд, слегка приоткрывая интимные места, они заставляли переживать всех присутствующих состояние глубокого сексуального возбуждения.

– Что, о пизде задумались?! – внезапно посреди сцены, подобно грому среди ясного неба, крикнул Рулон. – Будьте осознаны!

Этот крик как-то вывел меня из того похотливого оцепенения, в которое я впал. Я стал наблюдать за собой и увидел, что хер мой стоит, а я во всю мечтаю, как буду кадрить баб во все дырки. «Да, – подумал я, – какая я похотливая свинья».

Но тут Лилит подошла ко мне и, глядя в упор своими пронизывающими насквозь глазами, стала тереться об меня своими прелестями. Она гладила нежно мою голову, уши, плечи, постепенно приближаясь к возбужденному «органу любви». От нее исходил благостный аромат индийских благовоний, а может быть, каких-то незнакомых духов, что тоже заставляло выдавать желаемое за действительное. Я опять переключился и забыл, что нужно наблюдать за собой, быть осознанным.

Увидев, что все опять уснули, Гуру дал сигнал, и все самки стали плеваться, бить по щекам и бросать свои тряпки в лица присутствующих, поворачиваться к ним задом и имитировать презрение таким образом. Владимиру на уши натянули чью-то мини-юбку. Другим достались другие предметы. Затем девушки с презрением отвернулись и вышли.

– Эх вы, бараны! – заорал Рулон. – Если так дело пойдет и дальше, и моча вам будет бить в голову, то вы окажетесь в семейном болоте, в котором и утонете, черти!

Подобные лекции приводили меня в восторг. Мог ли я подумать, что через некоторое время я стану равнодушен к происходящему, бессмысленен. А затем даже настроюсь против всего, что делал Гуру. Но все так и происходило, потому что я не прилагал сознательных усилий, а просто плыл по течению жизни. Горестности и страха так во мне и не возникло. Зато возникла обида и непонимание, почему все так, как оно есть.

Привлеченные необычной формой ведения занятий к Рулону приходило много новых людей, но вскоре многие из них, а вернее почти все, уходили. В начале я не задумывался над этим, но затем стал думать: «Наверное, что-то здесь не так, раз уходят люди». Я был еще стадным животным и ориентировался на мнение большинства, хотя я слышал, как об этом отзывался Гуру.

Рулону на передвижном столике привезли восточные яства. Он, внимательно наблюдая за присутствующими, за их реакциями, приступил к трапезе. Вечер продолжался. На улице стемнело, но свет в зале не зажигали. Все присутствующие были заворожены этой обстановкой, как будто бы все были перенесены в другой мир, где существуют другие законы, пока еще незнакомые людям, но готовые скоро открыться им во всей красе. Из-за задернутых ярких красных штор просвечивал круглый диск полной луны. Периодически при помощи специального приспособления, подавался дым. Творилось что-то невообразимое.

– Мандавошки! Помните! – кричал Гуру. – Что этот путь – Путь Просветления, и он не для толпы! Это – Путь избранных! И если отсюда ломятся мыши – это знак, – сказал он, подняв указательный палец вверх, – что все идет по плану, значит, вы на верном пути. Только на баррикады и на демонстрации валят толпы. Толпа может воспринять только глупость. Мудрость же – для единиц! Помните принцип Пирамиды, ети вашу мать, – сказал он, ударив кулаком по столу. – Основание огромно, а вершина одна. Основание – это тупое быдло, вершина – просветленный Будда!

После лекции начались танцы. Сперва мы быстро танцевали, трясясь и подпрыгивая, чтоб поднять Кундалини. Энергия хуярила в башку. Стало жарко. Все стали раздеваться. Пот струился по спинам, кто-то вытирал его, а кто-то наслаждался своим сильным, могучим, красивым и блестящим от пота телом. Тумо поднялась на первый уровень тепловой вибрации.

Заиграла медленная музыка. Объявили о том, что начались парные тантрические танцы, предназначавшиеся для проработки следующего уровня. Из муладхары санса пизданула до свадхистаны. Со мной танцевала то одна, то другая женщина. Мужчины, образовав наружный круг, перемещались постепенно вправо. Женщины во внутреннем круге перемещались тоже вправо. Так происходила смена партнеров, от чего энергия еще больше пробуждалась и разливалась по телам приятным чувством наполненности и страстного желания стать обладателем той или иной самки. Вот, ко мне подошла Лилит. Она положила руки мне на плечи, я содрогнулся от радости. Затем она провела ими по моей спине, слегка царапая своими красивыми ноготками.

«Во, бля, – подумал я, – как кайфно поплясать с ней». Но я не понимал тогда оборотной стороны дела, что не всё, что для нас приятно, – хорошо. Лилит нежно прижималась ко мне своим телом и гладила меня своими руками, томно поглядывая в мои похотливые глаза. Я забыл о подъеме Кундалини и озаботился подъемом моего хера.

– Вы осознанны? – ласково прошептала мне партнерша, когда я стал защупывать ее.

Только тогда я немного образумился, подумав: «Какая же я сволочь. Не могу работать над собой. Совсем офонарел». Продолжая танец с Лилит уже сдержанней, я начал стараться поднимать Кундалини дальше. Но дело шло хреново. Я никак не мог сконцентрироваться на своей задаче. Ум рисовал разные сексуальные сцены, где я был героем, а вокруг меня кружились самки. Свинство будоражило меня. Я стал глубже дышать, сокращал мышцы ануса, но никак энергия не проходила выше.

Доиграла последняя композиция, и мы расселись на полу в круг. Со стены напротив на меня смотрела страшная маска древнего шаманского Духа. Яркая окраска, необыкновенный разрез глаз, свисающие с ушей и волос украшения придавали этой маске страшный вид.

Мы стали играть в картишки на бабки, чтобы поднять сансу до манипуры. Играли в подкидного дурака, поставив на кон по червонцу. Но карты нам дали эротические. И я вместо того, чтобы думать о деньгах, пялился на баб. И хотя карта мне хорошо шла, я все-таки туго соображал. Проигрался в доску.

После мы сели на колени и при зажженных свечах стали молиться на икону Христа, но мои мысли не давали мне сосредоточиться. Я все время отвлекался, думая снова о Лилит, о ее прелестях, о ее сексуальном опыте, о том, как мне будет с ней хорошо. На анахате сосредотачивался хуево. Слов не хватало, одни пиздострадания. По настоящему молиться Богу я мог бы только о блядях. «Какая же я сука», – думалось мне тогда.

По окончанию молитвы мы приступили к орфике. В зал вынесли различные музыкальные инструменты: гитары, флейты, губную гармошку, поющие тибетские чаши, краски: акварельные, масляные, гуашь, цветные карандаши, мелки. Взяв музыкальные инструменты и карандаши с бумагой, мы стали рисовать, музицировать, творить. Каждый должен был проявить свою индивидуальность. Поднимали Кундалини в вишудха-чакру, отвечающую за утонченное восприятие мира. Но мне все хотелось рисовать голые жопы. Я так и сделал, нарисовав огромную голую задницу и приближающийся к ней хер с яйцами. Одновременно я представлял, что это мой хер, а жопа – Лилит. Слюни потекли. Я плохо настраивался на творчество.

Закончив свое художество, мы поднялись к миру философии. Стали гонять Кундалини в аджну. Для этой практики мы решали что-то вроде коана, сосредотачиваясь на смысле фразы: «Наука знает много гитек». После ее глубокомысленного созерцания каждый высказывал суть этой фразы, то, что он из нее понял, какой вывод сделал. Я стал с умным видом морозить всякую чушь, так что надо мной смеялись. Было обидно.

После этой практики мы приступили к медитации. Что называется, колупали себе сахасрару, темечко себе проклевывали. Я плохо въезжал, что нужно делать. В общем, иначе говоря, отключали ментальный пиздеж и открывались Божественному покою.

Для меня тогда это были ничего незначащие вещи. Это тебе не грушу молотить. Тогда я даже плохо всасывал, над чем тут приколоться. Бессмысленно сидя и глазея по сторонам, я не врубался в тему. Нужно было спокойно сидеть, но мне это было трудно. В общем, Кундалини у меня ползала плохо.

Только спустя годы я врубился, какая же это была великая практика, и если бы я следовал ей, то по-настоящему бы научился работать на всех чакрах. Когда после расставания с Рулоном я побывал в других духовных центрах и школах, то увидел, какой там творится блеф. За это время мне пришлось посетить множество различных семинаров. Я искал легких путей, где за минимум усилий или за меньшую плату за семинар, я смогу получить максимум знания, или сверхспособности, или Просветление.

У Золотова замеряли подъем Кундалини следующим образом: брали карандаш, клали его на указательный палец, и поднимали палец с карандашом вдоль позвоночника. Где карандаш качнется, дотуда, значит, и дохуярила Кундалини. Все это – просто понт корявый. Да и в других центрах дела обстояли не лучше. Там была просто туфта. Но тогда я этого еще не понимал.

Меня захватила новая жизнь, новое мировоззрение, и я забросил институт, перестал посещать старых друзей. Они мне казались тупыми, обыденными. Профессора в институте мне казались дураками, но это длилось не долго. Потом под давлением родичей я восстановился в институте и даже стал поступать в аспирантуру, писать кандидатскую. Теперь только я снова стал понимать, какая это все мура.

Придя домой после практики Кундалини, я все не мог успокоиться. Зайдя на кухню, я набросился на еду. Все, что было в холодильнике, я сожрал, не разогревая, но чувство насыщения энергией не проходило, хотелось старых впечатлений, связанных с пищей. Мне бы, козлу душному, радоваться, что я получил это состояние, да запомнить его, да сделать своим достоянием. Но тогда я об этом не думал. Мне казалось, что это просто перевозбуждение, пока не лег спать и не набросился на подушку, тыча в нее свою короткую пипетку и представляя, что это Лилит. Но мочалил я свою подушку недолго. К своему позору я быстро обкончался. Перевернул мокрую подушку сухой стороной вверх и тут же успокоился. Стал бессмысленным и заснул.

Наверное, такая ебля не понравилась бы Лилит. Хорошо, что вместо нее была подушка, которой было все равно. Вот так неразумно я поступал со своей энергией. Только она поднималась, как я тут же опускал ее. О каком же подъеме Кундалини тут может идти речь? Все это – для пачкуна, которым я был. Все оставалось недосягаемой высотой. Я не умел сохранять эту энергию и находиться за счет нее в наполненном активном состоянии, в котором передо мной открывались бы новые горизонты совершенства. Пока все, чему я научился, – это изредка наблюдать за собой и констатировать безволие. «Но и это уже нечто по сравнению с полной беспробудностью других людей», – так я успокаивал себя, и этот покой лишал меня возможности делать новое усилие.

День и ночь я думал о Руле и его ученицах. Эти чувства пробуждали во мне самые разные чувства похоти, восторга, интереса, уважения. Ведь мои глаза, мои уши видели и слышали лишь только то, с чем я сталкивался в своем прошлом. Ничего другого я не мог видеть по той простой причине, что я не знал, что нужно видеть. Я ловился на внешние формы: во что одет Гуру, на чем он сидит, что ест, как говорит. Но я тогда еще не умел ощущать энергий, не мог купаться в той благодати, которая изливалась от Учителя, когда все его внешнее поведение вызывало во мне чувство непонимания, а иногда страха или презрения.

Я с нетерпением ждал новой встречи, как ребенок деда Мороза. В башке постоянно крутились воспоминания и фразы Гуру.

– Помните! Что в вас взбаламутится говно, – говорил он. – Вся грязь выплывет наружу. И вам необходимо наблюдать за этим и стараться трансформировать всю эту гадость в чистую энергию, религиозное состояние.

Пока что я не знал, как это делать, хотя и слышал, как Учитель рассказывал о своей школьной жизни и как он поступал в тех или иных случаях. Но я так поступать еще не мог.

Между занятиями у Рулона, я бесцельно таскался по городу, топча грязный снег. Мимо проезжали машины. Если они обрызгивали меня грязью, то я безвольно отряхивался и плелся дальше. Иногда не отряхивался, а так в грязи и болтался, как бомж. Но после встреч с Рулоном, я всегда возвращался наполненным, и меня уже не могла обрызгать ни одна машина. Уровень гормона ярости в крови повышался, и это поле не позволяло происходить хуевым ситуациям в жизни. Но об этом я вспомнил, только когда оказался на обочине процесса учения Истины у Рулона, когда стал облезлым, бессмысленным, как сдувшийся воздушный шарик, или использованный гандон.

Вскоре состоялась еще одна встреча с Гуру. На нашем веселом пиршестве, пока мы обжирались тортами, шашлыками и другими вкусными вещами, он своим корявым голосом рассказывал не то анекдот, не то притчу.

– Бог сотворил мир и увидел, что это хорошо. И послал сына своего посмотреть, хорошо ли там. Сына же его схватили и распяли. Придя на Небо, он сказал: «Ну и мирок ты создал, папаша!» Тогда Бог послал сыновей своих к другим тварям земным: одного – к червям червём, другого – к мышам мышью и т.д. И тех – кого убили, кого прибили, кого съели или раздавили. И увидел Бог, что Он создал, и уничтожил мир сей, как и в нем уничтожили сыновей Его, т.к. создал их по образу и подобию своему. Добр ли Бог создавший этот мир? – спросил Рулон в конце.

Все задумались и не нашлись, что ответить.

– Но ведь зло сделал Сатана, а не Бог? – спросила одна полная дама, впервые попавшая в Рулон-холл.

– Но кто создал Сатану? – спросил в ответ Рулон.

– Бог, – ответила дама и замерла в своем неожиданном открытии.

– Бог всеведущ. Он же знал, кем будет Сатана. Зачем же тогда он его создал? – продолжал Рулон, все более и более приводя слушателей к пониманию и видению мира в его естестве, без прикрас.

На это она не нашлась, что ответить, было видно её смущение от незнания, ведь она, видимо, привыкла все знать. Да только Рулон очень легко любое знание превращал в незнание. И тогда людям сначала становилось неловко, даже больно, а затем хорошо.

– У вас в голове много аксиом, – добавил Гуру. – Вы не привыкли задумываться над жизнью, вы просто подгоняете все факты под эти аксиомы, так и не сумев ничего понять. Но возьмите Библию и внимательно читайте ее. Вы удивитесь многому, что есть там.

Эта мысль здорово в меня засела, и я стал изучать Библию. В ней я увидел, что Бог Израилев, похоже, – Бог маленького еврейского народа. И он поощряет коварство, убийство и совокупление отца с дочерью, деверя с женой брата, любого с любой. Главное, чтобы род продолжался. Волосы дыбом становились на голове, когда я сопоставлял мораль, данную Богом, с современной моралью. Сам Бог тоже был злым и ревнивым, любящим карать. Даже небольшие попытки задуматься над жизнью и увидеть все, как оно есть, приносили мне большие откровения.

После лекции все перешли в другой зал, начался скоморошеский театр. Этому в школе Рулона уделялось большое внимание, т.к. только Гуру мог передать своим ученикам дар и способности к овладению теми или иными простыми техниками смещения восприятия людей.

Кто-то разыгрывал жизнь на зоне в малолетке, как там делают прописку новичку. Двое с надорванными рукавами и в давно не стиранных рубахах вышли перед всеми и стали изображать крутых подростков, держа в зубах чинарики. К ним присоединились еще несколько парней с взлохмаченными волосами, строящих неприличные жесты пальцами рук. К ним в камеру затолкнули новичка. Это был интеллигентного вида маменькин сынок. Все стали свидетелями, как его пиздят мокрым полотенцем по заднице, а затем по тому же месту – привязанной к полотенцу кружкой. Он запросил пощады: «Не бейте меня, я все маме или старшему брату расскажу!» – жалобно блеял он. «Где твоя мама? Где твой старший брат, гнида? Не лезь, сука, в залупу», – гадко отвечали подростки и стали его опускать: обоссали хором и сделали затем пидором. Другого пацана, который выдержал избиение, просили выть на лампочку, т.е. издевались морально. Потом нарисовали на стене петуха и сказали драться с ним. Один чувак тупо стал отвечать и его тоже начали не уважать. Другой взял, стер гребешок и говорит: «С курицей я драться не буду». Он мог и еще как-то остроумно проявиться, тогда его начинают уважать. Потом ему сказали: «Убей муху», показывая на вбитый в стену гвоздь. А он им ответил: «Сперва сгони муху, а потом я ее убью». И все в этом же роде. Зрелище было весьма поучительным.

Другие разыграли семейную сцену, как радостно женятся молодожены, а потом начинают ругаться, драться, делить свои обязанности. Это помогало не строить иллюзий на счет семьи.

Одна телка станцевала чукотский стриптиз, завалив в залу на здоровых лыжах с лыжными палками в валенках, шубе и шапке и по очереди снимая их с себя под оголтелые крики и хохот присутствующих.

Еще две толстые сексуально озабоченные бабы показывали сцену лесбиянства. Они завалились голыми и уселись своими жирными сраками на пол в зале. Взяли длинную палку, вставили оба ее конца себе в пизды и перепихивали ее, кряхтя от удовольствия, лапая и обнимая друг друга, мацая за здоровые титьки. Все шумно подыгрывали им, жестикулируя руками и говоря, что еще нужно делать.

Веселье было неописуемым. Я катался от смеха по полу. Толстая дама, впервые посетившая Рулон-холл, порывалась уйти, но те, кто ее пригласили, уговаривали, обещая, что дальше будет еще интереснее и веселее. Она нехотя осталась.

Все эти сцены заставляли взглянуть на многое в мире совсем по-другому, так что от такого скоморошества капитально срывало крышу.

САДХАЧИЙ БРЕД

Следующее занятие Гуру начал с молитвы. Он встал с кресла в своем длинном восточном халате. Вокруг него расположились его Шакти – ближайшие ученицы. В зале были зажжены свечи в большом количестве. Струился дым благовоний. Казалось, что ты присутствуешь в каком-то необычном храме. Необычность его была в том, что трудно было его отнести к той или иной религии. Вокруг свечей разливались шары радужной ауры. Казалось, весь зал был заполнен светом этих шаров. Ничего не предвещало конфуза.

Ученики опустились на колени, сложив молитвенно руки. Гуру поднял руки к небу и произнес бессмысленным голосом, похожим на лепет ребенка:

 

«Я не знаю, откуда пришел,
Я не знаю, куда уйду,
Я не знаю, кто я и зачем здесь нахожусь,
И я не знаю, что вокруг и внутри меня.
Так пусть же я буду в этом незнании.
Аминь».

 

Ученики, подражая Гуру, читали молитву детскими голосами. Когда я услышал эту молитву в первый раз, я не выдержал и громко захохотал. Но никто на меня не обратил внимание. Я прохохотал всю молитву, нихрена не въезжая, что происходит. Я подумал, что это очередной прикол, но у меня глаза на лоб вылезли, когда я просек, что молитву-то читают серьезно, что, оказывается, так люди молятся. У некоторых даже появились слезы на глазах. Один парень даже зарыдал при словах: «Так пусть же я останусь в этом незнании…».

«Блядь, – подумал я, – неужели так можно молиться? Ведь это же – полный пиздец. Куда же я встрял? Не ебанулись ли все вокруг?»

После молитвы совершили поклон. Около пяти минут люди пребывали в земном поклоне в полной тишине. В это время свечи начали таять на глазах: когда мы подняли головы, то все свечи уже догорели. Включили дополнительные светильники, тоже напоминавшие свечи. Они создавали уют. Все приглашенные на встречу расселись вдоль стен.

И только спустя годы я понял, что это была величайшая из известных мне молитв. Я пытался вспомнить, почему молитва стала частью моей жизни. Она открывала двери в то, что было мне закрыто мышиными программами родителей-зомби и обществом. Это – был воздух свободы.

Еще продолжая давиться от хохота, от которого я уже успел слегка обоссать штаны, что у меня частенько бывало, я спросил:

– А почему молитва читается детскими голосами? Это что, богохульство, что ли? – голос был сдавленным, несмотря на то, что я хотел казаться бравым и умным.

Но в обществе Гуру такие номера не проходили. Мне пояснили, что это молитва, которая искренне может быть прочитана только маленьким ребенком, который еще не загружен навозом знания, эгоизмом суждений. Поэтому, читая ее таким голосом, человек может войти в невинное детское открытое состояние, в котором у него был опыт незнания.

– Извините, что я засмеялся, – чувствуя неудобство, сказал я.

– Смех – это хорошо, Владимир, – ответил мне Гуру. – Не будь виноватым. Просто понаблюдай, почему ты засмеялся? В тебе столкнулись два представления, и ты не мог их соединить. Смеяться – это клёво, это очищает. Главное, не быть слишком серьезным, взрослым. А все остальное – ерунда.

Его видение ситуации привело меня в восхищение. Никогда еще я не видел, что бы кто-нибудь так говорил. Напротив моей головы было зеркало, в котором отражалось тупое выражение моей рожи. Где-то внутри было понимание чего-то необыкновенно глубокого, но поскольку ум не понимал, то глупость его отразилась в моем тупом бессмысленном взгляде. Я чем-то был похож на больного из психушки.

– Какому же Богу вы молитесь? – наивно спросил я.

– Никакому, – ответил Гуру с серьезным выражением лица, но его глаза выражали свет и детскую радость.

– Как никакому? – опешил я. – А зачем тогда молитва?

– Молитва нужна, чтобы быть в истинном состоянии. В состоянии, когда тебе открывается правда. А правда – в том, что ты ничего не знаешь. Все, что ты думаешь, – это чужие мысли. Ты говоришь: «Я знаю, кто я, как меня зовут, кто мои папа и мама и т.д.», но все это когда-то тебе внушили. Если ты будешь искренним, ты увидишь, что все это только различные ярлыки, догадки, выдумки. Но реально ты нихрена не знаешь.

Никто не обращал внимания на окружающую обстановку, она создавалась только для новичков. Все остальные стремились увидеть суть вещей, а это было состояние, которым наполнял тебя Гуру. Блестящие яркие наряды Рулоновых учениц привлекали внимание новеньких: девушек – красотой, ребят – экстравагантностью и возбуждением желания узнать, а что же там, за этими нарядами.

Я тупо кивал, так и не всасывая этот базар. «К ядреной фене, – думал я. – Какой хуйней меня здесь заморачивают». И только через много лет я понял, какие великие Истины говорил мне Учитель.

– А есть ли Бог? – от нехуй делать спросил я, чтобы переменить тему.

– Бога нет, – ответил Гуру. – Бог – это незнание.

Я опешил и подумал, что надо мной просто прикалываются, как над новичком. И больше не стал ничего спрашивать в тот раз. «Как это Бога нет? – подумал я. – И тут же он пиздит, что Бог есть. И этот Бог – это незнание. Какая галиматья. Хуйня на постном масле».

Только через десятилетие до меня дошло, как до жирафа, что если бы Гуру сказал, что Бог есть, то это было бы Знание. Но Знание – это просто информация в уме. Вот, от чего страдают все задроченные ментальщики, только читающие книги и рассуждающие о высших истинах, ничего не совершающие в этой реальности, не изменяющие себя, уходящие от стрессов и шоков. Эта информация ничего не может нам дать. Мы можем стать ходячей энциклопедией, но, по сути, останемся дураками.

Второй фразой «Бог – это незнание» Гуру обозначил, что же есть Бог. И это можно было пережить только молитвой, да в состояния полного незнания, абсолютной неосведомленности. Как я потом понял, до многих Истины Гуру доходили, как до утки на третьи сутки. Поэтому многие не понимали его и, чтобы как-то обозначить для себя, накладывали на него ярлык сатаниста, ёбаные говна.

Тогда я взахлеб читал книги Карлоса Кастанеды, и мне больше понравилась пейотная песня, которую я тогда между делом твердил, как молитву:

 

«Я уже отдан Силе,
Что правит моей Судьбой.
Я ни за что не держусь,
И защищать мне больше нечего.
У меня нет мыслей,
И, значит, я увижу.
У меня нет страха,
И, значит, я буду помнить себя.
С легкой душой я мимо Орла проскочу,
Чтобы быть свободным».

 

Но тогда я еще не просек, что эта молитва зиждется на представлениях, которые я не пережил, но думал, что я их понимаю. Сила. Орел. Видеть. Помнить себя. Были для меня просто словами, которыми я задрачивал себя. Я никак не мог докумекать, что я глубоко не переживаю их смысл. И, значит, они для меня просто выдумки, пустые звуки, как для трехлетнего ребенка слово «секс». Он может лопотать: «Как по маминой тоннели ехал папин паровоз». Но он не понимает, что это такое. Он может говорить: «Хуй и пизда играли в поезда…». Но понимает он все это по-детски, как игру в паровозик.

Я был не лучше этого малыша. И для меня эти слова значили не больше, чем для него фраза «Хуй споткнулся – в пизду воткнулся». Но я думал, что все знаю и понимаю. И даже умею это делать. Но лучше было бы мне признать, что я знаю, а что я не знаю. Но я тогда не знал этого, и для меня было однохуйственно: читаю я «Отче наш» или пейотную песню.

Как-то раз после веселых занятий меня вызвал Гуру. Он сказал, что один парень, Денис, жаловался на меня, что я живу с Дунькой Кулаковой. Я опешил, весь покраснел и наполнился гневом к Денису. Я вспомнил, как он подвалил ко мне с глумливой рожей и сказал: «Ты знаешь, у суходрочей шерсть на ладонях растет». Я взглянул на ладошки, а он глумливо засмеялся. Я думал, что он прикалывается, а, оказывается, он пиздит всем обо мне всякую хуйню, собирает всю ересь, падла.

Тогда я еще не знал, что Гуру специально стравливает учеников, чтобы создать для них ситуацию пробуждения от говняного сна, чтобы каждый мог поработать над собой в стиле «любите врагов ваших», или в духе отрешенности от своего ложного эго. Мол, я не я, и жопа не моя. Но я хоть и слышал о такой работе, но внутренне стал потакать обиде и думал: «Хуля этому козлу Денису надо, в натуре. Пидор. Сука. Доебался до меня. Дождется, я ему захерачу».

– Я подумал, что это не хорошо так тебе тратить себя, – сказал Гуру. – Тебе уже необходимо заниматься практикой купэлы, чтоб начать настоящую работу над собой.

Я глупо обрадовался, думал, что буду ебаться с Лилит или другими смазливыми Шакти Гуру, на которых у меня уже давно вставало. Меня растащило, и я начал уже было сладко мечтать. Но тут Гуру подозвал двух толстых баб, которые показывали на прошлой встрече лесбиянство, тыча себе палками в кунку.

– Вот он, ваш Грей, – пошутил он. – Приплыл в корыте.

Они подвалили с наглыми рожами и стали пялиться на меня.

– Уй, какой хороший, – сказала одна из них, сделав из пальцев рожки и тыча меня ими в живот.

Растрепанные прямые давно немытые волосы, неопределенного цвета глаза, нос картошкой, низкорослая и, соответственно, низкосракая с толстыми губами и неприятным запахом, как будто эта бомжиха не мылась несколько месяцев, она мерзко улыбнулась. Вторая старая курва гадко рассмеялась. Эта была такой же невысокой, но не такой полной, хотя сиськи свешивались почти до пупа. У нее была толстая жопа. И была она более опрятной, издавая запах старых советских духов типа «Красной Москвы». От этого запаха першило в горле и хотелось жрать и блевать. «Ой, бля, – подумалось мне. – Вот это купэла. Сука». Но вида я не подал и согласился, потому что хотел, что бы все видели, какой я хороший, примерный ученик, что я все принимаю, как оно есть. Я отрешен. Я все могу. Я ведь не Дрочиньян какой-нибудь, я тантрик. Увидев мою реакцию, Гуру покачал головой.

– Ну, что? Можете приступать, – сказал он и удалился.

Позже, бесясь на себя, я сочинил стих, осознавая, что так я поступал не только в этом случае, но и в школе, и дома, и со всем пидорасьем я разыгрывал роль пай-мальчика, делая то, чего не хочу:

Нет. Я не должен быть хорошим в глазах различных дураков.

Вылазить полностью из кожи и оставаться без мозгов.

Тогда я еще не знал, как мудро со мной поступает Гуру, подставляя под меня две эти вонючие подстилки. Таким образом, он учил меня спокойно, без понта и иллюзий относиться к сексу. Просто как к практике, как к работе над собой. Тогда я еще был мальчиком, и первые впечатления о половой жизни были очень важными.

Гуру считал, что нужно либо быть Марианной, либо поменять партнеров, сколько пальцев на руках и ногах, прежде чем придет понимание, что все эти мечты и стремление к партнеру – большая жопа, что человек должен быть обособлен, индивидуализирован и не должен в ком-то нуждаться. Только целостный человек может быть счастлив. Только одинокому, чувствующему себя один на один с Абсолютом может быть хорошо. Тогда это откровение противоречило всей моей натуре, и я, громко говоря, что согласен, что все уже понимаю, не смог принять всего этого, и продолжал мечтать о большой жирной жопе, о толстой и большой любви.

Мы забурились с двумя курвами в пустую комнату. Закрыв за собой дверь, я не нашел замка, и меня стало беспокоить, чтобы кто-то не зашел. Задернув занавески, я выключил свет, но мои партнерши дико расхохотались, мол, что мальчик, страшно видеть то, что от людей скрывает свет? Они включили свет. В углу лежал один матрац без белья. Мои бабы вытащили его на середину комнаты, усадили меня на этот матрац и начали раздевать, как персидского шейха наложницы. Затем очень быстро разделись сами, сняв с себя застиранные, но издающие зловоние тряпки, и мы начали майдхуну. Они облапили меня своими короткопалыми клешнями, терлись об меня своими потными маслами. Я боролся со своим отвращением и показывал, что я великий отрешенный тантрик. Но хрен у меня не вставал, и я думал, что опозорюсь, и все узнают, что я не только Дрочиньян, но и импотент.

Одна баба, увидев такое, стала мусолить мою письку своим слюнявым ртом, громко причмокивая при этом. Я всеми силами пыжился, чтобы мой прыщик встал, закрыв свои моргалы и фантазируя, что я сейчас с Лилит. Мучавшее меня раньше воображение на этот раз помогло, и моя пипетка заторчала. Боясь, что она вот-вот скукожится, я бросился на одну из них и запиздярил в ее жирную лохань. Но тантрик из меня был хуевый, и я тот час позорно обкончался. Мой маленький желудь выпал из здоровой кунки, в которой он болтался, как огурец в трехлитровой банке. Я продолжал сидеть, приняв йогическую позу, – больше я делать ничего не мог. Вторая дура навалилась на меня и начала мне рассасывать сморщенную морковку по новой, заглатывая остатки молофьи. Но из этого ничего не получилось. К своему позору я понял, что являюсь пачкуном и могу проявлять геройство только в постели с подушкой, да в своей набитой говняными фантазиями тыкве.

Две толстые коровы еще долго мултыжили меня, трясь своими ляжками и присасываясь ко мне слюнявыми ртами. Я не знал, сколько и как это должно продолжаться, и терпел, полный позора и отвращения, всю эту мерзость, стараясь показать всем, какой же я удалой тантрик.

 

***

 

Прошел месяц. Мы опять собрались у Рулона. Я с удовольствием ожидал парных занятий и похвалы, что я справился с таким ответственным заданием Гуру.

На занятиях во время парного танца, когда я снова западал с Лилит, прижимаясь покрепче к ее крутым бедрам и воображая себя великим героем, шахом в гареме, предвидя уже Лилит в моем гареме, состоялся разговор, заставивший меня крепко задуматься.

– Знаешь, Владимир, – сказала она мне, округлив свои глаза, которые через очки выглядели очень большими. – А ты стал отцом.

– Как? – удивился я.

– А помнишь свою тантру? Так вот, Дарья (так звали одну из телок) забеременела от тебя. Ты, оказывается, обкончался в тот раз?

Моему стыду и неудобству не было предела. Я хотел казаться лучшим, особенно в глазах Лилит. Думал, что она скоро влюбится в меня, и я буду ее трахать. А тут всплыл такой позор, такое свинство.

– Ты хотел иметь детей? – спросила она.

– Нет, я не хочу быть отцом. Ведь я могу потерять острие духа, – запротестовал я, представив себя мужем этой гориллы с красной рожей и кривыми зубами.

– А она сказала, – продолжила Лилит, – что ты хотел родить Христа.

Я хотел провалиться сквозь землю, но показывал, что я отрешен и спокоен. Внутри меня все кипело. Вот сука, не могла сначала поговорить со мной, и уже всем распиздела! Вонючка, страдающая словесным поносом! Гадина! Уёбище!

– Нет. Это она выдумала, – сказал я, желая оправдаться.

– Тогда почему ты ее трахал без гандона? – спросила она.

– Я? – недоуменно пожал плечами я. – А я не знал, что нужен презерватив.

Вот, блядь, и даже об этом напиздела. Граммофон злоебучий.

– Да, тебе он оказывается нужен, – укоризненно сказала Лилит. – Теперь ты понял, зачем эта резинка?

– Да, – пробормотал я. – Но что же делать? Я не хочу быть отцом. Пусть Дарья аборт сделает, ведь еще прошло мало времени. А может она ошиблась? – стал умоляюще канючить я, представляя всю эту пакость с детьми.

– Ну, вот, ты сам и поговори с ней об этом, – с безразличием и презрением ко мне, сказала Лилит и, отстранившись от меня, стала танцевать с Андреем, которому не хватало пары, и он тупо переминался один с ноги на ногу.

Мне хотелось выть от безысходности, скрежетать зубами, биться головой о стену. На душе скребли черные кошки. Но я делал вид, что все нормально и натягивал свою кожу в глупой улыбке. Тогда я не понимал, что настало как раз то время для настоящей практики на отрешенность, самоотдачу себя Божественному. Вместо этого я глупо предавался переживанию, мучая себя образами неприятных последствий будущего. В это время ко мне подошла прекрасная Селена.

– Я вижу у тебя искаженную ауру, – сказала она. – Перестань беспокоиться и будь здесь и теперь. Не будь в рабстве у своих фантазий.

Я испугался, поняв, что все видят, что я не являюсь великим йогом, которым я хотел, что бы меня видели. Я стал пыжиться, что-то менять в себе. Но получалось все это хреново. Мне становилось тухло, казалось все навалилось на меня разом. Только потом я понял, что мучила меня моя ложная личность, которую я выстраивал в своем воображении, пытаясь показать другим, что я герой, йог и вселенский ниндзя. Я хотел, чтобы мной восхищались, чтобы меня любили, не понимая, что все эти желания теперь душат и мучают меня. Если бы я не хотел быть героем, то не был бы зависим от мнения других. И мучений бы не было. Но в это я тогда не врубался. Я не просекал, что тот нелепый образ, который я воображал о себе, петлей затягивался на моей шее, что я не должен нихуя о себе воображать. А строить из себя должен что-то только для понта, при этом относясь к тому, что я делаю, как к фуфлу. Но я намечтал, что становлюсь таким же, как Рулон, что я же и сам почти Гуру. И скоро толпы поломятся вслед за мной. А я буду раздавать направо и налево свои поучения.

Но эта ситуация круто обломила мои говняные притязания, от краха которых мне теперь было хуево, т.к. я не мог отказаться от них и все держался за них, как нищий за тухлую рыбу. Если бы я не раздулся, как мыльный пузырь, не мечтал бы о Лилит, не был бы слепым кротом и не потакал своей похоти, своему эгоизму, я был бы в любой ситуации спокоен и доволен. Но ум мучил меня. Я все держался за всю ту дурь, которая была в нем, не хотел ощутить себя ничего незнающим, пережить свое полное невежество, неосведомленность. И поэтому был обречен на сладкие мечты и горькие страдания от их краха, или от одной мысли, что что-то может быть не так, как я вообразил. Хотя это могло быть лишь пустое предположение, хуевая мнительность.

На следующем занятии мы пошли в мрачную комнату, чем-то напоминающую подземелье. На стенах были прикреплены зажженные факелы. Комната была без мебели, стены обтянуты черной тканью, в центре стоял красиво сделанный гроб, в котором никого не было.

– Смерть – это пробуждение от сна, в котором вы сейчас находитесь, – сказал Гуру. – Нехер бояться смерти. Это все равно, что бояться вечером уснуть, а утром проснуться. Когда вы подохнете, то поймете, что жизнь была просто сном. Так же, как вы нихрена не можете взять из своего сна, сколько бы золота вы в нем не нашли, так же вы ничего не возьмете из жизни, когда сыграете в ящик. Жизнь – это тюрьма, а смерть – выход из тюрьмы. Поэтому, победите свой страх, и вы достигнете свободы.

Гуру читал лекцию, прохаживаясь по темной комнате вокруг постамента с гробом. Из каждого угла на нас смотрели черепа: череп человека, животного, птицы, а в четвертом углу стояло чучело невиданного зверя с устрашающими клыками и выпученными глазами. Периодически оно издавало страшный рев.

После длительной лекции в этом же духе (тогда, к сожалению, я не запомнил всего, что говорилось) началась визуализация. Каждый должен был представить, как он собирается отбросить копыта. «Ой, мраки, – подумал я. – Пусть лучше отсосут. Нахер мне вся эта залупа». Но для эксперименту решился тоже подготовиться к отходу в мир иной.

Мы пропустили по кругу косячок и начали трансоваться. Заиграл мой любимый концерт Градского «Черное дело». Он завыл:

 

«Я прибыл в этот мир совсем слепым.
Согласия не спросили, в мир втолкнули.
Все обещания развеялись, как дым.
Свечу надежд зловонием задули.
Недолго в этом мире задержусь.
Посланьем этим я прощаюсь,
Улыбкой вам Джоконды улыбаюсь.
Расстаться с жизнью больше не боюсь».

 

Кайф сделал меня более восприимчивым, и я начал переживать тяжесть жизни и неодолимую тягу к ее концу. Градский пел:

 

«Вскрываю вены лезвием себе,
Я ухожу, куда уносят крылья.
Не совершаю над собой насилья.
Прими, Иисус, я двигаюсь к тебе».

 

Смерть оказалась совсем рядом. Она была такой родной и желанной, и мне хотелось поскорее забыться в ней. Зазвучала следующая песня Градского:

 

«Я – могила твоя, я к тебе взываю.
Буду верной тебе, как жена.
Буду всю твою жизнь тебя ждать.
Буду верить тебе я и звать.
Все равно твоя дорога
К моему идет порогу».

 

От мысли, что я скоро откинусь, и меня вынесут вперед ногами, было легко и спокойно. «Все кончено, – подумал я. – И все, что колебало меня, теперь уже не колышело. Все, что заябывало меня в жизни, отступило вместе с мыслью, о близости избавляющей меня от всего жизненного дерьма смерти».

Градский продолжал выть:

 

«Ты придешь ко мне, и я приму, любя.
И темной вечностью на век укрою.
Не отпущу я в мир тебя.
На веки будешь ты со мною».

 

Я лег, расслабился и начал умирать. На душе было как никогда спокойно и радостно. Моя душа воспаряла от тела и, казалось, улетала в какой-то светлый простор. Казалось, я, наконец-то, пробуждаюсь от того кошмарного сна, которым была моя жизнь. Но скоро я просто задрых. А проснувшись, обнаружил себя опять в обычном для себя идиотичном состоянии. Смерть так и осталась для меня сладкой грезой. И только спустя годы, я стал сознательно думать о смерти, чтобы избавиться от давящего меня дерьма жизни.

Когда мы перешли от практики в зал для молитвы, то вместо иконы на иконостасе сидел кот.

– Вот мой Учитель, – изрек Рулон. – Давайте будем ему молиться, чтобы и мы с вами хоть в чем-то были на него похожи.

При этом Гуру встал на колени и стал кланяться коту до земли. Все стали делать так же. Я, оглянувшись и увидев, что все поклонялись коту, тоже стал подражать им, думая: «Ой, нахуй. Какой же здесь творится бред сивой кобылы. Мы молимся кошке, ядреный кабан. Такой хуйни я отродясь не видывал».

Я никак не мог въехать, чем безмозглый кот лучше меня? И только позже я осознал, что до кота мне еще срать, да срать. После этого святотатства я спросил Гуру:

– Зачем мы коту молились?

– Ты все думаешь, что лучше кота, – сказал он, – и других людей? Но это все твой эгоизм. Кот уже совершенен и самодостаточен. Он не знает папы и мамы, не привязан к партнеру, не помнит детей. У него нет ни обиды, ни зависти, ни глупых фантазий. Это – идеал, до которого тебе еще далеко.

– Но ведь в коте нет ничего человеческого, и, к тому же, скажем, он не может изобрести автомобиль, – парировал я.

– Да, автомобиль и атомную бомбу кот не изобрел. К тому же, коту это все и не нужно, он прекрасно может жить и без этого, а все, что ты называешь человеческим, – это как раз то дерьмо, от которого ты теперь и страдаешь. Так что подумай над всем этим!

– Ну и дребедень, – решил я, так и не принимая, что кот лучше меня.

Опосля молитвы зачалась лекция.

– Я, – сказал Гуру, – продолжаю то, что начал Гурджиев, а за ним и Раджниш. Раздалбляваю вяши застоявшиесся мирския представления, которыя душать вас и мяшають вям духовно развяваться. Потому-то вся, што я базарю, являеться таким ряжущим слух, как по стяклу гвоздем. Потому-то вся, што ми туть с вями делаем, даеть вям яах обухом по болданке, ибо енто и ясть просвятляющая знания, коие по натуре вяс изменяет без всякого там понту, хак, сажем, у Муна, где он бистро решает вяши сексуальныя проблема, обженивая вяс с кем попало. Он играет свадьбы на стадоенах. У где осчастливливаются язразу сотня тупорогих пар. Илиф хак у Махариши учуть лявитациям. Все енто бредятина! А яща у Рык всям трятай глаз расколупывають, али у Зорлотого телепартациям обучають. Хуйня оня вся, ни хряна не мяняють вашис мярские представления, вяши восприятие, и посяму тя, хто учатся у них, остаются такими ж баранами, как и были. Поентому толко шокируящая знания, дающая вямс совяршенно отпадную точку зырения, прибляжаеть вяс к Просвятленяю. Посяму не ссыте, не тряситесь за свою хуйню, т.е. завнушенные вям маманей и папаней выдумки, будя то сямяобразования, или ж строительство хомунизму, вся енто мусорь, параша. Покасть вся в вас не перявярнется кверх тормашками, ви не всасете нихряна нового, посяму не запонтовавайтесь общественным моразмом, коему учила вяс с мололетства. В западлу должно вям бысть мышами, как все ваши сродичи, в западлу бысть овцами, прямерными граждаными, колхозно-заводским быдлом. Ви дольжны пойти, по натуре, на крутой протест! И фот почямю яс ас зыбиваю спонталыку. Тах шо не мянжуйтесь, хольхо тах ви сыможитя сатать вня умя и завидеть мыр хахим, хахой они ес по натуре!

Слухая такую лекцию, я балдел. «Бля, – думалось мне, – я не врубаюсь в чем здесь базар. Разве можно так гутарить лекции? Пиздец!!!» Все, что я тогда понял, это что все истинные Учителя перевертывают мировоззрение людей, но не для того, чтоб они иначе думали, а для того, чтоб они вообще увидели условность и иллюзорность ума и отбросили бы его.

Я ухахатывался такому базару, и это мешало мне понимать его смысл. Только позже я врубился, что, делая усилия, чтоб его понять, я учусь сосредотачиваться и слушать Гуру с большей концентрацией и обостренным вниманием. Учитель говорил, что есть люди, которые приходят к нему из любопытства, им интересно познавать что-то новое. Это – ПРАЗДНЫЕ МЫШИ. Есть, кто приходит за практическим знанием, например, для оздоровления или решения семейных проблем. Это – ЗАЦИКЛЕННЫЕ БАРАНЫ. И только единицы приходили для работы над собой, для Просветления и изменения своего существа. Это были ПОДАЮЩИЕ НАДЕЖДЫ! Конечно, придя с одной целью, человек мог остаться уже с другой, но меняться цель могла только у молодых, не обременяющих себя семьей и всякой херней.

Три причины останавливали людей в их Духовном росте, причем, эти причины четко выделялись по одной у каждого. Редко у людей было два или три порока.

Первой была ЛЕНЬ. У человека было мало энергии и воли, и он закисал и останавливался на пути. Я вспомнил, что это обо мне.

Второй была семейная проблема: поиск партнера, дети, и все с этим связанное. Гуру называл это ПОЕБЕНЬЮ. С этим у меня все в порядке, только, вот, тантра-партнера хотелось. Не думал я тогда, что это тоже является поебенью.

Третьей была ГОРДЫНЯ, амбициозность мышей, думающих, что они и сами могут быть Гуру, учить людей, что они уже почти все знают и все в этом духе. Но таких было немного. А уж этого-то дерьма у меня хватало, но отследил я это не во время лекций Мастера, а когда его рядом не было. И не было, у кого спросить совета. Вспоминая эти занятия у Рулона, я думал, что как много бы вопросов я мог ему задать, и тогда развивался бы в десять раз быстрее. Но ум и гордыня не позволяли мне признать, что я бестолочь и полный ноль без палочки, дырка от бублика.

И только преодолевшие свой порок, могли продвигаться дальше и чего-то достичь. Да и в Бхагават-Гите я прочитал слова Кришны о том, что из тысячи едва ли один стремится к совершенству, а из тысячи стремящихся едва ли один достигает. Вот, в чем дело. Толпы людей, считающих себя духовными, на самом деле являются больными людьми, тешащими свое ложное воображение о том, что и в миру человек может развиваться духовно. Может, но только один из нескольких тысяч. Остальные живут в бреду.

После занятия стали говорить всерьез о внедрении «Пути Дурака» в школьную программу учеников пятых, шестых классов, о создании Рулонитовских школ подрастающего поколения. Несомненно, там все бы на «отлично» сдавали рулоноведение. Учитель спрашивал бы у ученика: «Хуй сосал, селедкой пахло?», а он отвечал бы ему: «Не сосал – не знаю, пососешь – узнаешь». Я угарал, представляя, как это бы спрашивали тупые преподы у меня в школе. Мне эта идея казалась полной утопией, но обсуждение ее еще раз показало мне всю глупость мышиной жизни. Я представлял, как учитель математики пишет на доске: «Хуй + пизда = любовь». Эту формулу ученики запоминали бы до гробовой доски. «Да, если внедрить «Рулонину» в школы, хотя бы подпольно, жизнь на Земле могла бы полностью измениться», – подумал я.

Все это время меня мучила мысль о моем ёбаном отцовстве. День и ночь я воображал себе всякие хуевые сцены о моих дальнейших взаимоотношениях с этой потаскухой Дарьей, сокрушаясь, что ввязался в эту блядскую тантру, лучше б спокойненько дрочил бы себе в кулачок, и никаких бы тебе проблем. Подвалить к этой суке Дарье и побазарить за ее аборты я так и не решился, осознавая, какой же я все-таки тупой закомплексованый придурок.

Все же жалко было, что мое «острие духа» накрывалось пиздой. Тоды, как никогда ясно я стал въезжать в расклад того, что я ничего не могу делать. Не так, чтоб я нихрена не делал. Делал, конечно, но только то, к чему был приучен заранее, чему меня научили родичи или кенты в школе, но я нихуя не умею делать нового, того, к чему меня еще не приучили. А ведь умение делать новое – это и есть творчество, Божественный акт творения. Видеть новое каждую минуту, делать все по-новому – вот, что нужно для развития. Скажем, я не мог присесть на уши к Дарье и втемяшить ей в ее свинячьи мозги, что она хуево поступает, рожая «Христа».

В лучшем случае, я мог только пытаться что-то делать, ну, скажем, пытаться бросить курить или пытаться делать зарядку по утрам, но и это требовало постоянного сознательного усилия, на которое я, практически, не был способен. Я делал только то, что было мне свойственно, скажем, лезть в залупу, и не мог делать, что не было свойственно моей блядской натуре, как например, с кем-то составить хитрый заговор и повлиять на него. Этого я не мог. И вместо этого мог начать только прямолинейно возгудать и брать кого-нибудь на характер.

Опосля я всосал, что и другие люди также не могут делать то, что им не свойственно и к чему они не приучены ебучим обществом или своим сраным инстинктом, и чем старше они становились, тем более были похожи на заезженную пластинку, которая могла катиться только по одной заезженной, в доску задроченной колее. Мне стало хуево от безысходности, от мысли, что я болтаюсь, как говно в проруби, и ничего не могу изменить в своей судьбе с жирной жопой Дарьи. Я все надеялся, что, авось, все обойдется, небось, она сама догадается делать аборт или у нее будет выкидыш, или родится урод «в жопе ноги», которого отдадут на опыты. Но этим я только успокаивал себя и еще больше входил в беспомощное состояние «говна, плывущего по течению».

– Неужели все так фатально? – как-то раз, подгоняемый отчаянием, я спросил у Гуру.

– Ты верно догадался, – захохотал он. – Но то, что ты это увидел, уже много, теперь ты что-то сможешь изменить, если будешь делать попытки долгое время и в одном направлении. Чем слабее будет твое усилие, тем больше тебе понадобится времени, просекаешь? – добавил он.

Но это никак не решало моей проблемы с ёбаной Дарьей, где за минуту сомнительного наслаждения я мог превратить в полный пиздец всю последующую жизнь, так как пока бы я изменился, эта сука уже родила бы дома.

У меня были напряги с предками. Я нихрена не учился, нигде не работал. Только клянчил деньги на занятия. Злой от рождения пахан становился невыносимым, когда на язык попадало спиртное. Закатывая свои бельмы, он, брызгая слюной и источая зловоние перегара, матерился, ничего не видя и не слыша вокруг, кроме самого себя.

– Ёбаный в рот, – распекал меня отец. – Сколько еще ты будешь маяться дурью? Ты должен закончить учебу! Ты понял, подлец?!

– Нет! Я учиться в этой шараге не буду, – запротестовал я. – Там учат всякому маразму. Мне это в жизни не нужно. Там меня учат дураки. Я у них нихрена учиться не буду.

– Ах, ты мерзавец! – заорал отец, опрокинув на мою башку кастрюлю с супом, благо с еще не очень горячим. – Ёбаный идиот! – продолжал орать он и стал волтузить меня.

Я бегал от него по комнатам, цепляясь за мебель и опрокидывая стол, стулья. Отец путался в них, спотыкался и бесился еще больше.

– Успокойся, оставь его! – причитала мать.

– Нет, я его породил, я его и убью! – бесился паханя, схватив здоровенный нож для разделки мяса.

Увидев это, я выбежал из дома, в чем есть, и пошел к кентам в одних тапках, трико и футболке. И это-то зимой. В тапки набивался снег, носки быстро промокли. Я зашагал быстрее. «С батяней мне не повезло, – думал я по дороге, чапая стоптанными шлепанцами по снегу. – Лучше бы он был проституткой, или вообще бы его у меня не было, тады проще было бы учиться Истине».

Друзей не было дома, и я уселся в подъезде у батареи – благо еще дверь в подъезде была с пружиной и тепло не уходило. Время шло, а я просто сидел, мечтал, как я снова приду к Рулону. Но мне не хотелось испытывать дискомфорт, который там создавался. «Однако дискомфорта и здесь хватает, – думал я. – От этого никуда не деться – это жизнь. А там все наиграно, создано специально. Но почему-то там воспринималось все это намного острее, а в миру, как обычно. Какая-то галиматья».

Только потом я понял, что в Рулон-холле проигрывались жизненные ситуации, предупреждая их появление в жизни. Эта игра была профилактикой страданий в мире. Это была кузница радостной жизни. Но для того, чтобы радость создать, нужно сначала металл разогреть через дискомфорт, а затем опустить в холодную воду для закалки.

Подгадав время, когда отца не было дома, я завалился туда пожрать и надыбать еще более подходящий к снегу прикид.

– Ой, сынок, – причитала мать, пока я хавал. – Что же тебя совсем зазомбировали в твоей секте? Ты же раньше так хорошо учился.

– Это вы все зомби, – стал огрызаться сын. – Вы тупые машины, роботы. Кроме института, семьи, завода и могилы вы нихрена не хотите знать.

– Ой, как же так? Твоя мать – и зомби?! – куксилась мамаша.

– Мать, ты сечешь, что ты у меня не единственная мать? В прошлых жизнях у меня было тысяча матерей. И не дай Боже, еще столько же будет, – стал поучать я ее сути реинкарнации, то бишь перевоплощению человека из одной жизни в другую.

– О-ё-ё-ё-ё-ё-ёй! – завопила мать. – Чему же тебя учат?! Ты уже совсем с ума сходишь! Ты срочно должен уйти из этой секты, не то мы заявим на них в ФСБ!

Я видел, как посинели ее губы. Они начали трястись. Глаза заполнились слезами. «Какого хера она дрочит себя? Это –сплошной мазохизм. Глядишь, инфаркт счас ее хватит. Вот тебе и зомби, не может порадоваться, когда сын доволен и ему хорошо. Все, сука, хочет, чтобы было так, как ей удобно».

– Мать, ты чё, ни разу неграмотная? У тебя тоже было даже больше матерей и отцов в прошлых жизнях, но все это условности: отец, мать. Я – Дух, – заявил я. – Я был вечно, никогда не рождаясь и никогда не умирая. Я изошел из Абсолюта. И уйду в него, кады просветлею, – загнал я ей теорию вечной жизни.

– Боже мой! – всплеснула руками мать. – Да ты ж шизофреник! Я поговорю с отцом, чтобы тебя лечить в психбольнице. Там, может, тебя исправят.

– Да это вы все шизоиды! Эх, ты мать – темнота. Нихрена не знаешь. В следующей жизни ты можешь родиться свиньей, – обрадовал ее сын.

– Свиньей?! – опешила мать. – Что ты говоришь?! Тебе нужно верить в Христа, а не во всякую чушь. У нас есть наша православная вера!

– А я и так в Христа верю. Христос – это мое сознание, – стал поучать ее я.

– Если бы ты верил в Христа, то слушался бы мать и хорошо учился.

– Нихрена подобного, – возразил я. – Ты даже не знаешь, что Христос говорил: «Враги человеку – домашние его», и еще он говорил, что он принес людям не мир, но меч, и встанет брат против брата и сын против отца. А когда один почтительный сынок спросил Иисуса: «Можно я похороню отца и мать, а потом пойду за тобой?», ты знаешь, что он ответил?! – разбесился я. – Он сказал: «Предоставьте мертвым хоронить мертвецов». Вы все мертвецы! Во, че он базарил.

Я чувствовал, как тепло и радость заполняют меня. Я говорил слова, и они казались мне Истиной, как и в детстве слова матери казались Истиной. Но теперь я вижу, какая все это херня. А слова Гуру, когда-то сказанные мне, сейчас пробуждали во мне новое видение и давали возможность объяснять это другим. Правда, они не всегда понимали меня. Видимо, их надо готовить к этому.

Мать зарыдала и побежала звонить родственникам, что ее сын восстал, ища у них моральной поддержки. А я спиздил дома все, что можно было продать, для того, чтобы можно было нашаманить себе денег на следующее занятие. И смылся из дома.

Зимой темнеет рано. Свет уличных фонарей заполнял собой пространство окружающей ночи. Свежий снег крупными хлопьями плавно опускался. Я старался уследить, когда в снежинках отражается свет, и они начинают искриться. Это происходило всего лишь одно мгновение. И таких мгновений было много. Так, постепенно я дошел до дома, в котором собирались рулониты.

Я считал, что главное – это мой Путь Просветления, а остальные социальные условности – это плоды заблуждения и омраченности сознания. И в жизни можно делать все, нарушая любые правила, лишь бы просветлеть и освободиться от уз Сансары и Кармы.

Все что, я стащил дома, мне не удалось загнать на толчке, и на занятие я приперся вместе с этим барахлом, надеясь им расплатиться за посещение. Селена, собирающая подать, удивилась, откель я приволок с собой кучу дерьма. Я объяснил ситуацию.

– У нас тут не скупка краденого, – заявила она, когда я пытался ей всучить товар вместо денег.

– Ну, тады примите енто от мине вам в подарок, – сказал я, коверкая слова, чтобы быть осознанным. – у меня сегодня нет башлей. Нельзя ли мне посетить занятие без бабок, на дармовщину? – стал клянчить я.

Селена пошла доложить о моей выходке Гуру. В это время пришла Лилит и спросила:

– Кому это ты приволок этот мусор?

– Да я это подарил Селене.

– Ах ты, негодяй! – закричала она, влепив мне пощечину. – Свинья, мразь! Значит, мне ты ничего не хочешь дарить? Все – ей?!

Я опешил, не ведая, че теперь делать.

– Да, простите, – залепетал я. – Возьмите, это вам.

– Подлец! – бросила она и, развернувшись, гордо удалилась своей грациозной походкой в плотно облегающем ее стройную фигуру черном наряде.

Тут подплыла Селена и сказала, что Гуру разрешил мне быть на занятиях и что теперь для меня начался новый этап жертвы, когда я должен буду платить не деньгами, а своим трудом.

– А эту мишуру, – презрительно указала она на то, что я спиздил, – верни обратно.

Я очень обрадовался, что меня пустили, так как не представлял уже себе жизни без клана Великого Мастера, коим был Рулон.

В большом зале с колоннами, по стенам которого висели восточные панно, китайские, африканские и еще Бог знает какие маски, кругом стояли и висели культовые предметы народов мира: шаманские бубны и кришнаитские барабаны, мриданги, тибетские поющие чаши и восточные лампады. Гуру сидел на своем троне и вещал Истину.

– Чтобы вам научиться что-либо делать, – учил он, – вы должны найти ту Силу, которая смогла бы вам помочь, и затем умилостивить ее, обратиться к ней или как-то подействовать на нее. Вот, скажем, вам нужно вырыть яму. Вы можете взять лопату и копать, но можете распить бутылку с Ваней экскаваторщиком и стать его корешем, и он, вот, ее живо выроет. Или вы хотите построить дом. Горбатьтесь сами или соберите народ, задвиньте им идею создания светлого будущего и направьте их на стройку коммунизма. Или хотите что-то толкнуть, тогда прибегните к средствам массового оглупления и дайте рекламу. Хотите разбогатеть? Создайте МММ или соберите людей, организуйте их. Один будет подавать хорошие идеи, другой их обрабатывать, третий – воплощать, а вы просто их организуете, сами больше нихрена не умея. Или принесите жертву Богам. Забейте пару баранов, и Боги услышат вас и помогут. А если хотите по дешевке что-то приватизировать, то дайте кому-то взятку. То есть найдите ту Силу, которая способна вам помочь, а затем найдите подход к ней. Так вы научитесь что-то делать. Шаман ничего не делает сам, он просто обращается к Духам, и они ему помогают. Так и вы можете направить свои усилия не на то, чтоб что-то делать своими руками, но на то, чтоб обратиться к Силе, которая способна это сделать быстрей и лучше вас. Первое – найдите эту Силу. Второе – найдите подход к ней. И «дело в шляпе».

Я почему-то очень внимательно слухал енту лекцию, и вдруг меня осенило, как я могу решить свою проблему с Дарьей. Я должен обратиться к Гуру, к его Силе и авторитету, и он уже наверняка сможет поговорить с ней, что еще рано рожать Христа, ведь еще не время второго пришествия. Правда, я не знал, как умилостивить Гуру, какие принести жертвы, но я решил написать ему письмо, так как базарить об этом вслух мне было стыдно. Пусть он сам решит, какие эпитимии я должен совершить за свои прегрешения.

– Далее, – гутарил Гуру, – усе великие маги, даже такие луди, як Форд, Рокфеллер и другие использовали свой принцип и достигли очень многого. Ву мире сущяствують тря Силы. Енто Судьба, сила жизни, тобишь, и ея обстоятельств, Воля человека, часто слабыя и недоразвитая, и Сила Провидения, то бишь Божия Сила, которая находится вне Судьбы. И вота, чебы измянить себя и свая Судьбу, нужно направить Волю на связь с Провидением Божием, чобы она вмящалось и помогло, тогды две Силы будут супротив одной. Но ня думайте, че ви вся будэтэ стяжать, да нахапывать сябе всяго. Истинная духовность ву том, чобы отбрасывать от сябя вся лишняя, посяму каждый из васа должон ощущать сябя нагим, пустым, нищим. Но ня в смысле того, че енто бы плохо, но в смысля, че енто бы благо. И тык ящутите себя нагими, яко младенец, бяз семя, бяз собствяностя, бяз обязанастяй, полностью отвязанными от всего мира. Хватят быть жадными жопами, куркулями.

Я постарался сделать то, чему учил Гуру, и почуял, как будто я повязан какими-то невидимымя нитями, связывающими меня со всякой херней. Я настраивался дальше, стало легко и свободно, тярять нечаго, бояться не за что, переживать больше не нужно, балдежно. Тоды вспомнялись мяне слова Христа: «Блаженны нищие, ибо их будет Царствие Небесное».

Перейдя в зал для занятий, мы начали свинить, мяукать, лаять, перевоплощаясь в животных, ведя себя раскованно. После ентаго стали плясать гопак и тряпак, древние русские танца, которые якш поможали раскрепостицу. Клево!

В парных танцах меня опять обломала Лилит, она не стала танцевать со мной. Я очень расстроился и стал обяжаться, хотя потом вспомнил, что это тоже ситуация, чтоб поработать над собой.

Опосля занятий мяне вызвал Гуру.

– Владимир, ты неправильно ведешь себя с родоками, слишком уж ты открыт им, доступен. Помни, что это вражье племя, и с ними ты должен проявляться, як скомарох. Во-первых, ни слова о Школе, а свою несуразность их взглядам объясняй, тема, что ты панкуешься. С сего дня ты у нас панк! Сечешь?

– Как это – панк? – удивился я.

– Ну, шо, ты не знаешь, чта такое русский народный панк?

– Знаю, конечно, – ответил я.

– Дак, вот, – продолжил он. – Сейчас мы тебе по бырому из хаеру ерокез состроим, табишь гребень панковский, раскрасим в разные цвета. Цепь от унитаза у нас уже есть. И ты будешь у нас неформалом прикалываться. «Сектор Газа» с «Гражданской обороной» погромче слухать при родоках, да и сам затяшись панком в тусовку, да и пропитайся их духом. Панки и секористы – близнецы-братья! И как домой тусовочку приведешь, так твоя мамашка ничему удивляться больше не будет, а затем на время из дому свалишь, чтоб пращуры больше ценили твое тупое присутствие. Вникаешь в суть? – спросил он.

Я радостно и глумливо заулыбался, представляя свою новую шкоду. Прям тут же мне ученицы Гуру сварганили гребень. Я надел цепь, вывернул одежду наизнанку и в таком виде приперся до хаты. Мать, увидев меня, выпучила шнифты и забазлала:

– Ой-ё-ё-ё-ёй, что с тобой сделали, сын?!

– А я теперича пункер, – обрадовал ее я. – Хватит мне йогой маяться, теперя я колоться буду, – говорил я, наблюдая за тем, как учитель через меня учит предков.

– Ой, кошмар-то какой, что с твоими волосами, а эта цепь зачем?

На ее блеянье выбежал отец и, увидев такое, набросился на меня с кулаками.

– Ах ты, проклятый ублюдок, позоришь наш род! Че это ты тут выебываешься, придурок?! – орал он.

Я смекнул, что дела плохи, и похуярил, что было сил, из дому. В шараге у меня был один знакомый корефан, который тоже прикалывался по панку. Я завалил к нему, чтобы узнать, где их тусовище ошивается.

– Что, старина, запанковал? – встретил меня Гера, смекнув по моему прикиду о перемене моего мировоззрения. – Ну и правильно, нехрен-то урлатой становиться! – Герина лысая голова с невысоким гребнем посередине напоминала залупу.

– Да родичи меня поперли из хаты, хочу, вот, на тусовки вписаться. К кому, посоветуй, – сказал я.

– Сегодня как раз вечером на одной хазе собираемся, – ответил Гера, почесывая левой рукой яйца. – А твои предки – это говно, они же нихрена не понимают, дурачье, дебилы. Вот мои тоже мне втирают, мол, работать иди, а я что, лох что ли, чтоб горбатиться. Мне это в падлу. Пусть работает тот, кто дурнее, а я у них на шее побалтаюсь, нехер было им меня рожать! – запетушился Гера. – А предки – это лохи, прожили жизнь, как урелы, коммунистическое быдло, и меня таким же быдлом хотят заделать. Но вот им, накось – выкоси, бля буду! – забесился он, топая ногами в огромных башмаках с разноцветными шнурками.

– Да, много говна они нам сделали, – согласился я. – Все мозги своей хуйней засрали, сволочи!!! Они же добра жела-а-ают, – глумливо сказал я. – Я вот считаю, первым панком был Христос, его всегда бесил тот маразм, который творился в обществе. Как-то раз он завалил в Храм, а там балку открыли, торгуют кто чем, пункт обмена валюты стоит. Он разбесился, стал переворачивать столы, палкой торговцев гонять. Мол, Храм не оскверняйте, хапуги недорезанные. А еще один раз он подвалил к смаковнице, глядь, а на ней плодов нет, т.к. плодам было еще не время созреть. А ему похавать вдруг захотелось. А на ней, видишь ли, нихрена нету. Ну, он с досады и проклял ее. Потом бесноватого целил, целую роту демонов из него выгнал и пересадил их в свиней. Бесы забесились в свиньях, и все стадо бросилось с горы в море и потонуло. Вот хохма. А когда к нему мать и братья подвалили во время проповеди, ему говорят: «Вон они к тебе пришли, родственнички». Он сказал: «Не знаю их, вы мои ученики. Вы мне и мать и братья». Вот это он правильно сделал. И еще осуждал лицеМэрие попов, боролся с ними, с их религиозной тупостью. В общем, он был бунтарем-одиночкой. Одним словом, панк, только без гребня.

И тут до меня стало доходить, что когда Рулон нам рассказывал про христианство, то он его показывал с разных сторон. Как будто Христос был панк, или шаман, или йог, или маг. И все люди видели, что это так. Только без Учителя этого не увидеть, слишком задрочено сознание мышей. И еще я вспомнил, как рисовали Ленина в разных республиках: на Кавказе он был с большим носом, в Средней Азии с узкими глазами, в Корее или Китае похож был на корейца или китайца. Ведь так легко донести людям идеи, которые требуется им внушить. Вот, в чем дело: Христос просто был, а уж ярлыки налепить – это дело житейское. Каждый дурак сможет. Только оттереться от этого говна потом трудно.

– Ну, клево ты за Христа рассказал, – похвалил меня Гера. – Я и не знал о нем такого. Приколишь это на тусовке? Пусть заторчат.

– Да, на, вот, Евангелие, почитай, – сказал я ему и отдал свою карманную книжку, которую всегда носил с собой. – Тут есть, над чем приколоться.

Он с осторожностью, нехарактерной для панка, взял маленькую книжечку и положил на полку.

На тусовке собралось много разношерстного панковья. Мне казалось, что я попал в зоопарк. Каких только хаеров и прикидов тут не было. Возраст людской массы тоже был разный: от подростков 13-14 лет до 30-40-летних дылд. Мы были в шикарной хате одного партийцевского сынка. Такие часто спанковываются, бесясь от жиру и идя на протест против своих предков.

В здоровой комнате за столом сидели панки и несколько жаб – их чмошных баб, одетых черт знает во что. У одной из них на лысой голове болталась длинная прядь волос. У другой волосы были выбриты с двух сторон головы и оставлены только по середине, на подобие гребня. На плече у нее сидела живая белая крыса. У одного пункера на башке был выбрит знак анархии. Другие тоже были с похожими приколами. Начали пить водку, торча под «Сектор Газа». Юра Хой пел:

 

«Я ядреный, как кабан,
Я имею свой баян,
Я на нем панк-рок пиздоню,
Не найти во мне изъян».

 

Пункер с анархией на башке встал и произнес тост:

– Чтоб вам всем жидко обосраться! – заорал он и гадко расхохотался.

Все забалдели и опрокнули по первой. Кто-то произнес похожие тосты. Один с ярким красно-желто-зеленым, как у попугая, гребнем, взял гитару и забацал свою песню:

«Мы живем в говне,
Мы живем в дерьме,
Меня тянет блевать,
На мышей мне насрать…»

 

И все в таком же духе. Он злобно выкрикивал каждую фразу, все больше разбешиваясь при этом.

Надринкавшись еще больше водкой, один из панков вскочил на стол и начал на нем плясать, давя каблуками посуду и сбрасывая все, что стояло на столе. Это вызвало дикую радость. Все бритые тоже стали плясать и ломать мебель. Один сел и насрал в углу. Было весело! Вакханалия продолжалась.

Панк со знаком «анархия» по кликухе Пиздец, стал при всех кадрить лысую жабу. За ним в очередь, как на собачьей свадьбе, выстроилось еще несколько жаждущих. Я тоже весело присоединился к ним. Лысая стояла раком и жрала при этом яблоки, пока мы один за другим расстегивали свои штаны и засовывали в нее свои вонючие пипетки. Мы, пользуясь ее влагалищем, как писуаром для спермы, все обканчивались быстро, за минуту. Я решил показать, какой я могучий тантрик и решил сдерживаться, но опыта у меня было маловато. Когда я дрочил, я этого не делал. И тоже обкончался очень быстро. «Дольше штаны расстегивал и застегивал», – подумалось мне тогда. Кто-то достал кайф, и мы стали курить. Я забалдел и отключился.

Наутро очнулся в углу, болела башка. После кайфа хотелось жрать. Вокруг все было разбросано: тарелки, стаканы, кружки, жратва, блевотина, окурки. Пахло говном и табаком. Где попало валялись спящие панки. Я пополз по полу и стал собирать объедки, чтоб утолить голод. Стал допивать капли бухла из пустых бутылок, чтоб опохмелиться.

Когда все понемногу пришли в себя, я пригласил их к себе на хату, чтобы порадовать мать. Несколько чуханов от неча делать согласились пойти. Открыв дверь своим ключом, я прошел в коридор, споткнувшись о завернувшийся коврик. Панки гурьбой пропиздюхали мимо меня и остановились около трельяжа, где стояли бутылки и флакончики скудной материной косметики и туалетной воды для обработки рожи. Отца не было.

– Ой, Владимир, а это кто? – удивилась мать, выходя в расстегнутом халате и бигудях в коридор.

– Это – мои друзья.

– А где же ты был сегодня ночью? – испуганно спросила она, застегивая халат.

– У них, – ответил я.

– Не беспокойся, мать, мы все свои, – сказал Пиздец.

Гера с другими бесцеремонно вошли на кухню и начали там все пожирать.

– Что вы тут делаете? – спросила удивленная мамаша.

– Чё-чё, – передразнил Гера. – Мы жрем. А бухло у вас есть? А то мы хотим опохмелиться.

– Да вы что, алкаши? – удивилась мать.

Все гадко заржали.

– Мы не алкаши, мы панки, – сказал Пиздец, вытаскивая из кармана пузырек с огуречным лосьоном, спизженный в прихожей.

– Ой, сынок, с кем же ты связался?! – всплеснула мать руками.

– Это все – хорошие люди, – стал уверять ее я. – Тебе же не нравилось, что я секорист, теперь я стал панком, радуйся.

Нажравшись, чуханы стали рыскать по комнатам в поисках дополнительного спиртного. Один прям при матери стал пить одеколон, разбавляя его водой.

– Ой, что ты делаешь?! – заорала мать.

– Опохмеляюсь, – спокойно сказал панк.

– Это же мой одеколон! – продолжала мать.

– А мне похуй, я анархист, – сказал он. – Анархия – мать порядка.

– Я буду звонить в милицию! – завизжала мать.

– Звони, старая стукачка, – нагло заявил он.

Мать побежала к телефону. Пока она набирала номер, мы напиздили всего в квартире и смылись. Промутив шмотье у магазина по дешевке, мы купили курева и одеколону, а также бутылёк валерианки.

– Это – для Лукича, – сказал Пиздец.

Бухнув, мы поехали к памятнику Ленина.

– Вот, он стоит, – сказал Гера, – смотрит, чтобы справа рабочие не строили, а слева мужик с молотом и баба с серпом не сблудили.

Пиздец зашел в кусты и оттуда швырнул бутылёк валерианки в Лукича. Бутылёк разбился, как вражеская граната, опрыскав статую зельем.

– Скоро сюда соберутся коты и устроют концерт в честь Октябрьской революции, – сказал Гера.

Все гадко заржали. После этого мы пошли шляться по улицам, строя прохожим смешные и страшные рожи.

Когда идешь по улице в панковском прикиде, но еще не адаптировался к нему, то ощущаешь на себе внимание прохожих. Гуру учил, что не нужно зависеть от мнения мышей о тебе. Самым важным является то, что думает о тебе Гуру. Но мои глаза метались, особенно, когда пялились значимые для меня люди. «Хорошая практика на отрешенность», – так говорил Гоша.

Придя на следующее занятие в Ашрам Рулона в своем панковском прикиде, я вызвал общее веселье.

– Вот, пример скоморошества в жизни, – сказал Гуру, указывая на меня собравшимся. – Вам тоже не помешало бы перевоплощаться и выдавать себя за панков, хипарей или зэков. Это бы многому могло научить. Вы не должны быть зацикленными долбоебами, которые живут всю жизнь в роли пай-мальчиков и проявляются на одной чакре. Необходимо быть актерами в жизни. Наше Учение развивает человека целостно, то бишь на всех чакрах.

На муладхаре развитие физического тела идет через хатха-йогу, ушу и танцы.

На свадхистане развитие эфирного тела идет через тантру, пранаяму и цигун.

На манипуре виталическое тело развивается через колдовство, бизнес-магию и астрокаратэ.

На анахате развитие астрального тела идет через печаль о своем горестном беспробудном состоянии, через покаяние и молитву, развитие возвышенных религиозных переживаний, проявление совести, самоотверженности, веры, преданности Богу. Это, по сути, – бхакти-йога. Но на этом зациклены многие религии, и они не идут дальше.

На вишудхе ментальное тело развивается глубоким познанием джнана-йоги и творчеством в самых разных областях.

На аджне развитие каузального тела идет за счет раджа-йоги, то есть умения концентрировать свое внимание и проявлять осознанность и волю.

Тогда я еще не понимал толком, что такое внимание, не говоря о том, что такое сознание и воля. У меня было лишь смутное представление, что сознание – это центр моего внимания, то есть сознание – это я сам. Внимание – это луч, освещающий все вокруг для моего восприятия: мысли, чувства, части тела, окружающий мир через органы чувств. Обычно, сознание отождествляется со всем, что оно видит: с мыслями, чувствами, ощущениями, и они руководят им. Но если сознание просыпается, оно отстраняется от ума, чувств и тела и наблюдает все это со стороны. Воля – это то, что позволяет руководить вниманием по своему желанию, а не похоти внезапных мыслей и ощущений.

На сахасраре нирваническое тело развивается во время самадхи, когда индивидуальное сознание, ограниченное своими эгоистическими отождествлениями, теряет эти границы и растворяется во всем мире, то есть сливается с Абсолютом.

Тогда для меня это все было не более, чем красивая фраза.

– Ну, а теперича приступим к практике, – сказал Гуру.

Мы вышли на большую террасу, находящуюся на крыше особняка. Гуру обратил наше внимание на небо и сказал, что медитировать в жизни можно постоянно, не дожидаясь вечера или специально отведенного времени. По небу плыли разной формы высокие и низкие облака. Солнечный закат багрянцем окрасил западную часть облаков. Красота была неописуемая. В то время только Учитель мог обратить наше внимание на эту прелесть. Мы разлеглись на надувных матрасах. Стали смотреть на облака, плавающие по небу.

– Просто смотрите на облака, – сказал Гуру.

Я подумал: «Ну, это для меня раз плюнуть». Но не тут то было. Буквально через минуту я о чем-то задумался и перестал видеть облака. Гуру подошел и слегка ткнул меня палкой. Я очнулся от своего забытья.

– Проснись, ты серишь, – сказал он.

Я снова стал пялиться в небо, но нихрена не выходило. Я не мог видеть облака долго, так как я все время засыпал в своих мыслях.

– Вот, видите, кто вы. Даже небо не видите, все время засыпаете в своих мыслях. Теперича вы должны понять, что, воистину, вы спите. Вы сонные тетери, которых не добудишься.

В последствии все больше наблюдая за собой, да и за другими, я стал замечать, что все мы спим и мало, что видим так, как оно есть. Мы видим объект лишь несколько секунд, а затем обозначаем, накладываем ярлык и после уж и не воспринимаем реально, а только лишь через этот ярлык, мысленно. Но объяснять это бесполезно. Каждый сам должен убедиться в этом на опыте. Позже я убедился, что именно в этом и заключается величие Учения, которое передавал Рулон. Только опыт с мудрым объяснением Мастера есть знание на первых порах, и есть незнание на последующих этапах развития. Сколько школ я потом посетил, но нигде не столкнулся с этой мудростью, помогающей отфильтровать истинно жаждущих от приблудших овец, которые желали бы читать книги, махать руками и пребывать в тамасе в поисках комфорта.

– Да, – сказал Гуру, – вам надо отключить ум, чтобы просветлеть. Займемся же ентим.

Вечером мы пошли в парк, где стояла еще одна статуя Ленина. Подойдя к ней, стали биться в нее лбами, говоря: «Чав» и при этом полностью пребывая в том, что мы делаем: в ощущениях тела и звуке «чав», стараясь войти в состояние вне ума. Со всех сторон раздавались глухие удары и звуки «чав-чав». Эта великая медитация стала мне помогать, и я уже дольше видел все, как оно есть, без мыслей.

Так мы долго долбились лбами, покаместь они не заболели, и не набились шишки, которые Гуру называл «фонари Просветления». Практика была полезной. «Побольше бы таких», – подумал я.

Придя назад, Гуру при всех стал расспрашивать меня, как я провел свое скоморошество. Я все без утайки рассказал. Балдеж стоял жуткий. Я сам часто срывался и начинал балдеть так, что не мог подолгу рассказывать.

– Все ли сходили в туалет? – спросил Гуру. – Не то обоссытесь от радости.

Я закончил свой рассказ.

– Зыка. Вот, как нужно действовать, – сказал Гуру. – Так что помните: если у вас вода в жопе не будет держаться, то вас родичи могут посадить в дурдом, или еще чё устроить с вами хуевое. Так что фильтруйте базар с ними. Лучше поставьте их портреты и для видимости молитесь на них. А как они не смотрят, так ругайтесь на них. Мол, мать – говно, отец – подлец. И вспоминайте, сколько они говна вам сделали. Сегодня перед сном выпишите всю дрянь, которой они вас учили на листок. Это будет ваша туалетная бумага. Пойдете хезать, возьмите листок, еще раз перечитайте дурость и ну ее, по назначению. Поможет!

– Дак они много, чему учили, – сказал Гоша. – Много придется записывать.

– Да, а как же вы думали? Теперь вам с этими листками срать да срать, – подытожил Гуру.

 

***

 

Как-то раз на улице, я встретил молодого баптиста, который стал мне вталдычивать, что я должен поверить в Христа, тряся перед моим носом Библией.

– Тут сказано, что Иисус – единственный сын Божий! – кричал он.

– А ты за Библию отвечаешь? – спросил я его нагло.

– Да, я сам читал, – начал оправдываться он.

– Плохо ты читал. Не пизди, тупиздень. Вот, давай тебе покажу, – сказал я ему и, открыв Библию, книгу «Бытие», шестую главу, начал читать. – «Когда люди на земле умножились, и родились у них дочери, тогда сыны Божие увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены…». Далее было написано, что они рожали сынам Божьим исполинов. Ну, вот, видишь? – сказал я христианскому ротозею. – Сынов Божьих там много, а не один Христос.

– Ну, это еще о каких-то других сынах говорится, – стал выкручиваться он.

– Ты что? Библии не видишь? – надавил я. – Вот написано же. Читай, придурок божий. И не только здесь, но и дальше, в книге Иова, первая глава, стих шестой. Читай: «И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господом. Между ними пришел и Сатана». Вот видишь сынов у него много, так что не пизди. Плохо ты еще Библию знаешь. А ты читал, что Бог говорит: «Чти день субботний…» Почему ты не чтишь? И много еще заветов Божьих написано в Библии: приносить ему животных в жертву, бить грешников камнями… Почему ты их не выполняешь?

– Дак это старые заветы, – сказал баптист. – А Христос нам дал много нового.

– Конечно, – сказал я, – Христос дал несколько заповедей новых, но старых-то он не отменял. Где ты читал, чтобы все старые заповеди он отменил. А их очень много. Почему не делаешь, что дано Богом? – строго спросил я.

– Ну, теперь другое время, – стал оправдываться он.

– Не пизди, фуфло! Ведь Бог говорил: «Даю вам их навечно…», а не на какое-то время. Он что, глупее тебя? Это такие лицемеры, как ты, извратили заветы Бога в угоду римским. Та мораль, по которой вы теперь живете, гниды, не библейская, а римская. Так что ты стал не христианином, а язычником. Забыл заветы Бога-Отца? Возьми без понта еще раз перечитай Библию, и ты сам все увидишь. А то тебя так зазомбировали ваши попы. О них Христос говорил: «Порождение ехидны…». Смотришь в книгу, а видишь фигу. Всоси, что все, что говорил Господь Бог, давно забыто. Люди творят свою хуйню и хитро подбирают из Библии то, что оправдывает их собственные выдумки. Ты понял, понял, понял?! – бесился я, топая ногами.

Баптист не нашелся, что сказать.

– Вот, на адрес, где тебя научат уму разуму, – дал я ему визитную карточку Рулон-холла и поперся восвояси.

Завалил домой к матери, когда не было отца, чтоб похавать.

– Ой, сын пришел, – всплеснула руками мать. – Где же ты был все это время?

– Хай Гитлер! – ответил я ей, подняв правую руку вверх в нацистском приветствии. – Я фашист теперь, мама. Дома жить не буду. Буду воевать. Ты мне не даешь жить так, как я хочу.

– Ой, как это фашист. Гитлер же плохой был?

– Гитлер, Сталин, Мао Цзедун – это великие люди. Их народ любил, – сказал я.

– Лучше бы ты уж йогой занимался, – сказала мать. – Хотя бы дома сидел. А теперь ты все где-то шляешься.

– Поздно, мамаша, вспомнила, ложка нужна к обеду, – огрызнулся я

Я пожрал, взял шмотки и потащился на занятия.

На следующем занятии я увидел Гуру в полосатой пижаме, натянутой на голову. Из-под капюшона испуганно выглядывал Рулон. «Ну и прикид», – подумал я, удивленный таким его прикидом. Он начал лекцию с притчи, сидя в пижаме:

– Жил был один Вездесущий, Всемогущий и Всеведающий Таракан. И решил этот Таракан создать Небо и Землю. И увидел Таракан, что это хорошо. Тогда он решил создать себеподобных по образу и подобию своему. Правда, они не были такими всемогущими и вездесущими. Но зато они могли обрести такие качества путем длительных практик. И, чтобы эти тараканы могли где-то жить, он создал много квартир и различных хлебопекарен, где могли бы расселиться эти тараканы. А Дьявол же создал людей, которые травили этих тараканов и убивали их тапками. Были тараканы черными, белыми и рыжими. И вот, сказал тогда Главный Таракан, который жил на Небе:

– Рыжие тараканы есть народ мой избранный, вам мое благословение. Сделаю я вас бесчисленными, как звезды на небе, как песок в море. Плодитесь и размножайтесь. И так жили тараканы и поживали, но люди их уничтожали, били тапками, травили «Дустом». Но Бог помогал им, и тараканы все-таки выживали. В одно время тараканы сильно расплодились и размножились. Их стало очень много.

Вскоре послал Главный Таракан, живущий на Небе, к ним Сына своего единородного для спасения всех тараканов, живущих на Земле от страшного зла, которое причиняли им люди. Пришел этот Таракан и проповедовал Новое Евангелие всем рыжим тараканам. И заповедовал он также передавать это Евангелие белым и черным тараканам, живущим дальше. Он не мог до них дойти. Но потом тараканы подумали и взбунтовались.

– Как же это так? Почему он объявляет себя Сыном Божьим? Распнем его.

И распнули этого Таракана. Но этот Таракан не умер. Он воскрес. Воскрес и улетел на Небо. Оказалось, что тараканы умеют летать. И улетел он на Небо. А все остальные тараканы имеют возможность спасения. Каждый из них, также может научиться летать и улететь на Небо к Главному Таракану в Рай, где нет ни иллюзий, ни тапков, ни «Дуста», а только вкусные крошки везде разбросаны.

У нас есть фильм про Христа. И если вы представите вместо людей тараканов, то вам все станет ясно. Усе, че я говорю вам, не для богохульства, а чтобы вы посмотрели со стороны на Библию, да и на нашу жизнь. Родичи, учителя в школе, да и попы – все хотят отожествить вас с какой-нибудь догмой. Они не дают вам возможности смотреть на это все весело, с юмором, ибо тогда чары спадут, и вы можете стать свободными. А им нужны рабы, зомби, строители коммунизму. Но нужно уметь посмотреть со стороны, и тогда все станет ясно, как Божий день. И дело тут не в тараканах. Все эти тараканы у вас в голове.

– Я вот читал книгу Томпсона о животных, – Гуру сменил позу: теперь он сидел более раскованно, что позволило и нам расслабиться.

Он продолжал излагать мудрость на языке людей, но этот язык пригоден для понимания только сегодня. Если через две тысячи лет люди услышали бы все это, они сказали бы, что это миф, сказка. Именно так передаются знания людям. Только сегодня, только здесь и только сейчас. Потом оно превращается в мозгах мышей в догму. Гуру продолжал:

– Был там рассказ «Мустанг Иноходец». Его долго ловили, чтобы сделать сивым Мэрином. Но он не хотел жить в рабстве. Однажды его подловили на сексе, подсунув ему кобылу в виде приманки. Он еще тады не знал, что секс – это тоже самое рабство, и попался, как кур во щи. Но все-таки он стал вырываться. Добрался до пропасти и сбросился оттуда, т.к. плохая жизнь – это самое страшное. А смерть нас избавляет от плохой жизни. Смерть – избавительница. Так что учитесь смеяться, быть дураками, чтоб не стать рабами. Сегодня мы будем этому учиться! – сказал Гуру, подняв вверх указательный палец.

Мы перешли в зал для медитации. Встали на четвереньки и начали выть и раскачиваться, готовясь к тому, чтобы сойти с ума. Затем каждый стал делать то, что он хочет. Один стал плакать, другой смеяться, третий снял штаны и показывал всем письку, четвертый ползал по полу и мычал. Кто танцевал, кто бесился, кто скрежетал зубами и царапал ковер, в общем, крыша поехала, как следует. Наше буйство сопровождала песня Градского:

 

«Сумасшедший дом,
Я прописан в нем.
Я живу в палате номер шесть,
А может, семь.
В карте у меня паранойя,
А утверждаю я обратное совсем.
Санитар, не бей,
Руки пожалей.
Я совсем не буйный,
Просто мысль хотел сказать.
Серу не коли,
Лучше помоги
Смирения рубашку разорвать.
Как-нибудь возьмусь,
Силы наберусь,
И свои оковы я навек с себя сорву».

 

А потом уже тихим голосом:

«Я мысли свои людям расскажу», – завывал Градский, изображая шизоида.

Внезапно прозвучала команда: «Стоп», и мы замерли в самых необычных и причудливых формах, наблюдая за собой и тем идиотизмом, который мы делали. Каждый должен был ощутить себя просто свидетелем всего ентого.

Затем мы стали разучивать различные симптомы психических заболеваний, чтобы видеть их в себе и других. Гуру мастерски показывал нам каждый симптом, потом каждый должен был при всех разыграть свой симптом, а другие должны были стараться вывести его из этого состояния. Мы брали из большой шляпы листочки со своей ролью. Я оказался параноиком и приставал ко всем, говоря:

– Купи мне слона.

Мне говорили:

– Слоны не продаются, не болтай вздор.

А я все твердил:

– А ты купи мне слона.

Тут ко мне подсел Гоша и сказал:

– А ты купи мне бегемота.

Так мы и говорили друг другу эти фразы с фанатичным неистовством, стараясь перекричать друг друга и убедить в своем. Светлана плакала, потом смеялась и говорила, что видела зеленых инопланетян, что они увезли ее на тарелке и изнасиловали. Теперь она родит гуманоида. Ее также пытались безуспешно переубедить в этом. Денис всем говорил, что он Христос и пришел, чтоб судить людей. Затем, каждый из нас с таким же идиотским настырством стал говорить о себе все, что есть в действительности. Я говорил:

– Владимир, мне 20 лет, у меня есть мама и папа.

Остальные смеялись и говорили:

– Не болтай вздор, пойми, пойми, что ты просто болен, все, что ты говоришь, – плод твоего воображения.

Эта практика показывала, какие же мы на самом деле параноики, какие мы зомби. Я никогда и не задумывался, что я так отождествлен с тем, кто я и кто мои мама и папа, где я живу, что я русский и т.д. Тут я въехал, какой все это маразм и как это мне мешает стать свободным.

Затем каждый стал говорить, чего он хочет в жизни, так, как будто это его симптом навроде желания взорвать кинотеатр или еще какой глупости. Бабы с идиотсткой интонацией пиздели, что хотят найти партнера, спутника жизни. Кто-то болтал о семье и о том, что они хотят счастья. Все смеялись и пытались сказать им, что это болезнь, это просто их параноидальный бред и что, если они не успокоятся, их уложат на вязки и заколят галоперидолом – лекарством от глюков. Парни болтали о престиже, о деньгах, тачках, о том, что они хотят, чтоб всех их уважали. Им отвечали в той же манере. Тут до меня стало доходить, что бред шизофреника, видевшего в углу бабая, и мои мысли о карьере и уважении ни чем не отличаются. Я также фанатично и бездумно верю в это и навязываю себе и всем этот полнейший вздор. Я охуевал от открывшегося мне видения жизни: «Дак, значит, все вокруг психонавты, только одни ординарные – их большинство: разные там христиане, строители коммунизма, заботливые мамашки и отцы семейства. А другие – экстраординарные, которые думают, что они Наполеоны, Христы и гуманоиды».

Гуру дал знак к концу практики. Мы расселись напротив большого экрана, включили проекционник. Стали смотреть видак, отрывок из фильма, где один чувак оказался в тайге с чемоданом «лавэ». Он весь вымок, продрог, был голоден, но деньги ему не могли помочь, и, наконец, он стал разжигать костер, используя банкноты для того, чтобы это сделать, т.к. все вокруг было мокрым от дождя.

Глядя на экран, Светлана достала из кармана куртки несколько бумажных купюр и посмотрела на них. А затем передала мне. Глядя на свои руки и отсутствие в них денег, она сказала:

– Больно. Отдай назад. Я не могу без них.

Все весело заржали, не задумываясь над тем, а смогли бы они расстаться со всем этим и уйти в неизвестность. К Гуру, например, для прохождения великих практик дискомфорта. Выключив видак, Гуру сказал:

– Деньги и все прочее, вроде партийности, национальности, семейного положения – все это не имеет значения в лесу, все это имеет значение токмо в башке дебилов, которые условились считать бумажки деньгами, золото – ценностью, каких-то людей –своей семьей или нацией. Но это их совместные выдумки, за которыми не стоит никакой реальности, ибо жизнь состоит из проблем, связанных с этим абсурдом. Более-менее реальными мы можем назвать токмо зверей. Особливо диких. Вот, у них более реальные ценности. Но и они тоже обусловлены встроенными программами: голода, боли, страха смерти, размножения, стадности. Убери все это – и зверь бы просветлел. За все енти программы отвечают определенные группы клеток в мозге, которые и создают реакцию боли, страха, злобы, голода на раздражители, поступающие из окружающей среды. Человек и зверь почти безвольны в своих реакциях, но у вас есть возможность перестать быть бессмысленными роботами, зомби. Вместо этого вы можете стать господином самого себя, – сказал он, врезав кулаком по столу так, что зазвенела стоявшая на нем посуда. – Но это не просто, бля буду, чтоб что-то изменилось. Вы должны видеть в себе все енто, и токмо покаместь вы видите, вы и можете что-то изменить, преодолев дискомфорт, привычки. Вот это и есть видение, а не то, что вы выдумали, что видите зеленых в тарелке или как шараёбятся неорганические твари. Ну, что, всосали, мать вашу так?

На этом занятие окончилось. Я в последний раз взглянул на шикарно одетую Лилит, которая гордо восседала на подлокотнике кресла Учителя, но не удостоился ее снисходительного взгляда. Взял свою котомку и поплелся на выход. Громко хлопнув входной дверью парадной, я споткнулся левой ногой о поребрик тротуара и чуть не растянулся. Громко заржав, сзади ко мне подвалил Гоша:

– Пойдем ко мне домой, там мы Духов вызываем.

– Во, ништяк! – согласился я. – Домой я все равно не пойду, буду с вами Духов вызывать. А каких вы вызываете Духов?

– Ну, Дух Саи Бабы, – сказал Гоша.

– Так это же – индийская обезьяна, которая токмо книжки местного издательства вытаскивает из рукавов и каменные хуи из пасти. Он до сих пор не спиздел нихуя умного.

– А когда мы его вызываем, он много говорит, – возразил Гоша. – Он мне сказал, что я Сильвио Мануэль. Ещё он говорил, что у нас в группе ребята плохо продвигаются, нет серьезного отношения к работе. Ты видел их тупые рожи, когда Гуру их учил?

– Да, – согласился я, не понимая, что сам такой же как и все, придурок. – Ну, что же делать? Наверное, они медленно развиваются?

– Дак вот, – сказал Гоша, – мы вызывали Дух Учителя, и он сказал нам, чтоб мы помогли ему продвигать учеников.

– А как это делать? – спросил я, не понимая, в какую хуйню ввязываюсь.

– Для этого, – сказал Гоша, – мы будем проводить с ними дополнительную работу. Мы создадим партию Нагваля, как у Кастанеды, читал?

– Что-то я читал, – сказал я, – но плохо помню, как делать эту партию.

– Ну, это я тебе объясню, главное, что Учитель всё знает, и он хочет, чтоб мы помогли. Мы будем собирать постепенно ребят у меня дома и обучать их. Я тут разработал санс-театр по чакрам, только ты пока об этом никому не говори. Мы с тобой его сыграем, а все присутствующие будут участниками этого представления. Учитель во сне уже одобрил все это.

– А что нужно делать? – спросил я.

– А вот, что. Мы с тобой, а ещё Рома, Рыжий Жердь, соберем всех у меня, выпьем, знаешь, водочки для смещения точки сборки и начнем процесс Просветления. Для начала мы всех пацанов отпиздим – это будет им муладхара. Затем изнасилуем всех баб, а мужиков обоссым – это будет им свадхистана, потом всех обшманаем и снимем с них шмотки – это будет им манипура, опосля покаемся и все вернем – это будет им анахата, затем я спою блатную песню – это им вишудха. Потом ты будешь втирать им мозги, что они плохо развиваются – этмо аджна, а на сахасраре сядем медятировать. Вот, что сказали нам Духи, а Учитель во сне все одобрил.

– Ох, ты ебаться-сраться, – удивился я. – Ты думаешь, это поможет им просветлевать?

– А как же, – сказал Гоша, – ведь Духи так сказали, им виднее. Со мной каждую ночь Гуру общается, и, вообще, я вхожу каждую ночь в контакт с Великими Учителями Человечества. Понял? Но сегодня ты сам поймешь все. Я тебя тоже подключу к контактам.

Придя домой к Гоше, мы уселись за спиритическую карту. Акромя меня там были еще Рома, Светлана и ещё несколько ребят из группы. Гоша открыл форточку, чтоб впустить Духа, потушил свет и зажег свечи. Мы положили средний и указательный палец на блюдце.

– Кто из Духов хочет говорить с нами? – спросил Гоша.

Тарелка поехала по кругу букв, и написался «Дон Хуан».

– Каким воином нашей Партии является Владимир? – спросил Гоша.

Я испугался, думая, вдруг Дух про меня скажет правду, и я опозорюсь. Но он сказал, что я являюсь Нагвалем. Это польстило моему самолюбию, и я глупо обрадовался.

– Кто будет женщиной-Нагвалем? – задал Гоша второй вопрос Духу.

«Ей будет Лилит», – ответил он.

«О, Лилит, – растащило меня. – Неужели она будет со мной, я буду её ебать, – наивно радовался я. – Ух, здорово, ништяк, сука. Вот это да, блядь». Моя вера в Духов мгновенно выросла, стоило им немного подольстить мне и пообещать исполнения желаний. Тогда я еще не знал, что это все садхачий бред, что все, что они говорят, – эта галиматья. Потом мы еще много спрашивали о строении партии Нагваля о видении коконов, о прилете инопланетян и прочей ахинее, которая уводила нас в мир глупых фантазий. Но эти сказки казались намного интереснее реальной работы над собой, которую давал нам Рулон. Еще немного помаявшись дурью с тарелкой, мы стали расходиться, условившись, что будем приглашать на наше собрание всех знакомых.

Дни стали лететь незаметно. Время, казалось бы, остановилось. Встречи с Рулоном – это реальность, все остальное – сон, где человек неосознан. Он поступает, как во сне, и даже действия выполняются замедленно, как в сновидении. Я заметил, что ходить я стал быстрее, а мои друзья сказали, что видели меня одновременно в нескольких местах. «Вот здорово, – подумал я, – Теперь у меня двойник развивается».

На новой встрече в «Рулон-холле» меня подозвала к себе Селена:

– Ну, что, Му-Му, ебать-то будешь, – засмеялась она, поправляя свои шикарные волосы.

– Если надо, то буду, – ответил я. – А чё нужно делать?

– Ну, ничего особенного, – игриво сказала она, красуясь передо мною в своем красивом эротическом наряде. – Ты просто будешь у нас разыгрывать из себя телепата.

– А как это? – удивился я.

– Ну, все очень просто, – сказала она, нежно дотронувшись до меня своей холеной ручкой, на каждом пальце которой было по перстню, а на запястье большой золотой браслет индийской работы. – Ты заранее будешь задумывать какую-нибудь цифру от нуля до девяти, а затем говорить ребятам: «Загадайте мне однозначное число и запишите его на листок», а когда они енто сделают, ты говори: «Я все знаю. Вы загадали то-то и то-то», то бишь то, что ты уже сам заранее задумал. Въезжаешь?

Я закивал головой и радостно принялся за задание наставницы. Так оно и получилось, когда я заранее загадывал число. Например, цифра «5». И когда другой, непосвященный участник эксперимента задумывался, чтобы загадать, то ему на ум очень часто приходила именно та цифра, которую заранее загадал телепат. То есть, в данном случае, «5». Затем тот же эксперимент мы проделывали с цветами и геометрическими фигурами. И почти всегда человек загадывал тот цвет, цифру, фигуру, которую заранее выбрал телепат и мысленно внушал другому человеку.

Я был в паре с Гошей и заранее загадал «2». И стал внушать ему: «Два, два, два», ярко представляя ее, написанную в моем школьном дневнике. И посылал этот образ Гоше. Тот на минуту задумался, а затем, не понимая, что уловил мои мысли, написал на листке «2».

– Я все знаю, – уверенно я сказал ему. – Ты загадал «два».

Гоша удивленно вылупился на меня, думая, как это я так быстро стал телепатом. Было заметно, как зависть проявилась в нем. Ведь он всегда хотел быть лучше и поучать во всем. На его роже застыло удивление. Увидев его тупую пачку, я не выдержал и расхохотался.

– Как это у тебя получается? – спросил он.

– С благословения Гуру, – сказал я. – Скоро он и тебя благословит святым кулаком по окаянной шее, и ты узнаешь, – пошутил я.

Гоша немного обиделся, ведь он хотел себя считать лучше меня. Ведь он же был уже в своих говняных мечтах Сильвио Мануэлем.

Апосля этих опытов Гуру провел лекцию и объяснил, в чем весь фокус-покус. Учитель убирал недоразумение, возникшее в бошках учеников. Но наиболее оптимальным вариантом было, когда ученик, разобравшись в ситуации, задает вопрос Гуру. Как много он приобретает при этом и растет намного быстрее других недорослей.

– Теперь вы поняли, как осуществляется телепатия и суггестия. Вот так и на вас воздействуют. Не только здесь загадывают цифры, но и на улице, и дома, когда вы бессмысленны, тупы, то к вам в тыкву вдруг внезапно хуярит чья-то, заранее загаданная мысль. И вы, как безвольные овцы, можете последовать ей. И таких бессмысленных баранов большинство, ими могут легко управлять маги, инопланетяне, массоны и Шамбала, которые знают, где собака порылась. И если и вы, как оне, бундете зынать, як енто делается, то и вы сможете управлять стадом двуногих баранов. Для ентого у вас должна быть четкая цель в жизни, и вы должны сосредоточиться на ней. Для ентого вы должны включиться в цель эмоционально, так как простой концентрации вам хватит минут на пять, но если сюда добавить чувства, то сможете думать о ентом целыми днями, как сексуальняй маньяк о голой жопе. Но смотрите, сами не попадитесь на енту удочку. Не считайте все пришедшее к вам в тыкву мысли своими. Въезжаете? Говноеды хуевы!

Апосля мы перешли в зал для медитаций и начали практику. Каждый должен был решить, что он хочет в жизни, и начать распространять свое суггестивное влияние на представляемых в воображении людей или события, подкрепляя это эмоциями и выбросами энергии из тела.

Я вспомнил тупую харю своего батька и начал вталдычивать ему в репу, чтоб он отвязался и не мешал мне жить. Я увидел его поганую бошку, в которой вместо мозгов опилки, и эти опилки я вытряхивал из этого навозного горшка, заполняя все это светом.

– Ты, пахан, с-сука, отвянь от меня! Понял?! – стал яростно кричать я, грозя ему кулаками. – Я тебе не сын, с-сука, я что хочу, то и буду делать, а ты сиди, молчи, тварь, проклятый ублюдок. Заткнись! Ты будешь безразличен ко мне, с-сука! – бесновался я, брызгая слюной, весь исходя от ненависти.

Гуру подошел ко мне.

– Теперь главное, – сказал Гуру, – представь его запизженым.

Я стал воображать зачморенную пачку.

– Батенька, у, сволочь, умри, паскуда! – неистовствовал я.

Другие тоже проводили суггестивное воздействие. Кто скулил, жалобно упрашивая, кто приказывал, кто пытался подействовать любовью.

– Все средства хороши, если они подкреплены сильными эмоциями, – учил Гуру. – А теперь давайте сделаем еще более сильную практику, и все хором подлечим одного парня Женю. Он тут попал в больницу. Ему сейчас тяжело, но он надеется на вас и верит, что вы ему поможете. Он сильно страдает, но вы можете ему помочь.

Гуру долго говорил, пока не вызвал в нас сильную волну сочувствия и сострадания. Затем мы стали кругом, лицами вовнутрь. Представили Женьку здоровым и счастливым и стали посылать ему волну помощи и сострадания. И, действительно, как потом выяснилось, это ему здорово помогло.

– В то время, когда вы проводили сеанс, – рассказывал он. – Я почувствовал, как будто взлетаю. Так хорошо и легко мне стало. А на утро я был полностью здоров.

После занятий ко мне подошла Селена.

– Ну, что, Владимир, – сказала она. – Готов ли ты дальше продвигаться или нет?

– Само собой готов, едри твою налево, – сказал я не понимая прикола.

– Ну, тогда Гуру сейчас будет посвящать тебя. И теперь у тебя будет духовное имя.

«О, – подумал я, – во, ништяк, я-то продвигаюся, в отличие от других, даже тех, кто пришли к Руле раньше».

– Ну, что? Я готов к Посвящению. Давайте, – сказал я.

Меня завели в комнату, завязав глаза, и сказали встать на колени. Я встал. Подошел Гуру.

– Целуй нашу реликвию, – сказал он.

Я взял руками что-то неопределенное и поцеловал. Все почему-то заржали.

– Молодец, – сказал Гуру. – Теперь твое духовное имя будет Гнилой Харчок.

Зал покатился от хохота. Я покраснел, снял повязку и увидел у себя в руках кусок сухого навоза. Мне стало обидно, что надо мной издеваются.

– Думаешь мы шутим? – спросил Гуру. – Нет, это и есть Посвящение, которое будет разрушать твою гордость и ложную личность. Посвящение – этмо тебе не Орден Ленина и не Звезда Героя, это смерть твоего эго, всей хуйни, что заложила в тебя твоя мать, едри ее налево. Ну, что понял, Гнилой Харчок?

Я бессмысленно закивал. Токмо теперь до меня дошло, почему многих учеников называли позорными кликухами, наподобие Рваный Пердак, Корявый Черт или Хитрорылый. Оказывается, так искореняют эго, ебать мой хуй.

Вот она, пришла и моя очередь Просветлевать.

– Ну, что, хочешь ты еще продвигаться? – спросила меня Селена после этой экзекуции.

Я неопределенно пожал плечами.

– Эх ты, слабак, как же ты хочешь Просветлевать? Слышал, как Учителя чморили в школе? Вот, что ты должен пройти, чтобы достичь освобождения, понял?

Я неуверенно закивал.

– Ну, что? Хочешь еще таких практик? – испытующе спросила Селена, глядя вглубь меня и мило улыбаясь

Я задумался, глядя на нее, как завороженный.

– Эх, хватит мне спать говняным сном, попробую поработать над собой, – решил я и согласился.

– Ну, тогда пойдем в группу второго уровня.

Когда все непосвященные разошлись, мы зашли в специальную круглую комнату, всю устланную и увешанную коврами. На потолке висели рога. На коврах были какие-то магические предметы и необычные маски древних Богов.

Посреди залы стоял огромный фаллос, воткнутый в иони, с глазами, носом, ртом и ушами. Внизу, как его основание был круг, представляющий женские органы.

Все расселись у стен по кругу лицом к идолу. Гуру встал рядом с ним и толкнул речь.

– Сегодня я посвящу вас в древние мистерии, которые проходили раньше по всей Земле. Но две тысячи лет назад, а где и раньше, людям суггестивно стали внушаться мысли о том, что нужно жить иначе, задавливать в себе эмоции, особенно сексуальные. И многие новые религии, появившиеся в эпоху Рыб, такие, как мусульманство, христианство, буддизм, стали отрицать верования наших отцов. И эти мистерии стали запрещать по всей Земле. Это происходило потому, что изменилась космическая ситуация, и цивилизация из Духовной стала в век Кали Юги превращаться в технократическую. И чтобы это стало возможным, нужно было задавить естественную природу человека, его сущность. Чтобы вся энергия его пошла в ум и ложную личность. Для того, чтобы этот дьявольский ум впоследствии мог изготовить атомную бомбу и прочую хуйню для возможности появления Армагеддона, конца земной цивилизации.

В чем же состояли эти мистерии? Они представляли собой, по сути, сексуальные оргии, но не те, которые вы себе представляете. Это были оргии, при которых люди не занимались половым актом. Они не касались половых органов друг друга, не еблись, не брали на клык, не лизали пизду и не мастурбировали. Они возбуждали друг друга, переводя сексуальную энергию из половых органов во все свое тело, наполняя его эйфорией.

Дело в том, что Сексуальная Сила – это высшая энергия, самопроизвольно вырабатывающаяся в теле чучика. И она может порождать жизнь. Но вместо того, чтобы порождать пушечное мясо, древние волхвы порождали тело своего двойника, который шаманы называют Сюр. Этот двойник затем мог жить своей самостоятельной жизнью в тонком мире, в мире сновидений. Для развития этого двойника сексуальная энергия отвлекалась от детородных органов и распространялась в эфирное тело, которое плотно облегает физическую оболочку. И задача человека – не тратить энергию на обычный оргазм и на семяизвержение, а распространять ее по телу, направляя вверх, и достичь половой нирваны.

Еще одним отличием этой оргии является то, что волхвы влюблялись и боготворили не свою пару или какую-нибудь особу своего или другого пола, но саму Божественную Силу, которую они чуют в себе, как эйфорию. Для того и занимались они этими оргиями большими группами, позволяя выбирать партнера случаю и быстро меняя одного на другого в процессе ее, чтоб не зацикливаться и не привязываться ни к кому на риск. И эти мистерии христианские дураки называли свальный грех, безмозглые свиньи! И когда эти мистерии стали запрещать, все эмоции и секс стали подавлять, то кончился рай на Земле. Адам увидел срамоту свою и был изгнан новоявленными проповедниками из рая. Но теперь настало время вернуть ентот рай на Землю. Этим мы сейчас и займемся. Надеюсь, что никто из вас не дрочил на этой неделе? Если вы будете зазря выпускать вашу энергию, някокого раю не получится. Смотрите, чтоб ничья рожа не закрыла вам Бога, будьте просто в волнах этой жизни, творящей силы, гы-ы-ы, – закончил свою речь Гуру, и мы начали свою вакханалию в зале.

Все расселись по кругу, в порядке – женщина, мужчина, женщина и т. д. Сняли с себя лишнюю одежду: мужики остались в одних плавках, бабы в эротических нарядах. Мужикам дали длинные полотенца, чтоб они забронировали свой хер набедренной повязкой, плотно прижав его к промежности, так, чтоб он не торчал.

Заиграла торжественная музыка, и все из позы «сидя на коленях» стали совершать поклон, касаясь головой и ладонями рук пола, поклоняясь фаллическому символу внутри зала, олицетворяющему Божественную энергию, творящую мир. Лингам олицетворял собой ось мира во главе с чистым сознанием, свидетелем, а Иони – его творческую динамическую силу, которая в виде кольца, а точнее сферы, окружает мировую ось. Мы мычали низкими голосами мантру: «Ом Мани Падме Хум», которую, если перевести по-простонародному, звучала бы так: «Ох Хуй Пизда Ебля», не в смысле оскорбления, конечно, но в смысле олицетворения процесса Космического творения во Вселенной. То бишь целое «Ом» делится на мужское «Мани» и женское «Падме», на Ян и Инь. Их взаимодействие «Хум» и порождает усе сущее.

Намолившись идолу, мы встали в два круга: женщины вокруг истукана, спинами к нему, а к нам лицом, мужики же лицом к бабам. Заиграла быстрая африканская музыка с эротическими стонами, и самки стали танцевать откровенный сексуальный танец, облизываясь, лаская себя руками и, как бы, предлагая себя нам. Мужики, смещаясь против часовой стрелки, танцевали жесткий активный танец, показывая себя, распыляясь, сжав кулаки и ритмично тряся ими, издавали звуки: «Хум – хум – хум», подражая пляскам древних. Когда все разогрелись и стали возбуждаться, потух свет, и включились ритмично мигающие красные лампы. Их мигание было синхронно ритму сердца – две быстрых вспышки. Заиграла более медленная эротическая музыка, и начались парные танцы. Партнеры ласкали и целовали тела друг друга, плотно прижимаясь, трясь друг о друга, но не касаясь половых органов и сосков. Благодать начинала разливаться по телу. Через каждую минуту Гуру издавал звук «ычь», и пары менялись. Возбуждение росло, бабы стали издавать сладостные стоны, мужики тяжело дышали и тоже изредка стонали.

Я почувствовал, как мое тело начинает трясти от возбуждения, и старался поднимать энергию вверх и открываться при этом Божественному, но похотливое желание засадить кому-нибудь, кончить, мешало мне на этом сосредоточиться. Особенно мне было не спокойно, когда я вспоминал Лилит. Хорошо, что её тут не было, а то бы я засадил ей по самые кукры. Внезапно я осознал, что её жопа заслоняет мне Бога, и попытался раствориться в ощущениях эйфории и ни о чем не думать.

Затем заиграла еще более спокойная музыка, и мы начали мистерию «Земля – Небо». Поочередно то мужики, то бабы становились на колени и ласкали ноги своих партнеров. Это была «Земля». Партнеры же поднимали руки к небу и открывались потоку Божественного Света. Нижний и верхний потоки встречались и заполняли все это тело. Я весь трясся в каких-то конвульсиях, как будто бы весь превратился в огромный хер. «Хер с ушами», – подумалось мне. Возбуждение было таким сильным, что стоять становилось трудно. Тогда мы легли на правый бок в одну шеренгу в порядке «мужчина – женщина» и продолжали ласки на полу, по команде присасываясь к другому партнеру. Вскоре мы стали изнемогать от сексуального наслаждения, наступала половая нирвана.

Мы легли на спину, прекратив ласки, но энергия продолжала шарашить в моем теле. Я весь трясся, тяжело дышал и стонал. Кто-то бился об пол, кто-то вскрикивал, кто-то выл от перевозбуждения. Мне стало казаться, что я не тело, а какой-то сгусток вибраций, окружающих тело. Этот сгусток вибрировал, переливался, чувствовал, жил, а тело было просто трупом, который оживлял собой этот сгусток энергии.

Я скрестил руки на груди и представил, что умер. Кто-то рядом перевернулся на живот, с другого боку баба легла в позу зародыша, поджав ноги и обхватив их руками. Каждый переживал что-то свое. Мне казалось, что я умираю и отделяюсь от тела, но умирал не я сам, а умирало тело, от которого я отделяюсь. Я же, наоборот, обретал какую-то новую жизнь, жизнь в другом мире, мире грез, мире энергии. Через какое-то время я погрузился в сон. Я лежал во сне и проходил сквозь стены. Внезапно я очутился в зале, где мы проводили оргии, и увидел, что мое тело спит, другие тоже лежали здесь. По-видимому, многие спали. Нас уже накрыли одеялами. Я походил по зале, но вдруг какая-то сила стала затягивать меня в какую-то бездну. Я проснулся снова в своем теле.

ДРИСТОС ВОСКРЕС

Наевшись какой-то дряни, я продристался дома. Четвертый раз сидя на горшке, я проклинал тех людей, которые не умеют готовить, а берутся. Боли в животе скручивали тело. Срать хотелось, а было нечем. Кишки вылезали наружу. Раздался телефонный звонок. Не будучи отрешенным, я вскочил с унитаза и бросился к трубке. Жидкое говно потекло по ногам.

– Ёб твою мать, – выругался я, штанами обтирая ноги.

Это звонил Гоша:

– Ну, что, давай приходи, а то мы собрались тут санс-театр по чакрам устраивать.

– Да у меня дристос, – сказал я.

– Дристос воскрес, – поздравил меня Гоша. – Все равно приходи, без тебя затея не получится, – пропел он в трубку, и я согласился.

Вечером я притаранился к Гоше – там уже находился Рыжий Жердь, Светлана и еще несколько ребят. Особо бить и насиловать было некого. Мне не нравилась Гошина затея, но мысль, что енто как-то поможет просветлению людей и что енто, якобы, сказал Гоше во сне Учитель, ободряла меня.

Гоша притаранил водяру, и мы начали пить ее стаканами, наблюдая, в какую сторону поползет наша точка сборки. Разлив всем и выпив еще по стакану горькой, Гоша сказал:

– Будем смещать точку сборки в место отсутствия жалости, – и стал делать движение рукой, толкая её туда, где, он думал, енто место должно находиться.

Выпили еще, и моя точка просто бессмысленно поплыла. Закусывать было нечем кроме нескольких сухарей и засохшей жареной картошки. Сначала я забыл о том, что болен, но затем вспомнил. Сказав об этом, услышал ряд советов. Мне понравился один: три столовых ложки соли на стакан водки. Мы тут же приготовили эту дьявольскую смесь. И я, жмурясь, начал глотать эту дрянь, как лекарство. Пьяный Гоша заорал:

– Ща мы будем вас просветлевать. И начал беситься и задирать парней:

– Ну, чё, вы, сморчки, биться-то будем? А чё завыёбывались?

К нему присоединился бухой рыжий Ромео, который вскочил и вмазал по морде одному парню. Вместе они начали метелить присутствующих, ещё не врубившихся, в чем тут дело. Я тоже с трудом поднялся и, шатаясь, побежал в атаку, размахивая кулаками. Началась пьяная свалка. Один парень посмелей, стал махаться с Гошей и Ромео. Другие два ссыкла стали ретироваться и выбежали в подъезд. Я побежал их догонять.

– Стой! – заорал я. – Куда от просветления, твари?!

Догнав одного, я вмазал ему в спину, второй раз, пиханул его под зад, дал в ухо. Он упал, я не удержался на ногах и полетел на него сверху. Второй уже далеко убежал по лестнице.

– Пошли, назад, козел! – орал я. – Тебя же ещё мы не просветлили!

Он схватился за перила в подъезде и не поддавался, как бы сильно я его не тянул.

– Эх, ты, ссыкло! – заорал я и стал бить его по морде и тянуть в квартиру, но он вырывался.

– Ну, ладно, стой тут! Я тебя сейчас обоссу! – сказал я ему.

Пока я расстегивал штаны, он уже побежал.

– Подожди, сука! – стал орать я. – Я ещё должен тебя обокрасть и покаяться!

Но он продолжал убегать, перепрыгивая через две-три ступеньки, падая, поднимаясь и снова прыгая. Я развернулся и пошел в квартиру. Парня, который дрался, завалили. Он лежал отметеленный на полу в крови. Гоша и Ромео насиловали Светлану, которая кричала и неуклюже пьяными движениями отбивалась от них. Я стал тормошить парня:

– Эй, очнись, я сейчас тебя обоссывать должен и шмонать, понял?

Но он бессмысленно лежал в отключке. Я подумал, что если я его обоссу в таком состоянии, то он не поймет, что к чему, и не просветлеет.

На Светлану взгромоздился уже рыжий и, пока её держал Гоша, пытался попасть ей в пизду своей писькой. Я пошел за водой в ванну, взял ведро и налил в него воду. Пошел и обкатил парня. Тот стал немного приходить в себя. Гоша с Ромео уже раздели Светлану догола и теперь стали отдавать ей вещи и каяться. Началась анахата.

– Верните мне мою девственность, – кричала пьяная Светлана, слушая их покаяние.

– Откуда мы тебе целку возьмем? – сказал Ромео. – Вот, возьми иголку и зашей себе.

Он поднялся и стал открывать швейную машинку, пытаясь отыскать иголку с ниткой.

– Ничего, у тебя в следующей жизни новая будет, – успокоил её Гоша.

Я не знал, что мне делать: обоссывать парня или начинать каяться, и тупо стоял, бессмысленно пялясь по сторонам.

– Ну, а теперь у нас песня, – сказал Гоша, – и, взяв гитару, забазлал:

 

Во глубине Сибирских руд
Ученики сидят и срут.
Говно пойдет на удобрение.
Не пропадет их скорбный труд
И их высокое стремление.

 

Парень стал понемногу очухиваться и уже сел, бессмысленно потирая фингалы. Гоша перешел к аджне и начал свою пьяную нотацию, иногда рыгая звучно и противно.

– В общем, так, вы, это, тут плохо совершенствуетесь. Значит, ходите на занятия токмо для развлечения, – говорил он заплетающимся языком. – Значит, вот, ну, вы должны серьезно заниматься, посвятить, в общем, этому жизнь. И, ну, это, это, это…целостно, значит. Заниматься больше, окромя ентого нихрена не делать. Ну, в общем, ясно, развиваться, значит, надо серьезно. Ну, вы и так все знаете. Значит, это, вот, теперь мы будем медитировать, – начал он и сел в позу для медитаций.

Но вместо медитаций стал метаться, а потом начал блевать, прям тут же, на ковер. Меня тоже мутило и подташнивало. Парень уснул, сидя в углу. Светлана кое-как оделась, но тоже еле держалась на ногах. Я лег у шкафа и уснул.

 

***

 

На следующем собрании в «Рулон-холле» Гуру сидел в дьявольской маске, с рогами. Из-под его одежды торчал хвост, за спиной виднелись перепончатые крылья. Он был одет в какие-то черныя козлиные шкуры.

– Сегодня я посвящу вас в сатанизм, – объявил он. – Преже всего, черт, дьявол, сатана, люцифер – енто не одно и то же лицо, а разные вещи. Сатана – етма Сатурн, Кронос, всеразрушающее время. Люди боятся разрушения, и потому объявили его плохим, но с иной стороны разрушение разбивает оковы материи, сковывающие дух. Разрушает оно и привязанности, и заблуждения, и обольщения временными формами. Поэтому оно полезно в смысле приближения души к Богу. И вы можете не только бояться времени, приближающего разлуку, старость и смерть, но и радоваться, ибо последние оковы, иллюзии разрушит оно, и вы узнаете вечное. То, что не может быть разрушено. По сему время – этмо разговор Бога с вами, где он отвечает вам на все ваши заблуждения, когда вы невечное отождествляете с вечным. Посему молиться вы можете и Сатане, мол, разрушь все, что мешает мне видеть вечное и нетленное. И эта молитва сложнее для человека, чем докучливая просьба Богу, чтобы он сохранил все, с чем вы отождествились, все, что вам мешает постичь Божественное.

Дьявол происходит от слова двойственность. Этма двойственность есть в вашем мозгу как понятие «день-ночь», «хорошо-плохо», «человек-мир», «жизнь-смерть». И пока вы видите мир дуально, вы не можете понять, че все енти противоположности есть части единого Бога, части Вселенной. Добро и зло, рай и ад – етма части целого. И если вы разделяете мир на Бога и дьявола, то не можете постигнуть его единство. И тогда Бог ваш становится ущербным, ибо он уже не целое, а токма часть, а другая часть, значит, Дьявол, а третья – Мир. И покуда в вас эта двойственность, вы не познаете единого Бога.

Черт – от слова «черный». Енто – непроявленный мир, мировой хаос, пустота, вакуум, противопложный нашему миру форм. Поэтому человек боится его, ибо ентот хаос может и растворить его в себе, и поглотить ентот мир. Этот хаос есть смерть, куда все уходит, но он и жизнь, откельмо все приходит.

Люцифер – это иллюзия вашей отдельности от целого. Это – ваше эго, ваша гордыня. Но вы не отделены от целого. Мы часть его. Если вы наденете себе на голову целофановый мешок, то вы поймете, что вы не отделимы, ибо вы начнете задыхаться без воздуху.

Давайте, попробуйте, нахрен, – сказал он, и с этим всем нам раздали целофановые мешки для эксперимента.

Я напялил себе мешок на голову и вправду почуял, что стал задыхаться. «Да, я отделен, хотя бы от воздуху», – подумал я.

– Еще, – продолжил Гуру, – есть бесы. Они существа уже нашего мира, они связаны с проявлением страха, гнева, страсти. Даже сам вид бесов похож на изображение Пана или Сатира, или Диониса – Бога чувственности, инстинктов, природных сил, энергии. Но если мы будем подавлять и загонять в подсознание своих бесов, енто породит в нас много комплексов, психических и физических болезней, поентому мы должны открыто, в утрированной форме проявлять етих бесов, чтоб растождествиться с ними и уметь посмотреть на них со стороны. Токмо тогда вы избавитесь от всех инстинктов, коие поработили вас.

И сейчас каждый из вас должен в полноте проявить в себе своих бесов. Если в вас есть страх, то бойтесь больше того, что есть. Просто тряситесь от страха, прячась от воображаемого зла куда попало. Если есть злоба, то беситесь и злитесь сверх того, что у вас есть. Представляйте, как вы убиваете и калечите того, на кого немного разозлились. Если в вас страсть, то проявляйте ее во всю силу, воображая себе даже извращения. И внимательно при ентом наблюдайте за собой, как бы отделяя свое сознание от одержимого бесовством тела, чувств и ума. А ведь недаром бес изображается с копытами и рогами. Енто все атрибуты животной природы в вас, вашей низшей сферы. Поентому просто осознавайте все это в себе, почуйте, какой зверь сидит в вас: трусливый заяц, злобный волк, прожорливая свинья или похотливый кролик.

Мы начали бесноваться, скулить, злиться, рычать, визжать. Кто-то начал прятаться по углам, трясясь от страха, другой – агрессивно нападать, ругаться, бить. Один завернулся в палас и трясся, другой пытался залезть под табуретку, но у него это плохо получалось.

Я понял, что во мне живет похотливый кролик, и стал делать непристойные движения, тереться о пол и стены, утрируя свою похоть и наблюдая за ней со стороны. Шум стоял жуткий. Казалось, вся преисподняя поднялась для своего шабаша. Одна толстая баба бегала по зале, хрюкала, изображая свинью, и везде искала еду.

Апосля ентого баловства, мы легли, расслабились, погружаясь в мир первичного хаоса. Усе, што происходило там, помогло лучше осознавать, как во мне орудуют бесы и изредка растождествяться с их влиянием во мне. Наблюдал я и за Сатаной, временем, которое лишило меня многих иллюзий, но это наблюдение потребовало многих лет. Видел я и Дьявола – двойственность своего ума и Люцифера – заблуждения, отделяя себя от окружающего мира.

Апосля занятий мы пошли играть в футбол. Но тут ко мне подвалили несколько парней вместе с теми, коих мы забивали на хате Гоши.

– Чё, сука, муладхару хотел показать? – сказал один из них и дал мне по морде.

От неожиданности такого поворота событий я опешил. Только что ты на коне – и уже под конем.

– Бей падлу! – заорал другой и тоже двинул мне.

Я стал убегать от них по помойке, которая была рядом, залезая на кучу мусора. Страх физической боли охватил меня.

– Ой! Не нужно! За что?! – орал я. – Это я Учителю помогал!

– Не пизди, фуфло, ща и мы тебе поможем.

Испугано я бегал по кучам мусора, опасаясь того, что меня могут ещё и обоссать. Все-таки меня замочили, повалив на землю подножкой и запинав ногами. Очнулся я погребенный под кучей нечистот. Еле выбравшись оттуда, побрел восвояси, отряхивая объедки, туалетную бумагу и всякую другую мерзость, которая только может быть на мусорной свалке. Внутрях у меня зрела обида, хотя я давеча поступил точно так же. Все мои гнилые мысли активизировались. Я как-то позабыл, чё енто всё – бесы. Я думал, чё меня тут плохо учать? Вон Кастанеда куды-то летал, видел коконы и ещё усякую хуйню, а я ентого не вижу. Когда Гуру меня научит левятировать и помянутно проламываться сквозь стены? Почаму я не его прибляженный учаник. Воно как бистро к няму пряблизились некоторые тёлки. Мене чё, хуй, что ли, отрезать и титьки себе пришивать, чтоб быть ближа к Гуру. Нет, обучение идет как-то неверно, не такмо нужно-то учить. Да разве так-то оно учать? Нет, я знаю, як нужно. Да и вообще, почаму Гуру дал мне двух вонючих баб трахать, я чё проститут, что ли? Он должен был дать Селену или Лилит. И вообще, почему Лилит с ним, а не со мной? Енто несправедливо. Мне Дух ведь сказал, чё я-то, вишь ли, Нагваль. Я сам могу собирать и кучить магов целыми партиями. Я уже очень много знаю, я и сам могу уже учить.

Такие мысли лезли в мою тупую репу целыми часами. Так я скатился на стадию упрямого неприятия. Вместо того, чтобы перевести свое страдание в молитву, состояние Божественной благодати, я активизировал своих бесов, и от этого мои страдания усиливались. Не возникло во мне горестности, чё я такой тупой и безмозглый валенок, который управляется любыми импульсами извне, идет наповоду у любой своей хуёвой мысли, чё я нихрена из себя-то не представляю, мешок с говном, да и только. Ентого понямать мене никак не хотелось. Енто было для меня неприятно. А мечтать о своем мнимом величии и ебучей исключительности приятно.

Я шел по ночной зимней улице большого города. В то время свет еще не экономили, и улицы были ярко освещены. Прохожих не было. Из-за своего хуевого состояния я не видел всей этой красоты. Почему-то в то время она от меня закрылась. И только позже я понял, что для того, чтобы видеть окружающий мир прекрасным, нужно постоянно настраиваться на енто, и тогда мир таковым и станет.

Я был, да и остаюсь сейчас полным рабом центра удовольствия и страдания в своем мозге. Тогда я еще не ведал, что иду по известной дороге всех искателей, кои не смогли вовремя осознать свою дурость, свои несовершенства и испугаться того безотрадного положения, в коем они находятся, желая всеми силами спастись из лап тупого существования, которое их поджидает за дверями Ашрама. Но понять енто дураку, напичкавшему иллюзиями величия и успеха свою сраную тыкву, просто невозможно.

Вспоминая теперь лекцию Рулона, я отчетливо увидел на своем примере и на примере других, как человек падает в бездну. Сперва пропадает его эмоциональное воодушевление, затем он теряет смысл своего пути, апосля прекращает делать даже механические действия, будь то чтение книг, диета, зарядка и все остальное, чему его учили в Ашраме, и, опустившись полностью, становится обычной серой мышью.

Путь восхождения же идет следующим образом. Когда человек теряет иллюзорное эмоциональное воодушевление, его заменяет горестность от своего плачевного положения в жизни. Когда он теряет детский сказочный смысл пути, его заменяет глубокое трагичное понимание своего несовершенства, которое он получает, правдиво наблюдая за собой, и переосмысливая свою глупую и во всем случайную жизнь. Когда он теряет первичный импульс, на котором он действовал, делая зарядку, голодая и тому подобное, он начинает это делить не на «хочу» и «не хочу», а на «надо», прилагая волю или злость на себя, что тоже придает нужную силу. И тогда наградой ему становиться Божественная благодать, коя наполняет его и дает подлинное счастье, указуя дорогу к дальнейшим прозрениям.

Но тоды я ентого не понимал, и решил: «Баста, я Нагваль! Я буду создавать свою партию и учить людей». Я поперся к Гоше. Его тоже хорошо отметелили. Он сказал:

– Ничего, этмо так сделал Учитель, чтоб все думали, что енто мы делаем сами, но мы-то тайно помогаем ему. И ты не обижайся, енто практика для тебя, испытание. Дальше я научу тебя, что делать, как помогать еще Гуру.

Я стал высказывать ему все, что надумал плохого об Учителе, и что я сам уже Учитель.

– Енто ты зря об Учителе думаешь, енто и есть обучение. А что ты сам Учитель, ты верно догадался. Мы уже не плохо начали, мы и дальше будем учить народ, закучим толпу ещё не так, как в прошлый раз, а покруче.

У каждого из нас в мозгах были свои тараканы. Я не совсем был согласен с Гошей, но нас объединяла одна мысля о создании партии магов, что мы делаем какое-то великое дело.

 

***

 

Приперевшись на следующий раз в «Рулон-холл», я увидел, что люди на меня недружелюбно поглядывают. Казалось, что они все знают, что вытворяли мы с Гошей. После ентого отношение к нам явно изменилось. Я стал из-за этого расстраиваться, но Гоша, посмотрев на мою мрачную пачку, шепнул мне на ухо:

– Енто же – классная практика.

Я подумал: «И вправду зыко, а то я становлюсь уже стадным животным. Ведь мнение коллектива должно быть мне до ядреной фени». Я постарался вести себя непринужденно. Я прошел в зал для лекций и, встретившись с глазами Гуру, увидел, что его отношение ко мне как будто не изменилось. Тогда я в заблуждении подумал, что это знак того, что я вправду выполняю какую-то тайную миссию. Но это было просто его отрешенным нелицеприятным состоянием. Я сел, как и все, в ваджрасану на колени в углу и стал слухать лекцию. Гуру гутарил об основе учения секоризма.

– Мы проводим с вами много умного с разных практик, и ви должны зынать суть того, чикито оне вам могуть дасавасать. Прежде усего енти прыктики разрушають васаше привычныя восприятия, коие является тем камнем преткновения, коий мешаеть васам постичь истину. Токма коды шифер ваш посыпится с крыши, и вы пуймёте чё то, як ви висидите мир, является одним из тысячи возможных вариантов его висиденья.

Иногда Гуру прибегал к таким словесным оборотам, что нужно было крепко сконцентрироваться для того, чтобы понять, о чем идет речь. Но когда сам потом начинаешь проделывать то же, то видишь, что, чтобы так базарить, нужно быть внимательным и сконцентрированным на том, о чем говоришь.

Так еще долго базарил Гуру. Из его слов я врубился, что главное – разрушить все догмы, представления и предрассудки, которые нам вдолбили в обществе. Тоды мы достигнем первой стадии свободы от цепей ложной личности, то бишь наших представлений, кто мы, и зачем мы живем, что наша цель – коммунизм, семья и прочая дребедень.

Второй стратегией грандиозного расчеловечения нашего Духа является постоянное, беспристрастное наблюдение за всем, что мы делаем, для того, чтоб отделить себя от тела, чувств и ума, и понять, я есть свидетель сознания, Дух, отдельный от своих мыслей, эмоций и действий. Такое наблюдение давало еще и правдивое видение того, что мы называем собой, все лицеМэрие, тупость, идиотизм. В общем, енто нужно видеть.

Третьей стратегией было подключение человека к Силе в молитве и медитации, что давало покой и благодать, появление коих говорило о том, что в человеке появляется сам Бог, который и преобразует его из тупого зомби, биоробота в нечто Божественное.

По мнению Гуру человек вовсе не был человеком, он был Богом, который забыв себя и уснув, стал отождествляться со всем подряд: с данными ему телами, с вмонтированными в енти тела, инстинктами, с недоразвитым умом, коим его наделило общество. И для того, чтоб снова стать Богом, как еще было завещано Христом в Евангелии, где он говорил: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный» и еще: «Вы – боги», он должен пробудиться и отделить себя от всей шелухи, которой является, прежде всего, неразвитый ум, а потом и инстинткы тела, чтоб вновь обрести свою божественность.

Опосля лекции мы перешли в зал для практик и начали бешенный танец под песнопение Рулон Гиты. Слова ентих песен поразили меня:

 

«Когда-то было так,
Всё впервые и вновь,
И ты была нормальной,
И не знала про любовь.
А рядом жил кот,
Говорили – урод,
Но зато он был реален»,

 

– пела одна из наставниц – женщин Рулона. Я радостно плясал, мигала светомузыка, а вокруг меня метались в танце тела присутствующих.

 

«Послушай мамочку
И сделай все наоборот,
Подумай, как бы
Поступил очень мудрый кот»,

 

– пелось в песне. Я представил себя котом и стал мяукать.

 

«Но, вот, ты взрослеешь,
Ебня в голове,
В иллюзиях млеешь,
Хуёво тебе.
А кот также рядом
Спокойно живет,
Все также спокойно
По жизни идет».

 

«Во, клево быть котом, – подумал я. – Ни забот тебе, ни проблем, никакой дури, внушенной обществом. Буду-ка и я становиться котом», – и снова стал громко мяукать. А после мы начали парный танец, зазвучала вторая песня:

 

«Заебали эти вечные проблемы,
Заебал меня и весь дебильный мир.
Пошлю на хуй всех пиздежников,
Откроюсь силе намерения,
И в нирване растворюсь –
Прощай, кумир!»

 

Я балдел от таких песен и, радостно хохоча, плясал и мацался с одной телкой.

 

«Прощай, прощайте, черви,
Не хочу быть мышью,
Нахрена мне этот весь гнилой базар,
О, Великий Боже! Ты услышь, Всевышний!
Дай безупречности и пробуждения дар».

 

Потанцевав и помацавшись с одной, я, двигаясь вместе со всеми по кругу, перешел к другой и начал лапать и её, торча под прикольный музон:

 

«Что до матери,
Она давно в могиле.
Не нужна мне
Вся мышиная возня.
В семьях водятся все сучки,
И с детьми трясутся ныне.
Боже, Господи, спаси от них меня.
В мире всеми управляет сила мысли,
Если хочешь, будешь управлять и ты.
Я прошу тебя, о, Боже,
Дай мне злобы и познания,
Чтобы стать свободной
И простой, как ты».

 

Я тащился от распирающей меня энергии в общем разбитном веселье, которое опьяняло меня.

«В мире три кумира –
Деньги, гордость, блядство.
Мыши в тамасе сидят,
Как свиньи, блядь.
В детстве все как окружили,
В меня программу заложили,
Помоги ее отбросить,
Твою мать.
Мне еще мешает
Мишура и личность.
Я пока не знаю,
Как прийти к Тебе.
Но в своей молитве
Я кричу, рыдаю:
Меня за все прости
И пошли помощь мне».

Так весело мы танцевали, раскрепощаясь и подпевая песне. Опосля мы все расселись возле зеркальной стены и стали сами себе, наблюдая за своим отражением, говорить то, чё мы хотели, чтобы нам сказали другие.

– Ё-моё, вы и сами можете хвалить себя! – кричал Гуру. – Вам не нужен никто, чтоб гладить вас по головке, вы енто можете делать сами. Теперь любая красавица, Маруся без ушей, сама себе может признаваться в любви и щекотать центр удовольствия в мозге своими словами, как пальцем клитор. Больше не нужно быть попрошайками и добиваться чьей-то любви. Лепите сами себя. Будьте целостными и самодостаточными, как гермофродит, что сам себя ебет и сам родит. Теперь у нас есть магическое зеркало, и вы можете говорить сами себе то, что хотели, чтоб вам сказал кто-то еще, гы-ы-ы!

Огромные, во весь человеческий рост зеркала отражали в темной комнате, в которой мигал свет разных цветов, лица попрошаек и лицемеров, коими являемся мы, подстраиваясь под мнение общества. Когда мы ждем похвалы, то кого-то мы ублажаем. Блядь, сука! Какое мы говно при этом. Но когда мы говорим сами себе это, то видим идиотизм всего нашего отношения к миру и отсутствие свободы в проявлениях.

Мы начали наперебой отвешивать себе комплименты, да потяжелей, наблюдая за тем, как они щекотят что-то в мозгу. Один наш глаз должен был смотреть вовне, а другой внутрь, наблюдая за тем, что происходит в мозгах. Мой левый глаз видел лучше, и он смотрел вовне. А правый видел хуже, поэтому он смотрел вовнутрь на те процессы, что происходили во мне. Такое наблюдение не давало отождествляться и получить оттяг от своего нарциссизма. К тому же присутствие посторонних напрягало, казалось, что они тоже оценивают тебя. Наконец, я заколебался хвалить себя и стал просто громко хохотать, глядя на свою глупую рожу в зеркало. Однако и эти попытки дали целое наблюдение, как меня угнетает присутствие людей, не давая проявляться раскрепощенно.

Когда занятие закончилось, и новички стали расходиться, я сел в углу и смотрел, что же будет дальше. Обычно после этих занятий оставались те, кто будет участвовать в группе второго уровня. Я тоже ждал, что меня пригласят на группу второго уровня, но вместо ентого ко мне подошла Селена и сказала, что если я хочу продвигаться, то должен выучить про себя песню. Я обрадовался.

– Хорошо, токмо я не очень хорошо умею петь.

– Ничего, – успокоила меня Селена, – когда-то надо же начать. Может быть, ты станешь великим певцом и раскроешь свой талант.

Я отошел в сторону и ужаснулся, прочитав текст песни, который был прямо про меня. Я поскорее его спрятал, чтоб никто его не увидел и не начал позорить меня. Тут ко мне подошел Гоша.

– Ну, что, не пущают тебя на следующий уровень? Енто тебе практика.

Я разочаровано стоял, не зная, что ему ответить. Тут к нам подошла пухлорожая, так звали одну чувиху лет 35-ти с толстой красной пачкой, ярко накрашенными губами и глазами. В ушах у нее были большие металические серьги, совсем безвкусные. Она мне сразу не пондравилась.

– Ну, что, Гнилой Харчок, не пускают тебя на второй уровень? Ничего, ребята, я-то была на третьем уровне и могу енто все преподать.

Я заинтересовался и спросил:

– А как же такое возможно без Гуру?

– Ничего, я все могу, – бахвалилась пухлорожая, – ведь у меня гороскоп как у Блаватской.

Тогда я не знал, что похожее стояние планет может быть у нескольких людей, а так же у зверей или насекомых, родившихся с этими людьми в одно время и в одном месте. Но великим мог стать только один. Тот, кто увидел тупость жизни и решил делать усилия без отдыха, разрывая кольцо этого самого гороскопа. А остальные свиньи тупо могут следовать этому гороскопу и своим «мамочкиным» программам и прочей херне, которая тоже отражена в гороскопе, но на другом его срезе.

– Ух ты, тогда учи нас, – обрадовались мы.

– А вы что, готовы? – спросила она. – Может быть, вас не зря не пущают? Все вы сможете делать?

– Да, конечно, все, – наперебой затораторили мы, не подозревая, в чем тут собака зарыта.

– Ну, коли так, то шуруйте ко мне, и я вас обучу всему махом, – гудела она, радуясь, что наебала двух простофиль.

Я шел по улице в радостном состоянии, представляя себя не обиженным, а наоборот, приподнятым над сложившимися обстоятельствами. Правда, веревка или ступенька были хуевыми, гнилыми. Но это произошло после. Вот так легко, стремясь уйти от дискомфорта, можно попасть в западню, которую устраивает тебе Сила через твой собственный ум.

Мы повалили к ней на хату. Дверь из темного металла была закрыта на несколько замков, и хозяйка долго возилась с ключами, меняя их и матерясь. Но, в конце концов, дверь была открыта. Зайдя в квартиру, мы были встречены двумя большими кобелями, которые лаяли на нас, пока их не успокоила хозяйка.

– Вот, мои собачки, – сказала она. – Они всегда будут любить меня, не то что люди. Если вы хотите, чтоб кто-то вас любил, заведите собак, они енто умеют делать. Если вы хотите завести детей, то заведите себе плюшевого мишку и таскайте его, заботьтесь о нем, радуйтесь, что он не вырастет и не сядет вам на шею. Ентому меня всему Учитель научил, – заявила она.

– Во, классно! – сказал я. – Тоды все проблемы мышей решатся, если такмо усе будет.

– Сегодня у нас с вами мистерия «Разоблаченной Изиды», – загадочно заявила пухлорожая.

– А как это? – недоуменно спросил я.

– Вот, сейчас вы все узнаете. Мои собачки будут учить вас. Вы-то сможете учиться у моих собачек?

– Да, сможем, – тупо повторяли мы.

Она прошла в ванную. Там переоделась в длинный шелковый, но достаточно негармоничный халат, который не имел пуговиц, но только завязывался на поясе. Когда она вышла, мы еще стояли в зале, рассматривая интерьер этой «Изиды», которую надо было разоблачать. Хозяйка прошла в другую комнату.

– А теперь раздевайтесь догола. И когда я вас позову, то вместе с песиками забегайте на четвереньках и делайте то же, что будут делать они. Моих песиков зовут Атос и Портос, а вы будете: ты Арамис, – указала она на Гошу, – а ты Д’Артаньян, – сказала она мне. – Просекаете?

– Ага, – ответил Гоша с глупым выражением лица.

Мы бестолково толклись в зале, стоя на четвереньках, вместе с собаками. Затем мы услышали команду:

– Ко мне!

И вместе с ними побежали в комнату. Там на диване, растопырив ноги и расшиперив пизду, возлежала голая пухлорожая. Первым к ней подбежал Атос и стал лизать ей пизду, за ним это принялся делать Портос. «Что за хуйня», – подумалось мне, но потом я вспомнил, что сказал, что я все могу, и решил не ударить в грязь лицом.

– Ну, а теперь ты, Арамис, – скомандовала хозяйка.

Гоша подбежал к ней на четвереньках и, удивленно оглянувшись на меня, стал вылизывать её кунку, подражая собакам. Теперь наступила и моя очередь, и я, испытывая смесь отвращения и похоти, стал тоже проделывать эту процедуру. Пухлая рожа стонала и охала от наслаждения. Мой член заторчал, и мне хотелось уже засадить его ей в сраку, но она сказала:

– Теперь мои собачки будут учить вас дальше, как поклоняться Вселенской Шакти.

Она встала раком, и кобели начали пристраиваться сзади, неуклюже тычась своими хуями куда попало. Она поймала одного за член и ловко вставила его себе в пизду. Кобель драл её быстрыми конвульсивными движениями, трясясь всем телом и болтая в воздухе слюнявым языком. За ним и другой пес был пущен в дело. Пухлая стонала и охала от кобелиной любви. За ними и мы с Гошей стали пристраиваться к ней сзади. Я оказался последним и поскольку уже был сильно возбужден зрелищем, быстро обкончался. Казалось, что собаки более моего были натренированы в тантре и дольше могли продержаться в битве с пиздой.

– Я бы и Гуру научила тантре, – бахвалилась Пухлая, – если бы он взял меня в жрицы. Он еще не понимает, что я лучше всех его Шакти.

Эти разговоры удивили меня, и только тогда я стал смутно догадываться, что все, что мы делали, вовсе не было никакой особой мистерией, а было обычной зоофилией.

Одевшись и приведя себя в порядок, мы выперлись с Гошей от любвеобильной хозяйки. Я поделился с ним своим кошмарным предположением.

– Ну, ничего, что естественно, то не безобразно, – ответил Гоша. – Как бы то ни было, енто для нас практика. Ведь совершенство – это безграничный опыт, особливо если мы проводим любое действие в полном осознании. Так учил Гуру, – заметил он, идя по тихой вечерней улице, освещенной редкими фонарями.

Я подумал: «А чем я лучше собаки, токмо двуногая. А может быть, я даже хуже нее, ведь у собаки нет всех человеческих проблем, высосанных из двадцать первого пальца, нет идиотских мечтаний и разочарований, надежд и обольщений. Собаки не устраивают войны и революции, не садят друг друга в тюрьмы. У них нет претензий к жизни. Они не загоняют себя мыслями и заморочками в двадцать первый угол. А я все это делаю, значит, я хуже собаки. Вот оно что! – осенило меня. – И я должен и впрямь у нее учиться усему. Мне еще предстоит долго работать над собой, прежде чем я стану таким, как эта собака. Это будет для меня большой удачей».

Прошла неделя. Ярко светило солнце, кое-где снег начал подтаивать. Дети лепили снежных баб и играли в снежки. Передо мной шла молодуха. Я загляделся на ее жопу, и у меня опять возникло желание. Я подумал: «Что привлекает мужика в бабе?» Тогда я не мог ответить на этот вопрос. У собак это возникает в определенное время, а у меня постоянно. Я даже попытался представить ее скелетом, обтянутым мясом и кожей, но ничего не получилось. Хер стоял, и было бешеное желание завалить эту телку и насладиться кайфом.

На занятие я хилял с неприятным предчувствием, предвкушая, как мне придется петь про себя всякую хуйню. Пройдя в зал для лекций, я уселся на галерке, надеясь, авось, обо мне забудут, и я не буду базлать о себе всякую ересь. Хотя другая часть меня знала, что так я ухожу от духовной практики и возможности пробудиться. Две эти части боролись во мне. Ложная личность боялась опозориться перед всеми. Но духовная часть понимала, что лучше жидко обосраться, чем зависеть от мнения ентого общества, в натуре.

Гуру ввалился в зал в своем длинном восточном халате и тюбитейке. Он толкнул речь.

– Я должен вам заметить, – сказал он, – чикито не все из вас – люди. Есть три вида существ двуногих. Одни имеют дух, душу и тело. Енто есть Великие Учителя, кои с рождения стремятся к царству Небесному. Таких людей мало. Может быть, один на миллион, а может быть, меньше.

Есть существа, у коих есть тело и душа – енто духовные ученики, которые чувствуют тягу к царствию Божьему, но сами без Учителей не могут его достичь, так как не имеют Духа. Таких людей больше, где-то один из тысячи.

Остальное же быдло имеет только тело. И они лишены всяких духовных устремлений, кроме стремлений к партнерству, размножению, самоутверждению, наживе и следованию всяким заблуждениям, типа строительства коммунизма. Они даже могут верить в Бога и молиться, но делают они енто так же, как чистят зубы, так же, как верят в партию и дедушку Ленина, но работать над собой и изменяться они не думают. Они существуют лишь в качестве биомассы для целей размножения вида.

Есть же и существа с антидушой. Это те, кто затягивает других людей в болото. Разные партийцы, комиссары, инквизиторы, проводники отрицающих идеологий, говорящих о том, что нужно менять что-то внешнее, делать войну, революцию, сжигать ведьм, развивать научно-технический прогресс или еще на что-нибудь тратить все время и энергию, а не на духовную работу.

И есть люди с антидухом, такие как Маркс, Энгельс, Ленин, Робеспьер, и другие, которые создают эти идеологии, отвлекающие людей от обретения себя.

Люди тела существуют, чтобы осуществлять задачи антидуха, учавствовать в войнах, революциях, техническом прогрессе и конгрессе, кормить своим страданием бесов. У людей тела и людей души существует болезненное воображение, в котором они живут. Они формируют в них ложные представления о себе. Каждый урод, дебил, засранец уже думает, что он уникален, особенен, что он хороший, и так далее. И основной задачей Духовного Пути является наблюдение за игрой усвояго воображения. Чтобы перестать себе лгать и взглянуть правдиво и беспрестрастно на себя, понять, что ты просто-таки никто, мешок с говном, остановить болезненное воображение, внушающее тебе, что ты должен искать партнера, создавать семью, рожать, скопидомничать, лениться, чего-то бояться, и начать молиться, чтоб ощутить экстаз, благодать, самоотверженность. Это будет усиливать душу в тебе и ослаблять власть над тобою зла, дающего горе.

Расставаться с ложью чучело не хочет, ибо связало фантазии с центром удовольствия в мозге. И маструбируют, ананисты проклятые, в воображении то, чё им приятно. Но все енто-таки остается выдумкой, ложью, за коию они потом горько расплачиваются, как Павка Корчагин, как дуры, ищущие принца и находящие бомжа, как свиноматки, думающие, что рожают гения, а вырождают урода, высирают из себя пьяниц, наркоманов, воров и бомжатину. Яак герои труда и войны гибнут, срабатываются до костей, не понятно за что и для чего. Дурость.

Но коды чучело у себе расстанется с ложью, становится так легко, свободно и радостно, живи – не хочу. Не нужно быть ни Корчагиным, ни Стахановым, ни Матросовым, ни прислугой бомжу, ни свиноматкой. Зыко, прямо, улет! Молишься в благодати, в экстазе пребываешь, царство Божье обретаешь, гы-ы-ы…

Опосля лекции началась практика публичного покаяния. Мы перешли в театральный зал со сценой, и я опять запрятался подальше в угол и оттэдова наблюдал происходящее.

Первыми вышли лучшие ученики Гуру, дошедшие до десятого уровня. Они каялись, рыдая при всех говоря громко и искренне, что потакают лени, слабости, эгоизму, хуево растут.

За ними стали выходить остальные. Они не могли каяться, потому просто говорили заученные фразы. Одни телки вышли на сцену и стали тупо повторять: «Мать – говно, мать – говно, мать – говно», кто-то ползал, тупо повторяя: «Я свинья, я свинья», другой всем показывал жопу.

Вот дошла очередь до меня. Ко мне подошла Лилит и, презрительно качая головой, сказала:

– Ну, что спрятался задрыча?

– Нет, нет, – стал я оправдываться. – Я тут репетирую.

– Ну, посмотрим, как ты запоешь, – сказала она.

Я вышел на сцену.

– А теперь перед вами выступит, – стала объявлять Селена, – великий мистик с духовным именем Гнилой Харчок, с песней о себе.

Я взял гитару и, пытаясь казаться радостным, запел:

 

«Жил был в Ашраме один пачкун.
– Я просветлеть хочу! – кричал,
Но как до гычи дело дошло,
Сразу затих и замолчал.
Гыча, гыча-а-а, ёб твою мать.
Гыча, гыча-а-а, нахуй блядь.
В каждом письме о том пиздел:
«Учитель, разрушь меня всего,
Бей меня палкой, я готов».
Но почему-то потом ему,
Потом стало не до того».

 

Народ, слухая мое кудахтанье, визжал, улюлюкал, свистел и топал ногами. Я продолжал:

«Думал, все клево будет всегда,
И каруселька будет крутиться,
Ударив в первый раз когда,
И по щекам, и по щекам,
И по щекам слеза уже катится».

 

Это я вспомнил, как меня гоняли по помойке, и с обидой продолжал петь:

 

«Где ж просветленье-то, я боюсь
И думать даже об этом мракобесье.
– А кто ж тебя за язык тянул.
Сам же на рожон, сам же на рожон,
Сам же на рожон ты полез ведь.
Практика ведь только началась,
А ты уже о матке вспомнил, падаль.
Конверты начал пачкать, блядь, козел.
Теперь как трус, теперь как трус,
Теперь как трус в говно ты начал падать…»

 

В зале раздавался смех и грубые шутки в мой адрес.

 

«…Нирвана, блядь, тебе уж не нужна,
Уже тебе Учитель, Бог не святы.
Забыл законы рори, так вспомни, а пока
Сиди пачкуй, сиди пачкуй,
Сиди пачкуй конверты, жердь ёбаный».

 

Эта фраза вызвала дикий хохот и скверные реплики.

 

«Готов ты жопы всем лизать,
Лишь только б не дубасили под яйца.
Учитель все предвидел, он ведь проверял,
Тебе он показал, тебе он показал,
Показал, что ты не лучше зайца…»

 

«Как бы после концерта снова не расправились со мной», – пугливо подумал я и продолжал петь.

«…Ты думал бахвальством своим
Достигнешь всего, чего захочешь,
Но мы не любим таких, как ты.
Своим враньем, своим враньем,
Сваим враньем себя же ты порочишь.
Молись, блядь, кайся, сука, лгун, говно
И бойся ты расправы местью.
В залупу лезет кто, то, мразь,
Подохнет тот, подохнет тот,
Подохнет тот – об этом наша песня».

 

В конце песни в меня полетели пластмассовые бутылки, кожура от фруктов, какой-то мусор. Свист и гогот превратились в сплошной гул. Кое-как, со смесью страха и обиды я выбрался со сцены.

После меня еще кто-то вышел просветлевать на этот эшафот. И обо мне все на время забыли. Плетясь к своему месту, я встретил Селену. Она внимательно посмотрела на меня.

– Какого просветленице? – спросила она.

– Хорошо пошло, – как можно более браво пытался сказать я.

– Давай, будь осознан, трансформируй страдания в благодать.

Я сел на свое место, но никак не мог отойти от обиды. «Хуй знает, как ее трансформировать», – думал я. Теоретически я знал, что нужно открыться Божественному и направить как бы енту обиду вверх, на встречу свету Бога, сказать: «Горе мне грешному, паче всех человек окоянен есть мя». Начать каяться, молиться, входя в религиозный экстаз. Но мое серьезное отношение к своей персоне, к лживому вымыслу о себе, что я де велик и уникален, не давали мне ентого сделать. Я обвинял все больше других, но не себя. Считал все, что со мной делали, незаслуженным, что ко мне должны относится подобающе, ведь я хороший. Вся эта дурость мешала мне. Но уже то, что я начинал ее видеть, было хорошо, делало меня на шаг ближе к Просветлению.

Но к тому времени, как я понял на ентом занятии, случились события, кои грозили положить конец моему Просветлеванию. Я давно уже, как должен был идти в армию, и меня дома искали менты, чтобы отправить туда. Тупое механическое общество всё пыталось сделать меня пешкой в своих руках, винтиком в своем механизме. Опосля занятий я подошел к Селене.

– Знаете, мне хотят состричь мой фартовый гребень и отправить меня в места не столь отдаленные, чтоб я служил там пушечным мясом. Что делать? Я не хочу служить никому, окромя Господа.

– Ну, что, – рассмеялась она. – Тогда становись дураком. Дуракам закон не писан, а если писан, то не весь.

Она подозвала Ольгу, бабу лет сорока.

– Енто твоя сестра теперь будет, – изрекла она. – Пойдете в диспансер к психиатру. Она и расскажет, как ты все куда-то убегаешь, прячешься и плачешь. Мол, держите дурака, пока в лес не убежал. А ты подурней себя веди. И плачь, закатывай истерику, бойся зеленых, или еще чего-нибудь. Но не говори, что ты видишь или слышишь, а то перекосишь. Просто беспричинно боишься, психуешь, прячешься.

Врубившись в суть дела, мы сговорились, когда всретимся и пойдем на дело. Гуру ведь не только нас учил философии, но и старался нас освободить от всех низших влияний бессмысленной жизни, чтобы мы могли всецело пребывать в Боге. Первое, это было не попасть в глухие места, где развитие будет поставлено под угрозу. Таким местом является армия, тюрьма, семья, нудная работа, отнимающая слишком много внимания и времени. Второе – это наши мысли, фантазии, которые могут нас загнать в эти места для страдалища и горя. Третье – инстинкты, манипулируя которыми общество и природа может все-таки нас загнать в угол. И мы из-за секса, голода или страха смерти попадем в плохое место, где нас будут медленно умерщвлять.

На следующий день мы пошли в диспансер к психиатру. Я одел пиджак на левую сторону, скорчил идиотическую рожу и, заглянув в дверь к врачу, тут же спрятался.

– Заходи, заходи, не бойся.

– Нет, – стал упираться я. – Там дядя сидит.

– Не бойся, – стала уговаривать сестра, – он хороший.

Я зашел в кабинет и сел, опустив голову, смотря вокруг запуганным взглядом.

– Ну, что случилось? – начал уже хорошо настроенный врач.

– Да, вот, всего боится, прячется под кровать. Тут недавно на три дня в лес убежал, кое-как нашли.

– Да, дело серьезное, – сказал он. – Ты чего боишься? – спросил он, внимательно глядя на меня.

Я заплакал и ничего не отвечал.

– Вот, так он все время молчит, – сказала Ольга. – Уж целых три месяца сам не свой. Думали, пройдет, но что-то все хуже и хуже.

– Да, – сказал врач. – Выпишу я вам направление на обследование, видимо, нужно его лечить. Черепно-мозговые травмы у него были?

– Нет, – ответила Ольга.

– Наркотиками увлекался? – спросил он.

– Нет, – ответила она. – С детства он немного странный, замкнутый рос, плохо учился, а теперь, вот, такое несчастье.

Врач выписал направление, и мы пошли в больницу – желтый дом за высоким забором. Железные ворота с облупившейся серой краской, вахтер в серой солдатской шапке-ушанке – достопримечательности самого крутого в мире заведения, где живут люди в другой реальности.

Меня провели в приемный покой, где я вел себя так же. Ольга переговорила с врачами, и меня повели в наблюдательную палату. Там раздели. Одежду отдали ей, а мне дали дурдомовскую пижаму. Я прошел в палату и сел на указанную мне койку. Рядом со мной лежал парень на вязках. Он метался и бредил. Жилы выступили на его лице и руках. Все тело выгибалось. Он выкрикивал непонятные слова. На какое-то время успокаивался, затем вновь начинал дергаться. Позже я узнал, что его зовут Андрей, что он служил в Чечне. Там его поймали боевики и издевались над ним, пока он не свихнулся. Чудом он еще остался жив. «Такая же участь могла ждать и меня, – подумалось мне. – Сам я до того туп и беспомощен в жизни, что не лег бы в дурку, не сумел, не додумался. И помочь мне было некому, если б не школа Рулона, я так и плыл бы по течению реки жизни, как говно».

От внезапного понимания своей беспомощности и обреченности мне стало тухло. Ведь не только с армией, но и во многих других вещах я был такой же беспомощный и тупой. Я ничего не мог делать, все делалось и происходило со мной. Точно так же, как Андрей, я мог попасть в плен, быть проданным в рабство, мог попасться в семейку, стать алиментщиком, мог бы сесть в тюрьму. Ведь от тюрьмы, да от сумы не зарекайся. Со мной может случиться все, что угодно, а я остаюсь овцой, которая покорно идет на заклание. Я не только не знал, что мне делать, но я и не знал, что со мной будет, я весь пребывал в воображении и лжи самому себе.

На второй от меня койке сидел и раскачивался жирный биток Тима.

– Ты знаешь, кто я? – уставившись на меня, сказал он и, не ожидая ответа, заявил: «Я генерал Армии».

Он начал нести вздор своей мании величия. Хотя сразу же было видно, что это простой бичуган, который плохо косит под психбольного. Я лег на койку, чтобы не слушать этот бред. Но сам я был не лучше. Я тоже бредил о себе, только так незаметно, все больше тихо, сам с собой. Я также был в иллюзии своей ложной личности, которая заставляла меня нереально видеть себя и весь мир, а значит, обрекала на постоянные ошибки и просчеты. Внезапно я понял, что я слеп. Просто слеп и иду, неизвестно куда. И, может быть, следующий шаг приведет меня к гибели. Я посмотрел в зарешоченное окно. Несколько воробьев чирикали на ветвях засохшего дерева. «Они свободны, – подумал я. – Для них нет армии, мамочкиных заморочек. Они свободны. Так почему же не свободен я?»

Тут же ко мне подошел еще один парень, которого звали Витек.

– Что, в картишки перекинемся? – сказал он. – А то скучно.

– А что? Давай, – сказал я. – Надо же как-то время убить.

– Тебя только что положили? – спросил он.

– Да, вот, недавно, – сказал я.

– А я, вот, уже неделю лежу, от армии кошу. Ты тоже?

Я неопределенно кивнул.

– Меня родичи сюда запихали, боятся, что в армии буду.

– Хорошие у тебя родаки, – сказал я. – Мои, наоборот, меня служить отправляют.

Начав базарить с ним, я полностью забыл о своих мыслях, что я беспомощен и иллюзорен. Включилась другая часть, и я снова стал строить из себя Наполеона, полностью забыв, что хотел правдиво видеть себя. Только через несколько дней, когда опять случайно включилась духовная часть, я с отчаянием понял, что мое духовное видение продлилось так недолго, что во мне нет ничего постоянного, и я меняюсь каждую минуту, даже не замечая этого.

Вскоре всех дураков позвали на завтрак. Вереница психов с перекошенными рожами, что-то бормочащих себе под нос, нелепо вышагивающих, вытянув вперед ебальник или тихо и бессмысленно плетущихся рядом со стеной, двигалась в столовую. Стуча ложками, громко чавкая и давясь, они начали поглощать какое-то месиво, которое называлось едой.

Находясь в крезе, я почувствовал себя очень неуютно. Гулять было нельзя, еда была хуевой, и кругом маячили тупые рожи. Часто прямо ко мне на кровать могла сесть какая-нибудь просящая кирпича харя и начать ебать мне мозги своим маразмом. Тут я стал замечать, что являюсь рабом своих привычек: жить, питаться, гулять, общаться. Как будто я жил и делал все только для того, чтоб поддерживать свои привычки. Все время все усилия я тратил на это. И теперь, когда они не были удовлетворены, я чувствовал большой дискомфорт, он мучил меня. От мысли, что я живу ради удовлетворения ненасытных привычек, не хотелось жить. Что же, я так и буду всю жизнь батрачить на них? Почему я не могу комфортно и хорошо чувствовать себя в любом месте, с любой жратвой и окружением? Почему я так с этим отождествлен?

Ко мне подошел Витек.

– Слышь, у тебя курить нет? А то я уже два дня не курю.

– Да я не курю, – ответил я.

– Счастливый человек, – сказал он и пошел дальше стрелять чинарики.

«Вот еще один раб, – подумал я. – И над ним издевается привычка».

От себя я отдыхал только во сне. Там было все до фени, кайфно, легко, свободно. Живи, не хочу. Пока не проснешься еще было хорошо. Когда загрузишься колесами, тоже становится все до лампочки. Выключаешься, забываешь о себе. «Да, я самая большая и неразрешимая проблема», – думалось мне. В столовой сидел кот Васька. В дурке он ощущал себя вполне хорошо. Еще лучше было кружащим вокруг мухам. Они не ощущали никакого здесь дискомфорта. «Наверное, червяк счастливее меня, подумать только. Чем проще тварь, тем легче ей живется. Как же должно быть трудно существам более сложным, чем человек, каким-нибудь Херувимам. Нет, пора становится червем», – подумал я.

Рядом со мной чавкал дебил с тупой бессмысленной рожей. Говорили, что он сидит тут уже несколько лет. Дебил был вполне доволен и глупо улыбался, непонятно чему. «Да, дуракам – счастье», – решил я.

На утро же был обход врачей, и я стал косить, ведя себя замкнуто, корча испуганную рожу. Я прятался в одеялах. Толпа врачей и медсестер поочереди подходили к койкам, на которых возлежали придурки, и что-то рассказывали друг другу. Мелькнула мысль, мол, чем они тут все занимаются, эти светила науки? Чего они хотят изменить в других, если сами ничего не смыслят. Их бы к Рулону. Там бы они поняли, что есть что. Где – настоящая психиатрия, а где – иллюзия. Лечить-то нужно не только эту маленькую группу людей в желтом доме, а тех, кто находится по ту сторону забора. Чем чаще я вспоминал о Рулоне, тем большая глубина видения открывалась мне. Здесь что-то не так. Его нет рядом, а его мысли во мне.

Врач посмотрела на меня и спросила:

– Ну, как дела?

– Не знаю, – испуганно сказал я.

Она прошла дальше. Так я закашивал всегда, когда видел врачей и другой персонал. Я знал, что после того, как мне поставят диагноз, я должен буду косить уже меньше, чтоб создать видимость излечения, но, конечно, неполного. Апосля обхода меня вызвали к врачу. Нерешительно я вошел в кабинет, все время пугливо озираясь по сторонам.

– Ну, что, Владимир, проходи, садись, – сказала толстая врачица в белом застиранном халате и белой, как таблетка, шапочкой на голове. – Давай, рассказывай. Чего ты боишься?

Ломая руки, я осторожно сел на краешек стула, опустил голову и молчал.

– Ну, что же ты молчишь? Говори, – сказала она.

– Да что-то мне страшно, – еле слышно сказал я.

– Значит, страшно? Понятно, – сказала она и стала что-то записывать себе в журнал.

Задав еще несколько общих вопросов, на которые я отвечал в том же духе, она отпустила меня. Зайдя к себе в палату, я увидел, что Витек с еще одним парнем, которго звали Олег, втихую пили чай. Я тоже подсел к ним. Они мне налили чаю в пластмассовый стаканчик. Чай был хороший, заваренный в литровой банке с апельсиновыми корочками.

– Вот, Владимир тоже косит, – сказал Витек, указывая на меня.

– Я, вот, кошу на невменяемость, – сказал Олег. – А ты на что? – спросил он меня.

– А я так же, как Витек, от Армии. А зачем тебе невменяемость? – поинтересовался я.

– Да, вот, мы тут с корешем машины угоняли, разбирали по запчастям и продавали. А тут стали еще машину присматривать, глядь, дверь открыта, ключи в зажигании торчат. Кореш в общем сел, а я стою на васаре. И тут менты подъезжают. Кореш выскочил из машины, дверью хлоп и побежал. Менты за ним. По снегу бежал он по колено, но они нагнали его, скрутили, а меня не заметили. А на допросе его взяли на понт, раскололи. Он, козел, с дуру все им выболтал, что мы машины вместе угоняли. В общем, несознательный оказался кореш, ссучился падла. Пошел бы лучше в несознанку, мол, не знаю ничего. Сел в машину случайно, не помню как. И все в том же роде, а ему лапшу вешают, мол, чистосердечное признание облегчает наказание. Он и колонулся, сказал про меня, а это уже групповуха, групповое преступление. Значит, срок сразу же больше теперь ему повешают. Он даже еще машину-то не угнал, просто сел в нее, а уже во всем признается, что угонял. В общем, с подельником на дело идти – большая жопа. Лучше в деле быть одному. А я тоже лохонулся, в гараж пошел, где мы угнанные машины разбирали. Нет, чтоб сразу побежать, там все сжечь, петуха пустить, то бишь. А я следы-то не замел. Пришел через день, а меня уже там ждали. Вот, повязали, в общем, а я закосил там, дураком прикинулся, мол, голоса слышу, вижу что-то. Меня сперва отметелили. Мол, не дуркуйся, но я все равно за свое, и потом сюда направили. Теперь буду косить на дефект личности, дефектную шизу. Мол, не соображаю нихрена. Главное, чтоб признали тихим, социально неопасным, а то на всю жизнь запекут сюда, на принудлечение.

Да, если в дело идешь, нужно сразу решать, если кто попался – все на себя берет, а другой ему потом с воли на зоне помогает, передачки носит, грев, в общем. В мафии они так и делают. Кто-то попался, его выкупают, на зону здоровые бабки переводят. Но и дисциплина там тоже, дай Бог. На стрелку опоздал, все, ты уже должен. Чуть что не так, замочить быстро могут на разборках каких-нибудь. Обычно в мафии долго не живут, лет десять, дай Бог, и кранты.

Тут подошла санитарка. Она сразу ко мне относилась как-то по-особенному. Взгляд был у нее добрым.

– Владимир, к тебе пришли, – сказала она.

Я поплелся в комнату свиданий. Там сидела Дарья, принесшая мне гостинцы. При виде ее, меня чуть не стошнило. Но все же, оглодав, не только физически, но и духовно, я рад был пообщаться хотя бы и с этой колошей. Я заметил, что человек нуждается в общении, иначе ему почему-то становится хреново.

– Ну, что там, в Рулон-холле? – спросил я, жуя хавало, притараненное ею.

– Да, вот, все над тобой прикалываемся, как ты струхнул и наклал в штаны, когда мы напиздели тебе, что я беременна, – ухмылялась толстая курва. – Помнишь, как ты занервничал? А теперь ты знаешь, зачем эта резинка? – продолжала глумиться она.

– Ой, ну а вы-то пизды зубатые расщеряли, я-то и не думал бояться. Мне-то чего бояться? – оправдывался я. – Ваших пизд вонючих, что ли? Я йог, мне все похуй, в натуре. Я испугался бы, что твое брюхо раздулось? Жаба ты тупая. Да хоть целый выводок рожай, мне все похуй, – распетушился я.

– Ой, да не пизди ты, нам все о тебе Лилит рассказала, как ты за свою тыковку хватался, боясь потерять острие Духа. Говорил, что жопу мне будешь целовать, чтоб я токмо аборт сделала, – нападала Дарья.

– Жопу?! Тебе?! – разбесился я. – Да я бы у тебя пинками бы вышиб твоего выпиздыша. Я бы тебя сам абортировал, сука ты жирная, а острие Духа я вырвал бы у говненка, которого ты бы высрала вместе с кишками! – неистовствовал я.

– А-а, что? Задела тебя, задела? – обрадовалась Дарья. – Вот, какой ты отрешенный йок-макарек. Ты просто псих чокнутый, вот, ты кто, понял? Я всем расскажу, как я тебя довела, и как ты психуешь.

– Я психую? Да пососи ты, я спокоен, как в танке. Ты давай хуйню-то про меня не морозь, а то по еблу схлопочешь, поняла, дура ёбаная? Я тебе пиздюлей еще навешаю, дай только выйду отсюда, сука, нахуй, дура вонючая! – и, не доев провианта, я бросил его ей в рожу и пошел в палату, шаркая стоптанными тапками.

«Ух, тварь какая, – думал я. – Надо же, какую мразь она городит, тварь тупая, прошмандовка драная, блядь». Но потом, коды во мне опять включилась духовная часть, я стал думать, что да, действительно, я переживал понапрасну. «И все из-за своего ёбаного воображения. Никак не мог с ним справиться. Всю свою жизнь я маюсь с ним, как оно каждодневно мучает меня, постоянно вводит в заблуждение. Сколько я еще буду жить в его власти? Как мне остоебенело это болезненное воображение, это постоянное мозгоебство, бля, бля, бля. Все ведь это ложь, ложь самому себе. Нет, кранты, буду бороться со своим воображением. Начну видеть мир реально».

Я сел на койке в позу лотоса и стал считать дыхания, стараясь помнить себя и свою задачу. Но, досчитав до восьмидесяти, я вдруг вспомнил Гошу, как мы создавали партию Нагваля. Где-то через час, я вдруг вспомнил, что хотел считать дыхания.

«Ебина мать, – подумал я, – так я же сплю, дурость. Нет, теперь я буду пробуждаться, – решил я. – Больше я не буду сонной тетерей». И я снова стал считать дыхания. Но буквально через пятьдесят дыханий снова улетел в воображение, вспомнив, как мы киряли с панками. А где-то часа через два я снова вспомнил, что хотел считать дыхания. И проклиная все на свете, начал снова. Так я ебался до вечера и еще раз убедился, что я сплю и нихуя не могу делать, даже считать дыхания. Какое же я бестолковое говно. Если бы я дышал только тады, кады помнил себя, то давно бы уж помер. «Забыл ежик, как дышать и помер», – подумал я.

На утро меня вызвали к психологу, который мне задавал простенькие тесты. Мне дали карточки, на коих были изображены разные вещи. Я должен был их распределить по группам: посуда к посуде, одежда к одежде, птицы к птицам и так далее. Я, неторопясь, справился с этой трудной задачей.

– Ну, что вызывали к психологу? – спросил меня Олег, когда я пришел оттеда.

– Да, все тестировали, – ответил я.

– Ну и как, справился? – пошутил он.

– Справился, – ответил я.

– А вот, я не справился, я же невменяемый. Мне дали со словами. И я должен был их разложить по соответствиям. Там были слова: лимон, нож, свет, кислый, острый, яркий. Я так разложил их: лимон яркий, нож кислый, свет острый, – мы забалдели. – К тебе, говорят, вчера приходили? – поинтересовался он. – Давай побалабасим. Осталось у тебя что-нибудь?

– Да нет, я не взял с собой.

– А зря, хотя бы конфет, барабулек бы набрал.

Я вспомнил, как вспылил, и мне стало хреново. «Неужели я так плохо владею собой? Вот, сейчас даже пожрать нечего. Губы толще, брюхо тоньше – поговорочка как раз обо мне», – подумал я.

 

***

 

Так, отвалявшись в дуре, я вышел оттеда с желтым билетом и открутился от армии. Так я ускользнул из лап социальной системы, но все еще находясь в лапах воображения.

Как только я откинулся с дуры и вышел из ее стен на свежий морозный воздух, я направился на ближайшие занятия в Рулон-холле. На пороге меня недружелюбно встретила Лилит.

– Ну, что, дурак, вышел? – сказала она, красуясь передо мной в шикарном наряде.

– Да, – ответил я.

– А вот и зря, не мешало бы тебе пооттачивать безупречность в армии, с мелочными тиранами, Нагваль ты сраный.

Тогда я меньше всего думал, что я небезупречен и что мне нужен тиран. Я все больше видел себя лидером партии, которому поклоняются люди. Пройдя в зал, я уселся на коврик и начал слухать лекцию Гуру.

– Знайте, что вас крупно одурачили, сказав че ви должны искать какое-то счастье, вещал он, бешено расхаживая по сцене. – В детстве вы уже и так были счастливы, но кады вы стали искать счастье во вне, вы его потеряли, придурки. Счастье внутри вас. Это просто состояние беспричинной радости, веселья оттого, что вы ничем не озабочены и ни чем не заморочены. Но вам внушили проклятые злодеи, что счастье должно иметь форму семьи и принца, машины, квартиры, форму того, что вы бизнесмен, президент, папа Римский.

Засранцы, поймите, что счастье не бывает рогатым, с копытами и хвостом. Вы никогда не найдете его вовне, вовне токмо страдания и проблемы: партнер, семья, машина, фирма. Все это только порождает проблемы, хлопоты, заботы, переживания, несчастья. Так к вам пришло горе-горькое. Как же это случилось, что вы обосрались? – спросил он, с укоризной посмотрев на присутствующих. – Да еще так жидко. Все оттого, что вы связали свой центр удовольствия с гнилыми мечтами о счастье, рисуя его себе в форме любви, престижа, богатства, каких-то особых отношений с людьми. И тут-то вы попались в глубокую жопу. В мечтах оно было все легко и приятно, но в реальности оказалось все трудно и хуево. Не сходятся мечты-то с реальностью. И не сойдутся. И вот, видя то, что ваши мечты не сходятся с реальностью, что в жизни все не так, как вы вообразили в своей глупой тыкве, вам становится тухло, хреново, и начинается горе. Не жилось вам спокойно, нашли себе на жопу приключений, домечтались до чертиков. Хватит вам в облаках-то летать! Спускайтесь на землю, довольно! Нечего себе в мечтах рекламировать всякую чушь, вроде семьи, партнера, коммунизма, вашего социального положения и прочей мерехлюндии. Когда ваши мечты не сходятся, как Восток с Западом, вы начинаете обвинять Ельцина, злых людей, мир и даже Бога, но токмо не свое воображение. Но хватит хуйней маяться! Теперь я научу вас, как быть счастливыми, просто так, без всего. Просто захотели, еблысь, и стало радосно. Счастье – это настройка нашего восприятия, когда мы трансформируем свою энергию в радость.

Апосля лекции началась практика, весь народ перешел в другой зал, и мы стали плясать под веселую музыку, настраиваясь на веселье, счастье, радость, стремясь получить наслаждение в самих себе без всякой причины, как в детстве.

Было здорово, я круто оторвался, хохоча и прыгая по всему залу. Было улетно балдеть просто так, без всякого повода. Но после того, как мы все классно заторчали, практика усложнилась, и, теперь мы должны были радоваться в более трудных условиях. Люди были разбиты по четверо. Один из них садился на стул, а другие должны были сломать ему кайф, обзывыая его, понося его и даже слегка ударяя, но не больно, а так, чтобы задеть и обидеть, например, похлопав легонько ладонью по щеке или плюнув в рожу. Тут до меня дошел смысл заповеди Христа. Когда ударят тебя по одной щеке, ты подставь другую. Я сел на стул и пытался продолжить радоваться, когда меня стали поливать грязью.

– Ты дурак, сволочь, скотина! – говорили они.

Сперва я пропускал это мимо ушей, но позже стал ловиться на их треп. Т.к. моя концентрация была еще слаба. Не получалось одновременно настраиваться на радость и разгонять болезненные образы. Особенно меня достало, когда Рыжий Жердь стал пихать меня в плечо, и хотя он делал это не сильно, это совсем вырубило меня из потока радости. А когда Ирхен поднесла мне к носу свой сопливый платок, я почуял, что ситуация стала меня угнетать и вместо радости у меня проснулось раздражение. «Да, – подумал я, встав со стула. – До победы над собой еще срать и срать».

После практики мы стали задавать вопросы Гуру. Гоша спросил, как сочетать горестность с таким радованием.

– Очень просто, – ответил Учитель. – Горестность возникает оттого, что ложь у вас сталкивается с правдой. Ложь кажется сладкой, а правда горькой, т.к. находили счастье во лжи, не понимая, как потом придется страдать. Когда же вы видите правду, начните ей радоваться. Это будет переход на следующую ступень. Или радуйтесь в промежутках между практикой горестности.

– Вот у меня возникло раздражение. Нужно ли в мирских ситуациях сдерживать его и позволять издеваться над собой? – спросил я.

– Нет. Это ни к чему. Нужно уметь дать сдачи. Но, вот, когда вас бесит ваше воображение, а реально ничего нет, тогда не поддавайтесь и старайтесь радоваться.

– Почему бывает трудно радоваться? – спросила Ирхен.

– Это из-за нехватки энергии. Ведь счастье требует силы. Если трудно, то займись тем, что даст силу – пранаямой, цигун или еще чем-нибудь.

СМЕРТЬ ДУХА

Вечером мне позвонил Гоша:

– Знаешь, я тут с сатанистом познакомился, классный мужик. Пойдем сегодня в его подвал, сам убедишься.

– Ух ты, давай! Сатанист – это интересно, – ответил я и тут же, собравшись, выперся и поехал к Гоше.

Вместе с ним, дождавшись вечера, в сумерках мы дошли до одного старого здания. Находящееся в глубине старого кладбища полуразвалившееся здание древней церкви навевало состояние ужаса. Громко каркали вороны, в большом количестве расположившиеся на высоких многолетних тополях, со всех сторон густо окружавших кладбище. Подойдя к старинному кирпичному зданию, мы два раза обошли вокруг него, спотыкаясь о разбросанные камни, ветки, вспоминая нечистую силу, прежде чем обнаружили вход. Из входа в подземелье, громко хлопая крыльями, вылетела летучая мышь. Мы медленно по разбитым от времени ступенькам спустились в подвал.

Когда все собрались, дверь закрыли. Нас провели в пустое помещение, которое освещалось пламенем двух факелов. Стены были исписаны странными надписями, слева была изображена большая козлиная морда, справа – перевернутая звезда, в центре на стене было намалевано изображение черта с рогами. Вдоль стен были расставлены ящики. На одном из них сидел человек с тощим лицом, кожа которого буквально обтягивала череп. Он был худой, чем-то напоминая Кощея из детской сказки. Его тяжелый пронизывающий взгляд оглядывал пришедших. По телу пробегал мороз. Волосы под одеждой становились дыбом. Одет он был в черный инквизиторский балахон. Рядом с ним на ящиках расселись местные пацаны и девчонки, приобщающиеся к древнему культу. Их блестящие глаза с большим интересом были направлены на сидящего.

– Ну, что, начнем! – сказал скрипучим голосом сатанист, которого зали Асмодей.

Длинными костлявыми руками он притянул к себе за поводок черную собаку, молча сидевшую в подвале и поначалу совсем незаметную, и быстрым ловким движением отрубил ей голову большим тесаком. Из шеи собаки сильными пульсирующими струями хлынула кровь. Асмодей молча взял чашу, сделанную из половинки черепа и наполнил ее этой кровью до краев. Направив свой пристальный взгляд в чашу, как будто рассматривая там что-то, он поднес ее к лицу.

– Во имя Сатаны, давайте выпьем этой крови, в ней – собачья Душа. Пусть она будет и в нас.

Он отпил из чаши и передал ее дальше по кругу против Солнца. Каждый пригубился к теплой собачьей крови.

– В крови флюиды Души, и они могут оживить души мертвецов, – при этом он плеснул оставшуюся кровь в середину церкви. – Эй, мертвяки, слетайтесь на наше пиршество! – произнес он каким-то потусторонним голосом.

– Раньше, когда люди хотели есть, – продолжил он свой рассказ, – и удачи на охоте не было, они брали своих соплеменников и приносили их в жертву Духам предков. Жрец расчленял эту жертву у могил, где лежали кости предков, так как их мясо съедали живущие, чтоб добро не пропадало даром, не шло на корм червям. Убитых съедали сырыми, а умерших от болезни или старости жарили на огне, чтоб продезинфицировать, и затем жрали. Пользы от этого было много, так как они не только наедались, но и вбирали в себя силу, коварство, злобу, ум того, кого жрали. Почему и слова: жрец, жертва, жратва, жаркое так похожи. Они относятся к ритуалу. И вот, жрец расчленял жертву и лил ее кровь на могилы, на останки предков и оживлял их. И предки трапезничали вместе со своими потомками. Они ели мясо жертвы, предки же пили кровь, так как в крови – флюиды, оживляющие их души. Дикари трапезничали и просили предков о помощи на охоте и в других делах. Предки же были с ними, как живые. И теперь на кладбищах ставят стол, лавку и едят, поминая покойного. Это все – отголоски этого ритуала, хотя люди и отрицают сатанизм, всячески боятся его, но они же его и порождают, подпитывают энергетически своими поминками и т.д.

Вот и вы теперь приобщаетесь к культу предков, служите Сатане, истинному Богу. Богом древние назвали первого предка, Духа Рода, а Сатана – это время, в течение которого сменяются поколения, истинный забытый древний Бог, и доказывать его существование нам не надо, ведь что есть время, знают все, – это Сатана.

Внезапно в полумраке заброшенного храма как будто что-то стало появляться. Я испугался, Гоша и другие тоже сидели, притихнув. Что-то летало и металось по храму, и скоро я стал различать какие-то белые дымки, кружащиеся под куполом. Наши головы вжались в плечи. Ужас постепенно стал окутывать нас все сильнее и сильнее.

– Не бойтесь! – сказал Асмодей. – Это от крови очнулись души умерших, восстали из гробов. Радуйтесь, вы воскресили покойников.

Гоша глупо захихикал, и я вспомнил, как Одиссей спустился в Аид – местный ад, и там кровью козы оживил прорицателя Вергилию. Чтоб другие Духи не мешали ему напиться крови, Одиссей отгонял их мечом. После того, как пророк наполнился флюидами жизни, он предсказал судьбу Одиссею.

– Давайте, начинайте онанировать, – кричал возбужденный Асмодей. – Ведь они встали, чтоб совокупиться с вами.

К этому времени я уже хотел завязать с суходрочкой и полностью посвятить себя тантре, но то, что начало происходить со мной, показало, что существуют еще какие-то варианты сексуального взаимодействия. Это – мир сукубов и инкубов, которые приходя из тонкого мира и становятся партнерами людей, живущих в физическом мире.

Тут я почувствовал, как будто кто-то бередит мой член. Сперва я испугался, но потом мне показалось это приятным, и я расслабился, и поддался этому ощущению. Одна дева упала на пол и стала кататься по нему и биться, как рыба, вынутая из воды, издавая эротические стоны. Ее тело извивалось и изгибалось, она закидывала ноги в стороны, затем переворачивалась на живот и продолжала ритмично двигаться телом, постоянно облизывая губы. Ее стон заставил включиться еще нескольких человек. Другие тоже стали балдеть от сексуальных ощущений. Мой член стал разбухать и надуваться, как будто кто-то ласкал его. Скоро я ощутил, как будто бы я нахожусь с женщиной. Мой желудь уже плясал в ее эфирном влагалище. Но вот, судорога стала пробегать по моему телу, и я обкончался. Молофья брызнула и потекла на штаны. Другие парни и девки тоже стонали и тряслись от астрального блуда.

– Не забудьте спросить духов их погоняло, – кричал Асмодей. – Тогда вы сможете вызывать их к себе ночью, и они станут вам верными супругами.

– Как погоняло твое? – спросил я мысленно, обрадованный возможностью таких чудес в моей жизни.

– Варвара, – пронеслось в моем уме.

– Варвара, – стал повторять я ее астральную кликуху, чтоб запомнить ее. – Варвара, вот, зыка, – подумалось мне.

Я встал и начал прыгать и танцевать по храму от какого-то разбирающего меня дикого ликования. Некоторые тоже последовали моему примеру. Асмодей встал в центре нашего бесового хоровода и, как дирижер, руководил этой черной мессой.

Вдруг что-то меня повело, и я, выбежав из храма, стал носиться по кладбищу, находящемуся возле заброшенной церкви. Внезапно что-то остановило меня возле одной могилы, и я упал на нее и обнял. Я знал, что здесь жила моя Варвара. От этой мысли на душе стало спокойно и радостно. Состояние умиления наполнило меня, я стал растворяться и постепенно отключился. Так там я и пролежал до первых лучей восходящего солнца, а потом, поднявшись, поплелся оттуда, неся в себе удивительные переживания сегодняшней ночи.

Придя на следующий день в Рулон-холл, я увидел там необычную обстановку: все были возбуждены, быстро ходили, часто раздавались ругательства и угрозы. Наконец, я узнал, что один из бывших учеников Рулона, погоняло коего было Вонючий Засранец, объявил себя в другом городе Рулоном и сам, собрав народ, начал обучать их по методу Гуру. И теперь весь Ашрам готовился к Джихаду – священной войне с отступником.

Когда все расселись в зале, Гуру начал в ярости расхаживать по сцене в своей тюбетейке и длинном восточном халате, выкрикивая со сцены:

– Сучье вымя, сошлись аспекты, а эта тварь, Вонючий засранец, залупнулся на нас! Теперь он объявил себя мной и хочет таким образом создать себе славу, проклятый лихоимец! Смерть ему! – выкрикнул Гуру.

– Смерть! – злобно отозвался зал.

– Будь он проклят навеки! У него все равно ничего не получится, потому что он слаб! – заявил Гуру. – Если бы он был силен, то действовал бы сам от себя, как Лазарев, Золотов, Игнатенко и прочие мракобесы. Но он действует от меня, значит, у него нет индивидуальности, значит, это ничтожество. Не мог быть хорошим учеником, не сможет быть и хуевым учителем. Он станет никем, баштаном с помойки. Такие люди, которые подражают другим, ничего не могут достичь. Это – уебище! Они прикидываются Нагвалями, генералами астральной разведки, а теперь еще и Рулонами. Пидорасье! Чтоб чего-то достичь, человек должен отбросить все наносное, всю мораль, все подражание, все предрассудки и стать таким, как он есть, тоды и проснется его индивидуальность. И эти пидорюги позорные просто копёры, дешевые актеришки, фигляры, которые вечно что-то строят из себя, при этом ничем не являясь. Токмо в своем засраном воображении они становятся Сильвио Мануэлями, Раджнишами, Христами, Буддами, Мадоннами, Пугачевыми и еще Бог весть кем. Но это же мания величия шизофреников, которые все дальше уходят при этом от реальных шагов по саморазвитию. Вместо этого они просто воображают. Скажите, как удобно! Раз – и ты за минуту стал Буддой. Раз – и ты уже Христос, как Виссарион Позорный. Или Будда и Христос вместе как у Засеки Асахары ебантропского. Все это – защеканцы, выродки! Таких мы будем мочить, чтоб не лезли больше в залупу, чтоб никто не смел позорить мое школьное погоняло! Хочешь быть Рулоном, поучись-ка, как я, 11 лет в уркаганской школе. Пусть там тебе ебло хорошенечко раскопотят, а потом посмотрим, какой из тебя Рулон выйдет. И теперь, раз он назвался этой кликухой, мы ему устроим несколько рулоновских практик, чтоб не зазнавался, скотина. Сделаем с ним то, что со мной делали в спецшколе подготовки диверсантов со звезды Сириус. Посмотрим тогда, как он запоет, захочет ли после этого быть Рулоном. Может, он подумал, что быть им – это все в рот ебать и на хую таскать? Эн не-ет! Ща, он у нас узнает кузькину мать! Я ему сделаю!

Энергия, с которой Гуру выкрикал проклятие на голову дурня, наэлектризовала всех собравшихся. После такой накачки мы все взбешенные и недовольные выходкой Засранца, предали его анафеме и стали убивать его в астрале. Выстроившись полукругом вокруг чучела, изображавшего этого чада, мы подключились к силе Эгрегора Рулонитов, подняв вверх свои руки.

– О, наш Эгрегор! – молились мы вслед за Гуру. – Дай нам Силу, чтоб уничтожить кафира, стоящего на твоем пути! АУМ!

Пропевая АУМ, мы стали плавно опускать руки через стороны вниз, чувствуя как они несут с собой энергию и силу всего космоса, и скрестили их перед грудью, а затем с выдохом «ха» выбросили эту энергию, вместе с ударом рук вперед, растопырив пальцы в позиции лапы тигра. После чего, не теряя ощущения связи с Эгрегором, мы стали со злобой колошматить фантом вонючего выродка, выкликая в адрес его проклятия.

– Умри, сука! Смерть тебе, сдохни гад! – Кто на что был способен.

Затем мы взяли ножи и стали бросать их в это чучело, прямо как копья древние охотники перед затравливанием зверя, образ которого был нарисован на песке. Измолотив чучело, его положили в гроб и стали хоронить, отпевая его при этом.

– За упокой раба Божьего Вонючего Засранца…

После отходной молитвы гроб вынесли во двор и там бросили в яму и закопали, водрузив над ним крест из двух палок. Отходняк проводили с чувством того, что Засранец и впрямь умер, что его больше нет.

После этого мы пошли на поминки в большую залу, где был накрыт стол со всякими яствами. Красная и черная икра, рыба разных сортов, салаты, выпечка, заморские фрукты, напитки. Все это было продуманно расставлено на столе. Когда все уселись, Гуру начал застольную речь:

– Сегодня вам стало известно, как дурачит мышей их же воображение. Всю свою жизнь они тратят, чтоб следовать его тупым вымыслам, будь это строительство коммунизма, поиск принца, создание семьи, рождение Христа или же тщеславная фантазия грезить себя Буддой, Христом, Рулоном, Наполеоном. Эти бараны сперва выдумают какую-нибудь фигню, а затем всю жизнь молятся на нее, работают как папа Карло, мрут, как Павка Корчагин, и все зазря, и все даром. Ради выдумок нам жить ни к чему, мы хотим жить реально, как кот Васька. И для этого нужно отречься от болезненного воображения, незачем себя обогащать новыми выдумками: я Нагваль, я герой войны и труда, я генерал астральной разведки, я маг, я жена, я экстрасенс, я писатель, и прочая херня на постном масле. Об этом Христос говорил: «Труден путь богатому в Царство Божие. Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Божие». Не деньгами богатому, а выдумками, фантазиями о себе, своей сраной персоне. Так что «блаженны нищие духом, что их есть Царство небесное».

И вот, Христос после крещения Иоанова и снисхождения на него Святого Духа на сорок дней отправился в пустыню и там постился. Не физически он постился, а постился он, останавливая свое воображение в пустыне, т. е. в пустоте ума, а не в обычной пустыне. И на последнем дне он взалкал, то есть проголодался. Но есть охота только первые пять дней, когда ты голодаешь. А он «взалкал на последок», то есть его ум искал впечатлений в фантазиях. «И тогда подступил к нему Сатана», то бишь болезненное воображение, и гутарит ему: «Вот все царства мира, давай, поклонись мне, – говорит он, – и вообрази себя Наполеоном, потешь себя этой мыслью». Но Иисус сказал: «Господу одному поклоняйся и ему одному служи», то бишь мировому сознанию, для которого роль царя не больше, чем маскарад в цирке. «Ну, – говорит, – тоды потешь себя чудесами, начни превращать камни в хлеба в своем мечтании, вроде как Бога в принца в мозгах дуры». А Христос ему: «Не мечтами едиными жив человек, но Божьим словом», то бишь Истинным Знанием. О нем сейчас вам я гутарю. «Тоды, – говорит Дьявол, – полевитируй немного! Бросся с высоты храма и полетай, пусть Ангелы несут тебя. Ведь в воображении все возможно». Но он ответил ему: «Не искушай Бога своего надеждой на больное воображение». Вот, как он ответил, и вы поступайте так же. А пидорюгу позорную мы проучим. Через три дня у него будет рулонитский семинар, и кто хочет, может нагрянуть к нему и устроить практики Рулона, чтоб сука не зазнавалась.

– Можно, я поеду, – выскочил Гоша.

– И я! – заорал Рыжий Жердь.

– Я тоже, – вызвался я.

После собрания мы, придя к Гоше на хату, вооружились ножами и отправились в Энск на разборки с негодяем, решив, что если он не покается, то мы завалим его, пусть-ка примерит деревянную шинель, чтобы всем было неповадно воображать, чего попало.

Сев на майдан, мы прикатили в Энск как раз к злосчатному семинару. Мы заломились в зал ДК, где уже собрались одураченные простофили, думающие, что Рулон приехал в их город. В их толпу внедрился Рыжий Ромео и стал им втолковывать, как они наеблись.

– Слухайте, земляне! – начал он свою речь. – Вас крупно здесь взяли на понт. Никакого Рулона тут не будет. Им прикинулся его ученик, Вонючий Засранец – его погоняло. Меня послал Гуру, чтоб вас предупредить. Он прознал, что здесь вам морочат мозги, так что, вот, значит, все расходитесь, нечего вам понтоваться в это время.

Мы с Гошей подкараулили говнюка, который уже вышагивал к парадному входу.

– Стой, сука! – сказал я ему, приставив к животу нож. – Ты что это, пидор, делаешь, школу порочишь, гандон?!

Засранец опешил, пересрался и стал оправдываться:

– Я видел Гуру во сне, он мне поручил это сделать.

– Ща ты у меня уснешь навечно, если будешь так залупаться! Понял ты, говноед?!

Тут вонючка совсем испугалась и, рванувшись, побежала прочь со всех ног. Гоша метнул в него нож, но промахнулся. Мы кинулись за ним в погоню, отталкивая прохожих и ломясь через кусты и заборы, в которых он решил прятаться от нас. Обезумев от страха, засранец выбежал на проезжую часть, где его сшибла проезжавшая мимо машина. Он треснулся головой о лобовое стекло, разбив его в крошку, и отлетел на несколько метров вперед. Мы с Гошей остановились на тротуаре, наблюдая все это. Из машины стали вылазить люди. Кругом остановилось много зевак, так что резать говнюка было сложно.

– Свершилось, – сказал Гоша. – Подействовал наш ритуал, и скотина либо сдохнет, либо покалечится. – Пойдем, дело сделано!

– Здорово! – удивился я этой мысли. – Вот, как оно все произошло.

И, радуясь и глумясь над глупостью долбоеба, мы пошли назад к ДК, где нас ждал Ромео.

– Ну, все, я толпу разогнал, – доложился он. – А вы что?

– Во, классно! – восхитился Жердило, услышав наш рассказ.

– Ну, мы свое сделали, теперь будет что рассказать в Рулон-холе. – Балдея, мы пошли на вокзал, чтобы ехать обратно.

Заломившись на следующие занятия в Рулон-холле, мы держались как герои дня. Все смотрели на нас с любопытством и постоянно кто-нибудь подходил и спрашивал: «Ну, как? Что там было?». Я отвечал им: «Дело в шляпе! Все нормально, чуваки».

В начале занятий нас вызвали на сцену, и мы стали на перебой рассказывать о своих похождениях.

– Захожу я в ДК, – базарил Жердь, – а там толпа ошивается, значит, ентого новоявленного Рулона ждут, блядь твою мать! Ну, тут я их и окучил. Говорю им: «Ша, лапшу то с ушей снимите! Вас крупно наебали, никакого Рулона тут вам не будет. Баста! В общем, давайте теперь в рассыпную на полусогнутых разбегайтесь! А Рулона ищите где нужно, чтоб все без понту корявого было. Сечете, черти? Бля!

В общем, закончил он свою речь. Зал бурно зааплодировал ему: «Вот, это да! Так их! Самозванцев на мыло!» – доносились крики присутствующих.

– Ну, мы, значит, все решили: завалим хуесоса, – продолжил выступление Гоша. – Кранты ему, значит, настают. Берем приправу – финки, значит, чтоб забить паскуду позорную. Ну, вот. Глядим – она идет, значит, вышагивает по проспекту в черных очках, тюбетейке и восточном халате. Ну, мы его, значит, прижали: «Гоп – стоп! Приехал, мудозвон ёбаный».

– Подожди, – встрял я, перехватывая инициативу и вставая перед Гошей на сцене.

– Я, значит, просто вынул и к ребрам говноеда приставил. Говорю: «Ну, что, допрыгался, мудозвон? Рулон, значит? Тады говори, мол, умирать не страшно, жить страшнее, в натуре». Но он обоссался и лепечет, мол, мне сон приснился, что Гуру мне сказал, что я теперь Рулон. А я ему: «Не пизди, фуфло. Ща мы проверим Рулон ты или нет». И финку ему в ребра вжимаю понемногу. Тут мразь в штаны навалила и давай от нас деру в кусты. Так что это глава новой книги «Рулон в кустах».

Зал покатился со смеху.

– Подожди! Я теперь! – вырвался вперед Гоша. – А я ему как финкой зафинтилю вслед, но промахнулся, и побежали мы за ним, значит. Гоним, гоним тварь похотливую. А он раз – на шоссе-то и хлобысь – под машину, значит, как башкой в стекло пизданулся! Кака отлетел! Все, приехал, гандон! Допрыгался! Допридурялся Рулоном! Сработал, значит, наш ритуал-то и без мокрухи. Сдохла падла проклятая!

Зал взорвался бурей негодования и радости от победы над врагом Школы.

– Так ему, поделом, туда и дорога! – разносились возгласы. – Против Бога пошел?! Смерть ему!

– Теперь вы знаете великую силу ярости, – начал речь Рулон, – которая помогает нам достичь многого в жизни. Первое, что дает ярость, – она повышает нашу энергию. И если у вас есть самоконтроль и хладнокровие, чтобы направить эту силу, то вы быстро придете к победе. Но если гнев затмит вам разум, то это уже плохо. Действуя порывисто и необдуманно, вы можете наломать дров, так что действуйте яростно и безлично, как бы отстраняясь от своего действия и проводя через себя силу гнева. Успеха можно достичь и на расстоянии, забивая своих врагов, как мы это делали сейчас. Многого можно достичь и, генерируя любовь к тем, от кого мы что-то хотим. Главное, учитесь сами вызывать чувства, а не идти у них на поводу, не будьте рабами своих эмоций, используйте их как инструмент для достижения Высших целей, а не как то, что управляет вами, чему вы слепо подчинены, всосали? Теперь же сделайте себе партачки из трех букв «ЗЛО», что значит: «Завет любимого отца». Ха-ха-ха! Понятно? Вот так, хуевы дети! Помните, что истинная магия – это вам не пентакли рисовать, не бессмысленно бубнить заклинания. Истинная магия – это намерение и генерация эмоций, направление их силы в нужное русло. Скажем, вам что-то нужно от начальника, направьте на него волну любви, а потом уже и идите выпрашивать. Это вам сильно поможет. Вы уже научились ходить и говорить, но вы до сих пор не научились управлять чувствами. Кое-как, через пень колоду, вы учитесь думать, хуево пока, конечно, башка ваша варит, но хотя бы есть попытки стать умнее. А вот, с властью над эмоциями совсем глухо. Перед их лицом вы оказываетесь в полной беспомощности, как бараны. Это и есть ваша главная проблема – научиться генерировать эмоции, научиться контролировать их бессмысленное проявление. Тогда вы станете магами. Но если эмоции не подчиняются вам, и страх, ревность, обида, самосожаление завладеют вами, – кранты. Вы будете…

Тут к Гуру подошла взволнованная Селена и что-то сообщила ему. Гуру переменился в лице, весь побагровев от гнева, но потом весело рассмеялся. Я как и все был в напряжении, желая узнать что же произошло. Когда Селена отошла, Гуру с усмешкой сообщил нам:

– Аспекты сошлись, и выявилась еще одна гнида в наших рядах. Ей оказался Хуенос, он сбежал и стащил весь мой запас священных экскрементов. Представляете, что он сделал?

Я вспомнил, что священный кал Учителя ценился очень дорого. По тысяче долларов за килограмм сушеного дерьма, которое активно раскупали все последователи для астральной связи с Гуру, ибо через говно, насыщенное флюидами его производителя, владелец говна мог подключаться к нему и чувствовать тонкоматериальную связь с ним.

–Да, много было навоза! – сказал Гуру. – Срываются наши поставки в России и за рубежом. Но ничего, за мной не встанет! Я поднатужусь и произведу еще много священных предметов, как золотой осел, срущий монетами. Но этому засранцу Хуеносу не поможет все это говно, хоть он заройся в него по уши. Он думал, что украл мою силу, но он ошибается. В Царство Божие на чужом горбу не въедешь. Всегда нужна жертва, и предмет Силы, полученный без жертвы, не даст результата, ибо пусть у вас будет хоть сам священный камень Чинтомани, хоть чаша Грааля, если получая их, вы ничем не пожертвовали, то обосритесь, ничем это вам не поможет. Ведь сила дается пропорционально жертве. Какова жертва, такова и получаемая сила. Каждый урод зацепляется за что-то свое: один – за башли, другой – за власть, третий – за баб или бабы – за мужика. У каждого есть свой камень преткновения, и чтоб развиваться дальше, необходимо эту хуйню принести в жертву, перестать держаться за нее. Токмо тоды сможет что-то произойти.

ВЕЛЬЗЕВУЛ

– Что жизнь – игра, а я в нее играю, – сказал Рулон сидя на бутафорском троне на сцене небольшого, но пользовавшегося спросом у современной молодежи театра.

Рулон осознал, что Бога в этом спектакле может сыграть только он. Чтобы это хоть как-то было на Бога похоже.

Спектакль уже шел. Зрители с нескрываемым интересом наблюдали за развертывающимися на сцене событиями. Уютный зал был погружен во мрак, и только сцена была освещена. Одна ее половина наполнялась ярким светом, а вторая – сумраком. Слегка парил дымок.

– Я все даю, – сказал Ангел Вася.

– А я все забираю, – сказал его дружок Федя, который играл Черта и был активным пидором в их дружбе с Васей.

Трон Бога находился на вершине бутафорской пирамиды. У подножия пирамиды расположились Черт и Ангел. Это – две ипостаси Бога, через которые он учит людей. Сидящий перед ними главный герой – «человек», которого играл тоже талантливый актер и пассивный гей Валера, сильно ревновавший Васю к Феде, сложил руки перед грудью, стараясь войти в религиозное состояние, чтобы передать его залу, продолжил:

– Я знаю, что еще грешен пред Богом,
И, видимо, не понимаю много.
В иллюзиях все время пребываю:
Как Богу угодить? Увы, не знаю.
А жизнь мирская, блестками звеня,
В глубокую дремоту унесет меня.
О, Господи, прошу тебя, спаси!
Прошу! Не знаю как просить.
Не брось меня в пустотной суете,
А я всю жизнь готов служить тебе.
А коль неправдою окажутся слова,
Пусть я сгорю, как на костре дрова.
– Стучите и откроется,
Просите и будет дано,

 

– величественно произнес Рулон, имитируя стук в дверь и скрип открывающейся двери.

– Со слабостями борется, но вижу:
Сломается он все равно,

 

– глумливо произнес Черт Федор.

– Не важно верен слову иль не верен,
Мы, простаки, его проверим,

 

– произнес Рулон, думая, что вот так меняющиеся события жизни и дают проверку человеку. Все обещания, которые дает человек, он дает их Богу, а не другому человеку, пусть даже близкому. А Бог всегда ждет выполнения их. Если человек забывает, то Бог через Черта ему напоминает об этом.

«Человек» Валера все в том же религиозном состоянии произнес:

 

– Я верил, что Господь меня услышит,
И выручит в нужде любой.
Ведь мое сердце в его ритме дышет,
На Бога ведь направлен разум мой.

 

«Да, сейчас наш герой религиозен, но есть в нем и другие мирские части, и скоро они могут включиться», – подумал Рулон и изрек за Бога:

 

– Лишь нищие Духом блаженны,
Пребудут они в небесах.

– Лишь те, кто Душою смиренны,

 

– сказал Ангел возвышенным голосом.

 

– Лишь те, кто хитер, как лиса,

 

– ехидно произнес Черт.

Ну, вот, и включилась в человеке мирская часть, и он начинает роптать на судьбу, сравнивая себя с кем-то еще. Болезненное воображение в том, что и как должно быть, – это и есть страдание.

 

– Мне кажется, не жизнь – одна беда,

 

– уже недовольно заговорил Валера.

 

– Не жизнь – тупое бытие.
Опять невкусная еда,
Опять невкусное питье.
И нет уже веселых развлечений.,
Однообразие гнетет меня.
На множество моих влечений
Господь запрет дает, а зря.

 

«Так часто думает человек, гневя Бога и ища себе на жопу приключений», – подумал Рулон.

Монотонность в жизни, отсутствие творчества, радости, неумение каждое мгновение воспринимать, как дар Бога, приводит человека в состояние желчности, зависти, обиды, злобы даже на Бога.

Рулон недовольным голосом Бога произнес:

 

– Забыл он, что он Сын, а я Отец.

– Смирению его пришел конец,

– вторил ему Ангел.

 

– Забыл, что это я ему все дал,

– разгневался Бог.

 

– Узнает он Судьбы оскал,

 

– злобно выкрикнул Черт и пустился в пляс вместе с ведьмами, отбирая то, что есть у человека.

Валера на сцене цеплялся за все, что у него отбирали. Множество мелких предметов: и зубную щетку, и еду, и одежду, и многое многое другое, за что держался «человек», было у него отобрано. Ведьмы набросились на него и раздели его до нага прямо перед ошеломленным залом. Одна из ведьм – Элла подмигнула залу, удаляясь со сцены, ведь это происходит со всеми.

 

***

 

Элла, как и трое друзей, была профессиональной актрисой. С ними Рулон познакомился в этом театре, привлеченный туда афишей, в которой название спектакля значилось, как «Вельзевул». Редко кто брался за такие вещи. Вдобавок ко всему актеры оказались сатанистами. Рулон, находясь в поиске необычного, обрадовался новым связям и возможности понять еще одну сторону человеческого существования, от которой закрывают людей общество и закон.

Они пригласили Рулона к себе на мессу. Около восьми часов вечера они собрались на квартире у Феди, больше похожей на минитеатр, в которой вся несложная мебель – диван, стол и этажерка с двумя стульями стояли у окна. Другая часть комнаты была превращена в сцену. «Разумное расположение вещей в комнате, – подумал Рулон. – В этих ребятах что-то есть.»

Трое друзей и четыре актрисы – их подружки собрались там послушать Рулона. Расположившись за столом, они начали свою беседу с бутылки вермута. Посмотрев на маску Дьявола на стене, Рулон разлил вино и произнес тост за торжество Бога-Дьявола. Эта фраза ошарашила всех вокруг, т.к. народ по наивности думал, что Бог и Дьявол отделены. Вася, открыв рот, так и замер. Валера пытался что-то сказать, но только шлепал губами, как рыба, выброшенная на сушу. Самки улыбались, а Федя громко засмеялся, пытаясь разрядить обстановку.Уловив их недоумение, Рулон стал рассказывать им о своей пьесе, в которой Бог, Ангел и Дьявол действуют заодно, обучая человека уму-разуму, то что-то давая ему поиграться, то забирая игрушку или показывая, что он играет с динамитом. Но человек не понимает, что нужно от всего отрешиться и спокойно взирать на Божественную Игру, радоваться одинаково как приобретениям, так и потерям. Рулон зачитал отрывок своего произведения.

Человек:

– За что мне это наказанье?
Ведь я ни в чем не виноват.
А где же Бога состраданье?
Где Ангел – мой небесный брат?
Ведь было мне дано немного,
И то еда не высший сорт.
Она дана была мне Богом,
А отнял у меня все это Черт.

 

Бог:

– Кто обещал жить отрешенно?
Кто клялся жизнью предо мной?

Ангел:

– Он просто сам в себя влюбленный.

Черт:

– Обиженный, на Черта злой.

Бог:

– Теперь еще он усомнился,
Что мудр я и справедлив.

Ангел:

– Я за него уже молился.

Черт ехидно:

– Молись, чтоб он остался жив.

 

– Вот так они и вершат Судьбу Чучика, – подытожил Рулон.

Федя достал травку и предложил всем закурить.

– Чтоб лучше всасывать сценарий, – пояснил он, заинтересовавшись необычным раскладом, казалось бы, знакомых ему ролей в Божественной Игре.

Состис не стал сопротивляться и тоже сделал пару затяжек из пущенного по кругу косячка. От кайфа внутренний мир стал ярче, и все, что читал Рулон, стало переживаться живее. Самки тоже затянулись и тоже ожили, стали раскрепощенней.

– А будут ли сексуальные сцены? – с намеком спросила Алена, блондинка в облегающем платье.

– Ну, конечно. А как же без этого? – поддержал игру Рулон.

Увидев, что Алена проявляет нездоровую активность и завладевает вниманием Рулона, ее подружка Лена, темнокудрая стройная девушка в пышном наряде, положила свою руку на ногу Рулона и томно посмотрела на него. Он улыбнулся и продолжил комментировать свою пьесу.

– Но нормальный человек умеет духовно реагировать на все удары судьбы. И эти удары он использует для своего совершенства, для расширения понимания жизни.

Человек:

– Борюсь с невидимой я тенью,
Сражаться я не перестану.
Врага же называю ленью,
От тренировок не устану.
Я мудрость в битве постигаю,
Стратегию я формирую,
Через войну иду я к раю,
Испепеляя карму злую.
Внутри себя иду к свободе,
В своем сознаньи прорываюсь.
Ведь я упрямый по природе:
В своих ошибках только каюсь.

Бог:

– Быть сильным,
Значит, быть неуязвимым,
Неуловимым, быстрым для врага.
Быть безупречным,
Значит, быть непобедимым,
Неуправляемым и текучим, как река.

Ангел:

– Он стал непоколебимым.
Теперь для продолжения игры,
Ему доставим новые дары.

 

И тут начинается новая проверка на прфессиональную человеческую бдительность. Судьба вновь ему посылает дары. И есть опасность, что он с ними отождествится и забудет о Боге и о Пути саморазвития. Ведь так оно всегда и бывает. Поэтому такие дары – худшее искушение.

– Иску-уше-ени-ие-е! – игриво пропела Татьяна, многозначительно посмотрев на Рулона и поближе подсаживаясь к нему, так что ее плотное бедро касалось колена Рулона.

Еще раз пропустили косячок по кругу, и, казалось бы, стены комнаты расступились, все вокруг стало таинственным и необычным. Особенно рога усмехающегося Дьявола на соседней стене.

– И, конечно, самым страшным искушением для Чучика является партнер, – многозначительно сказал Рулон и продолжил декламировать.

Человек:

– Я знаю, что ты послана мне Небом,
С тобою буду счатлив я вовек.
И даже без единой крошки хлеба,
Ведь ты Богиня, а я человек.
С тобою я забуду все печали,
С тобою воплотим мы все мечты.
Скорей бы нас уж обвенчали,
Ведь больше жизни дорога мне ты.

Дама:

– Да, ты любимый парень. То, что надо.
Гора теперь свалилась с моих плеч.
Ты для меня небесная награда.
Давай, меня едой ты обеспечь.
И награди меня, как подобает.
Богиня? Так меня ты называл?
А ты мой раб теперь, я понимаю,
Моя собачка, верный мой шакал.

 

При этих словах все засмеялись а самки захлопали в ладоши.

– И вот, этот подкаблучник, – продолжал Рулон, – взмолился Богу, когда, вкусив семейного быта, понял он, что это за подарочек – жена-стерва. Не дай Боже такого подарка. Он еще думал, что стал счастлив, но западло – такое счастье.

– Как? Неужели Вы не верите в любовь? – спросила его молодая самка Елена, одетая в красный костюм.

– Есть три вида любви, – ответил Рулон. – Это: Агастья – любовь Души к Богу, Филио – любовь интеллекта, ну, скажем, филателия или филантропия, и есть Эрос. Про Эрос я сказал бы вам стихами:

 

Казались парой идеальной
Без знанья истины реальной.
Потом у них глаза открылись,
И счастья полные штаны
Теперь другим заполнены.
А та, что мило улыбалась,
Беззубой мымрой оказалась.
А тот, что выглядел Героем,
Стал пьяницей, убитым горем.
Не чудо из чудес случилось,
А просто все, как есть, открылось:
Любовь – это прекрасный сон,
Который сотворил гормон.

 

– О, так Вы против сексу? – удивленно спросила Елена.

– И вовсе нет. Я люблю секс, особенно групповой, – заявил Рулон.

Все многозначительно переглянулись.

– Мы тоже любим групповой секс, – сказал Федор.

Все согласливо закивали. Федор был бисексуал и успевал отоваривать и блядей, и пидоров.

– А сколько палок ты за ночь можешь кинуть? – спросил Вася.

– А я палками не бросаюсь. Я – тантрик. Я никогда не кончаю, – ответил Рулон.

– О, такой может заебать в усмерть, – кокетливо заметила Татьяна.

– А как Вы на счет гомосексуализма? – с нетерпеливостью спросил Валера.

– Пока еще до такого не дошел, – ответил Рулон.

– А знаете, это хороший способ служения Дьяволу, – заявил Федор. – Вообще, все сексуальные извращения – это служение Ему.

– Ну, может быть, только в смысле того, что это разрушает социальную программу, – заметил Рулон. – Мне кажется, что одной формы мало. Для служения Богу-Дьяволу нужно действовать с внутренним пониманием и включенностью. Тогда это будет совсем другое дело.

Сделали еще по затяжке травки. Зажгли свечи, потушили настольную лампу, которая до этого освещала комнату. Рулон продолжил чтение своей пьесы:

Человек:

– О, Господи! За что мне это горе?
Я ведь мечтал о ласке и любви.
Но от любимой лишь страданий море,
Хоть вечно холостым живи.
Нет, я не буду больше попадаться
На многообещающий соблазн,
Так можно обессиленным остаться,
Когда ей каждый час нужен оргазм.
Когда не будешь больше ты влюблен,
Тогда ты будешь мужем многих жен.

Ангел:

– Направь свою любовь ты лучше к Богу.

Черт:

– А с каждой бабой делай понемногу.

Бог:

– Знай: тантра означает бесконечность.
Теперь проверим твою безупречность.

Действие:

Свечи еще горят треугольником. Звучит та же музыка. Ангел склоняется перед Богом. Под звучание музыки в танце подводит он к Чучику танцующих гейш. Гейши остаются с человеком, танцуя перед ним, поднося ему кушанья. Человек принимает дар Бога с чувством ответственности. Он говорит:

 

– Я знаю, что гарема не достоин,
Ведь даже первая жена меня терзала,
Но принимаю я судьбу, как воин,
Не важно, много женщин или мало.
Ведь главное – исполнить Его Волю,
Того, кому служить поклялся,
И сколько бы не выпало на мою долю,
Его я преданным слугой остался.

Бог:

– Уста младенца Истину сказали.
Пока с заданьем справиться сумел ты.

Ангел:

– Он безупречно принял то, что дали.

Черт:

– Посмотрим, когда сменятся аспекты.

 

Самки от вина и курева совсем раскрепостились.

– Давайте начнем служить Сатане, – сказала истомленная похотью Татьяна, с любопытством поглядывая на Рулона.

– Вы когда-нибудь участвовали в сатанинских оргиях? – спросила его Елена.

– Не приходилось, – ответил он, – но мне все это интересно. Учите меня, ребята. Совершенство – это безграничый опыт, – добавил он.

– Ну, что ж, – сказал Федор. – Ты сам можешь быть Сатаной.

– Как это? – удивился Рулон.

– А вот, возьми маску Черта, надень ее и ощути, что ты и есть Сатана.

Рулон навьючил маску и то ли под воздействием травы, то ли еще из-за чего он начал сатанеть.

– Теперь мы будем поклоняться тебе, – сказали ему самки.

– Я буду сосать твой член, – сказала ему Татьяна, растегивая штаны. – О, какой подсердник, – восхищенно сказала она, глядя на большой хер Рулона.

– А я буду лизать тебе жопу, – сказала Елена и стала языком нежно щекотать его пердак.

Другие просто стали ласкать его ноги, целуя их. Потом менялись местами. Все это разбесило Рулона. Какая-то бешенная энергия проснулась в нем. И он с диким хохотом стал совокупляться с ними по очереди. Ему казалось, что он наполняется какой-то темной силой. Казалось, что на голове появились рога, на ногах копыта, а сзади хвост. Сатаной быть ему понравилось.

– А теперь ссы нам в рот, – стали просить его самки.

Рулон стал это делать. Струя мочи била им в рот, иногда обдавая лица. Они жадно пили его мочу.

Федор с друзьями радостно наблюдали за этим. Играл тяжелый рок, и Рулон, войдя в раж, стал голый плясать, прыгая по комнате. Ему казалось, что он представляет собой разрушительную силу Вселенной. «Вот, что такое Сатана», – подумалось ему. Он почувствовал в себе огромную силу и могущество. Голые самки и парни стали плясать вокруг него, продолжая сатанинский шабаш.Вокруг уже была не комната, а преисподня, нижний мир. Кругом горели печи, в которых плавился металл. Из печей шел мутный чад, как будто жарили человечину. Стоящие вокруг гробы, начали с треском раскрываться, и из них начали вылезать скелеты. Вокруг все рушилось, гремел гром, по земле ползали пауки и змеи, в воздухе летали летучие мыши и огромный рой навозных мух.

Наконец, земля разверзлась, и Рулон полетел куда-то в бездну. Он летел и летел, но не было ни конца, ни края. Казалось, что он сам становился бездной.

 

***

 

Свечи зажглись в разных уголках сцены. Звучала тяжелая давящая музыка. Получив благословение Бога, на сцене появился Черт Федя. Он мрачен и суров лицом, тяжел в движениях и агрессивен, пляшет в стиле шамана. Он подошел к гейшам и человеку. Хватает одну из гейш и утаскивает за сцену. Затем вновь возвращается к Богу.

Музыка замолкает, но слышится пронзительный визг человека:

 

– Она была мне самой дорогой,
И красивее и умней других.
А Черт опять нарушил мой покой,
От Черта лишь поступков жди плохих.
Он не имеет совести давно,
Ни чести у него нет, ни ума.
Да он меня не слышит все равно,
А по нему рыдает уж тюрьма.

 

Рулон, играя Бога, поучительно говорит:

 

– В гордыне падший Ангел пал,
И превратился в Сатану.

Ангел:

– Я многих жен ему отдал.

Черт:

– Я забрал только одну.

 

Гейши ласкаются к человеку по очереди и гворят ему:

 

– О, ты наш господин,
Мы преданы тебе.
Ты дорог нам один
На бренной сей земле.
С тобою мы живем,
Как у Христа за пазухой.
Мы каждый день цветем
Средь самой жаркой засухи.

 

Человек с самодовольной пачкой начал свою речь, горделиво вышагивая по сцене. Чучик еще не знает, что чувство значительности – его злейший враг и что оно приведет его к неразумным поступкам, за которые ему еще предстоит расплатиться.

 

– О, величьем награжден,
Сегодня равен я Богам,
Могущественен и умен,
Красив на зависть всем врагам.
Я весел и непогрешим,
Дарую тишину небес.
И будет все, как я решил,
В моих словах громадный вес.

Бог укоризненно отвечает ему:

– Слова, слова – пустые звуки,
Приносите вы столько муки,
И сладострастья, и стыда,
А в сущности вы ерунда.

Ангел:

– О, кажется, он опьянен,
Уже не видит все, как есть.

Черт:

– В своих иллюзиях смешон:
«Я Бог. Хочу на небо лезть».
Ему все хочется принимать решения.

 

– Гордыня лечится унижением,

 

– подытожил Бог.

Заиграла тяжелая музыка. Бог благословил Черта. Тот вошел в транс, покачиваясь на сцене. Внезапно музыка стала стремительной, и Черт заметался, закружился по сцене. К нему на помощь выбежало полчище демониц. Они неистово кружились вокруг Черта, совершая демонический шабаш. А затем, напитавшись его агрессией и злобой, набросились на человека, который уже в панике метался по сцене. Они швыряли его из стороны в сторону, глумясь над ним и разрывая его одежду. Бросив его окровавленного и избитого на пол, они забирают всех гейш и утаскивают их за сцену.

Рулон вспомнил, как проводил репитицию этого спектакля. Он сказал:

– Первым театром в мире был Храм, и древние жрецы этого Храма надевали маски Богов и перевоплощались в них во время своих пророчеств. Поэтому умение стать Богом, Чертом, Ангелом – это основное в театральном искусстве. Тогда перед зрителем будет не фигляр, а сам Господь Бог, воплощенный в актера..

В Бога Рулон уже воплощался, поэтому «быть Богом» он мог. Сатаной он тоже побывал недавно. И это было ему по плечу. Осталось только стать Ангелом. И он смог бы уже один разыграть весь спектакль. Для древних жрецов это были истинные практики. Умение становиться Богами по своему выбору.

Была репетиция, проходившая в каком-то зале театра. Валерий, избитый и униженный валялся на сцене, причитая и жалуясь на свою судьбу, по-немногу понимая смысл случившегося:

 

– Долго я бесился в неведении сладком,
И гордился удачей своей и достатком.
Долго я веселился, мне все были рады,
И желанья мои не втречали преграды.
Долго я бесился, мне жизнь улыбалась,
Все прошло без следа, ничего не осталось.

 

Человек обращается за помощью к целителю, чтоб поправить здоровье и найти смысл жизни. Хромая, он плетется к нему по сцене, причитая:

 

– Я болен телом и душой,
Несчастье гонится за мной.
Чего бы я не добивался,
Я в скором времени лишался.
А счастье лишь сверкнуло вдруг,
Потом попал в порочный круг.
И не осталось ни гроша,
И вся истерзана душа.
Весь мир я люто ненавижу,
И смысла в жизни я не вижу.
Кругом мне чудятся враги,
Но ты целитель помоги.

 

Целитель, окинув его мудрым взором, произнес:

 

– Пока цель в жизни не найдешь,
Тебя не буду я целить.
Придешь ко мне, когда поймешь,
Зачем на свете ты живешь.
Пока что ненависть в груди,
Не примешь ты мое лечение.
Лучше к оракулу сходи,
У Бога попроси прощения.

 

– Все, хватит, кончайте ломать свою комедию! – заорал Рулон. – Целитель и оракул должны быть настоящими, иначе это просто фиглярство!

– Блядь, как же я стану настоящим целителем? – сказал Андрей. – Достаточно просто создать форму.

– Нет, сука! – возмутился Рулон. – Ты должен лечить как Кашпировский, чтоб после представления все ротозеи в зале перестали кхекать, всасываешь?

– Для этого я должен учиться целительству, что ли? – понуро сказал Андрей.

– А что же ты думал, иначе кроме пидоров и блядей вы никого не сыграете. Если ты будешь немного целителем, тогда это уже будет настоящая мистерия. Ну, давайте, без понта, кто болеет? – сказал Рулон, окидывая всех присутствующих взглядом.

– У меня насморк, – сказала Елена, швыркая носом.

– А у меня голова, – добавила Татьяна, держась рукой за голову.

– Ну, вот, больные уже есть. Теперь, давай, цели их, мать твою так! – закипел Рулон.

– А как это делать? – пролепетал Андрей.

– Ну, вот, давай поднимай вверх руки и чувствуй Космическую энергию, – начал поучать Рулон. – Чуешь?

– Нихуя, – ответил Андрей, ощупывая что-то руками в воздухе.

– Вот же она, едрит твою в коромысло! – заорал Рулон, быстро слепив руками энергетический шар. – Ты, главное, настройся, давай, разотри ладони одна об другую до жара.

Андрей начал тереть.

– Вот так, а теперь медленно разводи, чуешь что-нибудь?

– Да, – удивленно сказал Андрей. – Вот, что-то плотное между руками.

– А теперь почувствуй ее вокруг тела. Сделай вдох и наполнись энергией. А на выдохе пошли её в руки. Просекаешь?

Он сделал все, как сказал Рулон. Казалось, что между ладоней у него появилось что-то упругое и плотное.

– Ну, вот, Лен, иди-ка сюда, – подозвал её Рулон. – Теперь положи руки на её лицо и направь энергию в её нос. Делай вдох, вбирая энергию из пространства, а на выдохе посылай её в рыло.

Андрей задышал и стал, пыжась, гонять сансу.

– Ну, что, прошел насморк? – спросил Рулон.

– Вот, уже чуть получше, – сказала Елена.

– А теперь, Андрей, вместе с энергией посылай установку на выздоровление. С полной верой и решимостью внушай: «Ты полностью здорова». Просекаешь? – поучал Рулон.

Андрей стал так делать. «Правда не очень ещё уверенно, но для начала с пивком потянет», – подумал наставник.

– Ну, что, сопли мы слегка подлечили? Теперь стряхни руки, сбрось этот контакт с Еленой. Теперь давай, бошку лечи. Почувствуй, нахрен, что ты проводник энергии Космоса и захерачивай этой энергией всю бошку. Что, просекаешь? – учил Рулон. – И давай ей установку на подключение к Боговой Силе: «Чувствуй Божественное, открой, мол, ей свою тыкву. Полегчает».

Кое-как, не очень уверенно Андрей вел сеанс, но под конец уже лучше въехал в роль и стал въябывать, как Алан Чумак.

– Ну, вот, как весь театр вылечишь, так и роль целителя сбацать смогешь. Вот он вам – подлинный театр, а не ваше фуфло, въезжаете? – подытожил Рулон. – А теперь перейдем к роли оракула. В натуре, будем спиритизмом заниматься. Для начала дух Пушкина вызывать, нахрен. Вот, тут захватил с собой тарелку и спиритическую карту.

Он разложил на полу ватман с написанным на нем по кругу алфавитом и цифрами, а так же со словами «здравствуйте», «прощайте», «да», «нет», «табу» и «ниродха».

– Ща позырим, хто из вас какой оракуль, – забазарил Рулон.

Артисты расселись вокруг карты, свет потушили и зажгли свечку. Каждый положил на тарелку указательный и средний пальцы руки.

– А что значат слова «табу» и «ниродха»? – спросила Татьяна.

– «Табу» значит «вам не положено енто знать», тайна, – ответил Рулон, – «Ниродха» значит «судьба еще не определена на Небе».

Начали сеанс.

– Дух Пушкина, будешь ли ты говорить с нами? – спросил Рулон.

Тарелка долго стало крутиться, пока не ткнула слово «да».

– Кто может быть из нас оракулом? – спросил наставник.

Тарелка долго стала подходить к буквам. Все стали шепотом их повторять. Получалась какая-то галиматья. Рулон посмотрел, кто был еще не очень-то включен в сеанс, отвлекался, критиковал происходящее, и отсадил их. Дело пошло лучше. Теперь Пушкин заматерился: «Ёбаные дети, хуй вас разберет» и все в этом же духе. Рулон оставил только самых экзальтированных, включенных в сеанс, остальных тоже пришлось отсадить. Теперь Пушкин заговорил лучше, уже стихами:

 

– Ася хочет ебаться,
Ася штанишки снимает.
Она глупо улыбается,
Клитор рукой своей мает.

 

– Вот это класс! – заявил Рулон. – Этот стих мы включим в собрание сочинений Александра Сергеевича.

Он тоже отсел. Оставшиеся стали дальше крутить тарелку, задавая волнующие их вопросы. Вскоре выяснилось, что лучшим медиумом была Елена, т.к. практически она, в основном, вела тарелку.

– Ну, вот, и нашелся оракул, – заявил Рулон. – Теперь попробуй отвечать и без тарелки. Просто просеки, как приходят ответы, и ты будешь оракулом, – уверенно заявил Рулон. – Вот вам театр магических мистерий, твою мать, а не ваш балаган, сука. Вы должны уметь делать то, что вы играете, тогда будет уж кое-что. Теперь давайте продолжим репетицию. Человек пришел к оракулу, склонившись, задаёт вопросы.

Человек:

– Скажи в чем жизни есть значенье,
И в чем мое предназначенье,
Зачем родила меня мать?
И где для жизни силы брать?

Оракул:

– Ты болен был своей гордыней,
Но излечишься ты отныне.
Найди свободы направленье,
К Богу единому стремленье.
Ты делай все во имя Бога,
Тогда достигнешь в жизни много.
Отбрось привязанности, жадность,
Твой ум преодолеет стадность.
Тебе понадобиться воля,
Чтобы принять такую долю.

 

Человек в благоговейном состоянии благодарит оракула:

 

– Ты спас меня и вразумил,
Теперь я заново зажил.
Перед твоей я мудростью склоняюсь,
С тобой на время я прощаюсь.

 

– Да, свиньи, уже неплохо выходит, но нужно вам еще научиться молиться, так как вы играете религиозные сцены, а сами-то в религии ни бум-бум, – кипятился Рулон. – Вот, церковь – енто ж вяликий театр. Сам Хрям располугается на месте Силы, сориянтирован по стороням Свету. На кумполе небо изображено, горять свечи, внязу полумрак, лепота там, ес и сцена, и кулисья, из-за коих вываливают попы. Все енто являются объективным искусством, токмо хвоть актеришки подкачали, под рясами-то джинсы у них запрятаны, рожа жирная, хитрая, тупая. Молиться не умеють, лихоимцы поганые! Потому и мистерия ихние хуевые, формальныя, нет в их души. Вмясто ентих попов нужно посадить туды мучаняков за веру, вот это был бы отпад.

Иное дело, Хрястус на Голгофе. Хакую местерию засвятил на весь мир, до сих пор расхлебываям. Вот, он был потрясным актером, вся, хак у пророков в библии написяно. Розягрял, в натуре, бля, воще. Учитясь.

Актеры продолжали репитицию, а Рулон забрал с собой несколько актрис и пошел их драть в гримерной во все дырки для сплачивания коллектива вокруг единого энергоцентра, подключая их на понятном им уровне. Проводя групповуху, Рулон разрушал социальные шаблоны, высвобождая их мозги для принятия сверхъестественной Мудрости. Сексуальный же контакт делал их включенными в Рулона, давал возможность последовать за ним в дебри просветления.

На следующей репециции продолжили разучивать сцену.

Человек вновь пришел к целителю и обращается к нему:

 

– Я болен телом, но душа моя исцелена,
И к Богу вся устремлена.
Теперь мой ум острей ножа,
Я понял и увидел цель.
Меня с дороги не свернуть,
Я выбрал сердцем этот путь.
На нем не сяду я на мель.

Целитель:

– Принять целительный сеанс
Я вижу ты уже готов.
Сейчас со мной ты входишь в транс,
Как выйдешь, будешь ты здоров.

 

Целитель стал проводить ритуал подключения к Высшей Силе, затем воздействует на человека. Человек, подключаясь к Богу, постепенно набирает силу и здоровье. Почувствовав улучшение, он благодарит целителя после ритуала:

 

– Я стал значительно сильнее,
Благодаря твоей заботе.
Здоровым буду веселей
Я приступать к святой работе.
Мне нужно многое успеть,
Пересказать ученье людям.
И музыку сыграть,
И песню спеть,
И праздновать мы вместе будем.
Неважно, сколько будет нас,
Наверно, избранных немного.
Но, главное, быть здесь, сейчас,
И свой взгляд устремить на Бога.

Ангел:

– Он полон замыслов прекрасных,
Но сколько в мире есть преград.
Быть может, даже и напрасно
Самоуверенно он рад.

Черт:

– Ему все кажется так просто,
Что счастье он подарит всем.
Но встретит лишь лавину злости,
И кучу сваленных проблем.

 

Бог:

– Коль будет он меня вещать,
И не покажет он чудес,
Людей лишь будет раздражать,
Они его прибьют на крест.
Зато душою будет чист,
Он попадет на небеса,
И заново, как белый лист,
На мир откроет он глаза.

 

– Вот это уже другое дело, – сказал Рулон. – Потихоньку ваш бедлам превращается в древний Вавилонский Храм. Древние актеры, шуты, клоуны, были великими магами, – поучал он. – Они умели включаться, перевоплощаться в богов, дьяволов, героев, мудрецов, выявляя в себе их качества, свойства. Они знали, что Бог, Дьявол, Ангел и Черт – все содержится внутрях их самих и чтобы стать ими хотя бы на миг, нужно выявить их из себя, перевоплотиться в них, обернуться ими. Это оборотничество развивало в них мудрость и великую силу, кою они использовали для влияния сами.

В жизни каждого чучика тоже есть пара-тройка ролей, то есть свое амплуа. И прежде усего, ваша задача – осознать те роли, шо вы играете дома, на работе, с любовницей. А затем вам необходимо уж и выйти из своего амплуа, которое уж превратилось в заезженную колею, основную вашу черту. Токмо коды вы научитель играть несвойственные вам роли, вы освободите сувое восприятие от ентих оков и перестанете быть изможденной заезженной пластинкой, которой вы усе больше становитель год от году. Вы наконец-то обретете свободу, коей вам так не достает, ети вашу мать, свободу от вашей застоявшейся роли, вашей ложной личности, сука, – бесился Рулон, выхаживая туда сюда по сцене и бросая властные взгляды на притихшую труппу. – Но и енто вам не просто фиглярство. Вы должны владеть так же и своей энергией, чтоб изменится по сути. Чтоб пассивный педераст смог быть активным, чтоб тихий подкаблучник мог стать разбитным драчуном, чтоб упрямый баран стал пластичным и даже чтоб дурак смог стать умным. Вот это будет уже да, полное овдладение ролью, не токмо по форме, но и по сути. Вы не должны быть рабами своей роли, но стать ее творцами, господинами своих ролей. Посмотрите, как вы сами себя заперли в клетку, слились с нею, считаете ее собой, едрит твое коромысло, – выругался он.

СЕКТА

Много сект насчитал я в России
Из всех я избрал секту любовных утех.
Ты – мой Бог! Подари же мне радости рая
Соиться с Богом, любовью пылая, не грех!

 

Засвистели в свои свистки трое выбежавших на сцену цирка мента, и вслед за ними на арену вытащили крест, на котором болтался Рулон в своей дурдомовской пижаме. Крест воткнули в пол так, что Рул на нём заболтался вниз головой:

– Ой-ой-ой-ой-ой! – заорал он. – Христать вверх головякой...  перевернайте меня хах нады.

Крест стали переворачивать, но уронили его так, что он упал и придавил Рулона:

– Охо-хох! Я тут окачурюсь раньше времени, – выл Рулон.

Наконец, крест водрузили как надо.

– Ну вот и я! Дождались! – заорал Рулон. – Вот оно вам – второе пришествие Христа!

Толпа в цирке орала, веселилась, улюлюкала.

– Ныне я вам отпущаю усе гряхи! – орал Рул.

– А что, есть грехи? – спросил кто-то.

– Грях же енто ваши представляния о жизни, коие вам внушили разные дураки. Истинно, истинно, говорю вам! Вас учили те, кто не умнее барановь и оне устроили вам из жизни ад. Ныне же , я говоряю вам, сымайте с себя тот тяжкий угруз долговь, коий они навючали на вяс. Вы не должны иметь семью, ви не должны иметь дятей, вы не должны срабатываться до хостей, як папо Карло. У я заповядую вям жити в усвоё удовольствие не обременяя себя не чем

– Богохульство, богохульство – заорал выскочивший на сцену поп и начав махать своим ккадмлом, стал бегать по сцене. – Немедленно прекратите богохульство. Вы должны срабатываться до костей. Христос терпел и нам велел,а то я вас всех на сковородках зажарю, немедленно чувствуйте вину грехов своих – бойтесь, бойтесь гнева божьего и смиренно пашите, пашите как проклятые.

– Пошел, пошел отседа. – стали гнать попа менты не мешай казни.

– А давайте и попа распнем, как гырешняка, – сказал Иоан, и они с Богоматерию стали ловить попа и привязав его к длинной палке, стали поднимать вверх.

– Ой-ой-ой! – заорал поп, – Что вы делаете?! Побойтесь бога! Вас за это черти в аду поджарят.

Веселью в цирке не было предела. Толпа бесновалась и свистела.

 

О Мудрец! Если тот или этот дурак
Называет рассветом полуночный мрак
Притворись дураком и не спорь с дураком.
Каждый кто не дурак – вольнодумец и враг!

 

И состоялось собрание священного синода, и встал жирный бородатый поп Анания, и возвысился среди епископов голос его.

– Ныне, должен известить вас о печальном известии, – начал Анания, – все меньше и меньше прихожан посещают наши храмы. Все меньше и меньше удается продать нам иконок и церковных свечей, так что если и далее дела нашей святой православной церкви пойдут таким образом, то нам священникам не на что будет есть. От куда взялась такая дьявольская напасть, лишающая нас нашего хлебу? А все от того, что слишком много расплодилось в последнее время различных иных духовных направлений, то бишь сект. И мы, конечно, не можем сравниться с ними в дерзости их проявления. Не учат в наших духовных семинариях, как привлекать новых прихожан, как общаться с людьми, как показывать им, хотя бы формальную, духовность. И раз уж мы не можем сравниться с этими супостатами и служителями Сатаны в их умении увлечь и работать с людьми в плане духовного развития, то остается нам начать бороться с ними иными методами. Я думаю, подобает нам собирать всякий компромат, в том числе слухи, сплетни и небылицы обо всех без исключения духовных направлениях, то бишь сект. И по мере нашей возможности оглашать их в средствах массовой информации , дабы сеять в народе страх и недоверие ко всем другим духовным сектам во благо нашего православия и хлеба нашего насущного. А так же и не почтите это за грех, заявлять во все инстанции прокуратуры, юстиции и милиции, дабы чинить разные препятствия в деле развития инородной духовности. Ибо как ужо говорится: « Если не мы, то оне». И особо хочу вам заметить насчет сект этого, как его там, Рулона, который открыл свои скоморошьи приходы по всей земле русской. Там мы можем найти такого материала, которым сможем запугать, посеять сомнения и отвращения ко всякой духовности, окромя нашего с вами православию, – закончив речь, поп Анания поглаживая рукой свой толстый маммон оглядел присутствующих чинов православия. Все единодушно поддержали речь сего архиепископа.

– Если создал ты хороших и дурных,
В наказаньях и наградах смысла нет
Безупречных ты иметь желаешь слуг?
Нас, плохих, зачем ты выпустил на свет?
По природе – я железная руда;
Содержать в себе алмазы не могу.
Сотни раз меня в горниле переплавь,
Я все тот же, пред которым ты в долгу
Зло даешь и получаешь плату злом, –
Чем ты лучше в этом случае меня?
Пусть я плох, – но я тобою сотворен…
Я не нравлюсь – так не делал бы меня.

 

Толпа бесновалась в Рулон – холле: кто-то ползал, мяукал, лаял, визжал, кто-то выл, лез на стенку, кто-то громко кричал как ишак: «Иа – иа». Шла практика слияния со своим тотемом. Нужно было найти своё тотемное животное: животное – помощника наиболее близкого тебе по духу и вселить его в себя и полностью перевоплотиться в него, позволив ему проявляться через тебя.

Раздался удар гонга и ревущая толпа начала успокаиваться от своего бешеного экстаза и раскладываться на полу: кто на спину, кто на живот, а кто и калачиком, продолжая еще по инерции похрюкивать, повизгивать, тяфкать и мычать, кто-то еще долго каркал, но понемногу все же шум стал затихать. И тотемы стали медленно покидать своих подопечных, наполнив их предварительно новой силой и забрав скопившуюся деструктивную энергию, причиняющую много бед и беспокойства. Раздался еще один удар гонга, толпа стала медленно подниматься, с трудом приходя в себя после пережитого, заиграла веселая музыка и, потихоньку раскачиваясь, разношерстная публика стала пританцовывать и вихляться ей в такт, входя в свой прежний человеческий облик. Тут на сцене появился Рулон и громко закричал: « Гыыч ом», приветствуя рулонитов. Все встретили его бурным приветствием прыгая, визжа и улюлюкая. Музыка стала стихать и гений всех времен и народов начал свою речь:

– А усечас у вяс нустанет зыкая практика под нузваниям: « преподобный дядюшка Мун». В у чем же ви сыпросити зыключаятся ента практика. А яс вям отвечу. В утомь, шо сучас ви будите выступать в брак, коий уже захлючен на нябясах и сей брак освящень няшим тунтрическим босогом. Сие таинству браку вяляко есть и бусудет блица долго, очень долго, но поскольку су нячаго весечного зыдесь на зямле няту, то ететот браке бусудет заклушон на селыя сутки.

– Ура! Клево! Вот что нужно! – раздались бурные крики и свист.

– Так ы шо прямо сячас ышыте сыво очярядную деятую чиасть, сужденную вамь на несебосом. Гыыч ом! – закончил Гуру свою речь и не успел он договорить, как тут же полностью погас свет, видно, что исполнялся принцип: « темнота – друг молодежи».

Сразу же раздались крики, визг и гнусные ругательства. В темноте было не легко найти себе пару, особлево в такой толчее, того и гляди станешь гомиком или лесбиянкой в сутолоке. Все стали защупывать друг друга, хватая тех, кто стоял рядом, пытаясь определить баба енто или мужик, иногда на одну особь набрасывались сразу двое и не могли поделить её между собой. Где-то уже завязалась драка, кто-то хотел уже прямо стоя проводить брачную ночь, какие-то закомплексованные свиньи уже вырывались из толпы, визжа и отбиваясь от десятков хватавших их в потьме рук. Шум и сутолока стояли невероятные, наконец зажегся свет и каждый мог лицезреть результат божественного проявления: один парень стоял, держа сразу двух девок за длинные гривы, где-то две девки вцепились в третью, которая была в джинсах и с короткой стрижкой и водимо сошла за парня. В одном месте была свалка из трех парней, которые катались и дрались: двое хватали третьего с длинными волосами, видно приняв его за бабу, а он отбивался, думая, что его сейчас будут пидорасить. Одна парочка уже приступила к делу: наполовину обнажившись, один закомплексованный парень жался в углу, а его обступили три жирных бабищи, и толкая друг друга вырывали его друг у друга. Одна девка ползала по полу на руках, а здоровый верзила держал ее за ноги и тащил в другую сторону. Один придурок обнимался со стоящим в углу манекеном, видно приняв его за свою пару. Когда зажегся свет, Рулон заорал:

– Стоп! Остановитесь, лицезрейте волю Бога. Вот ваша десятиночка на сегодня, так уж как вышло, не обясудьте. Примите это как практику, как божественный случай, который вам нужно использовать для вашего росту. Да прибудет с вами благословение мое! – сказал он и звучно пропел: «Ху-ху-хум»

Тут же среди толпы стали ходить ближайшие ученики Рулона, благословляя брачующихся и объясняя как им теперь заниматься совокуплением в каждом отдельном случае, как чего и куда вставлять, кто первый, кто второй, у кого целибат и т.п.

В завершении заиграл марш Мендельсона и пары, тройки, единицы, четверки и полуторки закружились в танце.

– Свершилось! Свершилось! Свершилось! – провозгласил Гуру. – Ну а теперь расходитесь по комнатам для проведения индивидуальных практик. Гыыч ом с вами всегда! – завершил он свою речь под радостное улюлюканье зала. И новоиспеченные семейства стали расходиться в специально приготовленные для них места, чтоб там совершать таинство брака, так что туши свет.

 

Иду – темно, смотрю – пятно,
Лап– лап – тепло, нюх-нюх – гавно.
– Я тебя люблю
– Я тебя тоже.
– Я тебя хочу
– Я тебя тоже
– Как тебя звать?
– Сережа.
– Тьфу, ты черт, меня тоже.

 

Антон с Машей уединились в своем углу.

– Ну, что приступим к практике? – сказал Антон со знанием дела, так как уже не первый раз вступал в небесный брак:

– Ой, а что нужно делать? – спросила Маша.

– Э, ну, в общем, сперва будем сидеть друг напротив друга. Я буду вызывать образ Марианны и возбуждаться, а ты вызывай образ Рулона и возбуждайся, а потом ты представишь, что я Рулон, а я представлю, что ты Марианна и мы будем проходить таинство купэлы.

– А как это? – спросила Маша, так как первый раз пришла в Рулон– холл и попала на такую практику.

– Ну, в общем, нужно все время стараться чувствовать свое дыхание и молиться, быть в возвышенном состоянии, – базарил Антон со знанием дела. И это вот твое возбуждение, сексуальную, значит, энергию поднимать к макушки и стараться испытать туту оргазм, – сказал он похлопав себя по кумполу. Ну, давай, в общем, будем значит начинать представлять и это, как енто, возбуждаться.

Они сели друг напротив друга, взялись за руки. Антон закрыл глаза и стал представлять Марианну, но в голову все лезли всякие мысли: «А она девчонка– ничего, а то в прошлый раз страшная такая грымза попалась а, черт, представлять ведь нужно». Он представил себе Марианну и уже начал возбуждаться, мысли отвлекли его: «Эх, не обкончаться бы позорно, как в прошлый раз, а то я целый день подбирал музыку, расставлял свечи, благовония, янтры, иконы. А как полез на бабу, только стал ее мацать и уже было хотел ей впыжить, как вдруг писька стала конвульсировать и молофья потекла прямо телке на ноги, она захохотала:

– Ах, ты пачкун, позорник, тантрик хуев. Сперва научись доносить, а потом уже на бабу лезь.

Ух, и стыдно мне тогда стало, так опозорился, как было неудобно. Ух, черт, нужно Марианну представлять» – снова вспомнил Антон, а то уже писька упала от этих воспоминаний.

Снова начав визуализировать Марианну и представлять себя Рулоном, Антон достаточно возбудился, и писька заторчала. Не теряя медитативного состояния он полез выполнять супружеский долг: повалив Машу на спину, он аккуратно, чтоб не обкончаться вставил в неё свой пыж, и успокоившись перевел дух: « Как бы не забыть себя, нужно ведь чувствовать дыхание», судорожно вспоминал он. « Ага, вот дышу, – стал наблюдать он за собой, медленно елозя своей пипеткой, чтоб не обкончаться через секунду. – Так нужно же молится, быть в возвышенном состоянии, пришла к нему мысль.

Он стал на вдохе поднимать энергию возбуждения до анахаты, пытаясь быть возвышенным, а на выдохе посылал ее в аджну, чтоб лучше помнить себя.

– Вот, моя богиня, вот моя Марианна, – думал он, поглядывая на Машу.

Но внезапно она изогнулась, вся затряслась, задергалась. Ее лицо искривилось в страшную гримасу, на губах появилась пена, зубы судорожно застучали. Ее тело корчилось и уродливо изгибалось. Со страху Антон вскочил и забыв, что он голый вылетел в зал Рулонн– холла, где стояло несколько человек. С криком: « Она умирает», он подбежал к одной из самок Рулона.

– Что орешь, придурок, – спокойно ответила ему Прима.

Все остальные забалдели.

– Она там умирает, – с вытаращенными глазами визжал Антон.

– Ну, что визжишь? Лучше оденься, идиот, – сказала она и спокойно направилась к комнате. Там все так же колотилась и корчилась Маша.

– Да, это же эпилептический припадок, – констатировала Прима, бросив пренебрежительный взгляд на открывшуюся сцену. – Вставьте ей что-то твердое в рот, а то язык себе откусит.

Пара пацанов подбежали к ней и стали держать ее. Антон начал судорожно одеваться.

– Что, хуй-то не откусила тебе? – насмешливо спросила его Прима. –Радуйся, что ты загрузился? Помнишь о дыхании?

– Нет, – промямлил Антон.

– Ну и дурак, – сказала Прима. – а то бы ты мог уже просветлеть, если б ты помнил о нем в такой ситуации. Проснись, ты серишь.

Тут Антон только начал вспоминать, что нужно чувствовать дыхание, но его еще колотило. Трясушимися руками он все ни как не мог застегнуть штаны.

– Ебучий случай. Вот надо же такое случилось, – думал он. – Все мне не везет. Как я опять опозорился при всех.

– Что, жалеешь себя? – вывела его из этих размышлений Прима. – Это тебе практика, работай над собой, свинья. Это тебе брак, а не малина. Хорошую вещь «браком» не назовут, – прикалывалась она над придурком. – ничаго, хорошо, что еще брак– то всего на один день, а то бы возился с эпелептичкой всю жизнь, уродец, – бросила она и, развернувшись, ушла.

Антон уже стал брать себя в руки:

– Ебсель-мобсель, – думал он, – это ж надо такую практику упустил. Если б я не пересрался и продолжил считать дыхание, то я мог просветлеть. Как я еще механичен, как много сплю, – корил он себя.

 

Я знаю этот вид напышенных ослов,
Пусты, как барабан, а сколько громких слов.
Они рабы имен, составь себе лишь имя,
И ползать пред тобой любой из них готов.

Глава 5

СЕЛЕНИНА

МАМА, БЛЯ!

Терпи беду любую,
Крепись:  недолог век.
Никто из нас не вечен,
Ничтожен человек.
Несчастья в этом мире
Бесчисленней песка,
Везде людская доля
Бесславна и горька.
Тоска и униженье –
Удел земных дорог.
Найду лишь утешенье
В Тебе, Единый Бог.

 

Георгий, изрядно выпивший, но еще стоящий на ногах, покачиваясь, подошел к столу, за которым сидела испуганная мать, похожая на замерзшего воробья. Светлые, неопределенного цвета волосы выбились из пучка и торчали перьями в стороны. На столе стоял приготовленный ужин. Отварная картошка, от которой еще шел пар, крупно нарезанный хлеб, лук, соленый огурец. На плите готовился вскипеть чайник.

– А ты знаешь, каково нам-то там? – агрессивно стал спрашивать отчим. Он придвинул к матери свою одутловатую красную рожу и выкатил глаза. – Ты-то тут вот как разжилась, сука. А я то все свои 7 лет на зоне отбарабанил, – сказал Жорик, и выпил еще стопку водки.

Закусывал он просто луком, даже без хлеба. У меня сразу во рту появилась слюна. Я сглотнула, ощутив голод.

– А ты знаешь, как меня там петушили? Что это такое? Щас я тебе объясню, блядь, – вскрикнул зэк, хватаясь на здоровый мясной нож.

Спиртное ударило ему в голову и, не видя окружающего, он принял до смерти перепуганную мать за сокамерника, который извращался над ним. Лицо Жорика исказилось гримасой ярости, и с хрипом он бросился на мать. Та с диким испугом выскочила из-за стола, и побежала вон из квартиры. Жорж, с трудом понимая, что происходит, поднялся и, шатаясь, побежал за ней, по ходу натыкаясь на стулья и ударившись мордой о косяк.

Выскочив на улицу и распугивая прохожих, он старался догнать мать.

– Убью, сука! Убью, сука! – на всю улицу орал он.

Мамаша не знала, куда унести ноги от позора. Убегая от пьяного Жорика мимо ошарашенных прохожих, в одних домашних тапочках и переднике с идиотскими цветами на карманах. Она проклинала себя, что опять связалась с очередным подонком. Как поздно у нее открылись глаза! Надолго ли?

Вдруг алкаш споткнулся о неуместно натянутую детскую резиночку. С грохотом и проклятиями его грузное тело растянулось на земле, и он потерял сознание. Он так и уснул прямо в детском песочнике. На его отекшем лице, с криво открытым ртом, обсыпанным песком, замерло выражение непонимания.

Эту ночь мать провела у подруги, боясь возвращаться домой, дабы не попадаться на глаза ублюдку. Рассказывая о случившемся, она вспоминала, как все хорошо начиналось, как Георгий, дарил ей дешевенькие цветы, как он мастерски, как по писаному объяснялся в любви и обещал счастливую жизнь, клялся стать добросовестным отцом для ребенка. И как быстро пошли прахом его обещания, когда он поселился у погани дома. А что еще оставалось делать зэку, потерявшему прописку?! Он нашел бесплатное место жительства и прислугу. А погань думала, что нашла того, о ком так долго мечтала – принца, который сделает ее счастливой. В который раз она совершала эту ошибку! И всегда ей попадались пропойцы, отбросы общества, которые были никому не нужны. И она хватала на лету все, что попадалось ей под руку, все, что плыло по течению в ее широко расставленные руки.

Эту ночь я просидела одна, в ужасе просыпаясь от каждого шороха, боясь, что вернется пьяный Жорик и набросится на меня. И в то же время я боялась, что он уже прикончил мать, и его увезли в милицию. Тишина пугала еще больше, чем шорохи. Мне было и страшно, и в то же время обидно за мать, что она так бездарно тратила усилия то на одного, то на другого проходимца, а жизнь шла мимо нее. Старый обшарпанный ночник тускло освещал комнату, отбрасывая на стену причудливую тень.

«Да пропади все это пропадом! – думала я, забившись под одеяло. – Когда-нибудь ведь и на меня, когда я вырасту, может наброситься какая-нибудь пьяная мразь... Нет! Не бывать этому никогда! Уж лучше я всю жизнь буду сидеть одна, чем терпеть все это!» – И волна внутреннего протеста поднималась внутри меня. От этих мыслей руки невольно, так, что побелели пальцы, сжали край одеяла.

Я стала вспоминать жизнь своей матери, жизнь своей бабки, вспоминать рассказы из жизни других женщин и увидела, что они удивительно похожи друг на друга. Вечные скандалы, крики, ругань, склоки, пьянство, вечно не хватает денег – трудное, убогое существование, которому нет конца. Это как матрешка в матрешке. Одна учит другую тупости и дурости. Та своих детей и так далее. А чему кривой может научить? Только тому, что может сам.

Так думала я, глядя во тьму ночи. Дальние звезды холодно блестели в вышине, абсолютно равнодушные ко всем моим тревогам и страхам. И здесь мне пришло откровение, что так живут большинство людей, и у всех есть один-единственный момент, который объединял их всех: необоснованная вера в то, что им должно повезти.

Почему должно? Отчего? Почему именно всем, а не половине? Никто не задумывался. Все просто свято верили в это, как в коммунизм, и все вместе с этим губили свою жизнь.

– Все это похоже на азартные игры, – сказала я сама себе, продолжая кутаться в одеяло, – повезет – не повезет: что-то наподобие рулетки или покера. Игра длительностью во всю жизнь, а тот на кого ставят – это фишка, карта, вещь, собственность, а не человек. А ставка – это все силы, здоровье, годы бесплодных усилий. А в конце этой игры – проигрыш и «игрок» «играет в ящик». А чего же вы хотели? Все эти игры кончаются одним и тем же...

Перед внутренним взором проплыли лица моей матери, убегавшей от пьяного зэчары, бабки, крадущейся с дедом по огородам, подруги матери, держащейся за свежий фингал, и я подумала: «Неужели когда я вырасту, меня так же будут мучить и издеваться надо мной всякое зэчьё и сволочь?» У меня с ужасом сжалось сердце. С этими мыслями я легла и с головой накрылась одеялом, будто оно могло спасти меня от всего этого гавна. Как сделать так, чтобы этого не было. И тогда я решила всю жизнь посвятить только себе и никогда не выходить замуж.

Но все окружающие меня люди в один голос твердили мне совершенно другое.

Однажды мы сидели с матерью за столом. Хлебали кислые без мяса щи. Покрытый старой пожелтевшей и порезанной клеенкой, он был частью убогости, окружавшей нас, равно как покрашенные зеленой краской табуреты, и унылый хромой кухонный шкаф.

– Как годы летят! – сказала вдруг мать, – Кажется, только вчера я тебя привезла из роддома, а ты уже скоро сама станешь матерью, выйдешь замуж! – Она по-дурацки мечтательно смотрела в потолок.

– Никогда! – я вскочила из-за стола, бросив ложку на пол, и закричала. – Не хочу семью! Не хочу, как ты, мучиться, мотать сопли на кулак!

Но мать стала усаживать меня за стол, убаюкивая россказнями, мол, это только ей не повезло, а другим везет, они мол, счастливы... Я забесилась еще больше.

– Кто они?! – продолжала я кричать, сжимая кулаки. – Назови хоть одних, счастливых!

– Ну, вот, в кино вчера показывали, – сказала она замявшись.

– Кино?! Кому нужно твое кино?! Ты в жизни назови! – Я, набычившись, оперлась о стол и зло уставилась на мать.

Она взволнованно терла тряпкой стол, хотя клеенка была уже чистой.

– Это только мне не повезло, – приговаривала она, – а может еще и повезет, я ж еще молодая, а у тебя вообще всё впереди, может тебе с первого раза повезет!

– Повезет!? – забесилась я. – Я не собираюсь играть в рулетку с жизнью. Я не хочу ставить себя на кон. Если хочешь, можешь продолжать играть! – и, опрокинув тарелку с супом, я в бешенстве выбежала из дома.

Весеннее солнце ярко светило в окна домов, рассыпая как золото сотни солнечных зайчиков. Вокруг журчали ручьи, пели птицы, все просыпалось к жизни, но на душе было тяжело от разговора. Проходя мимо ручейков, я представила, что я вижу всего лишь маленький фрагмент.

«Неужели, – подумала я, пнув носком сапога валявшуюся бутылку из-под «Пепси», – всю жизнь с матерью нужно провести взаперти, постоянно обстирывая засранца-мужа, думая, как свести концы с концами, и уже никогда не видеть всего этого: ручьев, солнца, птиц, деревьев, неба?! И всё из-за какой-то мысли, что в этом и есть счастье?! Да на хрен я буду губить себя! Лучше я всю жизнь буду одна, чем в этом бесплатном рабстве!»

В доме напротив были раскрыты окна по случаю весенней погоды. Из них доносились протяжные заунывные крики. Говорили, что в этой квартире живет семья дебилов, которых с рождения мучают страшные боли, и они, ничего не соображая, кричат целыми днями. От этих странных нечеловеческих звуков в душе появлялось тягостное состояние тоски.

Неожиданно я увидела прямо перед собой фигуру человека, который двигался ко мне, резко дергая телом, шагая на не разгибающихся ногах. Лицо его искажала непрекращающаяся судорога, рот постоянно двигался, издавая нечленораздельные звуки, на губах появлялась пена, взгляд бессмысленно блуждал в пространстве.

«Это наверно из той квартиры», – мелькнуло у меня в голове. Чудовище двигалось прямо ко мне, и я невольно вспомнила, что мать внушала мне, что счастье у меня будет само по себе с первым встречным. «Только не с таким уродом!» – вспыхнула яркая мысль в голове. Мое тело, испытывая сильное отвращение, невольно отодвинулось в сторону. Хотя, если верить матери, то не важно, кто этот человек, главное, чтоб он тебя любил.

Она и сама сходилась со всевозможными подонками, не задумываясь над тем, кто они. Ясно, что из этого получалась. А если этим «первым встречным» окажется вот такой урод. Что тогда делать? Надо, следуя мамкиному наущению, спариваться с ним, что ли? Да западло такое счастье! А ведь большинство людей мало чем отличаются от этого урода. Они даже намного опаснее, агрессивнее и дурнее, чем этот несчастный дебил.

Через несколько мгновений урод скрылся из поля видимости, и, продолжая свое путешествие, я стала думать, кто из тех мужчин, которых встречала мать, могли бы быть ей полезны?

Сразу же вспомнился директор института, в котором она работала техничкой и инженером, получая при этом жалкие гроши. Это был мужчина лет под 45, но еще неплохо сохранившийся, с орлиным профилем и гривой наполовину седых, наполовину черных еще волос. Он был всегда подтянут, энергетичен, одевался со вкусом англичанина и благоухал туалетной водой «Демон». Однажды Степан Степаныч, так звали директора, подошел к погани, когда она ехала в лифте и, взяв ее под руку, спросил, не желает ли она приятно и с пользой провести с ним вечер. Надо сказать, он ко многим женщинам проявлял здоровое внимание, и многие после знакомства с ним получали повышение по службе, увеличение заработка.

Но поганая была не из таких. Она гордо выпрямилась, отстранила от себя руку удивленного директора и выпалила ему в лицо, что на его институт уже давно пора повесить красный фонарь, а она во всем этом участвовать не собирается, и выскочила из лифта. Дома она долго не могла успокоиться, расхаживая по комнате и рассуждая о том, как он посмел в ней увидеть шлюху, и что она свой черствый хлеб зарабатывает честным путем.

После этого случая, на голову неразумной посыпались все шишки: ее отстранили от должности ведущего инженера, сделав просто инженером. Лишили премии и квартальных, отняли возможность подрабатывать техничкой. И осталась она ни с чем, один на один со своей вредностью и принципиальностью.

После этого она жаловалась, что «бьется» с жизнью и ей не хватает денег на жизнь. Тогда, когда ей предложили возможность решить все свои проблемы, она сама не хотела воспользоваться ею. И после этого верить ей, что она «бьется» за жизнь? Да это смешно!

А другие самки, которые принимали предложение директора, тут же получали повышение по службе, добавку к заработку, при этом, не прилагая никаких усилий. Просто у них в голове была другая схема мышления. Они не искали каких-то принцев, какой-то любви, они хотели просто что-то получить от жизни, и не важно, в какой форме это будет.

Должность – это реальное, заработок – это реальное, а любовь, принцы, взаимность – это их не интересовало. Да и было ли отличие между теми «принцами», которых находила поганая и директором института!? Конечно, было! Директор всегда знал, что ему нужно, мог где угодно раздобыть деньги, выжить и прокормить других людей. Он мог позаботиться не только о своих близких, но и о тех, кто находился в его подчинении. Это показатель грамотного руководителя. А подчиненные должны принимать принципы своего начальника. Тогда производство будет целостно. И в таком стаде и волки будут сыты, и овцы целы. С ним не было позорно провести время: не то, что с пьяным засранцем Жориком.

Встреча с директором могла занять максимум вечер. Ну два-три, и приносила заметную пользу. И от этого мать отвернулась, а с пьянчугой Жоржем она могла сидеть месяцами, тратя деньги на его пропой, пока ей это не осточертевало. Причем без всякой выгоды.

Я шла по улице, не замечая прохожих, проезжающего транспорта, попадая сапогами в большие весенние лужи. Воспоминания захватили меня. Они активизировали какие-то части моей памяти, показывали всю перспективу следствий поведения поганой и тех, кто слушался умных людей.

Переходя перекресток на красный свет, я продолжала воспоминания.

«Как же так!? – думала я, – почему же так много она страдала с дураками, а когда нормальный человек сам обратил на нее внимание, она отвернулась от него?»

Ответ постепенно пришел ко мне. Через некоторое время меня осенило, что мать себе представляла любовь и все, последующие за ней сексуальные отношения только в таком виде. То есть с тем, кто первый попадется и скажет тебе, что тебя любит. Даже если им окажется засранец. И в этом случае она поступает совершенно слепо. Как подтверждение моим мыслям, прямо перед моим носом пронеслась черная «Вольво» с тонированными стеклами, чуть не задев меня.

А отношения по расчету ей кажутся абсолютно неприемлемыми, даже если она получит от этого выгоду, а человек, которого она выберет, будет человеком, а не пьяным быдлом. И всего этого она не видит, не понимает.

Я с отчетливой ясностью поняла, что у матери абсолютно нет разборчивости, а только слепое следование установкам и выдумкам. Я увидела, как эту же программу со всей ее непоследовательностью и неразборчивостью она втирала в мозги и мне.

Передо мной возник компьютер, которым являлись мои мозги. Клетки головного мозга – это память компьютера – объем запоминаемой информации. Я вижу, как поганая делает мне то или иное внушение и вставляет в мой мозг дискету со своей неразумной программой. У меня возникла мысль: «А откуда она все это берет?» И тут же возник образ бабки, которая в ее мозги вставила свою дискету. Когда-то на заре человечества эта дискета была чистой. Боги дали людям ум – это дискета. А как они этим воспользовались – мы видим сейчас. На дискете – память всего человеческого рода. Это и есть зомбирующая программа мышиной жизни.

И что моей судьбой с такой программой было встретить тоже подонка, наподобие Жорика, и всю жизнь маяться с ним: терпеть ночные пьяные концерты, убирать осколки от разбитых бутылок и стаканов, вычищать блевотину из углов комнат и со страхом думать, как дожить до зарплаты. Меня саму чуть не вырвало от такой картины. Да не бывать этому никогда! Никто не заставит меня везти за ним говно! Никакой любовью меня не заманишь в семью! Пусть мучаются, кто дурней! И я подумала, что лучше просто жить одной всю жизнь, чем быть с таким говном!

Я решила, что когда я вырасту, буду либо жить в свое удовольствие, меняя любовников, как перчатки, либо найду какого-нибудь богача и буду использовать его для хорошей жизни. Я вырву эту испорченную программу из своей головы. Я не буду, бесплатной прислугой у бомжа!

А вот, кстати, и они!

Вечерело. Раскаленный диск солнца медленно катился к горизонту, окрашивая в алое и пурпур облака, крыши и окна домов. Величие небесного пожарища невольно притягивало взгляд. Но были картины и не такого возвышенного характера. Из открытого канализационного колодца выползло две хари в потрепанных телогрейках, вымазанные с ног до головы грязью. Их морды заросли, к засаленным бородам прилип мусор, у одного глаз заплыл от сизого фингала, полученного, видимо. В драке у помойки. Второй все время щерился, разевая свою вонючую пасть с гнилыми зубами. Они осмотрелись по сторонам и, убедившись, что вокруг нет дружинников, направились на «ужин», если это можно так назвать. Бомжи подошли к помойке и стали рыться в ней, доставая съедобные объедки. По их пальцам стекало какое-то гнилье. Рядом с ними рылась грязная бездомная собака. Жадно поедая вонючие объедки, они отталкивали друг друга, одновременно отнимая куски жратвы у несчастной собаки. Та какое-то время боролась за свой пай, но бомжи так атаковали ее, что та жалобно заскулила и убралась подальше. Бомжи, набив карманы телогреек объедками, пошли плутать по улицам сумеречного города, сами не зная, куда и зачем. Собака, находившаяся неподалеку, увидев, что они убрались, вернулась опять к помойке и снова продолжила поиск съестного.

«Почему же, – подумала я, быстро шагая по тротуару, который уже начал освещаться уличными фонарями, – даже паршивая собака понимает, что с бомжами находиться плохо и опасно. А моя поганая этого не понимает. Что же получается? Получается, что, да – не понимает. Так зачем же я буду ее слушать! Пошла она подальше со всей любовью, поебенью, принцами и прочей галиматьей! Без всего этого проще и спокойней жить!» – решила я, и по случаю сумерек направилась к дому.

Дома было тихо и спокойно. В прихожей над большим зеркалом в деревянной резной раме мирно тикали ходики. Никто не бесился, не лез в душу, не требовал денег на пропой. Какая благодать! Оказывается для счастья немного надо: только чтобы несчастья не было. И этого уже достаточно! Если все тихо, спокойно, хорошо, это уже само по себе счастье. Я приготовила простой ужин. Поджарила яичницу-глазунью. Налила в граненый стакан молоко из запотевшей бутылки, взяла кусок черного хлеба, намазала его маслом и быстро, за пять минут, все съела. Дольше были приготовления.

Затем я прошла в свою комнату; в углу, рядом с кроватью, стояло большое старое кресло. Я забралась в него с ногами, прихватив семейный альбом с фотографиями.

Перебирая в памяти всех любовников, которые были у поганой, я вспомнила, что среди них был всего один-единственный нормальный человек.

Это был высокий худощавый седовласый армянин, с которым она познакомилась на юге. Он был всегда выдержан, спокоен, никогда не напивался, как все остальные, а главное, он при каждой встрече дарил ей какие-нибудь подарки, духи, сувениры, цветы и т. п. Ну а уж без торта ни одна встреча не обходилась. Он всегда являлся в безупречном костюме и начищенных башмаках. Разговаривая с матерью, он был галантен, сыпал комплиментами. От него всегда пахло дорогими сигарами. С ним ее отношения длились около полугода. Он приходил к ней раз в неделю, и каждый раз осчастливливал ее своим появлением. От его подарков убогая комнатушка погани стала постепенно обретать человеческий вид. В серванте закрасовался хрусталь и чудная фарфоровая ваза, расписанная хризантемами и яркими фазанами. На стене появилось дорогое венецианское зеркало, на трюмо – французская косметика. И так могло бы продолжаться очень долго, если бы не очередная дурь погани.

Она все время думала насколько «серьезны» их отношения, насколько он ее любит и, собирается ли он на ней жениться. Она заранее знала, что у него семья и двое детей. В тайне понимала, что он никуда не собирается уходить и бросать из-за нее свою семью, где у него годами было уже все устаканено. Она даже не понимала, что их встречи носят такой романтический характер только лишь потому, что они редки и какая-то другая самка, которую он называл женой, везет за ним грязь и готовит ему еду. И если бы она, поганая, заняла ее место, то тут же вся романтика кончилась бы, и начались бы обычные бытовые отношения. Вместо того чтобы радостно поедать торты и развлекаться, получать подарки, поганая бы мыла кастрюли и штопала рваные трусы мужа. И уже ни подарков, ни тортов, ни праздника – одна только обыденность и рутина. А подарки уже он понес бы своей любовнице, то есть другой самке, даже если бы с ним не было ругани и склок (что случается крайне редко). Одна только бытовщина может довести нормального человека до «белого каления». Это могут выносить только тщательно завнушенные зомби, убеждающие себя в том, что в этом и есть счастье! И радоваться бы тому, что она не его жена. Но проклятие рода не давало поганой спокойно жить.

При каждой встрече с армянином она спрашивала, не собирается ли он оставлять семью и сходиться с ней. И с каждым разом всё настойчивей, назойливее, надоедливее. Нет бы радоваться, поедать торты, пить шампанское, но она мучила себя, да и армянина дуростью. От этого ее состояние стало ухудшаться, она стала беспричинно мрачной и замкнутой. Армянин стал теперь приходить раз в две недели, потом уже раз в месяц и, наконец, погань вызвала его на «серьезный» разговор. Она сказала: «Или женись на мне, или уходи и больше не возвращайся ко мне!» Этим она подписала себе почти смертный приговор.

Армянин ушел, и с тех пор она его уже никогда не видела. И осталась она, что называется, «у разбитого корыта». Ни подарков, ни цветов, ни тортов, а только одиночество, тоска, посредственность, обрыдлость. Один-единственный шанс в жизни она так бездарно упустила. Единственный разговор, который она должна была затеять – это что ей мало тортов и подарков. Вот это уже другое дело! А если не хочешь больше подарков приносить – тогда уходи. А не то, что я хочу говно везти за тобой и считать тебя своей собственностью. Сидела, торты ела, шампанское пила, развлекалась – и вдруг какая-то мысль ни с того ни с сего как шарахнет в голову: «А говно-то я когда везти начну?» Нет бы радоваться, что кто-то другой за нее это делает. Так не-е-ет, она ведь забесилась. Раз не дают мне говно везти, то ни подарков, ни тортов мне не надо! Ну и дура! Дурнее человека я никогда не видела! И после этого верить ей, что она бьется с жизнью?! Да это она с дуростью в своей башке должна биться, а не с жизнью. Тогда ей станет по-настоящему хорошо. А жизнь невозможно переделать. Нужно свою голову так перестроить, чтобы в ней не было заготовленных шаблонов, а только пластичная подстройка под окружающий мир. Мир одним образом изменился – хорошо.

А я вот так свои реакции изменю, подстроюсь, чтоб мне выгодно было. Мир иначе изменится, я под него иначе подлажусь, лишь бы мне было хорошо. Вот как надо! А у большинства людей в башке сидят шаблоны, и они тупо им следуют. А потом жалуются, что мир жесток, что жизнь несправедлива и т. п. Жизнь такая, какая она есть, а твердолобые дураки, которые стремятся ее подстроить под свои представления, всегда будут получать по рогам, если не хотят лавировать в ее меняющихся обстоятельствах.

Через двадцать лет я встретилась с матерью, когда у нее прошел климакс. Когда-то она была красивой женщиной, а теперь была похожа на старую обезьяну. Ее глаза все время слезились, а сморщенные, со вздувшимися венами, руки, тряслись. Я подошла к ней.

– Ну, что, ты стала счастливой за всю свою жизнь – нашла ты то счастьице, которое ты искала? Скажи мне честно.

Поганая задумалась.

– Что-то я не встретила ни одного человека, с которым я бы достигла этого: ни первого, ни последнего. Все они козлы! – она махнула рукой.

Но я, выслушав ее, не стала с ней спорить, я знала, что это бесполезно. Но честнее было бы сказать, что не «все они козлы», а просто у погани не было ни трезвого взгляда на жизнь, ни избирательности. Она ждала «любви», как ребенок ждет «Деда Мороза» в Новый год и неожиданно для самого себя засыпает под елкой. Так и она, подобно ребенку, металась по жизни, обжигалась, и так ничего и не достигала. У нее не было даже элементарной избирательности: вот прощелыга, пьяница, бомж, а вот великий человек. С бомжем я не хочу иметь дело, он мне не подходит, а вот с великим человеком я, наоборот, буду находиться и все делать для того, чтобы быть ему под стать, во всем ему угождать и получать от него блага жизни, сделать свою жизнь свободной, не работать, а только наслаждаться и заниматься собой! Вот идеал, – думала я, глядя, как поганая прядет пряжу. – Все эти проблемы и поиск ереси мне не нужен. От этого только тухло становится.

– Пока была молодая, чего-то искала, а теперь, когда климакс у меня прошел, мне уже ничего не нужно. Одной мне спокойней, – как сквозь сон, через свои воспоминания бормотала беззубым ртом погань.

«Так вот в чем дело! – молнией мелькнула в моём уме мысль. – Пока гормон действовал, поганая чего-то там искала, стремилась создать семью, меняла партнеров, торопилась куда-то, потакая импульсам своей низшей природы. На самом деле не принц был ей нужен, а бык-осеменитель и любого, кто попадал на эту роль, она обожествляла, теряя лучшие годы своей жизни, она бегала от мужика к мужику, о чем-то мечтала и так ничего и не достигала. Потому что с ее мыслями ничего хорошего нельзя найти. А когда пришла старость и гормон кончился, поганая с удивлением обнаружила, что ей, оказывается, никто не нужен, и что она зря потратила жизнь. Теперь она сидела в нищете, грязи, погружаясь в апатию и безразличие.

С болью и отчаянием я смотрела на это бессмысленное постаревшее существо и думала: «А ведь это могла быть и моя судьба. Ведь мать с самого детства вдалбливала в мою голову те установки, которые ее саму сделали несчастной и привели к такому плачевному концу!» В ужасе я схватилась руками за голову: «Где гнездятся эти установки? Когда жизнь даст мне по руке, чтоб выбить их из нее! И как я тогда завою от этого удара! О Боже, неужели нужно сидеть и ждать такого же неотвратимого конца! Да нахрена мне всё это нужно! Уж лучше я сразу вытряхну всё из своей набитой говном тыквы, чем буду всё время получить по ней. Так мне будет лучше, спокойнее!»

– У тебя еще все впереди, ты еще молодая, ведь должно же быть у моей доченьки счастье. Мне не повезло, а ей повезет, – приговаривала погань, умиленно глядя на меня выцветшими от времени глазами.

Ее седые короткие волосы были растрепаны, одежда была вся в собачьей шерсти, на ногах были надеты бесформенные «чуни». Неубранная комната, нищета и грязный пол. Вот картина «счастья», которого та добилась за двадцать лет своего «поиска». Это хорошо, что у нее еще не было засранца-мужа, на которого она продолжала бы бессмысленно батрачить!

С такими мыслями, как у нее, мол, и это нельзя, и это неприлично, и это плохо, нужно сразу отправляться в монастырь. Там хоть будет цель, ради чего человек себе во всем отказывал, страдал. А здесь ради чего все это? Все это очень похоже на построение коммунизма, когда люди гибли ни за что, ради идеи. Так и в семейке мыши бьются за идею счастьица, подобно Павке Корчагину, работают до седьмого пота, а счастья-то как не было, так и нет. На память вдруг пришли стихи великого тибетского Гуру Шри Сотидананданы:

 

Ведь счастье, заблудшие,
В старости мы ищем.
И только страдания в ней мы находим.
Болезни, несчастья, страдания мы сыщем.
И неутоленные к смерти приходим.

 

Только через много лет я глубоко поняла смысл этих пророческих стихов. Но до этого момента нужно было пройти долгий путь ошибок, опасных приключений и пересмотра всего бессознательно накопленного опыта.

ПОЕБЕНЬ

Неизбежное должно было случиться: ко мне должен был прикоснуться чужой мужчина, с которым я даже не была расписана! От этой кошмарной мысли в глазах становилось темно и скребло под ложечкой. Я уже лежала в спальном мешке на полу избушки, заброшенной за сотни километров от цивилизованного мира. Я оказалась в турпоходе зимой с группой туристов и с неким Севочкой, которого в своих мечтах я уже представляла своим мужем. И хоть всем этим мечтам не суждено было сбыться, программы, внушенные мамочкой, вовсю работали в моей тупой тыкве.

У нас был один спальник на двоих. И поскольку в избушке было холодно, то ничего не оставалось делать, как втиснуться в него вместе. Сначала Севочка запихнул в него меня, а потом и сам с осторожностью сапера, крадущегося по минному полю влез ко мне, делая вид, что он холоден и отрешен.

Подумав, что самое страшное позади, я уже приготовилась заснуть, как вдруг почувствовала странное колыхание в мешке. Открыв глаза, я нос к носу увидела Севочкину прыщавую физиономию.

– В чем дело?

Тот сказал, что в мешке не до конца застегнут замок и через дырку проникает холодный воздух, и стал застегивать замок. В результате этого он вплотную придвинулся ко мне. Отстраниться было невозможно: со всех сторон нас сдавливал проклятый спальник. Окружающие люди из нашей группы не проявляли к нам никакого внимания. Они считали, что это наше дело, как мы спим и чем занимаемся в мешке. Только моему уму не было покоя. В нем набатом звучал мамкин голос: «Ты должна достаться мужу девственницей, иначе он тебя любить не будет!»

Невольно в памяти всплыл эпизод, где я в 7 классе сидела за партой с хулиганом Мишутиным. У него уже появились усы над верхней губой, что свидетельствовало о том, что Мишаня, так звали его школьные хулиганы, начал становиться мужиком. С детства непокладистый и драчливый, он стал становиться агрессивным и тупым мужиком. Он садился за парту, расставлял свои локти, чтобы прикасаться к моим локтям, жирные ляжки старался притиснуть к моим коленям. Я была очень закомплексована, и старалась всё время отодвинуться подальше, чтобы не чувствовать контакта с нм. Этим я еще больше задорила хулигана, он еще шире раздвигал колени и локти. Я опять отодвигалась, он опять их раздвигал, и, в конце концов, дело заканчивалось тем, что он ложился грудою прямо на парту, распластываясь по ней, а я оставалась висеть в воздухе, цепляясь за парту сбоку, как воробей за жердочку.

Писать, естественно, я уже не могла. Всем мои мысли были заняты только своей неприкосновенностью. Замечая такое странное мое поведение, учителя тут же начинали на меня орать, а жирная харя, лежащая на парте, начинала злорадно хрюкать. Нет бы мне самой начать теснить Мишутина или хотя бы самой не отодвигаться от него, дабы не привлечь этим нездорового внимания, но ведь я же сама навлекала на себя беду. Так тупо работали мамочкины установки в моей дурной репе. Или нужно было просто сидеть, не отодвигаясь, думая, что ничего страшного не происходит, просто одна часть тела прикасается к другой части другого тела. Это было бы умнее, и никто бы тебя не столкнул бы с парты.

Однако спальник уже был не школьная парта: в нем было уже невозможно отодвинуться. Да и количество соприкасающихся частей резко возросло. Я стиснула зубы, зажмурила глаза и решила: буду спать, не обращая ни на что внимания.

Используя эту ситуацию как практику, я могла бы достичь очень высокого состояния осознания. Ведь дискомфорт, вызванный трением частей внутри, был весьма велик. Так у меня, пожалуй, могла бы проснуться отрешенность. Но вместо осознавания я занималась дурацким самовнушением, и от этого мне не становилось легче. В домике было холодно. Сквозь замерзшее окно светила луна, что еще больше усиливало ощущение холода. В спальнике же было тепло. Севочкины прикосновения, хоть и вызывали беспокойство, но от этого было тепло.

Но вот восприятие окружающего стало вдруг медленно изменяться. Я сама не отдавала себе отчет в том, что же именно происходит. Лежа с закрытыми глазами, я стала проявлять интерес к тому, что же будет дальше, присутствие Севочки уже не пугало, а скорее будоражило меня. С удивлением я стала понимать, что уже не отодвигаюсь от него. Похоже, что и с ним начало происходить то же самое.

Его тело начало непроизвольно двигаться. Член штопором встал в штанах, и он начал делать непристойные движения, трясь им об меня. Я подумала: «Что же будет дальше? Я ведь подспудно знала, на что я иду, когда собиралась в этот проклятый «турпоход». Но деваться было уже некуда. Трение усиливалось, движения учащались. Дыхание становилось шумным.

Севочка учащенно сопя, беззвучно двигал своим плюгавым телом. Боясь проронить хотя бы звук, я, скрепя сердце, ждала завершения пантомимы. Все окружающие к тому времени уже спали крепким беспробудным сном. Набрав побольше воздуха и затаив дыхание, я вся замерла, мысленно проклиная себя, Севочку, турпоход, дуру-мать, которая внушила мне, как это должно происходить.

Откуда ей знать, проклятой суке, как это будет? Откуда ей было знать, что первый мой мужик кончит не мне в пизду, а себе в штаны, подобно тому, как старик срет под себя. Она и сама залетела по пьяни под Новый год и даже на четвертом месяце не понимала, что уже беременна. А аборт уже было делать поздно. Так бездарно я появилась на свет.

Севочка заерзал еще активнее, сильнее, а затем истомно застонал, высоким педерастическим фальцетом. Глаза его остекленели, а тело напряглось судорогой собачьего наслаждения.

– Что с тобой? – спросила в недоумении я.

Ответа не последовало. Через минуту Севочка уже лежал в отрубе, подобно насосавшему клопу. Я лежала, вытаращив глаза в темноту, и думала: «Как же так?! Первый раз и так бездарно? Прямо в штаны. А не в меня. Что же это за любовь?» А с другой стороны вздох облегчения вырвался у меня из груди: «Слава Богу! Девственность сохранена до свадьбы! Я могу своему мужу, даже если им будет и не Севочка, сказать, что у меня никогда ничего ни с кем не было. Ведь я же осталась девственницей! Вот какой хитрый компромисс я нашла для себя!»

Так, я слышала, многие до свадьбы трахаются в задницу, чтобы потом мужу сказать: «Смотри мол, какая я хорошая да чистая!» Они носятся со своей девственностью, как дурак с писаной торбой. Да на кой ляд нужны все эти феодальные предрассудки, если им всё равно с кем, когда и куда трахаться. Всё это больше выдумки набитых дураков и невежд. Ночь продолжалась. Севочка развалился в мешке, прижав меня. Расстегивать спальник не хотелось, было холодно и я решила терпеть эти неудобства, вместо того, чтобы прижать этого тупизденя Севочку, а самой занять выгодное положение.

Да и зачем находиться с такими пачкунами, как этот Севочка! Он что ненормальный что ли, что он кончает? Не-е-ет! Нормальный человек не должен кончать. Потому что он нормальный, а не быдло всякое. А Севочка что тут разобкончался? Он что, пушечное мясо что ли собирается плодить? Он что чадолюбивый чадос что ли? Ему что больше делать нечего, кроме как детишков разводить? Ему заняться что ли нечем? Дурак он! Мразь! Пачкун! Такому вообще с женщинами находиться нельзя. Пусть сидит один и дрочит в кулачок или куриц в яйцеклад ебет. Так и ему спокойней будет и окружающим вреда меньше. Не смотря на активность моих мыслей, я оставалась внешне спокойной. Заснуть не удавалось. В домике стоял могучий храп, запах лука, которого перед сном нажрались туристы для профилактики простуды.

В памяти невольно всплыла первая встреча с Севочкой. Это было на КСП (клуб самодеятельной песни), куда сходился всякий богемно-туристический сброд, чтобы похвастаться своими виршами и песнями. И вот среди этого сброда я увидела маленького, низкорослого, сутуловатого, прыщавого человека, который пел навзрыд под гитару какие-то плохо рифмованные обрывки фраз. Голос он стремился подделать под Высоцкого, что придавало еще большую нелепость его убогой фигуре. Рот его брызгал слюной, губы шлепали, как варежки, а все тело напрягалось и тряслось, пытаясь выдавить из себя порции хилой энергии. Глаза при этом он закатывал вверх так, что были видны только белки. Непропорционально вытянутая голова при этом покачивалась из стороны в сторону.

В общем, было впечатление, что это вылез чертик из табакерки и что-то ревет, стараясь привлечь внимание к своей персоне, клянча признания у окружающих его людей.

Как только песня закончилась, и он отставил гитару в сторону, на него тут же со всех сторон накинулись корифеи клуба, дабы доказать ему, что все он сделал неправильно.

Одни утверждали, что копировать Высоцкого нельзя, это святотатство. Другие орали, что Высоцкий – вовсе не бард, и петь его голосом в КСП недопустимо. Третьих разбесила Севочкина самоуверенность, и они придирались к рифмам в его стихах. Он же, стремясь отстоять свою значительность, наперебой отстреливался то от одних, то от других, путаясь, сбиваясь, забывая с чего начал и чем хотел завершить.

В буквальном смысле «с пеной у рта» он отстаивал свою правоту, чем навлек еще больший всеобщий гнев окружающих. В конце концов, разговор перешел на личности и участники спора, дабы избежать взаимных оскорблений (что они считали ниже своего достоинства) передали очередность выступления следующему рифмоплету.

Как только прозвучали первые аккорды, все как по команде отвернулись от «возмутителя спокойствия» и тут же о нем забыли.

Севочка тогда не мог знать, что чувство собственной значимости только угнетает человека. И чем больше кто-то отстаивает свою правоту, тем больше он страдает. У человека нет ничего своего. Все это внушенные другими программы. Свое у человека только говно.

Несколько обескураженный таким оборотом дела, Севочка некоторое время сидел в гордом одиночестве, даже не глядя на окружающих. Затем он присмотрел смазливую кокотку, подсел к ней, разговорился и через 5 минут свалил вместе с ней из клуба.

«Два сапога пара» – подумала я, глядя им вслед: здоровой дылде на каблуках и плюгавому ублюдку, шедшими под ручку.

Хотя я мало разбиралась в классике барда и мне было всё равно, чем окончится их спор, но поведение Севочки вызывало ощущение какой-то брезгливости и отвращения. Как будто нищий бегал среди людей и просил подачку, а вместо этого ему накостыляли по заднице.

Тогда я даже подумать не могла, что у меня с ним что-то будет. Всё равно, что что-то делать с собакой.

А теперь мы лежали вместе в одном спальнике, чуть ли не в обнимку, да еще и случилось такое!

«О, ужас! О, отвращение! Да как же это могло случиться?!» – лихорадочно с брезгливостью думала я. И вдруг меня осенила мысль: «Да это же из-за моей дуры-матери, которая внушила мне, что счастье у меня будет с первым же попавшимся проходимцем. Да пошла ты подальше со своим внушением! Почему я должна страдать и мучиться?! Мучься-ка ты сама, змея подколодная!» И тут же я сделала рывок, чтобы отпрянуть от этого говнюка, но спальник не дал это сделать. Что мне оставалось делать? Я осталась лежать с дураком, потому что второго спальника не было, а в избушке было достаточно холодно. Я смотрела на луну, сквозь замерзшее окно. Может это она навевает такое состояние?

Мне ничего не оставалось делать, как лежать и мысленно перебирать в памяти всё, что предшествовало такому плачевному результату.

А всё началось с того, что я стала слушать на пластинках песни бардов (самодеятельных авторов): Бичевской, Окуджавы, Дольского и других. Потом мне сказали, что есть такой клуб, где собираются такие самодеятельные певцы. И я сразу же туда ломанулась.

Публика в КСП (клубе самодеятельной песни) была самая разношерстная. Это были в основном туристы и студенты. На первый взгляд раскованные, по сравнению со мной, но если подольше присмотреться, то можно увидеть комплексов у них поболее. Только они другого внешнего проявления. А суть их та же – внушенные предками образы. Эти образы больного воображения и заставляют людей искать счастье. Первым бросился в глаза усатый плешивый чадос с перебитым носом по фамилии Барков. Одетый в потертые джинсы и ветровку, он лихо «бацал» на гитаре, весело припевая:

– А вот и я! Спешите видеть!
 Ах, что за щеки! Что за нос!
 Вновь на манеж в столь странном виде
 С копной нестриженых волос!

 

«Это он о себе, что ли?» – подумала я, глядя на его жидкие волосы, зачесанные на плешину. – Ну и клоун, ну и насмешил!»

Затем очередь выступления перешла к изоплету, черноусому еврею по фамилии Вергельсон. Петь он не умел и поэтому нараспев читал свои «оды», смысл которых был трудно понятен не только окружающим, но и похоже, ему самому. В общем, было похоже, что черноусый таракан, шевеля усами, что-то складно лопочет, глядя на всех своими глазами-стеклышками.

Затем выступать стала некая Марина Попова. КСП-шники, в шутку, произнося ее фамилию, как бы невзначай переносили ударение на первый слог, придавая особенное звучание ее фамилии. Она мурлыкала какие-то сентиментальные стишки, при этом как-то особенно шмыгая носом. «Эх, ей бы промывание носа сделать, а уж потом на клуб к людям идти! Тоже мне, поэтесса!» – подумала я.

Но позже выяснилось, что она ходит на клуб далеко не из самых возвышенных интересов. Разборчивостью она тоже не отличалась, и поэтому в КСП не осталось ни одного барда, с которым она бы не «спелась».

Следом за ней выступление перешло к некоей «Птице», высокой носатой дылде с обесцвеченными волосами. Так же, как и Поповой, ей было уже где-то под 30, с той лишь разницей, что Птица, в противовес своей ровеснице, была «синим чулком». У нее были настолько завышенные критерии, что не находилось ни одного человека, который бы соответствовал им. Так объясняла нам сама Птица.

Птица не пела. Она начала «клевать» те порядки, которые установились в КСП; что на прошлом занятии директор клуба не вымыл за всеми кофеварку, хотя была его очередь. Благо что его самого там в это время не оказалось.

– Что же получается? Если он директор, то и убирать не надо?! – брюзжала старая дева, комкая в руках носовой платок.

При этом все окружающие время от времени отворачивались и прыскали в кулак. Наконец кто-то крикнул, мол, когда он придет, тогда всё ему и выскажи, а сейчас не мешай нам петь. От этого Птица вспыхнула, завелась еще больше и приготовилась «заклевать» того, кто это сказал.

Но в этот момент в комнату вошел сам президент – здоровенный широкоплечий еврей с рыжей кудрявой шевелюрой и бородой. Он дружелюбно улыбнулся Птице, обнял ее за плечи и только хотел ей сказать, что жизнь прекрасна и не стоит беспокоиться по пустякам, как тут же получил сильный тычок локтем в грудь. Рот его остался беззвучно открытым, брови поднялись «домиком», как бы вопрошая «за что?» Ведь он-то шел к ней с самыми благими побуждениями.

Да уж, конечно. Ему ли не питать благих чувств к тем, с кого собирались членские взносы и шли в его зарплату. Правда, об этой тайне знали немногие. И они в отместку за глаза перед его фамилией подставляли букву «с» (получалось «Скотляр»).

Но Птица в открытую воевала с ним: постоянно критиковала, нападала, писала на него едкие эпиграммы, видимо, нереализованный половой гормон бил ей в голову и проявлялся в такой дурацкой форме.

Как не стыдно? Взрослый человек, а такой дуростью занимается. Уж лучше бы поролась спокойно и никого не трогала!

Котляр, получив тычок в грудь, отстранился от вредной Птицы. На его лице не было обиды: настолько он был затюкан в семейке женой, что выходки Птицы были для него ничего не значащими шутками. Еще удивительно, что он как-то организовал этот КСП.

Но Птице показалось мало, что она ударила президента. Она вцепилась ему пальцами в рыжую кудрявую бороду и стала с силой тянуть его к выходу.

– Что? Что ты делаешь, Лариса? – обратился он к разбесившейся Птице.

– Я очищаю наш клуб от такой пьяной швали, как ты! – выпалила Птица и с еще большим усердием потащила беднягу к двери.

– Да я же не пьяный, Ларисочка! Подожди, пожалуйста, не надо, – лепетал огроменный верзила.

– Как это не пьяный? Да от тебя разит за километр! Признавайся: пил сегодня?

– Да, немного. У моего покойного отца сегодня должен был быть день рождения. Ты не сердись на меня!

– Ага! А только что ты говорил, что вообще не пил?! Да ты еще в наглую врешь! Нам не нужен директора клуба – алкоголик, да еще и врун, – и с утроенной силой она потащила свою жертву к выходу.

Расправившись с опостылевшим президентом, Птица передала пальму первенства своему «птенцу» – воспитаннику юноше Тарницкому, по кличке Торшер. Он и впрямь напоминал предмет, которым его окрестили: высокий, худощавый с копной черных длинных волос. Он взял гитару, положил ногу на ногу, чем стал очень напоминать циркуль, и толкнул речь о том, как здорово и хорошо то, что так много славных людей собралось вместе, и что всех их объединяет атмосфера взаимного радушия, понимания и поддержки. И затем запел:

«Как здорово, что всем мы здесь сегодня собрались...»

На этом собрание окончилось. Надоедливая техничка стала всех выгонять из аудитории, так как ей ее еще предстояло вымыть. И все разошлись по домам.

Так начался мой путь самостоятельного поиска того непостижимого, что всю мою жизнь не давало мне покоя, что толкало к разным приключениям, порой даже и опасным, что, в конце концов, свело меня с самим Знанием. Но об это позже.

Вороша в памяти события прошлого, я вспомнила первую встречу с Севочкой (личную, разумеется). Он хитростью заманил меня к себе в консерваторию (консу), чтобы там «разделаться» со мной.

Севочка приходил периодически на КСП, и не раз я видела, как плачевно кончались его выпады и выступления. Честно говоря, у меня и самой стало рождаться к нему презрение.

Однажды он услышал, что меня интересует лунная соната Бетховена, и сказал, что у него есть ее партитура, но что она у него в консе и туда надо мне самой прийти.

– А разве нельзя ее принести на КСП? – спросила я.

В ответ на это он наврал целую кучу-малу, и я решила, что пойду туда. Просто потому, что мне внушали, что конса – это нечто особенное, и я попала туда чисто из любопытства.

Севочка встретил меня на вахте, провел в свою конуру и помог раздеться. Суетливо готовя чай, он что-то врал, что его напарник увел партитуру, и его пока нет. Я сидела напротив него и лупала глазами, думая: «Ради чего он прозябает в этой дыре?»

Как эхом на мои мысли Севочка стал рассказывать, как он приехал сюда из Алма-Аты, чтобы выучиться на композитора и, как ему здесь туго приходится. Все его тыркают, гоняют, он работает сейчас лаборантом, чтобы пройти летом на экзаменах. Ему приходится работать со старыми бабками, перед которыми он должен был прыгать на задних лапах, получая за свою работу жалкие гроши.

В общем, это был мальчик на побегушках. Да за такие выслуги, будь он в каком-нибудь другом месте, он мог бы получить целое состояние, уже бы озолотился. А он лизал жопы дурным старухам. Вот дурость! В каком-то КСП его не восприняли дураки, а он думал, что его на большой сцене будет кто-то воспринимать. Если его тут не восприняли дураки, значит, ему не судьба быть воспринятым, значит и нечего ему соваться.

Пусть поменьше слушает своих родителей, а побольше ощущает, чего же он хочет реально, на самом деле. Вот тогда ему станет хорошо! Может он вообще работать не захочет. Вот это будет дело!

Севочка лукаво улыбаясь, рассказывал мне какие-то небылицы.

– Что это у тебя такое? – как бы невзначай спросил он, при этом указал мне пальцем на грудь.

Я тут же вспомнила, как школьные хулиганы так делали чадосам, и когда те опускали голову, чтобы посмотреть, что у них на груди, они тут же хватали их за кончик носа и больно сдавливали. Это упражнение называлось «слива». Я не наклонила головы, но опустила глаза, и в этот момент Севочка неожиданно придвинулся ко мне вплотную, и я почувствовала, как его слюнявый рот прикасается к моим губам. С ужасом и отвращением я резко отпрянула от него, схватила свое пальто и, не надевая его, выбежала в коридор.

– Подожди, постой, я не это хотел сказать, – заорал Севочка, хватая меня и затаскивая назад в класс на глазах у удивленных композиторов и преподавателей.

Оказавшись опять в его конуре, я набросилась на него, чтобы выцарапать ему глаза. Но, заметив мое намерение, он схватил мои руки в тот момент, когда они почти уже находились рядом с его рожей.

– А так, значит, ты тренировался, – шипела я, крюча пальцы перед его зенками, не в силах побороть сопротивление его рук.

– А я не знал, что имею дело с девственницей, да еще и с такой упрямой, – парировал он.

– Откуда ты знаешь? – обиделась я, видя, что за мной наблюдают как за жуком.

– Да тут и знать ничего не надо, – бросил пиздюк и отпустил мои руки.

Краска стыда заливала мое лицо, и я не знала, что теперь делать дальше. В голову вдруг стала темяшиться мысль: «Да это же мой первый поцелуй! Как много я о нем мечтала и как я его ждала! А тут вон оно что. Он мне не сказал три «волшебных» слова. И чтобы скрыть свое волнение, я засобиралась во второй раз. На счастье, в каморку вошла одна из старух и напала на дурака, чтобы он нес куда-то какие-то бумажки.

Севочка заискивающе улыбнулся.

– С удовольствием, Мария Дмитриевна, – сказал он, взял бумаги и потащил их вместе со мной к двери. Выйдя из класса, Севочка уже без всякой услужливости сказал, что мы скоро еще встретимся.

– Да уж, конечно, – парировала я и ломанулась на выход, сбивая на ходу чопорных старых композиторов и начинающих студентов.

На улице было слякотно, но свежо. Весеннее солнце ласково припекало, вселяя в существо состояние радости и новизны. Как бы поддаваясь хорошей погоде, я стала как-то по-новому относиться к тому, что только что произошло.

«Вот он, мой первый поцелуй! – мечтательно думала я, чапая без разбора по мокрым лужам. – Наконец-то что-то особенное должно будет случиться в моей жизни! Ведь я об этом так много думала!» В башке стали всплывать образы древних рыцарей, турниров, серенад, алых парусов и прочей дребедени, кой были напичканы книги, и мои тупые мозги, на которые я молилась, которые я обожествляла.

Алый парус замаячил где-то вдалеке, прямо передо мной. «Чудо близко!» – самозабвенно думала я. Как вдруг почва под моими ногами покачнулась, и я почувствовала, как проваливаюсь куда-то под землю. С оглушительным грохотом я брякнула в канализационный колодец, крышка которого предательски придавила мне ноги в районе бедер. Оглушая близлежащие улицы своим ревом, я тщетно, как муха из говна, пыталась выбраться из своей «могилы», но предательская крышка все не давала мне это сделать. К счастью, несколько прохожих бросилось мне помогать, и быстро вызволили меня из моей ловушки.

«Почему же, – думала я через много лет после этого случая, – люди так же не поспешат вытащить друг друга из ловушки их же собственных мыслей? Почему они позволяют своим мыслям плыть по течению, подобно кускам говна? Почему они топят друг друга в колодцах хуёвых мечтаний?»

Ответ прост: все заблуждаются, и думают, что мир будет соответствовать их мечтаниям. Один думает, что в жизни есть рогатый заяц. Думает-думает, а потом начинает этого зайца в жизни искать. Ищет-ищет, а зайца-то рогатого нет. Думает, ну как же так? Я-то зайца выдумал, а его нет! И начинает мучаться, беситься, вешаться, топиться. А что с того? Зайца рогатого как не было, так и нет. А другой, шерстистую черепаху выдумывает. Ярко так ее себе представляет. Потом начинает эту шерстистую черепаху в жизни искать. А все ему говорят: «Да нет ее, брось это всё выдумки!» А он кричит: «Нет есть, я всё равно найду ее, ведь я ее выдумал, значит, она обязательно найдется! Все его переубеждают, а он не верит, начинает эту черепаху в обычной черепахе пытаться увидеть, шерстистую черепаху, а у него ничего не получается. Он из-за этого расстраивается, обижается на жизнь, а толку-то? И беситься бесполезно! Нужно принимать жизнь такой, какая она есть, и не пытаться из нее сделать то, чего нет на самом деле, пока совсем плохо не стало.

У поганой же высшее образование. Почему она не объяснила все с научной точки зрения?! С медицинской, так сказать. В журнале «Здоровье» писали же, что поцелуй – это взаимный обмен бактериями, даже высчитали, сколько миллионов этих бактерий попадает из одного рта в другой.

А вот в Японии медики выдумали специальные презервативы для поцелуя, чтобы микробов не передавать. Ей надо было первой научиться таким презервативом пользоваться. Он как тряпочка на рот надевается. А что? Очень практично! И не заразишься, и партнер будет не заражен. В этом же журнале «Здоровье» предлагали приобрести эти презервативы по оптовым ценам. Почему же тогда поганая за этим что-то другое видела? А еще образованный человек, с институтом! А ребенка чему она учит! Рогатый заяц никогда не появится, и черепаха никогда шерстью не обрастет. Все это бред собачий!

Наши отношения с Севочкой развивались медленно и планомерно, держась в рамках допустимой нормы. Еще бы, ведь Севочка был труслив, а мне еще только шестнадцать. А мало ли что в башке у малолетки? И неприятностей лишних Севочка не хотел и избегал. Он не хотел, чтобы погань подала на его в суд за развращение малолетних.

В общем, с ним можно было побазарить на утонченные темы. Ведь его отец был сам декан консерватории, правда, казахской, но это не так важно.

Вырастив здорового оболтуса на своей шее, он «спихнул» его в Новосибирск, чтобы устроить ему «экзамен». Вот несладко же пришлось изнеженному чадосу.

Об этих проблемах больше всего распалялся Севочка, находя во мне отзывчивого и сочувствующего собеседника. Понятно, что за всем этим я подразумевала, что это новоиспеченный принц ухаживает за мной.

Севочка приходил в гости, сжирал три тарелки поганинского супа из гнилых кабачков, плакался в жилетку, читал свои вирши, клянча признания и сочувствия. И, конечно же, он всё это получал, в моем лице. А я в свою очередь преследовала свои цели: намертво привязать к себе Севочку, приковать якорной цепью, как пса в конуре, и никуда не отпустить от себя до конца жизни. Ведь он первый, значит должен быть и единственным. Если бы было можно, то я написала бы на нем свое имя говном.

Признаться, я ревновала этого ублюдка к бывшим его бабам. «Как это так? – темяшилось в моей башке. – Он у меня первый, а я у него не первая! Трагедия! Караул!» Но потом я находила хитрый компромисс, ловко объясняя себе, что с ними он просто был, а меня полюбит и женится. В школе у нас про такое говорили: «Подбери губу – наступишь»! Так вот и я раскатала губу, а Севочка тем временем уже думал, куда бы от меня слинять: так я ему надоела со всей недоступностью и заморочками.

Наконец-то настал выпускной бал. Мы с Севочкой договорились заранее, что он приедет на него. Я в глубине души надеялась, что буду им хвастаться перед одноклассницами, как породистый пудель золотой медалью. А вернее было бы сказать, как бродячая собака обглоданной гнилой костью.

Расфуфыренная, как хрюша в рюшах, я расхаживала перед подъездом школы, ожидая своего благоверного в условленном месте. Все поспешно бежали на выпускной, не обращая на меня никакого внимания.

Вдруг, за спиной послышался свист и в мою спину полетел ком грязи. Такого предательства я не ожидала! Как я теперь появлюсь перед Севочкой? Что он скажет обо мне? Ведь он мог появиться с минуты на минуту. Со злобой я обернулась, ища, кто мог сделать такое. Передо мной стояла компания отпетых школьных хулиганов.

– Ты что, Зухра, чего тут ждешь?» – нагло щелкая пальцами и корча рожу спросил меня Рыжий Жердь и направился в мою сторону.

А за ним и все остальные. Их было шестеро: Прагин (Паря), Санюгин (Саня), Клепиков (Киска), Мишутин (Мишаня), Севастьянов (Сева – вот ведь ирония судьбы?) и рыжий Саньков.

– Все сюда, – заорал рыжий. – Ребята, нам терять нечего да и мы не ничем не рискуем! А ну-ка давай!

И плотной стеной хулиганы направились ко мне. Саньков гадливо улыбнулся.

– Да зачем он тебе нужен? Кого ты тут ждешь? Смотри, какие мы славные.

Только вблизи я увидела, что у него не хватает двух передних зубов. Беззубая харя в конопушках протягивала ко мне грязные пальцы. От всех разило винищем, луком и чесноком.

Но как же Севочка? Он сейчас появится, он защитит меня, он разгонит подонков, ведь он такой благородный. Я оглянулась. Но никого, естественно, не было. «Предатель! Почему ты не пришел» – но думать было поздно. В ужасе я бросилась убегать от пьяной шоблы.

По глупости я ломанулась в школу. Несясь по темным школьным коридорам, я лихорадочно думала, куда скрыться от пьяных преследователей. Вывернув из-за одного поворота, я увидела вдалеке знакомый до боли Севочкин силуэт. «Надежда! – мелькнуло в помутившемся от страха рассудке. – Наконец-то! Я спасена!» И с утроенной силой я побежала к нему, увлекая за собой шоблу преследователей. Но боже, что же я получила вместо долгожданной помощи! Севочка увидал хулиганов, физиономия его и без того вытянутая, удлинилась в два раза, рот беззвучно открылся и он, о ужас! повернулся на пятках и побежал во всю прыть от меня.

– Постой! Помоги! – кричала в бешенстве и ужасе я.

Но Севочка даже не оглядывался. Он удирал во все лопатки, думая, что разделаться хотят именно с ним.

Я видела, как на его ботинках развязался шнурок. Думая о том, упадет он или нет, я ощущала усталость все больше и больше.

– Предатель! Предатель! – беззвучно шептала я пересохшими от интенсивного дыхания губами. Кричать уже не было сил. Тем времени шобла подонков уже начала догонять меня. Севочка скрылся за очередным поворотом и его след простыл.

«Что теперь со мной будет? – с отчаянием и страхом думала я. – Как я буду смотреть в глаза своему мужу! Что он обо мне скажет? Он ведь не поверит, что я стала жертвой подонков». Хотя, конечно никакого мужа здесь не было. Да и ничего еще не случилось, пока я только устала бежать.

Были лишь пустые стены, я, преследователи и погоня. Один из них уже схватил меня за оборку выпускного нарядного платья. Я напрягла последние силы и рванула вперед. Материя треснула, и кусок оборки остался в руке у рыжего. Размахивая им, как флагом, он бежал за мной и гадко хохотал.

– Ну, чего же ты боишься? Ты получишь такое наслаждение! – и все вторили ему в унисон.

– Ципа-ципа-ципа! Подожди, не бегай так быстро. Ты можешь упасть! – слышала я надсмехающихся надо мной хулиганов.

«Только не это!» – напрягая последние остатки сил, думала я.

Но вот впереди забрезжил свет: то была открытая дверь актового зала, где проходил выпускной бал.

Хулиганы поняли, что могут упустить свою жертву. Один из них в два прыжка догнал меня и сделал подножку. В ту же секунду я растянулась плашмя, тормозя носом по полу. Лежа на полу и корчась от боли, как червяк, я орала что было сил, чтобы меня услышали, чтобы хоть одна живая душа отозвалась на мой вопль. Саньков перевернул меня на спину.

– Заткнись, Зухра! – подскочил ко мне Партюгин и локтем ударил в солнечное сплетение.

Дух вышибло из легких, и я замерла, ловя, как рыба, воздух ртом. От адской боли в глазах помутилось, я уже не понимала, что происходит...

Когда боль немного утихла и я смогла набрать воздух в легкие, я завопила во всё горло.

– Не надо! Не надо! Не трогайте меня!

– Да кто тебя трогает! Все же спокойно! У тебя что припадок что ли? – вдруг послышалось надо мной.

Открыв глаза, я увидела, что надо мной стоят трое школьных учителей.

– Нет, у меня не припадок, – сказала я, с ужасом ожидая, что хулиганы опять появятся где-нибудь поблизости. – Они гнались за мной!

– Кто? Тут никого не было. Мы услышали, как ты кричишь. Тебе плохо? Может тебе скорую?

– Не надо – мне уже лучше! – подскочила я, испугавшись, что мне вызовут псих бригаду.

Оказывается, хулиганы убрались, как только я завопила, потому что знали, что с учителями им встречаться не стоит.

Вся перепачканная, с разбитым носом и оцарапанными коленками, я забилась в школьную раздевалку и всю ночь до утра просидела там, боясь в таком виде появиться на выпускном и попасться на глаза подонкам. И правильно! Нечего разряживаться перед всякой швалью.

Ведь если разобраться до конца, то и Севочка в своем классе тоже наверняка был хулиганом, может быть и не самым агрессивным, но чем-то вроде этого. И я его идеализировала в своих мечтах. А может быть, когда хулиганы из нашего класса выйдут в мир, то там какие-то бабы налепят на них ярлык «принца» и будут смотреть на них через розовые очки. А поле свадьбы те будут пиздить их всю жизнь по роже и заставлять за собой стирать вонючие портки.

А наряжаться и показывать себя нужно перед великими людьми, теми, кто что-то может для тебя сделать полезное, что-то тебе дать, а перед такими дураками, как Севочка, которые тебе ничего не дадут, кроме зуботычины, и вертеться не стоит. И поделом мне! Нечего возиться с дурачьем!

 

***

 

Дурак с будильником приперся на ночь глядя,
Чтоб выяснить со мною отношения.
Свой лоб прыщавый двадцать первым пальцем гладя,
Он вынес неотложное решенье.

 

Севочка решительно прошел в мою комнату и поставил здоровенный будильник на стол, затем уселся на стул, нога на ногу и заявил:

– Ну, значит так! В общем, я твои записи прочел на досуге. И сделал для себя кое-какие выводы. А ты чего стоишь? Присаживайся, будь как дома! – съязвил прыщавый гаденыш.

Я села напротив, вся в ожидании, что сейчас он мне скажет самое главное, что он решил жениться на мне. Ведь в тетрадке я описывала именно то, как я представляла себе свою будущую семейную жизнь.

– Видишь ли, – продолжал Всеволод, как он себя называл, – дело в том, что, как поется в одной знаменитой песенке, – по вполне известным всем причинам, нам все девушки одинаково хороши. А у тебя очень много феодальных предрассудков, внушенных, видимо, с детства. Я – такой же, как и все мужики. Хотя я и музыкант, с образованием, но я такой же кобель, как и все. И одной тебя мне будет мало. Я обязательно буду бегать по бабам. Согласна ли ты на такое условие?

– А зачем этот будильник? – перевела я стрелки на другую тему.

– Для того чтобы уложиться во времени. Дело в том, что я тороплюсь, у меня всего 15 минут, и за это время я должен успеть рассказать всё, а то я не успею на последний автобус.

– Можешь не утруждаться, – выпалила я, схватив будильник, чуть не съездив им по прыщавой роже.

Но мерзавец ловко увернулся и выхватил сей магический предмет у меня из рук.

– Убирайся отсюда, ублюдок, – взбесилась несовершеннолетняя пуританка. – Я думала ты – принц, а ты, оказывается бабник, да еще и не скрываешь этого, – я возненавидела всех мужиков в этот момент.

– А что было бы лучше, чтоб я скрыл это, а потом втихаря бы тебе изменял?! – не унимался Севочка.

– А ты что не изменять не можешь? – спросила я, разгневавшись.

– Я не вижу в этом ничего предосудительного. Мы, мужики – это самцы, быки-осеменители. Природа так устроила, чтобы один самец осеменял сразу множество самок, размножал свой вид.

– Это не правда! Бывают и исключения! – с жаром воскликнула я и вспомнила всю мамочкину жизнь с ее исключениями и исключительностью.

– Бывают! – эхом отозвался Севочка. – Это импотенты, дебилы, гермафродиты, и т. п. умственные уроды. Такого дурака посади рядом с собой, и он никуда от тебя не убежит, будет всё время маячить рядом с тобой. Такой дебил тебе нужен?

– Нет! Я такого не хочу, я хочу нормального мужика.

– А тогда ты не сможешь у него быть единственной. Чем нормальнее мужик, тем больше количество самок вокруг него.

– Нет, я хочу, чтобы он был только со мной, – уже истерично вскрикнула я и притопнула ногой.

– А тогда с тобой будет рядом говно. Потому что твоим будет только то, что хуже тебя, гаже тебя, дурнее тебя, – сказал Севочка не по его разуму мудрые слова и тут же расслабил лицо как у дебила.

Я невольно отпрянула. Но он вдобавок встал, скрючил ноги и руки и пошел, ковыляя как урод.

– Перестань, перестань! – неистово закричала я, пытаясь помешать ему.

Но он еще активнее заковылял по комнате, а кода он повернулся ко мне, о ужас! У него изо рта потекла слюна. В последний момент он сделал рывок в мою сторону, чтобы обнять меня в таком виде. Но я отскочила в сторону, и он, не пытаясь устоять, упал на пол и забился, изображая эпилептический припадок.

– Прекрати! Прекрати немедленно! – кричала я, не зная, что же теперь делать.

– Я твой! Я твой! Я люблю тебя, – паясничал комедиант, металлическим голосом робота повторяя эту ересь, корчась в судорогах и валяясь по полу.

На зная, что же теперь делать, я села на пол и заплакала. Закрывая лицо руками, чтобы не видеть всего этого безобразия, теперь уже я рыдала навзрыд, не будучи в силах успокоить свои чувства...

Когда буря эмоций кончилась, я осторожно отняла руки от лица, боясь увидеть ту же картину. К счастью, Севочка уже не паясничал. Он спокойно сидел напротив меня, помахивая ногой, и серьезно смотрел мне в глаза. Я обрадовалась и подумала, что это был просто спектакль, и что сейчас Севочка извинится передо мной, и мы пойдем пить чай.

Но Севочка решительно встал, взял свой будильник и сказал, что его время уже истекло и ему пора.

– Как? Уже? А что же я дальше буду делать?! – воскликнула я, даже не веря своим ушам.

– Ты? – недоуменно пожал плечами Севочка. – Ты найдешь себе такого мужа, которого ты ищешь: любящего, доброго, отзывчивого, постоянного, верного. А я не такой, я не достоин тебя, – подчеркнуто гротескно сказал юный лицемер.

– Но ведь я хотела, чтобы им был именно ты, – не унималась я.

– Я не смогу, я слишком подлый, хитрый, непостоянный, я не достоин, – уже холодно повторил он, глядя на будильник. Испугавшись, он выпалил: – Ну, всё! Мне пора. А то автобус уйдет! Я побежал! Будь счастлива, малыш. Пока! – выпалил палач и вышел за дверь.

Время, казалось, остановилось и замерло.

Но с другой стороны, что в этом страшного? Ведь сегодня вечером мы все вместе катались со снежных гор в большом куске полиэтилена, сев друг за другом. И никто не думал, сколько частей соприкасается друг с другом. Всем было просто весело и хорошо. Чем же это катание отличается от нашего лежания в мешке? – думала я. Ответ прост: «Просто мамочка завнушала меня, что сексуальные отношения с мужчинами помимо семьи – «ячейки общества» – это плохо. А что же она тогда стольких кобелей перебрала и не думала, что это постыдно? Вот лицемерка! Вот двурушница! Да провались ты пропадом вместе со своей блядской моралью! Проклятая ты дура!

 

На зеленом сукне казино,
Что Российской империей
Называл вчера еще
Про кровь, как когда вино,
Но не свечи горят еще,
Полыхают пожарища.

Припев:

Господа, ставки сделаны.
Господа, ставки сделаны.
Господа, ставки сделаны.
Господа, ставки поздно менять.
Что нам жизнь – деньги медные.
Мы поставим на белое,
Жребий скажет, кому умирать.
Гусарская рулетка – жестокая игра.
Гусарская рулетка – дожить бы до утра.

Так выпьем.
Равнодушен Господь, как крупье,
И напрасно молить его проигравшим о милости.
Здесь на нашей земле – на зеленом сукне
Вдоволь хватит места на то,
Чтобы всех обеспечить могилами.

 

Время, казалось, остановилось, жить, казалось, было не для чего. «Это не получилось, – думала я. – Как же я буду теперь жить дальше?»

Сидела сытая, довольная, в тепле. Не урабатывалась. Здоровая дурища!!! С жиру бесилась, не знала, куда силы свои девать и от безделья выдумала себе всякую дребедень про принцев, паруса, рыцарей и т. п. Да ее бы в каменоломню какую-нибудь! Или воду на ней возить. Тогда бы поняла, какие ей там, к черту, принцы! Ей бы не принца захотелось, а куска хлеба. Как жир бы спал лишний, так и беситься стало бы не с чего.

И вот ходила-ходила я по квартире, вы-ы-ы-ла! Как сыч! А потом давай палас ногтями царапать и в него как сосиска в тесто заворачиваться. Как нестыдно! Хорошая вещь, не тобой заработанная, а ты ее ногтями портишь! Вот что безделье да сытость с человеком делает! Мечты там всякие! Дурость!

Ну ладно. А когда из ковра-то вылезла: все-таки дышать там стало трудно, – то давай по полу кататься да выть белугой. Благо, соседи еще были в гостях, а мать не пришла с вечеринки. Выла-выла, выла-выла – ну ничуть легче не становится. Проблема – это в мозгенях тупых остается, и как не вой, как ни прыгай – толку нет. Мозгени свои тупые сменять надо. Вот где корень зла таится.

А дурища не понимает этого, ревет благим матом. А чего она рано из ковра вылезла? Ну и сидела бы там, пока бы не задохлась. Тогда бы сразу поняла, что воздух для нее дороже мечтаний сраных. А то вот слышу, по телевизору в кино клянутся: «Ты для меня дороже воздуха!» А ну-ка надень-ка ему мешок на голову, и тогда сразу ясно станет, что ему дороже: она или глоток воздуха. Пусть не обманывает ни себя, ни других.

А затем дурища к окну открытому подошла. Думает: мечты не сбылись, значит, теперь с собой покончу. Стоит на четвертом этаже, да в окно смотрит: все примеряется, да мнется. Стра-а-ашно дурище, что помереть-то может. А что свои мозгени надо менять, чтоб плохо-то не было, дурища и понять-то не может. Держится тупо за мыслишки и мечтишки свои сраные. Ну, в общем, духу у нее не хватило, чтобы спрыгнуть. А чего она себе навыдумывала! Взяла бы, да как следует головой о стену каменную треснулась, чтобы искры из глаз пошли. Тогда бы получше поняла, что с ней будет, если спрыгнет с четвертого этажа. Это только мечтать приятно. А остальное всё очень даже опасно. А главное – опасны сами мечты. Эти проклятые. От них несчастье самое главное в жизни человека случается, от них больше всего у него страданий.

Так ничем все бы трепыхания и кончились. И тогда удумала дурища, что ей жить не для чего. И решила, что ни есть, ни пить ей не надо. Ну какому бы нормальному человеку это в голову бы пришло? А дурища ни ест, ни пьет, только сидит мрачная да все о своем думает: «Мол, как же это так, что дурость-то не удалась?»

А нечего было, выдумывать о жизни черт знает что. Жизнь такая, какая она есть и ее нужно просто использовать, приспосабливаться к ее быстро меняющимся обстоятельствам. И вообще мать должна была внушать, что мужиков много, как говна, и о них беспокоиться не стоит. Один уйдет – другой найдется. А лучше всего самой выбирать, с кем тебе быть полезнее. Как говорится, «счастье женщины – знать с кем и как переспать».

Но дурище внушали абсолютно противоположное, и вот теперь она из-за этого даже есть не может. Исхудала: кожа да кости. В чем только дух держался?! Еле ходит. Три недели не ела, не пила, глаза ввалились. Ни с кем не разговаривает, на вопросы не отвечает: ну не жилец, в общем. Последние дни вообще перестала вставать с кровати: лежит себе и лежит – сил встать нет.

И вот погань давай по родственникам да по врачам бегать. И те ей и присоветовали, мол, в скорую позвони, а лучше всего, псих бригаду вызови. Та возьми да и вызови ей бригаду.

Приехала бригада: здоровенные жлобы такие в халатах, думают, – придурка с припадками сейчас вязать начнут. А тут сидит перед ними такое существо и глядит: одни глаза только. Главный из их команды говорит:

– Что с тобой?

– Да она три недели уже не ест, не пьет, – вместо нее погань отвечает.

– А что тебе мешает есть? У тебя голоса? – та только в ответ головой мотает. – Что они тебе говорят? Чтобы ты не пила воду? А ну-ка выпей воды! – И протягивает стакан, поганью загодя налитый.

А дурила чокнутая только головой мотает, да стакан от себя отодвигает.

– Тебе плохо? – спрашивает другой санитар.

Та только в ответ головой кивает.

– Хорошо! Сейчас мы тебе поможем! Одевайся!

Но тут вдруг дурища листок бумаги с ручкой попросила: настолько она от голода ослабла, что уже и говорить не могла, да и дышала, и то с трудом.

Дали ей листок и ручку. А та пишет, мол, дайте мне кислородную подушку: слышала она где-то, что если какой-то человек умирает, то его при помощи кислородной подушки откачивают.

А санитары возьми да и скажи: мол, всё тебе будет – и кислородная подушка и откачка, только с нами поехали. И взяли ее под белы ручки, и повели в карету. Усадили и повезли в дальний край, на отдых. Место же ей было незнакомое, дикое. Долго ехали. А по дороге санитар все ласково так с ней разговаривал.

– Почему не ела? Что за напасть такая.

И никак понять не мог: Черт его пойми: этих дураков никогда не поймешь.

А как приехали к месту, завезли ее в ворота, да к дому такому странному. Ночь была на дворе, впопыхах она ничего не поняла. Заводят в кабинет, а врач ей вопросы все те же по новой задает, а дурища листок в руки и по новой писать все те же ответы. А врач диву дивится: чего мол, на листке-то пишет? А шизофреник опять подушки требует.

– А у нас таких нет! – ответил врач.

– А где же я? – опять шизофреник на листке пишет.

– В дурдоме! Вот где! – вслух произносит врач и хохочет.

Раздели дурищу, надели рваный халат и отправили в палату.

Горсть таблеток дали и сказали, чтоб она выпила. Ну а та возьми, да под язык их и спрячь, а потом выплюнула потихоньку. Думает, что дальше будет. Дай-ка, посмотрю, спать-то не буду.

А в самом помещении, особенно в палате, вонища страшнейшая, воздух спертый, ссаными матрасами воняет, да говном старушечьим. Старухи эти грязные, с седыми растрепанными волосами, ввалившимися ртами, на вязках лежат, т. е. привязанные, да все дрыгаются. Одна из них повернула голову к дурище и, глядя на нее безумным взглядом, стала упрашивать, чтобы та отвязала бы ей хотя бы одну руку. Пожалела дурища старуху, да встала, чтобы помочь ей. Как вдруг из темноты раздался голос медсестры:

– Будешь помогать – саму тебя мы привяжем. Лежи спокойно.

Дурища легла, а старуха злится, проклинает ее. Дурища лежит, боится проклятия старушечьего, а сама и не догадывается, что проклятие то уже давно случилось по материной милости, да по мышиному навету .

Отвернулась дурища на другой бок, глядь, а там старуха под себя напрудила. Санитарки подскочили к ней, из ночнушки ее вытряхнули и в исподнем на пол положили, а сами в это время матрас другой стороной перевернули, сухую простыню положили, бабка только на постель взбираться, а ей:

– Куда? Назад. Айда, бабка, задницу мой!

А та настолько из ума выжила, что уже забыла, как это делается. Притащили лохань воды холодной, бабку задницей в нее посадили на минуту, вынули оттуда и не вытирая, надели на нее ночнушку и уложили в кровать.

Так полночи возились медсестры то с одним, то с другим умалишенным. Одна требовала шоколадный апельсин, иначе она умрет. Другая общалась с каким-то Гариком: у нее был приступ белой горячки. Она требовала у него еды, выпивки и денег. Одна молоденькая девчонка поминутно садилась на постели, оттягивала трусы, заглядывала туда и крикнув:

– У меня месячные! – отпускала резинку, щелкая по пузу.

В общем, настоящий дурдом!

«Боже мой! – подумала я. – Да ведь в жизни точно так же каждый думает о каких-то своих тараканах, только вслух это не высказывает. А сумасшедшие – это люди, которые уже не скрывают этого, то есть, говоря проще, «гонят гусей». «Нормальные», так сказать, люди – это большинство умалишенных, а дураки в дурдоме – это меньшинство. Но весь мир – это огромный дурдом, где нет ни одного нормального человека; каждый что-то о себе мнит или воображает, фантазирует, а в реальности этого нет.

Нормальными являются дети или животные – они ничего о себе не выдумывают, живут реально. Вот идеал, к которому надо стремиться – так думала я, засыпая. «Нужно стремиться, чтобы никогда сюда больше не попадать» – продумала я и провалилась в глубокий сон.

Во сне мне привиделись странные люди, которые рыли ямы, чем-то похожие на могилы. В них укладывали живых людей и почему-то засыпали в жир. Но у этих могил был недостаток: как только засыпали одни конец ямы, в другом появлялось свободное пространство, и жертва легко выбралась через него на свободу. И тогда ее ловил какой-то злой маг, облаченный в одеяния, меняющий свой цвет, подобно хамелеону. Он ласково брал жертву за руку, стремясь привлечь ее к себе. Губы мага вытягивались в дудочку, на конце которой появлялся раструб. И через эту дудку лилась мягкая убаюкивающая мелодия. Слушая ее, жертва вдруг успокаивалась, начинала беспечно улыбаться, а потом сама с радостью бежала в яму и ждала, когда ее закопают. Что могильщики поспешно и делали.

Я с удивлением и страхом наблюдала за этой сценой со стороны. Могильщики старательно выкладывали над могилой холмик, но надгробья почему-то не было. «И это все, что осталось от человека?» – с болью отчаянием подумала я.

– А что же еще может от него остаться? – послышался голос в моем левом ухе, а за ним мелодичный недобрый смех.

Я невольно обернулась, но не увидела лица того, кто произнес эти слова. Передо мной только было мерцающее разными цветами одеяние злого мага. Это мерцание слепило мне глаза. Затем я увидела, как к моему лицу стала приближаться диковинная дудка. Смертельная мелодия вот-вот уже должна была политься из нее.

– Кто ты?! – воскликнула я, отворачиваясь от чертова горна.

Непроизвольно я увидела пустую свежевырытую могилу. Подспудно я знала, что она предназначалась для меня.

– Кто ты?! – повторив, как безумная, я повернулась к раструбу.

– Я – обман! Я – людское заблуждение. Я не делаю людям зла. Я пою им сладкие песни. И они сами делают за меня мою работу. И поэтому я – самое величайшее зло на свете. Вскоре ты сама поймешь все это! Это! Это!-о!-о!-о!-о!...»

И я почувствовала, как могильным холодом повеяло от ямы, как слова мага меня ослепляют и успокаивают меня, как тело становится ватным и безвольно начинает совершать шаги в направлении ямы.

– Но в чем же твоя сила? Почему я, как все, иду на гибель? – вопрошала я.

– Потому, – ответил злой маг, – что человек туп и инертен по своей природе. И за обещания блаженства и услады эти несчастные сами закапываются в могилы!

– Но почему? – не унималась я.

– Потому что у подавляющего большинства просто нет выбора, чтобы понять этот обман. Ибо я – самый страшный и самый сильный маг. Я – иллюзия!

Видишь это кладбище – это жизнь, где, не успев родиться, человек вынужден похоронить себя заживо для того, чтоб потом умереть. Еще не поняв вкуса жизни, он оказывается в яме своего инстинкта, гормона продолжения рода. Но из нее он выбирается легко. Но тут поспеваю я – маг лжи! Я подставляю свою дудочку к их ушам, и тогда они закрывают глаза, и сами радостно бегут в свои могилы.

– Но как избежать этого? – с трепетом и надеждой вопрошала я.

– Как? Для этого ты должна перестать обманывать себя. Мои песни слишком приятны! Мое одеяние переливается так красиво, что не многие могут устоять перед его светом. Но взгляни на эти могилы. На эту безотрадную картину! Не у всякого хватит мужества, чтобы постоянно смотреть на это. Лишь не многие находят в себе мужество, чтобы смело смотреть в глаза правде.

– Но неужели нельзя иначе? – удивленно спросила я.

– Нет! Сладость обмана слишком велика. Поэтому, чтобы преодолеть это, нужно постоянно смотреть на то, что будет доставлять дискомфорт. Ты видишь эти могилы? Некоторые из них дышат: там находятся еще живые, а вернее было бы сказать, умирающие люди. Все они поддались на мои уловки, и им уже никогда не выбраться назад. Я продолжаю петь им свою песню, чтобы, даже задыхаясь, они и не думали выбираться из своего погребения. Ибо я – самое грандиозное порождение человеческого невежества!..

С этим словами одеяние мага вспыхнуло всеми цветами радуги и ослепило мне глаза. Непроизвольно я закрыла их, а когда уже открыла, то передо мной уже не было злого мага, я вновь видела дурдом и его привычную обстановку.

«Хорошо, что это был всего лишь сон, – подумала я. – Как бы вынести из всего этого нужные уроки и никогда не совершать больше ошибок! – облегченно вздохнула я. – Теперь постараюсь быть как можно внимательнее».

В палату привезли молодую девчонку. Она была настолько слабая, что ей уж не нужно было ставить успокоительные уколы. Худенькие ручки с просвечивающими голубыми венами свешивались с каталки. Одета она была в старую застиранную сорочку, на которой черной тушью жирно красовался номер больницы. Голова ее была выбрита наголо, а запястья перетянуты бинтами.

– А это еще что такое? – спросила у всех эффектная молодая наркоманка.

– Да из-за мужика! – ответили медсестра. – Вены вскрыла.

– Из-за мужика?! Нашла из-за чего! Да их же много, как говна! Вот бы я так делала?! Я что дура что ли! А волос почему нет?

– Да от горя что ли? – уже неуверенно произнесла медсестра.

– Охо-о! Говна-то такого! – пренебрежительно воскликнула наркоманка.

«Вот здорово! Вот как надо ко всему относиться! Не то, что я!» – подумалось мне. Воспоминания о Севочке новой волной ностальгии нахлынули на меня. Настроение упало. «Зачем теперь жить?» – всхлипнула я и отвернулась к стене, укутавшись с головой в одеяло.

Так я, долежав до ночи, ничего не соображая, и уснула.

Во сне мне стало очень плохо (физически). Адски болело сердце, дышать становилось все труднее и труднее. В ушах стоял невыносимый шум.

Я ведь все не ела. Встать уже не было сил: руки и ноги повисли как безвольные плети. В один момент мне захотелось в туалет, и я стала просить утку.

– Ничего, дойдешь! – сказала санитарка. – Здоровая как бык!

Я просила, просила и, в конце концов, напрудила под себя.

– Ах ты, паршивая вонючка! Не могла утку попросить что ли? – набросилась на меня медсестра.

Сменив простыню и вымыв покрытый клеенкой матрас, она водрузила меня на кровать, пригрозив, что в следующий раз я уже буду лежать в своих же собственных испражнениях, и она ко мне не подойдет.

Но она была не права: испражняться мне было уже нечем. Последнее дерьмо, которое ссохшейся массой можно было прощупать в толстой кишке с внешней стороны живота давно уже вышло из меня 5 дней назад, и теперь я представляла собой симпатичный скелетик, аккуратно обтянутый кожей. Даже уже не двигающийся. Вот к какому плачевному результату привела меня мамина программа ее установками.

Мысли: «Почему все не так? Не для чего жить дальше!» – привели меня к краю пропасти.

И вот уже смертельная мука начала раздавливать мое существо. Адская сила смерти начала давить мне на грудь, и я стала ощущать, что задыхаюсь. Одна, беспомощная, жалкая, «живой скелет» – я умирала на больничной койке в дурдоме. И эта адская сила почти уже полностью заполнила меня. Отчаяние, боль, страх переполняли душу.

И из этих чувств начала рождаться мольба. Доселе безбожная и самоуверенная, теперь жалкая и беспомощная, я готова была отречься от всего, как угодно измениться, поверить в Бога, лишь бы не испытывать таких адских страданий. Я ощущала, как на меня накатывают огромные волны: одна сильней другой, всё разрушая на своем пути. Очертания физического мира начинали расплываться, растворяться и исчезали. Каждый такой накат все мучительней и сильней не оставлял больше надежды. Ни на что уже не надеясь, ум твердил одно лишь слово: «Конец!»

Наконец эта сила что-то начала ломать во мне. Я не знала что, но мое сопротивление этим накатам ослабло, и последний разрушил это нечто, ту хрупкую скорлупку, которой было мое существо. Я стала ощущать, что гигантская черная волна стала проникать в мое существо. Адская сила мрака стала заполнять меня. Я уже плохо понимала, где я, а где не я. Где поток смерти, а где мое жалкое ничтожное существо, утлое суденышко, готовое вот-вот разлететься на щепки.

Я видела черное марево перед собой. Оно проникало в меня, как мне казалось, через точку на уровне солнечного сплетения. Концентрические кольца черного и серебристого цвета расходились во все стороны и растворялись в окружающем пространстве. Сознание расплывалось, и с каждой волной, как мне казалось, меня становилось все меньше и меньше. Казалось, еще не много – и я окончательно исчезну в этом адском мареве. Откуда-то издалека слышался ни на что не похожий, усиливающийся звук. Он не был ни благозвучным, ни отталкивающим, скорее угнетающим и неотвратимым. Гнет усиливался, сознание растворялось в темном мареве, в котором виделись всполохи ярких красок всех цветов радуги. Затем все цвета вспыхнули с утроенной силой и слились в единый ослепительно-белый цвет. В этот миг все пропало и растворилось.

И в следующую секунду я увидела незнакомое доселе, но до удивления близкое мне лицо, можно даже сказать – лик. Он улыбался мне. Каким-то странным неземным, удивительным и в то же время каким-то родственным казался мне взгляд этих глубоких глаз. Они пронизывали мое существо, лучились, неся с собой радость, успокоение и глубину.

Предсмертные мучения куда-то улетучились. Страха больше не было. «Кто это» – с удивлением и благодарностью спросила я.

– Это – Великий Мастер. Просветленный Учитель, спаситель человечества, Шри Джнан Аватар Муни, – сказал внутренний голос, слышащийся позади меня.

– Но почему я до этого ничего о нем не знала? – с недоумением вопрошала я.

– Ты знала, – тихо и загадочно проговорил голос. – Знала, но потом забыла. Тебя с этим человеком связывает очень глубокое и сильное родство, – продолжал он. – Ведь ты узнала его?!»

– Да, но откуда... – хотела спросить я, но голос неожиданно прервал меня на полуслове.

– Ничего не спрашивай. Ты обо всем узнаешь сама. Но это будет не завтра. Наберись терпения и жди, – голос замолчал и вдруг, в оглушительной тишине, раздался голос Учителя:

– Ты много в этой жизни заблуждалась. Но теперь ты видишь, к чему тебя привели твои представления и мечты. Они привели тебя к смертному одру. Но твоя жизнь может продолжиться, если ты отречешься от них на очень глубоком внутреннем уровне. Согласна ли ты сделать это?

– О да, Учитель! – выпалила я и разрыдалась слезами отчаяния. Теперь я понимала, что передо мной находится именно мой Учитель, моя путеводная звезда, ведущая меня через многие перевоплощения. И я не стыдилась своих слез, той боли, которую испытывала моя заблудшая впотьмах душа.

– Хорошо! – молвил мудрец. – Я вижу, ты готова к дальнейшему обучению. Видишь, вон там, в углу маленькой комнаты лежит твое тело. Оно могло бы сейчас, в эту минуту умереть, но пока еще ему не судьба. Сейчас ты узнала нечто самое главное, что поможет тебе в дальнейшем.

– Но что? Что я узнала? – недоумевала я.

– Ты поймешь это не сразу. Знание должно закрепиться опытом. Только тогда оно станет живым. А пока возвращайся назад.

В тот же момент прекрасное видение пропало. Казалось, выключили свет, и я опять оказалась в темноте и пустоте. Из этого мрака вдруг вырисовались очертания дурдомовской палаты, на одной из коек которой лежало бледное как простыня исхудавшее тело шизофреника.

Вокруг толпились санитарки, медсестры, и даже зав. отделением посреди ночи приехал туда же. Смерть в дурдоме не являлась чем-то из ряда вон выходящим, однако, могла вызвать определенные неприятности у медперсонала. Зав. отделением щупал пульс, медсестры ставили капельницу, но никак не могли попасть в вену, так как сердце почти уже не билось, а вен не было видно. После нескольких неудачных попыток, капельницу воткнули прямо в бедро: надо же как-то было спасать. Тут же подоспела и кислородная подушка. Пытались привести в норму дыхание. После получасовых попыток им кое-что удалось сделать. Пульс стал усиливаться, а ведь его до этого почти не было. Врач суетливо спрашивал, в чем причина, что человек чуть не умер. Санитарки недоуменно пожимали плечами. Кто-то из больных сказал, что, мол, она несколько недель ничего не ела и умерла от голода.

Сама не понимая как, но я слышала все их высказывания. Хотя я ощущала и видела себя отдельно от физического тела. Мне хотелось сказать им всем, что это случилось не из-за голода, а из-за неправильных мыслей. Я хотела крикнуть им это в самое ухо, но в ужасе поняла, что у меня нет рта и говорить мне нечем.

В ужасе я спохватилась: а кто же я? Кто смотрит и наблюдает за всем этим? Ответа не последовало. Вместо ответа я увидела перед собой длинный черный туннель, в который меня стало засасывать как пушинку, несколько минут продолжалось это свободное падение. Всё это время я думала: «Я не хочу туда, там я так много страдала! Я хочу вернуться назад, к моему Учителю. Там было так хорошо и спокойно. Именно там я была на вершине блаженства».

Не было желания возвращаться назад.

Но какая-то огромная неодолимая сила засасывала меня всё глубже и глубже в этот туннель. Через несколько секунд, длившихся целую вечность, в конце этого туннеля стал видеться свет. Затем все кончилось, и я вновь воссоединилась со своим физическим телом. Адская головная боль, звон в ушах и затрудненность дыхания – вот что я ощутила в этот миг.

«Опять страдать и мучиться» – подумала я. На грудь шло сильное давление. Перед глазами плыли разноцветные круги. Маячили какие-то тени. Когда эти тени приняли более четкие очертания, я увидела, что это главврач и несколько перепуганных санитарок. Врач сухим и суровым голосом произнес:

– Кордиамин, 3 раза в день, нейролептики пока на время отменить, кормить через трубку. В приказном порядке!

Эти слова как-то взбодрили меня. Я сразу представила, как мне вставляют в горло шланг, в него воронку, а в нее льют какую-то серую теплую чачу, вкуса которой я даже не чувствую. И происходит это на глазах у всех сумасшедших.

Тут же я подумала, что очень часто человека заставляют жить и бороться за выживание помимо его воли. Вынашивают недоносков в барокамерах, ухаживают за умалишенными и инвалидами. Всех неполноценных, дебиков, калек, без разбора подталкивают к жизни и называют это «гуманностью».

Но тут же я вспомнила, что в Спарте новорожденных детей сбрасывали в пропасть, если находили у них какой-нибудь маленький изъян. Достаточно было просто двух сросшихся пальцев.

А на Тибете были еще более суровые обычаи. Новорожденного опускали в ледяную воду на время, пока он не посинеет. Затем его вынимали из воды и наблюдали за его поведением: если ребенок приходил в себя и начинал двигаться, это означало, что ребенок родился сильный. А если не выживал, то тибетцы говорили: «Пошел на следующее перевоплощение». Вот это было гуманно. Человек и сам не мучился, и не мучил других. В природе все устроено совершенно. Слабый погибает, сильный выживает. Трудно себе представить зверя, который помогал бы зверю-дебилу. Скорее было бы наоборот. Слабого зверя тут же загрызли бы и съели. Никто не стал бы оживлять полумертвого зверя, спасать утопающего из воды, помогать слабому. Ибо инстинкт действует всегда правильнее и умнее.

Но в человеческом обществе люди руководствуются не реальностью, а своими нелепыми выдумками...

А вот однажды одна победительница конкурса красоты, собирающаяся поехать в Москву на дальнейшие выступления, навсегда рассталась со своей красотой и, чуть было, даже и с жизнью. Один маньяк выплеснул ей в лицо банку кислоты. С тех пор ей пришлось 2 месяца «выкарабкиваться» с того света. Зрение и лицо восстановить невозможно. Всю оставшуюся жизнь она будет жить инвалидом, не видящим света, беспомощным слепым существом. Можно ли представить слепого льва или орла или другого зверя?! А слепого человека – пожалуйста. Не лучше было бы просто усыпить несчастную и не мучить ее ни 2 месяца, ни всю жизнь?! В чем здесь гуманность?!

Итак, меня все-таки вытащили с того света, помимо моей воли. Много лет спустя, я сказала бы про все это: «Не судьба». А пока я решила, чтобы не привлекать внимания к своей персоне, начать самой есть и вести себя адекватно окружающей среде. Я попросила сама тарелку каши и стала ее поедать. Глядя на крупинки, плавающие в жидко разваренном клейстере и случайно попавшего в тарелку таракана, я невольно вспомнила анекдот, где дистрофик спрашивает: «Официант, а порция что на двоих?» Но мне тогда было не до смеха. Я даже не пыталась выловить таракана из тарелки. «Путь мясо плавает», – думала я, хлебая дурдомовскую баланду.

Постепенно мое состояние стало выравниваться. Но как ни странно, прежнего отчаяния я не испытывала. Пропал вечный вопрос: «Почему?» Я забыла былые тревоги, надежды и стала спокойно смотреть на окружающий мир.

Через два дня я стала уже ходить. Мечтательная, меланхоличная от рождения, я стала более нахальной и даже агрессивной. Злоба рождалась на мою мамочку, а также на всех тех, кто делал меня дурой. Тех, из-за кого я попала в дурдом. Да мало ли куда я могла попасть из-за своих выдумок.

С этого момента я решила для себя, что никакой погибели нет, есть просто обычная жизнь, ее реальные ценности, мелкие удовольствия. Эта жизнь идет по своим законам, и тот, кто сможет просечь эти законы и жить по ним, тот будет хорошо жить. А кто будет отстаивать дурацкие принципы, как Павка Корчагин, всегда будет жить в нищете и разрухе. Главное – это приложить все усилия для того, чтобы избавиться от этих принципов и направить их, чтобы соответствовать мировым законам.

Я не стала высказывать свои мысли никому: это сочли бы очередным шизоидным бредом. Я стала просто жить, наблюдать за окружающей жизнью со стороны, вынося для себя необходимые выводы.

Вскоре меня перевели из наблюдательной палаты в общую. Оттуда было можно выходить в телевизионную и смотреть телевизор. В основном смотрели «Санта-Барбару», так как это был любимый фильм дурдомовских врачей. Я лихо ковыляла на распухшей от капельницы ноге. Дураки не обращали на меня никакого внимания.

Зато нашелся ухажер-алкаш, который допился до белой горячки. Блистая своими стальными зубами, он говорил мне:

– Ничего, Селена даже если тебе отрежут ногу, мы все равно с тобой заживем! Вот увидишь.

Я надоумлено смотрела то в телевизор на лоснящуюся пачку Альфредо, то на землистое лицо алкаша и думала: «Да на какой хуй ты мне сдался! Быстрей бы свалить отсюда, чтоб тебя больше не вдеть! Да! Таких бомжей как ты много, как говна, – думала я. – И чем мараться о такое говно – уж лучше сидеть одной!»

На следующий день меня перевели в другое отделение.

– Добро пожаловать в наш зоопарк! – закричала медсестра, мало чем отличающаяся от больных.

Я прошла в палату и уселась на свободную кровать. Напротив меня сидела девчонка в болотного цвета кофте с обчекрыженными под «горшок» волосами.

– А ты из-за чего сюда попала?

– Да из окна упала.

– С первого этажа что ли? – удивилась я.

– Нет с пятого, – безразлично ответила она.

– Как с пятого?! – еще больше удивилась я. – И жива осталась?

– Да, жива, как видишь. Только руку чуть-чуть поцарапала, – процедила она.

– А из-за чего с пятого-то? Умереть, что ли хотела? – вытаращилась я на нее.

Она беззвучно кивнула головой. А потом добавила:

– Да ну ее! Жизнь поломается! Мужа у меня нет. Работы хорошей нет. Хорошего любовника нет. Хреново стало. Думаю, дай-ка, покончу с собой. Зашла в подъезд, поднялась на пятый этаж и из окна подъезда сбросилась вниз.

– И не покалечилась даже? – открыла рот я.

– Да я на козырек подъезда упала, – ответила Наталка. – Сижу и сверху кричу: «Люди, помогите!» А люди меня спрашивают: «Ты как туда попала?» А я им отвечаю: «Сверху упала». Ну, они мне не поверили и псих бригаду вызвали. И вот с тех пор я сижу здесь. И никто из друзей, и даже мать, не знает, что я в психбольнице.

– А мать у тебя кто? – бессмысленно спросила я.

– Зав. гороно. Она и меня отличницей сделала. Даже медалисткой.

А, так вот в чем дело, оказывается, – подумала я. – Ее слишком много завнушивали и сделали овцой. А когда представления о жизни столкнулись с самой жизнью, то ей стало невыносимо трудно, и она решила покончить с собой. Но видимо слишком рано ей было умирать. Время не подошло, и потому она не смогла умереть. Кому суждено быть повешенным – не утонет. Вот истина!

Вскоре всех позвали на обед. Толпы умалишенных вываливали из палат и длинной вереницей тянулись в столовую. Гремя стульями и скрежеща столами, стадо безумных рассаживалось по столам. С жадностью и злобой уроды набрасывались на еду, отнимали друг у друга куски. Чавкали, грызли, трясли головами... – в общем, стадо бесилось и бушевало. Было такое впечатление, что попал в кунсткамеру.

Такого скопления уродцев я не видела никогда. От кого-то несло говном, так как он обосрался во сне и проснулся, только когда позвали санитарки, вытащили его из-за стола и потащили мыть. Остальные не обращали на это никакого внимания – настолько беспробудное у них было состояние. Кто съел первую порцию – бежал за добавкой. Жадно поедал ее. Бежал во второй раз.

Я где-то слышала, что у многих из них нет чувства меры – они будут есть, сколько будет еды, пока их не стошнит. Поэтому во второй раз им добавку уже не давали. Одна проспавшая бабка подбежала к раздаче и кричала писклявым голоском:

– Хлебца дайте!

Передразнивая ее, буфетчица, напоминающая шкаф, так же пискляво отвечала:

– А нету!

– Я не ела! – не унималась старуха.

В ответ буфетчица крыла ее отборным матом. Голодная старуха, не солоно хлебавши, уходила назад в палату.

«Вот как плохо просыпать, – подумала я. – Немного зазеваешься – и твой кусок уже разделили и съели. Вот так! В кругу друзей еблом не щелкай!»

Когда толпа наелась и разбрелась по палатам, я увидела невысокую женщину с перекошенными чертами лица, обстриженную налысо. Все дружно ей закричали:

– О! Какие люди в Голливуде и без охраны.

«Звезда Голливуда» радостно ощерилась беззубым ртом.

– Какими судьбами сюда, Марина? – спрашивали все.

– Да вот, родила, понимаешь ли, и что-то крыша протекла, – ответила роженица.

– А в прошлом году-то, что сюда попадала?

– Да то же самое. Вот, понимаешь ли, как рожу, так сразу в дурдом.

– А волосы. Волосы у тебя такие длинные были. Куда дела?

– А! Сука, – резко заплакала Марина. – Это мне в приемном отделении обрезали, сволочи. Там у меня вши завелись, и они мне их обрезали.

– Ну-ну ничего, не плачь, у тебя новые вырастут, – утешила ее медсестра.

Та сразу же успокоилась, повеселела.

– А хотите, я вам песню спою?! – и, не дожидаясь ответа, задудонила. – Жить без любви, без любви, без любви – пропадаю я, пропадаю я....

«Примадонна» весело приплясывала под свою пеню, радостно махая руками и виляя задом. Все весело глядели на нее и аплодировали. Мне тоже было весело.

Но только через несколько мгновений я перестала слышать этот голос, уйдя в свои мысли. Глядя на беззвучно пляшущую перед всеми идиотку, я думала: «Как быстро человек может потерять все из-за какой-то глупости. Лишится волос, здоровья, рассудка. Некоторые, даже жизни (когда умирают при родах). А сколько выпавших волос, зубов, растяжек, варикозного расширения вен! Да всего не перечислишь! И ко всему этому людей побуждает их дурость + половой гормон. Природа так устроила, что индивид может умереть, но дать жизнь другому индивиду. А у дураков это еще и подтверждается внушением, что предназначение женщины – давать жизнь детям. То есть плодить «пушечное мясо». А убери у них эту цель – и они уже не будут знать, для чего они живут. Вот так!

Мой взгляд невольно упал на другую псих больную. Она постоянно расхаживала из угла в угол по коридору. Ее чистое платье зеленого цвета и белые туфли резко контрастировали с сизой физиономией. Самым ярким – красно-сизым был нос. Казалось, что по коридору выхаживает огромный огурец. Неожиданно она подошла к санитаркам.

– У меня начинается, – сказала она. – Привязывайте меня.

Те скорёхонько положили ее на койку и вязками2  примотали ей руки и ноги. Не успели опомниться, а она как давай дергаться на этой кровати! Да так, что кровать к выходу поплясала. А сизоносая нечеловеческим криком кричит. И главврача к себе зовет.

– Игорь Ламбаевич! Игорь Ламбаевич!

Он был единственным мужиком, которого видели в этом отделении. И многие бабы на него свою хуйню проецировали.

Медсестры подскочили к ней и быстро поставили ей укол. «Сизый нос» – так ее прозвали в дурдоме – сразу же успокоилась и сладко заснула.

Глядя в ее ощерившийся рот, я думала: «Как быстро любовь, страсть может смениться оцепенением и безразличием, забытьем. Все зависит от химии в организме. Больше полового гормона – это называется страсть, любовь. Меньше – «любовь уходит». И эти все свои чувствишки мы, бабы, проецируем на кого угодно. Подвернется кто получше – на него. А если нет получше, а рядом дурак – то и на него тоже. И калека и дебил подойдет. Лишь бы чувствишки мусолить, лишь бы гормон в пизде будоражить. Какое же это все говно! Такое же гадкое и отвратительное, как эта спящая сизоносая харя!» С этими мыслями я повернулась и пошла в другую палату.

В отделении среди всеобщего зверинца было несколько человек, которые отличались от общей массы. Молодые, прилично, не по годам одетые, чистенькие, с цепким взглядом, не питающим особых иллюзий.

Послушав их разговоры, я поняла, что это были наркоманы, – дочери богатых дураков. У одной отец был зав. бензоколонкой. Она рассказывала, как сама вытаскивала у него из кошелька деньги и спускала по сотне в день на наркоту. У другой мамаша была зав. гороно. Она запрятала свою здоровую 26-летнюю дурищу в дурдом, чтоб спасти от тюряги за торговлю наркотиками. Третья была дочерью коммерсантов, чудом спасшейся от смерти от передозняка. Откачали ее уже в дурдоме. «Эх, зря! – признавалась «спасенная». – Там так кайфно было! А теперь вот сиди тут, мучайся среди дураков!»

Наркоманы держались обособленной группкой. В их разговорах, манере держать себя сквозило свободомыслие и меньше количество иллюзий.

Дело в том, что употребление наркотиков разрушало в них мышиную мораль и делало их более реальными и свободными от всей херни, которую им с детства внушала мать. Они больше действовали от своего существа, чем от выдумок.

«Если бы отказ от мышиного произошел от решения стать свободными, а не из-за химии, – подумала я, глядя на их красивые молодые лица, – тогда это было бы новым этапом в их развитии и могло бы многое дать. Но даже и сейчас они живут гораздо ярче и интереснее, чем все остальные мыши. И не важно, сколько они проживут, главное, в их жизни будет нечто великое, что качественно изменит их унылое существование. Это даст им, пусть даже на короткий период, необычные нечеловеческие переживания, постижение Божественного. Используя такой опыт, можно быстро продвинуться и достичь многого».

Подойдя к одной из них, я спросила ее:

– Ну, что там такое испытываешь?

– Где? – делая вид, что не понимает, спросила красавица.

– Ну там, в отлете, – настаивала я.

– А, там! Ну, там вообще классно! Трудно описать.

– Ну а все-таки, – не унимаясь, расспрашивала я ее.

– Ну, например, с кем-то общаешься. Человека нет, а ты как будто бы рядом с ним находишься, общаешься. Он тебя понимает, и ты его понимаешь без слов.

«Ебать твою мать! – подумала я. – Да ведь это же выход в тонкий мир, о котором я читала у Кастанеды! О! Вот это крутняк!»

– А еще глюки всякие бывают, – разбазлалась наркуша. – Например, видишь, как идешь по улице. Никого нет и вдруг посреди дороги огромный тюльпан голубой (с человеческий рост) появляется. И светится. Прикольно так! Подходишь, – лепестки раскрываются, из него яркий свет торашит, и красивая мелодия льется. Клёво!

«Вот это да! – кумекала я. – Вот бы и мне тоже такое испытать!» И тогда я решила, что когда выйду из дурдома, то обязательно сама стану наркоманкой, чтобы самой это все пережить.

– А как умираешь от передозняка? – не унималась я с расспросами.

– О! Это невозможно описать! Ну это кайф! Просто кайф! – сказала она, закатив глаза.

– А ты не боишься, что тебя в какой-то раз возьмут и не откачают? – пристала я, как банный лист к жопе.

– Да ну! Херня! Уж лучшей смерти и нельзя придумать! Представляешь: ни боли, ни мучения, ни фига! Ты зависаешь – и уже там!

Я задумалась и согласилась:

– Да нахрена жить до старости! Страдать от болезней и одиночества. Всю жизнь горбатиться на пенсию и сдохнуть, как собака под забором! А вот один умный чувак, кто-то там из древних, сказал, что лучше умереть молодым. Я вообще прикалываюсь над этой мыслью. Молодцы, девчонки! Классную мысль мне подсказали!

Наркоманы понимающе улыбнулись.

И тогда я решила, что опыт можно извлечь из всего на свете. И нельзя отвергать тот опыт, который сам плывет нам в руки. И уж если мне не судьба была умереть от маминой херни, то всю оставшуюся жизнь я посвящу себе, я не подохну, как вымотавшаяся ломовая лошадь, а как человек, проживший яркую насыщенную, активную жизнь. Я приложу все усилия, чтобы это было так!

ПАНКИ ХОЙ!

Выйдя из дурдома, я решила, что найду в своей жизни что-то неординарное, и не успела я так подумать, как сразу же мне навстречу появился длинноволосый парень в кожаной куртке. Не раздумывая, я двинулась к нему и напала на него:

– Ты кто такой? Откуда ты взялся?

Высокомерно окинув меня взглядом, хипарь произнес:

– С тусовки, елы-палы. А тебе чего надо?

– «Тусовка»? – недоуменно переспросила я. – Что такое тусовка?

– Тусовка – это где все тусуются, эх ты, урла, – самодовольно сказал он.

– А что такое «урла», и как это «тусоваться», – опять пристала я, хватая его за рукав черной куртки.

– Ну ладно, хватит прикалываться. Хочешь попасть к нам? – уже снисходительно спросил он, но руку не выдернул, и мы так и остались стоять.

– Хочу, но я не знаю куда, – промямлила я.

– Короче, я вижу – ты ни во что не въезжаешь. Завтра у нас рок-клуб. Ну, собрание рокеров то есть.

– А, рокеров! – радостно воскликнула я.

– Приходи в Чекалду и все сама увидишь. О’кей?

– О’кей! – механически повторила я. – А что такое «чекалда»? – крикнула я вдогонку уходящему рокеру.

– ДК Чкалова, урла! – громко расхохотался волосатый.

На следующий день я пришла на тусовку в рок-клуб. Искать ее долго не пришлось.

– А эти волосатые ублюдки, что ли? – сказали мне на вахте. – На втором этаже в холле.

«О! Это то, что мне как раз нужно!» – подумала я и ломанулась туда.

Зайдя в холл, я увидела толпу разномастных, разношерстных неформалов. По большей части это были мужики около 30 лет. Ни один из них не был похож на другого, а от обычной серой массы они отличались как попугай от воробья.

У меня создалось впечатление, что я попала в зверинец. Неформалы недружелюбно посмотрели на меня. И устремили взоры на сидящего в центре мужика с хвостиком и в костюме «тройка», огромного телосложения. Но я наивно приблизилась к их массе и уселась на стул, вытаращившись на них всех сразу.

– Пиплы3 , уши! – произнес человек, на которого были устремлены взоры присутствующих.

И все как по команде стали говорить на темы, не относящиеся к делу.

– Ну как тебе мой хайр? – спросил один панк с гребнем другого.

– Переливается! Ништяк! – ответил ему тот.

– Зеленка, чернила всех цветов + лак для волос «Прелесть», – самодовольно заявил пункер.

– А долго эта «Прелесть» будет у тебя держаться на башке? – наехала на него толстая баба в тельняшке.

– Неделю – минимум! – уверенно заявил панк и осторожно погладил рукой по «прическе», а затем, ощерив рот, съездил пальцами по зубам.

Все весело заржали.

– А как ты спать будешь? – не унималась баба в тельняшке.

– На бочку, на бочку милая, – глумливо улыбнулся пункер своим беззубым ртом.

Вдруг взоры присутствующих устремились на коренастого здоровяка с выбритыми висками. Вприпрыжку он приближался к тусовке. На майке у него красовалась надпись «СПИД». Его огромный рот искажался гримасой злобы. То был солист группы «СПИД» Мишаня Поздняк.

«Вот это да! Такой агрессивный самец, может какой угодно понравиться самке», – подумала я.

Мишаня, брызжа слюной, приблизился к директору рок-клуба и завизжал:

– А ты знаешь, по натуре, что на прошлом концерте техничка нас из гримерной стала выгонять. А я ей говорю: «Подожди, я еще косячок не докурил! Ну, она тогда стала вякать, что мусоров вызовет. Ну, я и свалил. Ну, подожди, курва, я тебе в следующий раз все углы в ДК обоссу».

Мурзин стал успокаивать Поздняка:

– Не надо, Мишаня, она не со зла так сказала.

– Не со зла?! – забесился рокер. – Да я ей не только обоссу, я ей за колонкой прямо на концерте насру!

– Во! Удивил! – заорал солист соперничающей группы «Путти» Чиркир. – Мы в Москве уже давно так делаем. И никто нам не помешает!

– А что в этом умного? – спросил Мурзин.

– А что в этом глупого? – парировал Чиркин. Ты-то сам так не можешь.

– Да, пожалуй, так я и не могу, – усмехнулся директор рок-клуба.

– Ну, вот поэтому ты и фуфло! – забесился Чиркин, покраснев как рак. – А настоящий рокер может все и не только такое!

– Вот здорово! Молодец, Саня! – заорал Поздняков. – А я вот про это недавно песню сочинил. – Взвизгивающим голосом он затянул:

 

– Я плюю в тарелку, из которой кушал.
 Я плюю в колодец, из какого пил.
 Я стал сумасшедшим. Никого не слушал.
 Я устал от жизни. Мама, я дебил».

 

Вся компания забесилась от восторга и стала на все лады подвывать Поздняку: «Мама, мама, мама! Я дебил!»

Все радостно заржали, один только Мурзин остался серьезным и невозмутимым как смог, стремясь скрыть обиду за оскорбление. Он хотел вести себя солидно. Чего нельзя было сказать об остальных членах тусовки.

Первое, что бросилось мне в глаза – это нестандартное поведение всех присутствующих. Вычурная внешность, яркость, резкость и даже протест против всего обыденного, серого, посредственного. Навороченные, с цепями, гребнями, в кожанках, с шипами и без, оборванные, даже грязные – они всем своим видом показывали презрение и отвращение к среднестатистическим мышам.

В своем школьном платьице без воротничков я смотрелась среди них просто дико.

– А ты кто такая? – подсел ко мне молодой пункер с унитазной цепью на шее.

– Я – Селена! – гордо произнесла я.

– Селедка? – оговорившись, переспросил он.

– Не селёдка, а Селена, – обиженно поправила я.

– Ну, значит, мы тебя будет звать «Синим чулком», – гадко ухмыльнулся он.

– Это еще почему? – сконфуженно спросила я.

– Потому, что ты – закомплексованая урла, – пояснил он.

Я покраснела, потому что мамашкиных комплексов у меня было хоть отбавляй. И хотя мне было уже целых 17 лет, я все еще продолжала блюсти свою сраную девственность и даже ни разу не видела, как выглядит мужской член.

– Что призадумалась, урла? – съязвил он. – Я попал в точку?

И не успела я открыть рот, как он с удвоенной силой стал ездить по ушам:

– Ты знаешь, у нас тут свободная любовь практикуется.

– А это еще что такое? – недоумение нарастало.

– Урла! Это «фри лав», – еще более непонятно добавил он мне.

– Что-что? – вытянула лицо я.

– Ну, короче, это когда ты сегодня со мной, завтра с ним, послезавтра с третьим, с четвертым и так далее.

– По кругу, что ли? – недопетривала я.

– «По квадрату», – уже раздраженно ответил он. – Короче, я хочу тебе предложить...

– Эта герла моя! – оборвал внезапно подошедший Поздняк.

– Я первый к ней подсел, – завыебывался молокосос.

– А это что у тебя? – неожиданно Мишаня показал на его унитазную цепь.

Тот непроизвольно наклонил голову и Поздняк схватил его за нос. Пункер рванулся и сделал себе хуже. Отдавленный нос сизой сливой украсил его рожу. Он взвыл от боли, разбесился и очертя голову, бросился на старого рокера. Тот в мгновение ока схватил его за цепь и начала душить ею, как собаку. Щенок захрипел нечеловеческим голосом. Но тут вовремя подоспели корифеи клуба и с большим трудом растащили их в разные стороны.

– Ну подожди, я тебя еще встречу! – забесился молодой панк.

– Уже встретил! – парировал бывалый рокер. – Урал!

Тот ничего не ответил и ретировался с позором под общее улюлюканье и смешки присутствующих.

– Ты из чьей команды? – подступился Мишаня ко мне. Я непонимающе посмотрела на него. – Ну, в чьей ты группе? – уже более доходчиво спросил он.

– Ни в чьей, – наивно ответила я.

– А сюда как попала?

– Да встретила одного из ваших на улице, он мне все рассказал, вот и пришла.

– Кто этот сука? Покажи мне его! Я его сам придушу! – вспылил Мишаня.

– Да я уже смотрела – его нет здесь. А зачем его душить надо?

– Да потому, что из-за таких стукачей как он, наши все тусовки светятся и со всех сторон туда КГБ-шные утки лезут! – заревел Поздняк.

Я просто не знала, что сказать, потому что не понимала и половины из сказанных слов. Стоя, как дура, я хлопала глазами.

– Ну, я вижу, ты ни во что не въезжаешь. Знаю – ты не утка. На твоей пачке это написано.

Я не знала, радоваться ли тому, что я не какая-то там «утка» или обижаться, что мое лицо назвали «пачкой». И не успела я что-либо сообразить, как он сменил гнев на милость:

– А хочешь на мой день рождения попасть?

– Вот это да! Конечно, хочу! – обрадовалась я. – А родители твои там будут?

– Ты что ебанутая, что ли? – обиделся панк. – Да я с ними срать даже не сяду. Не то чтоб на мой собственный день рождения их притащить! Ну, ты и урла. Я о тебе лучше думал.

«Опять это странное слово, – подумала я. – Наверно это что-то плохое, раз он сейчас его сказал. – И только я подумала, что надо бы обидеться, как он заметил мое замешательство и сказал:

– Ну ладно, не фуфли. Вижу, что обиделась. Я просто так это сказал. Мы – панки – вообще ненавидим все, что делают обычные быдло. И делаем все противоположное этому. Просекаешь?

– Не совсем, – ответила я.

– Ну, мы не только внешне отличаемся от всей урлоты: гребни там, шипы, кожа, клепки и т. д., а у нас совсем другая жизнь.

Я восхищенно посмотрела на него.

– Мы, – продолжал бывалый рокер, – идем на крутой протест против общества. И все, что мы делаем здесь – это наш вызов обществу.

– А зачем? – наивно спросила я.

– Затем, чтобы не быть тупым рабочим быдлом, как все вокруг! – безапелляционно заявил корифей рок клуба.

– А неужели нельзя без этого маскарада? – спросила я, показывая на его выбритые виски.

– Можно. Но когда ты начинаешь, то трудно себя отделить в сознании от общей тупой массы. И тогда все новички начинают с того, что выстригают себе гребень, надевают цепь и т. п. Они идут сначала на внешний протест, а уже через несколько лет, когда это становится привычным, уже и на внутренний. – Недолго думая, он добавил, глядя на мою косу до пояса. – Вот из твоих хайров4  хороший бы ирокез получился. Как у дикобраза. – Все присутствующие дико захохотали над его приколом.

Мурзин, изображая из себя благородного тюленя, сказал:

– Ну, что вы все пристали к девушке?! Нехорошо, ребята.

– А ты то, что лезешь? – недружелюбно заявил Майкл5 . (У него давно были нелады с директором рок клуба).

– А потому, что я старше тебя. И лучше знаю жизнь, – лаконично произнес тот.

– Да ты вообще не рокер. Ты всего лишь директор, и то наемный!

– Я наемный? – делано удивился Мурзин.

– Да наемный, ты деньги за это получаешь. И вообще ты здесь недавно. И кроме своего Градского ничего и не слышал.

– А что! Хороший певец Градский!

– Да ты вообще дешевка. Все деньги с концертов себе забираешь, – не унимался Майкл. Ты самый обычная консовая овца! Овца! – орал с пеной у рта покрасневший пункер. – Твой кумир – это Иосиф Кобзон! Я знаю это. А любимый праздник у тебя 9 мая и 7 ноября. Ты овца! Овца, понял! Мурзилка вонючая! «Веселые картинки». Урел!

Мурзин даже не мог слово вставить в эту тираду.

– В общем так! – обратился Поздняков ко мне. – Приходи в субботу к «Речному вокзалу» у метро к 7 часам. Мне нечего больше здесь делать! Пошли, ребята!

Несколько человек из команды Поздняка отделились от общей тусовки и направились к выходу. Остальные недоуменно посмотрели Поздняку вслед.

– Кто хочет за ними? – спросил раздосадованный Мурзин.

– Да что ты! – стали утешать его оставшиеся. – Мы что, дураки что ли? Да не обращай на него внимания. Это ведь псих, – выслуживался перед директором начинающий музыкант Леня Мельников.

Мурзин немного успокоился. Оказывается так легко словами можно управлять состоянием и человека! А еще мнит себя «великим»! – подумала я, глядя на то, с каким упорством Мурзин хотел отстоять свою раздувшуюся личность.

Неожиданно в холл вразвалочку вошла здоровенная деваха с рыжими длинными волосами, одетая в военную униформу. Внимание присутствующих направилось на нее.

– А! Янка, привет, – заорало сразу несколько человек. – Ты откуда?

– Из дому. Из Омска.

– А как там Егор?

– Да он еще один концерт записал.

– С группой?

– Да нет, один, – простодушно сказала Янка.

– Как один? – все переглянулись.

– Да наложением на Мадонне

– Вот здорово!

– Там и мои песни есть, – добавила Янка.

Я с интересом смотрела на эту девчонку, которая впоследствии стала легендой российского панка.

– Кто это такая? – спросила я у рядом сидящего панка с замалеванной рожей.

– Да это же Янка Дягилева, Егорова Жаба! – сказал тот, радостно разглядывая Янку.

– Егорова кто? – вылупилась я.

– Жаба! Что, ни разу не слышала что ли?

– Жаба? – не выезжала я.

– Ну, телка, что ли. – Увидев, что я ничего не понимаю, сказал. – Ну, жена, в общем, по урловски говоря.

– А? Жена, тогда понятно. А кто такой Егор? – прилипла я как часть растения к части тела.

– Егор? Это Егор! Летов, – поучающе сказал панк. – Ну, «Гробов» слышала?

– Это в которых хоронят что ли?

– Дура! ГрОб – это «Гражданская оборона».

– Ничего не понимаю, – замотала я головой, как собака, отряхивающаяся от воды.

– Потом поймешь, – махнул на меня рукой панк.

– Янка, а как вас тогда после концерта повинтили? – любопытствовал один старый рокер?

– Да я вышел первый, а за мной все наши, – неожиданно сказала о себе в мужском лице Янка. – А тут толпа гопоты стоит. Один подбежал да как мне захерачит по фейсу6 . Ну я с ним драться начал, тут и все наши подоспели. А гопота на Егора набросилась и кричит: «Мочи Дохлого! Мочи его!» Я Егора спасать стал, свалка дружная началась, а тут и мусора подоспели. Ну, разняли нас, да и в каталажку на 15 суток потащили.

– А за что на 15? – спросил тот же рокер.

– Да ксивы7  с собой не было. За бомжовку и посадили.

– А где ксива-то у тебя была?

– Да дома, елки-палки! – махнула она рукой.

– Вот так дела! Никогда не оставайся без ксивы! Так ведь не только на 15 суток залететь можно. Ну, ты даешь! – уже смягчившись, поучал корифей клуба. – Ну а Егор что? Его тоже повинтили?

– Тоже повинтили, но быстро отпустили. Ксива-то у него с собой была.

– Вот видишь! Это самое основное! Да ладно. Егор-то на фестиваль к нам приедет?

– Да, обещал. Рас обещал, значит будет.

– Ну и классно. Тебе есть куда вписываться8 ?

– Да вписка-то есть. Спасибо, – сказала Янка, шмыгая носом.

Уже позднее я узнала, что неформалы образуют целую систему, которая проводит в жизнь определенные идеи. Например, протест против «общества». Каждый неформал является негласным членом этой системы и, входя в резонанс с ее общим полем, он становится проводником ее идей, выражая их в своем образе жизни, одежде, поведении, творчестве.

Такая система входит в конфликт с обществом, и за счет этого конфликта ее ряды сплачиваются. Система должна выжить в условиях противостояния социуму. Для этой цели устраиваются рок-концерты и фестивали, выпуск записей и др. популяризационная деятельность.

На главное было в том, что не только на концертах, но и дома, когда неформалы оставались сами с собой, они все равно думали иначе, чем все общество. Они так думали целостно, до конца своей жизни. Панки, хиппи и др. понимали, как быть плохо такими же, как все, рабочим быдлом, тупыми машинами, ничего не видящими в жизни, кроме своего завода. Они не желали, присоединяться к общей массе, бессмысленно тянущей лямку.

Гроб в своих песнях пел:

«Людские массы текут мочою.
Они безлики, они бескрайни.
Все та же тупость, все та же срача,
А там, где иные – так далеко!»

 

В особенности резко и непримиримо против всей общественной дурости бесились панки. Все общепринятое, приличное, официальное вызывало в них «крутой протест».

С собрания я возвращалась не одна. На остановке трамвая в толпе я разглядела одного пункера, который тоже был на рок клубе. Как только я подошла к нему, он меня тут же узнал и спросил:

– Ты что новенькая?

– Да, – ответила я. – А ты давно панкуешься?

– Полтора года, – ответил молодой пункер. – Хочу летом автостопом поехать.

– А это еще че?!

– Путешествия. По трассе, в общем. Ну, потом объясню.

– А правда, что панки идут на крутой протест? – наивно спросила я, когда мы уже садились в трамвай.

– А ты что, не знала что ли? Конечно. И еще какой! Вот есть одна группа «Инструкция по выживанию», она поет:

 

Лучше по уши влезть в дерьмо!
Я хочу быть любим. Я хочу быть любим,
Но не вами!
Лучше по уши влезть в дерьмо,
Ибо нравиться вам, ибо нравиться вам,
Мне, противно! Я пойду в менты, педерасты,
Хоть в монахи, лишь бы не нравиться вам!

 

И вот я смотрю на все эти тупые беспробудные рожи, так меня аж блевать тянет. Послушай только их разговоры: все о кабачках, да о квашеной капусте, все о детишках о своих сраных пиздят. У, карлики ёбаные! Всех бы попередушил своими же вот руками! Никто ни о чем нормальном не рассуждает, ни о творчестве, ни о музыке, ни о поэзии, ни о религии. Все бы им о своих болячках рассуждать, да о том, что сказали на съезде. А на рожи-то их посмотри: свинячьи хари, просящие кирпича, тупые! Это не люди, а свиньи с ногами! Всех бы перестрелял из автомата Калашникова. Да что там из автомата, взять гранату, да охуярить ею их всех – не унимался злой панк.

– А сколько лет твоей матери? – спросила я, слегка шокированная его речью.

– Сорок пять, – ответил он.

– Но ведь она точно такая же, как и все эти люди.

– Свинья тупорылая! И меня она таким же тупым хотела сделать, как и она зомби ничего не желающим знать.

– Но ведь это же твоя мать! – зашлась я праведным гневом.

– А что мать?! Только что она меня выродила, да и то я ее об этом не просил. Теперь вот мучаюсь здесь, среди этого быдла!

– Но она же тебя воспитала!

– В гробу я видел это воспитание! Ну, сама подумай: чему могла научить эта тупорогая корова! Да она сама дура набитая!

– Неужели ты ее не любишь? – взмолилась я.

– Ненавижу!!! Не!-на!-ви!-жу!!! – позеленел он. – Сам бы ее вот этими же руками придушил.

До меня плохо доходил смысл сказанного им, я предложила перейти в другой конец вагона, чтобы поменьше видеть людей.

Мы стали протискиваться среди трамвайной толкотни. Мой попутчик был не особо вежлив. Активно работая локтями, гуляя по ногам, как по бульвару, он вызывал всеобщее возмущение «граждан». Кто-то стал возмущаться. Тот им ответил, куда им нужно идти. А один старик с костылем стал читать нотации, размахивая своим «средством передвижения». В ответ панк подошел нос к носу к старику и, высунув язык и, подставив руки к ушам, громко заорал: «Бэ-э-э!!!» Старик замолчал, не зная, что ответить на такую выходку, но придя в себя, он заорал как сукена:

– Хулиган! Хулиган! Пригласите проводника! Пусть разберется с хулиганом!

Возмущенные мыши стали требовать, чтобы водитель разобрался с возмутителем спокойствия. Тот даже и в ус не дул.

– Спасение пассажиров – дело рук самих пассажиров, – чванливо ответил он и поехал дальше.

Но на остановке в салон подсело 2 контролера. Обрадованные мыши тут же указали на моего попутчика.

– Где ваш билет? – напал контролер.

– Нет у меня билета, – нагло крикнул им в лицо пункер.

– Тогда плати штраф! – еще больше разошелся контролер.

– Вот мои деньги!» – заорал панк и, вывернув карманы, стал пританцовывать и злобно хохотать.

– Тогда пойдем с нами! – сказали в один голос контролеры.

– А у меня проездной!

– А ну показывай! – разозлились оба.

– Вот он, – радостно закричал панк и вытащил желтую карточку из дурдома.

Тогда оба разъяренных контролера набросились на бедного пункера. Но он ловко увернулся, встал на четвереньки и прополз между пассажирами по полу на другую сторону вагона. Пока те добрались до него, он уже вышел на нужной ему остановке.

 

***

 

На день рождения Майкла собралось огромная разношерстная тусовка. Прилично обставленную вылизанную квартиру заполнили ублюдки всех сортов и мастей. Майкл вышел в своем афганском кителе, увешанном орденами деда, значками ГТО, «Слава труду», 1 Мая; а также булочными крышечками. На голове у него красовался шикарный ирокез, лицо украшала маска скорпиона, намалеванная гримом. Майкл вставил себе вместо глаз крышки от пива и, подобно слепому коту Базилио, в таком виде завалил в залу, где его поджидала уже изрядно поддатая компания.

– А привет, мудозвон! – заорали панки.

– От мудозвонов и слышу! – забесился Майкл и, вскочив на стул, стал на нем ногами отстукивать чечетку.

– Хочешь, мы тебе Москву покажем?

– Без подарков не заигрывают, – ответил находчивый панк.

Тут одна панкушка, вхожая в тусовку Егора Летова, Юлька всучила ему статуэтку Ленина, сидящего нога на ногу и прикрывавшего пальцем губу, как будто вождь революции затеял очередную пакость. Вся тусовка радостно заорала, и все в один голос радостно завыли:

 

– Ногу на ногу черный Лукич!
Палец поперек сухие губы...

 

– Во прикол! Пиздец!

– Привет от Егора! – сказала жаба.

Только позже я узнала, что новичкам удобно представляться от чьего-то имени, чтобы их приняли в незнакомой тусовке. Это как своего рода визитная карточка. После я и сама много раз так делала. Это помогало наладить контакт и вписываться в незнакомом городе.

– Ну а теперь наша очередь.

Встал Ник-рок-н-ролл, высокий эффектный брюнет нерусской национальности, держа под мышкой молодого ублюдка с гребнем на башке. Тот любовно даже подобострастно поглядывал на Ника, и они вместе завыли протяжную душевную мелодию, в которой они простебывали все окружающее общество с его укладом, а также товарища Горбачева. Начав размеренно-трагичным голосом, они перешли на разухабистый. Затем Ник завелся и, перейдя на истеричный фальцет, начал бешено выкликать проклятия всему обществу, советскому любимому государству президенту лично. Рот его брызгал слюной, ощеривая вставные железные зубы.

Неожиданно для всех Ник вскочил на стол, стоя, расстегнул штаны и вытащил свой толстый и короткий член и, тряся им, стал выкрикивать:

– Второй эшелон! Да будет анархия!

Затем всё его тело затряслось в конвульсии беззвучного смеха, переходящего в истерику.

Я подумала: «Уж не плохо ли ему? Не вызвать ли скорую?»

Но тут он неожиданно сник и замолчал. Тяжело дыша, он улыбнулся своей дьявольской улыбкой и посмотрел на присутствующих, как бы спрашивая: «Ну, как? Нравлюсь я вам?»

– Кайфно, Ник! – все дико заорали. – Прикольно! Молодец!

По его лицу стекал пот. Я мысленно спросила себя: «Интересно, а какой он в постели? Наверное, у него сильный темперамент?» К сожалению, этим мыслям было суждено сбыться, но немного позднее. Ожидаемое и достигнутое разнились, как небо и земля.

Дальше стал выступать ублюдок, которого так нежно обнимал Ник.

– Здогово, пиплы! – прокартавил выродок. – Ща я вам музон завагганю! – и взяв гитару, он начал лихо фигачить на ней, подпевая гнусавым голосом.

 

– Мамочку загублю.
Папашу удавлю.
Бабку распилю.
Я их все люблю! –

И все в таком же духе.И все в один голос подхватили несложную мелодию и, гадко бесясь, стали вторить выродку. Когда песня закончилась, все разом заорали, забесились, корча рожи и пальцы, затопали ногами, – в общем, было впечатление, что преисподняя вылезла на свет Божий и устроила шабаш.

– Как тебя звать? – подступился к выродку именинничек.

– Это мой сын, Уксус, – нежно поднял его Ник. – Ну, как вам ублюдочек?

– Атас! А почему его Уксус зовут?

– А ты пгиглядись ко мне получше, – встрял сам Уксус.

И повернувшись к присутствующим в профиль, гордо задрал башку вверх.

Никто ничего не понял, но все заражали, а Майкл отметил: «Похоже!» Это вызвало бурю еще большего смеха.

– А хотите, я вам еще пгикол покажу?! – спросил затем Уксус.

Тут он втянул уголки губ в рот, а оставшимися средними частями стал шлепать, то, открывая, то, закрывая их.

– Это гыба! – все захохотали.

Я запомнила этот прикол надолго.

– Ну а что вы мне подарите? – скромно спросил именинник.

Ответить не успела.

Тут на сцене появилось третье действующее лицо – высокий хромоногий тощий жердь с огромной шевелюрой белых вьющихся волос. То был Патрик по кличке Хромой, сыгравший впоследствии роковую роль в моей жизни.

– Ну, в общем это. Как его там? – заплетающимся языком сказал он. – Ну, с днем рождения тебя, Майклуша? – и мы тебе дарим вот эту книгу. – С этими словами он всучил имениннику книгу по работе со шрифтами.

– А мне это зачем? – недоуменно спросил Майкл.

– А это потому, что мне эта книга уже не нужна, а вещь это редкая. Бери, не пожалеешь. Дареному коню, как говорится...

– Дак то ж ведь не конь?! – обиделся Поздняк.

– А какая хуй разница! – все гадко заржали.

– Ну ладно. Будет с чем в туалет сходить, – парировал именинник.

С удивлением я отметила, что панки не только легко относились к словам, «не лезли за словом в карман», но и ко всем событиям, происходящим в их жизни. Не обижались на слова, чего нельзя было сказать о «среднестатистических» мышах. Это их делало на голову выше тупых зомби, которых можно было задеть словами.

Уже давно перевалило за полночь, и панки стали разбредаться по разным углам квартиры. Уксус пытался смешать цитрусовый освежитель с водой. Сидя на унитазе, он выкликал тост за тостом во славу Красной Армии. Патрик на кухне беседовал с тараканом. Одна жаба с серьгой с носу и несколько молодых панчат уединились в дальней комнате квартиры с вполне всем понятной целью.

Из уважения к Майклу никто ничего пиздить не стал, ибо у своих красть грешно. Это неписаный закон, который соблюдают все члены тусовки.

Я подошла и Юльке из тусовки Летова и спросила:

– А почему сам Егор не приехал, на день рождения Майкла?

– А он на фестиваль сюда приедет, – ответила она

– А можно как-нибудь с ним познакомиться?

– Конечно. Вот его телефон. Позвони. Я думаю, что ты быстро с ним сговоришься.

– А ничего, что он меня не знает?

– Ерунда! Он не из чванливых.

На сем мы и расстались с ней.

И тут Майкл неожиданно вспомнил о моем присутствии и, распрощавшись со всеми гостями, крикнув им.

– А идите-ка вы все в жопу! – потащил меня в дальнюю комнату. Все понимающе переглянулись и крикнули нам вслед.

– Мы все уже в глубокой жопе.

Баб на тусовках было мало, и поэтому каждая была нарасхват, причем системная баба должна была служить бесплатной дыркой для любого, кто бы ни пожелал ею воспользоваться. Это знание шло в полном противоречии с мамочкиными установками, за которые я держалась, как поп за кадило.

Позднее мне не раз приходилось сталкиваться с натиском системы, которая не принимала людей, мыслящих как-то иначе, чем все ее члены. Да и во всей остальной жизни я не раз сталкивалась с абсурдностью того, что мне втирали с детства в мозги. И каждый раз я понимала, насколько нежизненны и даже опасны те принципы, которыми меня нашпиговали с детства. Все это очень похоже на хорошо отработанный «говняный» гипноз.

Как сейчас помню: втюрилась я в школе в одного пацана. И не знала дальше, что со своими чувствишками делать. Пришла домой, села на кухне и реву. Погань, видя мое расхуйнившееся состояние, дико обрадовалась, что может в нем на меня легко повлиять, тут же обняла меня и стала гладить по голове (установление кинестетического контакта).

– Что у тебя случилось? Расскажи, – с сатанинской радостью вцепилась в меня ведьма (все это в психологии называется «присоединение»).

Я, распустив еще больше сопли и слюни, что говорило о удачно проведенном приеме, стала рассказывать потом, что втюрилась в одного засранца из нашей школы.

Если бы у меня была нормальная мать, то она бы сказала мне:

– Да в чем у тебя проблема! Бери пачку гандонов и вали к няму ебаться. И нечего тут о нем мечтать? Что это прынц ебучий? Потрахаешься с ним и поймешь, какой же он засранец. И тоды уся лубовь твоя покончиться. Ха-ха-ха!

Но моя погань была дура набитая и мне тоже говно в уши втирала.

– Ты вида не показывай. Пусть он сам к тебе первый подойдет. Тогда, значит, он тебя любит.

Этим она еще больше создавала во мне дурную проблему. Вся нереализованная энергия с утроенной силой била мне в башкень, калеча мои тупые мозгени.

Но тот хуй, в которого я втюрилась, так и не подошел ко мне. Зато подвалил Ачилов и, близко подставив свою гадкую конопатую рожу к моему носу, глумливо объяснялся мне в любви, пока я не разревелась от досады. Тогда я еще не знала, что к нормальным людям мы должны подходить сами, а к нам могут подойти только засранцы, зэчье и проходимцы.

Вот как сильно действовал на меня мамочкин хуёвый гипноз. Теперь на основании описанного мною опыта можно смело разрабатывать новое направление в психологии: «мамочкин гипноз» и писать диссертацию.

Итак, Майкл тащил меня в отдельную комнату. Он ни с кем не желал делиться своей «собственностью», жадная сука. Дверь закрылась на замок. Но вместо ожидаемого мной водопада переживаний и активных действий с его стороны, он неожиданно сказал, что сильно устал, пьян и хочет спать. Мы бухнулись на кровать прямо в одежде, укрылись одеялом и... пьяная скотина отвернулась от меня и громко с присвистом захрапела.

Я с возмущением подумала: «Как же так! Ведь это он первый подошел ко мне. Значит, он должен был меня любить. Мать же учила меня, свинья тупорылая. А здесь все наоборот: ни слов любви, ни страстных объятий, ни какой другой книжной херотени!» От обиды я хотела выбежать из комнаты, но вовремя спохватилась, вспомнив, что там свирепствуют Уксус, Патрик и Ник. Уж к ним-то в лапы я не хотела попасть. И тогда я решила, что буду тихонечко лежать, в конце концов, храпящий говнюк не так опасен, как пьяные выродки. Повернувшись спина к спине, я натянула побольше на себя одеяло и спокойно уснула.

Во сне мне снилось, как сильный молодой красивый мужчина несет меня на руках по берегу моря. Затем он кладет меня на песок и осыпает поцелуями под плеск волн, нежными и сильными движениями расстегивает блузку, ласкает мою грудь, плечи, шею. Истомленная ласками я жду близости с ним. Плеск волн, лучи заходящего солнца, запах моря – все сказочное, необычайно прекрасное! Ах, как хочется раствориться во всем этом.

– Рассоси! Ну, рассоси, пожалуйста! Ну, я тебя очень прошу, рассоси мне! – неожиданно я проснулась от того, что что-то мягкое и вонючее тычилось мне в нос.

Я открыла глаза и увидела в темноте Майкла без штанов, который старался запихнуть мне в рот свою письку. В испуге я резко подскочила, ударив в темноте Майкла лбом в нижнюю челюсть. Тут не успел спрятать язык и от неожиданности прикусил его. Взвыв от боли, он забесился.

– Ты что? Я тебе рассоси говорю, а ты брыкаешься.

– А чего это я у тебя рассасывать буду? – возмутилась я.

– Да из Афгана я, ёлы-палы. Что, не въезжаешь что ли, – съездил Майкл по зубам пальцами.

– Не въезжаю, – замотала башкой я.

– Да облученный я, ну не стоит у меня просто так. Рассасывать надо!

– А почему я? – брезгливо поморщась, спросила я.

Майкл некоторое время не знал, что сказать в ответ. Казалось, он силится что-то вспомнить. Затем он обрадовался, как будто его что-то осенило.

– Потому, что я тебя люблю! – находчиво выпалил он и облегченно сразу же вздохнул.

Я не знала, радоваться услышанному или плакать, но вдруг я стала припоминать, а что же по этому поводу говорила мать. И громогласным раскатом в моей тупой тыкве загремели слова: «Если какой-то человек подойдет к тебе первым...»

«Он ведь подошел ко мне первым», – мысленно образовалась я.

«Если он признается тебе в любви».

«О! Он уже признался мне в любви» – не унималась я.

«Тогда», – всплывали говняные установки в моем мозгу. «Ты должна подумать: «А нравится ли он тебе?».

«Нравится – не нравится? – силилась понять я. – А кто его знает?»

«И если нравится, – продолжал зудеть гадкий мамочкин голос, – значит надо сосать!»

«Ха! – подумала я, – первые две составляющие уравнения совпадают, значит и третья должна совпасть, чтобы все сошлось. А иначе как же я стану счастливой?»

Да, без говна ну никак нельзя счастливым быть. Про таких, как я, в школе говорили: «счастья – полные штаны!»

Видя мое замешательство, Майкл сразу же напал на меня и начал тереться своим вялым хуем о всевозможные части тела. Но его еле дышащая пипетка никак не могла заторчать и понуро болталась, как кулек с говном. А он терся и терся. Я лежала и слушала его неистовое сопение и с отвращением терпела все его извращения.

«Это ведь я из-за любви делаю, – мысленно успокаивала себя я. – Ведь он же с дуру сказал, что меня любит».

За стеной слышались стоны и крики. Это ебли Юльку целым коллективом все пьяные ублюдки. Постоянно то кто-то кряхтел, то сопел, то скрипела кровать. Вдруг кто-то громко пернул, и все гадко заржали. Сквозняк доносил запах говна, смешанный с густым настоявшимся запахом спермы.

Майкл все пытался поставить свой хуй. В один прекрасный момент он даже стал разговаривать с ним.

– Ну, я прошу тебя, будь другом! Ну, встань же ты, едрить твою налево!

Но хуй другом быть не хотел. Он просто предательски висел. Майкл стоял на коленях на кровати без штанов, все еще в своем кителе, увешанном орденами и значками, и, бешено потрясая гребнем, орал.

– Вставай! Вставай же, палка без кости! – но тщетно!

Хуй даже не собирался реагировать. Хую было похуй.

С бешенством и негодованием Майкл сбросил с себя китель на пол, голый вскочил с кровати и стал топтаться по нему ногами, давя ордена, значки и погоны. Дико выкатив шары и брызжа слюной, красный как рак, выкликал как обезумевший разные оригинальные выражения.

– Да будь все это проклято! Поганый совок! Из-за них мы теперь мучаемся. Пошли они все в пизду со своей армией, со своим Афганом, говно совковское! Брежневы, Андроповы, Горбачевы – все, из-за кого нам всем хреново стало! – и как дикий вепрь он метнулся вон из комнаты абсолютно голый.

– Эй, куда же ты? – побежала я за ним, как хвостик.

– Срать!

– Как срать? – не въехала я.

– Мне на них на всех насрать! – забесился Майкл и захлопнул за собой дверь туалета.

Я решила не мешать ему в столь важном деле и пошла назад в комнату.

Сидя на кровати, я напряженно вслушивалась в тишину. Зашумела вода в бачке, и Майкл, уже немного успокоившийся, вернулся и залег в койку. Я не знала, что делать дальше. Он отвернулся и захрапел, как в первый раз. Я лежала и думала: «Ну, вот! Оказывается, все красиво только во снах. А когда наяву ты с ними взаимодействуешь, то уже все иначе получается!»

И тогда я решила, что если во сне все так хорошо и прекрасно, то буду я и жить во снах. Там у меня все будет: и принцы, и поебень, и паруса какие хочешь, а главное – ничего делать для этого не надо. Спи и спи себе! Ништяк, бля! А еще я слышала, что кому в психбольнице аминазин колют, видят яркие красочные сны, в 100 раз ярче, чем обычная жизнь. «Эх! Наколоться бы аминазином побольше!» – сладко размечталась я. – А еще лучше – буду-ка я и жить во снах. Вот классно! – Но тут до меня вдруг дошло: – А как я есть, пить, все остальное буду? Ведь во сне вроде бы не кормят. И срать не дают. – Эта мысль меня немного отрезвила. С этой мыслью я и уснула...

После дня рождения Майкла я решала, что перезнакомлюсь со всем рок-клубом и как следует, так сказать, «вникну в систему».

Следующим мероприятием был рок-фестиваль.

Придя в Чекалду, я решила купить билет на сие славное мероприятие. Вытащив деньги, я подошла к кассе, как вдруг меня кто-то схватил за руку.

– Ты что, билет покупать собралась?

Я обернулась и увидела знакомую физиономию, которую я замечала на собрании рок-клуба. Молодой пащенок с обесцвеченными волосами и выбритыми висками, с большим ртом и глазами цвета детской неожиданности. Одет он был в телогрейку, штаны галифе и валенки. Дополняла «ансамбль» папаха с околышком.

– А как же, без билета ведь не пускают! – удивленно ответила я.

– Пускають! Еще как пускають! – ответил пащенок. – А я вот твою физиономию давно уже заприметил. Ты как у нас обзываешься?

– Меня зовут Селена, – гордо произнесла я.

– Чего-чего?! – насмешливо переспросил он.

– А тебя как обзывают? – парировала я.

– Меня? Пилюля, – он ощерил свои корявые зубы, молокосос.

– Ну ладно, Пилюля, – оборвала я. – Колись давай, как на концерт прохуярить без билета.

– А! Очень просто. Затешиваешься в массовку, рожу разукрашиваешь, а потом на сцену пиздуешь, а со сцены в зал. Поняла?

– Ничего не поняла.

– А! Урла! Пошли покажу! – забесился Пилюля и потащил меня за собой к черному входу в ДК, где бесились рокеры.

Не сопротивляясь, я тупо шла за ним и уже было собралась обидеться, что меня опять обозвали этой «Урлой», как вдруг предо мной предстал солист группы «Путти» Саша Чиркин.

– Вот притащил! – обрадовано заявила Пилюля.

– Кто такая? – испытующе посмотрел на меня Чиркин.

– Это новенькая, – старался выслужиться Пилюля.

– Сам вижу. А ты не из тусовки Поздняка? – позеленев от злости, спросил меня Чуркин.

– Не-е-е-е! – Бессмысленно промычала я.

– Ну, тоды вали сюды! Ща мы разукрасим твою харю!

Меня провели в гримерную, где уже толклись разукрашенные хари. Кого тут только не было: и панки с гребнями, и хиппари с хайрами, и металлисты с шипами, и лысые черти, и бабы в мини-юбках – зоопарк, да и только!

Мне тут же стали делать гребень из моих хайров, как и обещали на первой тусовке. И не успела я пикнуть, как ирокез высотой полметра уже стоял на моей тыкве, переливаясь всеми цветами радуги.

– Ой, а как же я до дому-то пойду? Что моя маман скажет? – заскулила я.

– Не ссы! – успокоил меня Пилюля. – Сегодня ты будешь ночевать у меня.

– А что твоя маман скажет?

– А я ее услал на хуйтор блябочек ловить.

– Я это еще как? – не въезжала я, на дворе ведь уже стояла зима.

– А, потом узнаешь, – сказал Пилюля, разрисовывая мою физиономию гримом. Затем он написал мне на лбу слово «хуй», на одной щеке – «соси», а на другой – «урла». Так что вместе получалось «соси хуй, урла». Затем он велел мне снять с себя всю одежду и остаться в одном нижнем белье. После чего он навьючил на меня патронташ из ракетниц, на ноги надел валенки с лыжами, в руки дал палки. В таком виде я должна была выйти «на большую сцену».

«Как странно, – подумала я. – Но ведь лыжи всегда были моим любимым видом спорта! Какое совпадение!»

В моем мозгу молнией пронеслись образы, как я бегу по лыжне, выкладываюсь, лезу из кожи вон, чтобы сдать на значок ГТО. И вдруг предо мной появляется жирная срака Ломониной, которая сводит на нет все мои усилия. «Ну уж хуй тебе!» – разбешиваюсь я.

– Ломака, уступи шоссе! – ору я жирной дуре.

– А я тоже хочу быстро ехать! – скулит она.

– Уйди, по-хорошему! – беснуюсь я.

Та только в ответ еще больше расставляет грабли в стороны. Тут я вспоминаю, что кроме лыж есть еще вид спорта – метание копья. И не долго думая, я захерачиваю Лошаке палку между лопаток. А затем на веревке назад ее возвращаю. Лошака – ни гугу! Я второй раз. Результат тот же. Уже в третий раз с удвоенной силой. Я уже по четвертый раз приготовилась, как вдруг рев такой страшный раздался! «Получай, дура проклятая, получай!» В общем, я ее догнала, свалила с копыт и частью лыжни сделала. И правильно. Чего она людям мешает спортом заниматься. Вот тебе, проклятая дура.

Не знаю, правда, кто потом ее от лыжни отскреб, мне, в общем-то, не до этого было. Ну а значок-то я заработала! Это факт!

И вот тут тоже лыжи на меня напялили. И поставили в паровозик с остальным людом. И за сцену всех нас тащат. А в зале-то народу-у-у! Тьма тьмущая! «Путти» уже бесятся, свинят на сцене, матерятся, пиво пьют в перерывах между куплетами. А бутылки пустые в зал залепешивают. Публика визжит.

А тут Чиркин подошел к краю сцены и с размаху как жахнет в зал прямо плашмя на спину. А публика его назад выталкивает и на сцену, как на постамент, ставит. Ему понравилось, он и второй, и третий раз так изъебнулся. А потом на других концертах он тоже так делал: ничего, получалось. Но в один из концертов народишку жидковато было. И Чиркин с первого раза как наебнулся, так и ключицу себе и поломал. Ну, это ему не помешало: он еще круче смотрелся в гипсе на сцене.

Ну, так вот! В конце песни мы все паровозом выстроились и на сцену вывалили. Публика, как мой гребень-то увидела, да как давай выть, свист такой страшный раздался. Бутылки назад на сцену полетели, а также трусы рваные, затычки, гандоны, ну, в общем, всякий стрипез. Я опешила, лыжи-то раскорячила и ничего понять не могу. А мне говорят: «Пора со сцены пиздовать!» И тут какая-то сука мне на лыжи мои наступила. И тут же я носом в пол и весь паровоз за собой потащила. Свалка получилась грандиозная! А зал еще больше радуется, ликует, беснуется, свистит. Короче, сам Мурзик выскочил на сцену и давай по очереди вытаскивать. А пиплы и его в общую свалку к себе тянут. Ну он разбесился, вырываться стал как буйный. А потом и заорал.

– Если сами по-хорошему не разойдетесь, то концерт будет окончен.

Братия еще немного повыебывалась, а затем все-таки разошлась. А я на своих лыжах последняя со сцены похуярила под общий вой зала.

И тут за кулисами ко мне подходит какой-то парень. Высокий такой, худой, длинноволосый, весь в черном, да к тому же еще в очках.

– Привет, герла! – говорит. – А тебя как зовут?

– Рыба – бешеный сов, – не долго думая, залепила я ему.

– Как, как? – не понял он.

– Рыба – сказала я и показала ему рыбу, которую мне показывал Уксус.

– Похоже, – ответил он.

– А почему бешеный сов? – спросил он.

– А потому, что у меня бешенство матки.

– Аа-а! – понимающе сказал он.

– А сов, – продолжала я, – это потому, что совок.

– А, понятно. Ну а меня зовут Егор Летов.

– Егор?! – удивилась я и веря, и не веря.

– Хочешь к нам в тусовку? Я тебя еще в гримерной заметил.

– Конечно, хочу! Спрашиваешь, ебать твою в коромысло! А где она?

– В Омске! Вот адрес. Приезжай.

– Это по трассе что ли!

– А ты еще по трассе ездишь? – с уважением посмотрел он на меня Летов.

– Нет еще ни разу не пробовала но попробую, – оптимистично заявила я.

– Ну, давай! У меня сейчас будет выступление, – скороговоркой сказал он.

– А! Ну, тогда панки, хой! – сказала я.

А он в знак понимания поднял два пальца вверх. На сем и разошлись. А я и не знала, что он так будет выглядеть. Слухая его песни, я думала, енто бугай какой-то, а он совсема другой оказался.

«Как, оказывается, ожидаемое отличается от действительного!» – думала я, снимая лыжи и чапая в гримерную.

Вдруг мой взгляд упал на свое отражение в зеркале. Краска на лице потекла, буквы расплылись, вся мокрая от пота, с чем-то неописуемым на голове, в одних только трусах и лифчике, я была похожа на исчадье ада.

«А что бы сейчас обо мне сказала поганая?» – злорадно усмехнулась я, представляя, как она заквокала бы, хлопая крыльями. А я бы ей ответила: «Хватит меня зачакривать. Ты-то сама так делала? Нет? – а почему тогда говоришь, что это плохо?» А сколько еще таких вещей, про которые она говорила, что это плохо. Все в основном запреты, которые наложены обществом, в форме внушения родителей, воспитателей и учителей, направлены на то, чтобы: во-первых, заставить человека работать на общество, а во-вторых, загнать его в семью и заставить плодить пушечное мясо. И все виды поведения, противоречащие этим двум задачам, осуждаются и считаются неприемлемыми.

Чтобы заставить работать на общество, человеку внушается, что он должен зарабатывать деньги именно честным трудом: на заводе, в институте или еще каким-то приемлемым способом. Например, после революции появился лозунг «долой богатых» и всех богачей раскулачивали, а тех крестьян, которые выращивали картошку в своих огородах считали куркулями, которые не хотели работать на государство.

В период застоя осуждалась фарцовка на барахолке. И когда одна мать-одиночка пошла зарабатывать деньги именно таким путем, то ее все знакомые стали осуждать. Но чего же стоило их осуждение, когда в период так называемой «перестройки», они все как один пошли торговать, кто гнилыми кабачками, а кто и барахлом!

Еще одни пример нестандартного заработка денег. Один юноша поле армии начал лить крестики и другие изделия из золота. И поскольку таких кустарей было мало, то спрос на его работу был большой, а соответственно и доход тоже. Все родственники отвернулись от него, а когда нужда приперла их, то первые побежали к нему за помощью, занимать деньги.

В общем, всех, кто не желает работать «на дядю» мыши осуждают, а сами плохо живут. А дядя уже себе виллу построил на морском берегу. И, может быть, уже и не Черного, а Карибского или Красного моря, и счет в банке имеет, да не в Российском, да еще и не в одном. А ты тут гайку чугунную точишь, срабатываешься до костей и не знаешь, как дожить до получки. И вот чтоб этот дядя мог хорошо жить, священник в церкви, учитель в школе и мама в семье внушают тебе, чтобы ты был честным быдлом.

Второе, против чего созданы все запреты, – это любые формы сексуальной раскованности. Для того чтобы мыши посвятили жизнь размножению и выращиванию «пушечного мяса», всем им были навязаны мысли о счастьице в семейке, супружеской верности, взаимной любви и прочей несуществующей ахинее. Все же другие формы проявления сексуальности считаются пороком.

Для того чтобы женщина была скована семейными рамками, ей привили мысли, чтобы она была скромной, серой и посредственной. Например, краситься ярко или краситься вообще считается плохо, так как косметика якобы портит кожу или, хуже того, старит.

Или еще, к примеру, внушают, что одеваться нужно именно в пастельные тона, но не в коем случае не яркие. Или, что нельзя носить мини юбку, если у тебя не идеально ровные ноги и прочую ахинею. Все это сделано для того, чтобы серая, посредственно одетая, не накрашенная, мечтающая о семейном счастьице, мышь, представляла себе сексуальные отношения только в семье и не привлекала бы к себе внимание мужчин на улице. Так не лучше было бы сразу надеть паранджу?! Сразу бы все проблемы отпали. Но когда в семейке «красавица» открывает свое настоящее личико, то оказывается, что картина семейного счастья и реальность не состыкуются.

А если бы женщина красиво одевалась, ярко красилась, носила бы мини-юбку, то она стала бы интересна сразу же многим мужчинам, а не только засранцу-мужу. У нее появился бы выбор. Она смогла бы не зависеть от мужа и найти поле для проявления своей сексуальной энергии. Она могла бы иметь большое количество любовников и уже бы не захотела иметь семью, рожать детей, сидеть с одним единственным человеком, который был у нее первый и попался ей случайно.

Если пытаться разрешить разом все сексуальные и прочие проблемы, то было бы проще сразу уже с детства женить детей с пяти лет. Тогда бы у них не возникло выбора. Не было бы проблемы поиска партнера неразделенной любви. Не было бы матерей одиночек и других проблем, связанных с выбором. Как хорошо. За нас с пятилетнего возраста все решили, поиска нет, выбора тоже нет. Вот что – нам нужны детские браки.

Ну а если выбор есть? Ели нас с пяти лет обжанили? То мы не только в рулетку с жизнью можем начать играть, первого встречного хватать, но и выбирать то, что получше (в настоящем смысле, по большому счету) не алкаша-крокодила, а банкира, директора какой-нибудь компании или что-нибудь в этом роде. Или вообще можем отказаться от выбора и жить независимо от него. Это было бы самым лучшим вариантом.

А что бы все женщины вдруг так сразу не поумнели им с детства вдалбливают мысль о том, что шлюхой быть плохо, все шлюхи плохо кончают, они заразные и грязные. Но шлюха шлюхе рознь. Есть вокзальные, которые сосут у любого бомжа за три рубля. А есть, к примеру, валютные проститутки, которые уже имеют дело с богатыми клиентами. А есть хитрые карьеристки, наподобие Мадонны, которые завоевывают свое «место под солнцем» «перекладываясь из постели в постель». Есть цепкие самки, находящие себе мужа милиардера: бывают даже такие, которые выходят замуж за какого-нибудь богатого старика и заставляют написать на себя завещание. А, когда он помирает, то живут припеваючи на завещанные средства. Это тоже самка, которая действует не из умозрительной любви, возникающей к «первому встречному», а из реального четкого расчета, с трезвого видения сути вещей. Ее расчет прост: быть бесплатной шлюхой у бомжа она не хочет, и становится дорого оплачиваемой у богатого человека. А для этого она первое: не имеет дурацких представлений о спонтанной взаимной любви, а второе тянется, одевается, красится, следит за собой, что бы нравиться нормальному человеку, что бы быть под стать ему.

Подводя резюме ко всему выше сказанному, можно сказать, что оба эти запрета созданы обществом и активно внушаются всем его членам для того, что бы каждый был не свободен, чтобы каждый радостно нес на себе ярмо рабочего быдла и размножителя «пушечного мяса». Чтобы никто не хотел отказаться от этого «счастья», и служил безотказным механизмом по обслуживанию элиты общества и подпитки планет и демонов гаввахом (см. Гурджиева).

Мой же путь к пониманию простого лежал через бесчисленные опыты и эксперименты, давшие свои плоды только через многие годы.

 

***

 

– А ты куда прешь?! – неожиданно дорогу мне преградил Пилюля, пользуясь тростью, как шлагбаумом.

– Я? Домой иду, – промямлила я.

– А вот и хрен тебе! Сегодня ты пойдешь со мной! – и, не раздумывая, Пилюля потащил меня в автобус.

Давка была неописуемая. Контролер из другого конца салона заорал, увидев мой расписной гребень (к тому времени он уже немного сник, но все-таки сохранил былую яркость).

– А вы, граждане, когда деньги начнете передавать?

На что Пилюля запел гадким голосом:

 

– Трамвай ползет, как черепаха,
водитель спит, как бегемот.
Кондуктор лает, как собака:
«Пройдите, граждане, вперед».

 

Кондуктор, услышав это, стал еще больше беситься и требовать деньги. Пилюля, делая вид, что не слышит его стал во всю Ивановскую травить анекдот:

– Граждане! Граждане! Постойте, граждане! А-а-а! Мой язык! – начал он громко, а закончил сюсюкая.

– Поздно, батенька! Закомпостировали! – ответил он сам себе и криво засмеялся в глаза кондуктору.

Кондуктор взвыл от такого нахальства и стал продираться сквозь толпу в другой конец салона, но к тому времени уже подоспела наша остановка, и мы преспокойненько вышли из дверей. Застрявший на середине, толстозадый кондуктор орал нам вслед проклятие через открытую форточку. Но Пилюля, не долго думая, схватил ком смерзшегося снега и залепил им кондуктору прямо в харю. Пассажиры весело завыли, видя замазанную грязным снегом рожу сборщика податей. Слезы навернулись на его глазах.

Мы с Пилюлей двинулись к его дому. На радость ли, на беду ли, возле дома и в подъезде никого не было. Мы зашли в лифт, расписанный разными мантрами и наскальными рисунками. И как только двери за нами закрылись, Пилюля гадко посмотрел на меня.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Рыба, – промямлила я.

– Га! – ощерился Пилюля. – Мы тебя будем звать честная безотказная девочка-давалка.

Он подставил трость мне к лобку и стал ею имитировать половой акт. Вместо того, что бы подыграть Пилюле и начать самой тереться об нее, я стала отстраняться.

– Ну, ты, че!? – стыдливо стала говорить я.

– Хуй в очо! Не горячо? – эхом отозвался гад.

И в ту же секуду он убрал свою дурацкую трость и, дружески обняв одной рукой за плечи, другой стал похлопывать меня по плечу.

– Не тушуйся, Рыбь. Я знаю, ты свой парень!

Эти выходки зажгли во мне огонь мести. И я подумала: «Ну, ты еще попляшешь у меня!»

Тут лифт остановился. Двери распахнулись. И мы продефилировали в апартаменты Пилюли.

Вполне приличная квартира. Совсем не похожая на внешний вид ее хозяина. Экибаны и мещанские слоники, вязаные салфетки…

На кухне толклась его поганая.

– Ой! Когой-то ты с собой приволок? – завыла толстая дурища в бигудях.

– Спокуха! Не ссы! Все свои, – обрадовал сынок, и захлопнул дверь своей комнаты прямо перед ее носом.

В комнате было уютно и красиво. Огромный аквариум с разными рыбками подсветкой, мягкие ковры на стенах и полу. Огромный кожаный диван, кресло-качалка. Я стала качаться в нем. Пилюля разлегся на диване.

– Ну, это я только здесь так разжился, – промямлил он, потягиваясь и зевая. – А вот скоро я еще и не так жить буду, – расктал губу щенок, живущий на всем мамочкином. – У меня будет вилла на берегу моря. Может на юге. Нет, пожалуй на юге слишком жарко, лучше в Прибалтике. Я там буду каждый день на море смотреть.

«Мечтайте, кому запрещается!» – подумала я, глядя на его беспечную конопатую пачку.

– А еще у меня будет халат такой восточный с цветами, а еще теплые мягкие тапочки. А еще у меня прислужница будет. Такая миниатюрная. Талия у нее будет объемом как голова, китаянка. Нет, лучше мулатка какая-нибудь. Нет…

Слушая бредни дурака, я думала: «Как часто люди думают о конечном результате, упиваются воображаемыми плодами, а реально ничего не делают. Не задумываются над тем, как достичь желанной цели. У них все в мечтах, в уме, в воображении. А реально они – бомжи, мало чем отличаются от этого вот Пилюли. И чем больше человек о себе воображает, тем меньше он реально что-то имеет. В дурдоме все шизофреники уже Наполеоны.

Человек, который реально что-то имеет, миллиардер какой-нибудь, он ничего о себе не воображает. Не мечтает о жизни. А имеет четкий конструктивный план, как он будет зарабатывать деньги, как он организует какое-нибудь производство, как он заставит батрачить на себя толпы людей, как извлечет наибольшую выгоду для себя. И чем его ум отличается от ума обычного дурака? Это тем, что в его уме есть схема, как он поэтапно добивается цели. И ему важен не конечный результат, а сам процесс действия. И это касается абсолютно всего в его жизни. Вот чем умный человек отличается от дурака, бомжа, пьяницы, проходимца.

Так размышляя про себя, я смотрела на разбазлавшегося придурка, и решила, что не стану его переучивать. Он все равно ничего не поймет, этот Пилюля со вздернутым конопатым носом и бесформенным ртом. Тогда я только интуитивно догадывалась о связи черт лица и характера человека. В последствие я изучала науку «физиогномику», где была проведена четкая взаимосвязь между чертами лица человека, его характером и даже судьбой.

«Ну ладно, мой милый, – подумала я. – Надоело слушать твои бредни. Давай-ка перейдем к делу. Я еще не забыла как ты меня «приласкал в лифте».

С этими мыслями я встала с кресла-качалки и включила музыку.

Заиграла тихая приятная музыка. Затем я погасила свет. Остался только светящийся аквариум. В ритме музыки я стала медленно приближаться к придурку, лежащему как сосиска на диване. Его глупая рожа радостно щурилась, глазенки заблестели, он и впрямь подумал что я та, чьим эпитетом он меня окрестил.

Затем я приблизилась к похотливой скотине и стала так же медленно виртуозно в такт музыке снимать с него одежду, ласкаясь при этом и покусывая его. Но это ничуть не остудило моего гнева. Его короткая пипетка-прыщ оттопырила трусы. Весь дрожа от вожделения, он полез на меня в предвкушении облегчения, как вдруг я душераздирающим голосом закричала во все горло: «Помогите! Насилуют! Помоги-и-и-те!».

На что почти сразу же распахнулась дверь и на пороге появилась погань Пилюли с рыбочисткой в руке. Увидев, как ее сынок взгромоздился на чужую девку и мою зареванную физиономию, она тут же пошла в наступление, как боевой слон. Рыбочистка тут же пошла в дело. Сжимая ее, как кастет, мамаша валтузила своего непутевого сынка по всем разрешенным и запрещенным местам. Тот сразу же ретировался, но погань не унималась.

– Беспутник! Разве можно до свадьбы?! Да еще и насильно?! Бесстыжая твоя рожа! Выродок! Ублюдок!

Пока жирная крыса разбиралась со своим пащенком, я с чувством отмщения наблюдала за всей сценой. Не теряя времени, я скоренько оделась, и пока меня никто не видел, просочилась за дверь квартиры.

Идя по темному городу, я думала: «Как хорошо, когда ты не действуешь тупо, в согласии с мамочкиными принципами! Ты можешь проявиться творчески, как-то по-новому, нестандартно, неожиданно, опираясь только на чистую реальность. И как же могла бы меня «стреножить» проклятущая дура, выродившая меня на свет, не одумайся я во время». Размышляя о жизни, я плелась по ночному городу. И, вдруг, меня огорошила мысль: «Я должна привести тусовку к себе домой! Вот это будет дело! Что я маленький ребенок, что ли? Сколько я буду сидеть «под крылышком». Я хочу жить, как мне вздумается, и баста!»

На следующий день я пошла в рок-клуб и кинула клич.

– Пиплы! Кто хочет потусоваться? Айда ко мне на хату!

И тут же с десяток человек жадно потянулись ко мне.

Мы завалили ко мне всей честной компанией. Погани еще не было дома. Панки туту же стали рыскать по всей квартире в поисках спиртного, а так же химического. Один панк тут же оприходовал лосьон, стоявший на трюмо.

– Эх, хорошо пошло! – крякнул он и отрыгнул в харю другому панку.

Тот в ответ загоготал и вытащил из кармана гуталин.

– А у меня-то воно че есть! – похвастался он и стал намазывать хлеб гуталином. – Через часика три впитается и можно будет хавать, – сказал тот.

Еще несколько человек прошли на кухню и, достав «Дихлофос» стали разбавлять его водой и бухарить, пока флакон не опустел. Тут же курили две разукрашенные жабы и трясли пепел прямо на пол. На одной была тельняшка и гребень из кудрявых волос. У другой волосы были зачесаны сзади на перед и залакированы. Джинсы на ней уже не сходились, так как это мешал сделать, уже начавший расти, животик.

– Шо, панк будущий? – спросила другая жаба, показывая на живот подруги.

– Да, вот хочу для себя родить.

– А отец кто?

– А хуй его знает. Система. Вот кто.

– Браво! Браво! А вот я на твоем месте совсем не стала бы рожать. Давай-ка я у тебя на животе попрыгаю, чтобы у тебя все вылезло, – заржала жаба.

– Прикалываешься, что ли?!

– Да нет, я серьезно. Он у тебя вылезет, а мы его съедим. Знаешь, какая человеченка вкусная! Закачаешься!

– Что? Уже пробовала? – прикололась брюхатая.

– Нет. Но попробую. Угости друга.

Тут в квартиру завалилась погань своей собственной персоной.

– Что происходит? Кто это? – недоуменно лупала зеньками поганая.

– Знакомься, мамуля. Это мои друзья. Они хорошие. Вот увидишь.

– Уже увидела, – отвечала поганая, разглядывая расписные гребни и прикиды «друзей». – А это что? – пялилась она на пустой флакон дихлофоса.

– Это мы скушали, – игриво улыбнулись «друзья».

– Кого ты притащила? Что это? Притон, что ли? – выла поганая.

Завалив в мою комнату, она увидела, как трое полуголых панков со снятыми штанами хором ебут мою подружку-хиппарку.

– Что это? – возопила погань.

– Фри – лав, мамуля! Привет старшему поколению от младшего поколения, – ответствовал, уже кончивший панк со спущенными штанами и висевшим хуем. – Присоединяйтесь! Будем вам очень рады, – и ублюдок протянул к ней свои скрюченные по случаю «радости» пальцы.

Погань отшатнулась и бросилась наутек от придурка, и заперлась на замок. Тот начал тарабаниться в закрытую дверь. Скрести ее ногтями и биться лбом с разбегу. Вся честная компания столпилась в коридоре и радостно наблюдала за всем происходившим и происходящим.

– Ишь, как добивается, так и лоб расшибет, – подкалывал хиппарь по кличке «Киса».

– Да на хуя она тебе сдалась? – отговаривал его панк Ирхапыч. – Пошли, лучше косячок покурим.

– Косячок?! – на пол разбеге остановился тот. – Вот это дело!

И тут же все повалили на кухню, думая, как они займутся любимым делом. Все наивно думали, что погань уже обезврежена.

Все расселись на полу и пускали дым. Начали передавать из рук в руки драгоценный предмет.

– А это откеда? – спросила Энджи, кореянка с лысой головой и огромной булавкой в ухе.

– Чуйская, с Алтая, – ответил Ирхапыч, поправляя свой ирокез. – Ну, что? Хорошо пошло?

– Хорошо! – потащилась Энджи.

Вдруг все услышали тихое хихиканье. От неожиданности все вздрогнули и обернулись.

Это Прист – здоровенный металлист в шипованой куртке, начал балдеть от травки, так как курил первый раз. Он катался по полу и показывал пальцем на что-то видимое только ему.

– А, ну, значит хорошо пошло, – удовлетворенно отметил Ирхапыч.

И тут же все отвернулись от Приста и стали докуривать «бычок». Когда оставался маленький кусочек, Киса жадно затянулся и обжег пальцы.

Ему дали газету. Тот ловко скрутил из нее козью ножку, умело вставив в нее драгоценный остаток тлеющей травы, стал «досасывать» зелье. Когда с косяком стало покончено, все приняли непринужденные позы. Кто разговаривал с несуществующими людьми, кто забрался на стол, кто положил голову на задницу другого, как на подушку и т.д.

Я стала ощущать, что окружающий меня мир стал изменяться. Пространство вокруг стало живым и наполненным какой-то жизнью. Воздух стал казаться жидким. Я вслух стала спрашивать что бы это все могло значить, но внезапно испугалась звука своего голоса. Настолько он был оглушительным и пугающим. В сознании стали всплывать ярчащие вспышки радужного цвета. Неожиданно предо мной стали возникать огромные снежные вершины, ослепляемые вспышками белого цвета. Пространство вокруг них двигалось, дышало, как будто бы наполненное особой жизнью и великим смыслом.

И, вдруг, прямо в этих снежных пиках возникли глаза. Просто глаза. Они наблюдали за всем вокруг и смотрели, казалось в самую глубину моего существа. Они знали каждую мою мысль, каждое движение чувств.

Мне стало неловко, и я попыталась спрятаться от этих глаз. Но спрятаться было не куда. Вокруг было живое, дышащее, постоянно двигающееся пространство, с которым я была органично связана. Потом я попыталась найти себя: «А где же я? Мое тело?» Я стала пытаться посмотреть на них. И с ужасом я вдруг поняла, что моего тела не существует. Как обезумевшая, я стала ощупывать тело руками, но и рук у меня не было. «А кто же я?» От безысходности непонимания стала вы-ы-ы-ыть.

И вдруг мой взгляд упал снова на глаза тут же утонул в бездонности покоя и мудрости, которые излучали эти глаза. Моя паника сразу же пропала. И внезапно молнией прорезалось в моем уме понимание, что это глаза моего Учителя, который спас меня тогда в дурдоме, когда я была на гране жизни и смерти. С чувством огромной благодарности я смотрела в эти бездонные очи, и они, казалось, улыбались мне. В тот момент я поняла, что скоро я встречу Учителя, когда моя душа будет готова к принятию Высшего Знания. Встреча должна была состояться. Я это знала!!!

– Ну, как вам это нравится?! Полюбуйтесь на зверинец, – услышала я голос погани.

– А, что же вы сразу нас не вызвали? – спросил ее амбал в ментовской форме.

– Да я не думала я спать легла, а они вон что учинили, – оправдывалась поганая.

– Как зовут? Откуда? Паспорт где? – мент пытался разбудить мертвецки обкуренных хиппарей.

Никто не подавал признаков жизни. Один все-таки поднял голову.

– О, это, кажется, нас арестовывать идут! – проблеял он, цитируя Булгакова.

И тут бригада из еще нескольких ментов стала шманать всех лежащих неформалов на предмет паспортов. Ксив ни у кого не оказалось. И менты, что есть мочи, стали пинать всех лежащих. Дубинки тоже пошли в дело.

– А, ну, вставать, быдло! – орал потный рыжий толстый мент, орудуя налево и направо.

Пиплы стеная и проклиная легавых, пошли на выход. Поравнявшись с поганой, которая стояла у двери, подперев бокени, Киса плюнул ей в харю.

– У! Стукачка поганая!

Та, от неожиданности открыла рот, не зная, что сказать.

И тут менты заломили Кисе руки за спину и выволокли его из квартиры. За ними подалась и вся остальная тусовка.

– Ребята! Я с вами!– бросилась я к выходу.

Но поганая, как истукан перегородила мне дорогу. Я увернулась, и, укусив ее за нос, бросилась из дома. Но догнать ментовский воронок мне не удалось. Двери захлопнулись прямо перед моим носом и машина укатила в неизвестном направлении.

Я бессмысленно двинулась вслед воронку, но вдруг мне дорогу перегородила жирная срака поганой.

– Ты куда?! А ну пошла домой! – скомандовала она мне как собачонке.

– Никуда я больше не пойду! – бешено выкрикнула я в рожу погани, – я не вещь, чтобы мной распоряжались!

– Ах, как это не вещь! Я же тебя родила! – бесилась погань, ругая прохожих.

– А я тебя об этом не просила! – ответила я как само собой разумеющееся.

– Но я же ведь тебя вырастила!

– И это не является особой заслугой! – парировала я. – Все кого-то выращивают. Вон в зоопарке детенышей зверей тоже выращивают. Ты бы могла выращивать не меня, а зверька. Завела бы себе собаку и выращивала бы ее.

– Но ты ведь не собака! – ужаснулась поганая.

– А тогда ты и не обращайся со мной как с собакой! – неожиданно разбесилась я. – Не хуй мне тут свое говно в мозги втирать! Заведи себе свору собак со всех помоек города, их корми, выращивай, пусть они твое говно слушают, им его в уши заливай! А я не собираюсь тут из-за твоих мыслишек сраных мучаться. Да кто ты вообще такая, чтоб мне что-то внушать?!

– Я? Да я же тебе мать. Я же тебя родила! – закричала погань.

– Да таким дурам как ты вообще вредно рожать. Надо запретить рожать всяким идиоткам! Ты ничего умного за все эти годы не сказала! И я не собираюсь за твою баланду слушать твои бредни.

– Что ты говоришь?! Да ты совсем взбесилась! – ныла старая дура.

– А то, что ты хотела меня загнать в рабство своими выдумками и сказками. Ты хотела вдолбить в мои мозгени выдумку о несуществующем счастье для того, чтобы я, следуя тупо твоим внушениям, стала тупым рабочим быдлом!

– Каким быдлом? – перебила меня поганая. – Посмотри на меня: разве я быдло? Я инженер с высшим образованием! – ныла дурища.

– Инженер! Сокращенный, никому не нужный. Инженер, устроившийся дворником! Все что ты со мной делала – это натуральное рабство! Ты все время лезешь ко мне и навязываешь, что я должна делать, как я должна жить. С самого детства я была у тебя вместо живой куклы. Как вещь, как собственность. Но я не маленькая и больше не собираюсь исполнять твои прихоти и выдумки. Я взрослый человек и не нуждаюсь в твоих советах: когда мне приходить домой, с кем мне дружить, а с кем нет, как одеваться и краситься, как себя вести. Все это внушай своей собаке! А мне не хер мозги ебать! – С этими словами я плюнула погани в рожу, развернулась на 180 градусов и пошла прочь от той дуры, где меня лишали жизни, свободы, самостоятельности.

«А пошла-ка ты на хуй! – думала я, несясь к пиплам на тусовку. – Уж лучше я буду жить в помойке и питаться одними только ништяками, но не буду безвольной марионеткой в руках старой маразматички, которая по случаю зовется моей матерью».

На тусовке уже собрались представители всех направлений – интернационал. Братия уже была в ударе.

– О! Какие люди в Голливуде и без охраны! – заорал Киса, радостно встречая меня. – Ну, что, как жизнь молодая?

– Да бьет ключом! И все по голове!

– А чяво так?

– Да с поганью поругалась.

– А чяво плохово?

– Да заколебала она меня. Пиплов ментам сдала, меня из дома не выпускала. А главное не в этом. Всю жизнь она мною, как собачкой помыкала, каждый шаг носом тыкала: что делать, чего нет, когда домой хуярить, а когда из дому, со скольки лет пороться. Одного моего чувака из дому вытолкала! Прикинь!

– Да! А вот меня дак в армию гонит. Служи, мол, все ведь служат. А мне похуй, понимаешь, похуй, что они все делают. Я буду делать то, что я захочу. А на них мне насрать! – забесился Киса и, засунув палец за щеку, звонко щелкнул им под дружный хохот тусовки. – Вона, зырь, как меня обкарнали. Суки! – Киса снял шапку со своей балды, поглаживая абсолютно гладкую кожу. – Козлы! Такой хаир у меня был. А теперь обрили, чтоб я в их вонючую армию пошел. А вот, пососите! Вот вам! Вот! – и Киса согнул руку в локте, и стал другой рукой бить по согнутой, начиная от сгиба руки и выше, выше до плеча. Все дружно заржали.

– А я в гробу видел их армию. Я что, зомби, что ли, чтоб им всем подчиняться! Сами ее создали, сами пусть и служат. Я в Афгане дохнуть за Родину не собираюсь! Пусть пососут у меня! – и, выставив вперед хер, Киса ударил по нему расслабленной кистью руки. – Я дебил! Поняли вы все! Коммуняки! Фашисты проклятые! Я в цинковом гробу кататься не собираюсь! Пусть катаются сами эти, кто войну развязал. Я лучше закошу и баста! А дураков в армию не берут. Дебил я, дебил! – и Киса скрючил рожу. Все заржали и сказали:

– Похоже!

Ирхапыч начал поучать:

– Ты, главное, не переборщи, а то тебя там всю жизнь держать будут, пока не заколют в усмерть. Ты не в коем случае не говори, что у тебя голоса или видения: социально опасным признают, сразу паранойю влепят и полгода лечить буду! – поучал знаток кошения. – А ты лучше говори, понимаешь ли, что у тебя страхи, постоянно плакать хочется или смеяться. И при этом устраивай истерику. Или говори, что тебе кажется, что кто-то что-то про тебя говорит. И тогда тебе либо шизофрению, либо психопатию поставят, и быстрехонько через месяц уже выпустят. Отмучаешься в психушке, зато потом в армию тебя не возьмут. И, считай, два года самых лучших лет жизни ты выиграешь. О как! Клево?

– Клево-то клево, но я вообще не согласен с таким раскладом. Я что, тряпка что ли, чтобы мной затыкали щели, где им вздумается, – влез в разговор Прист. – Я считаю, что надо предков воспитывать так, чтобы они уже сами, как по команде, исполняли все твои приказы. Тогда они уже не будут лезть тебе в душу, будут рады твоему тупому присутствию, – поучал металлист Прист.

– О! А енто еще как? – спросил молодой зеленый панк.

– А по маятнику: вначале при родичах начни бухарить. Начнут пугать, а ты скажи, мол, не на твои бухаю и не бясись. Потом из дому уйди на месячишко и о себе знаков не подавай, – продолжал поучать Прист. – Они тебя искать начнут, ну, переживать, знаешь ли, беситься, реветь. А потом неожиданно домой завали. Они обрадуются: ребеночек вернулся. А с ним еще толпа выродков завалит, бритых да с гребнями. Начнет беситься, выебываться.

– Да! Вот это класс! А родаки не забесятся? – спросил молокосос-панк, восторженно глядя на корифея тусовки

– А, если они тогда забесятся, – лукаво сощурился верзила-металлист, – ты тогда дома машину использованную оставь. Ну, где-нибудь в ванной, например. И съебывай из дому. Родаки тогда панику поднимут, мол, дите колоться начало. Спасать, мол, его надо! Погибает дитятко. Где же он! У-у-у-у как забесятся! Завоют. А ты потом завали домой, как ни в чем не бывало, через недельку где-то. И родаки обрадуются: мол, дитятко вернулось. Живое невредимое! И тогда, если ты будешь просто сидеть, ничего не делая, они молиться будут, лишь бы все осталось так, как оно есть. Лишь бы все было спокойно, а остальное неважно! Вот такочки! Бай!

Вся тусовка, слушающая его, радостно завыла и захлопала в ладони. Молодые девки сказали

– Обязательно завтра так попробуем! Мы больше не будем сыромятной кожей в руках этих шкуродеров.

А я решила, что больше не пойду домой. Мне не хотелось вовсе сидеть за решеткой мамочкиной заботы и докучливой любви. Я решила, что не буду строить из себя порядочную овцу и вешать себе на шею ярмо «порядочной» … мыши. Я буду сама смотреть на жизнь, не приукрашивая ее и не додумывая то, чего нет.

На следующий же день я пошла в рок-клуб с намерением познакомиться с самим директором рок-клуба Мурзиным.

На этот раз собрание проходило в кабинете директора ДК. Рокеры фривольно расселись, распустив свои длинные (до пояса) волосы. Я сразу подсела поближе к Валерию (так звали Мурзина). Курить в своем присутствии Мурзин никому не разрешал. Для этого была отведена отдельная комната и время. Все слушали то, как Мурзин с умной миной рассуждает о будущем рок-клуба, о фестивалях, об эстетике рока. Тут вдруг вскочил Поздняков и заорал:

– Да как ты можешь рассуждать о какой-то там эстетике, Гулливер ты проклятый! Ты сам-то в роке недавно и пришел сюда только из-за денег. Вот какая у тебя эстетика!

И тут он задудонил свою самую любимую песню:

 

– Купите у меня телеграфные столбы!
Дешево! Дешево!
Купите у меня телеграфные столбы-ы-ы!

 

– Ну ладно, ладно, Мишаня, ты успокойся. Мы обязательно их у тебя купим, но только на следующем концерте! Ладно? – стал усмирять его Мурзин.

– А ты че меня успокаиваешь! Меня не успокоишь! Я буйный! Понял?! Буйный! – орал Поздняк, размахивая руками.

– Ну, тогда поищи себе другое место. А я тебе не мед брат, извини, – лаконично отрезал Мурзин.

– Да ты сам шизоид, только тихий! Урел ты! Урел, понял?!

Тут уж вся тусовка стала усмирять Поздняка, чтоб тот не буянил и не мешал им слушать. Он обиделся, выругался и пошел на выход. А с ним и вся его команда. Как только дверь за ними захлопнулась, Мурзин изрек:

– Баба с возу, как говорится.

– Правильно, нечего мешать! – поддакнула я, стремясь обратить на себя внимание.

Мурзин благосклонно посмотрел на меня. Первый шаг был сделан. Мое преимущество было еще и в том, что на этот раз я была единственной герлой на рок клубе. Все последующее время на собрании я сидела и утрированно внимательно смотрела Мурзину в рот.

Одно только я не могла просечь: что нужно всегда начинать активно действовать самой, не дожидаясь, что на тебя обратят внимание, подойдут и будут тебя добиваться (как внушала с детства дура-мать). Если так тупо сидеть и ждать, то к тебе подойдет только бомж, прощелыга или пропойца. Нормального человека мы должны выбирать сами, долго его выслеживать, изучать его повадки. А затем начинать охоту за ним и отлавливать подобно тому, как охотятся на дичь. Этому мать меня не научила. Вот поэтому я всегда сидела и чего-то тупо ждала. Но в этот раз мне повезло по принципу: «На безрыбье и рак рыба».

Как только разглагольствования Мурзина закончились все стали тусоваться, делиться новостями, как обычно на тусняках. Какой-то мудак стал прикалываться над моими волосами. А я все так же продолжала сидеть перед носом Мурзина. Он брал мои волосы своими лапами и говорил еще одному пиздюку:

– Смотри, Цезарь, какие хайра! Вот бы мне такие! Слышь, герла, продай мне их на парик! Ты сколько лет их растила?

– Десять лет, – проблеяла я.

– Во класс! – развеселился еще больше придурок. – А, знаешь, их можно даже на руку наматывать. Вот так! – и придурок, видя мою безответность, намотал мои волосы на кулак.

Я молчала, как овца, не зная, что сказать и глупо улыбалась. И он тут же добавил:

– Хоть мордой об стену бей, хоть раком еби.

– Ну, что вы тут к девушке пристаете? – послышался за спиной голос Мурзина. – А ну-ка отойдите от нее. Видите, она вас боится! – продолжил он, изображая из себя «благородного тюленя».

Дурачье промычало что-то в ответ, но связываться с директором не стало.

– Они тебя испугали? – спросил он меня и начал гладить рукой мои волосы.

– Не очень, – промямлила я.

– Как тебя зовут? – спросил он, разглядывая мои волосы.

– Селена, – уже поувереннее сказала я.

– Какие у тебя красивые волосы, Селена, – закинул мне удочку хитрый лавелас. – Хочешь побывать у меня в гостях?

– Да, наверное, – неуверенно сказала я.

Стали спрашивать его, мол, где живешь.

– Сейчас пойдем, – невозмутимо ответил Мурзин.

– Что, уже не знаешь, где ты живешь, – прикалывались «друзья». – Забыл в какой помойке?

– Да вот, квартиру только вчера купил, даже не успел проверить где она находится, – сказал «Мурзилка».

Хохот мгновенно смолк.

– Купил? Ну, ты даешь! – хлопнул его по плечу рокер в клепаной куртке. – Так мы у тебя, стало быть, на новоселье побываем! Ништяк!

Поплутав еще минут пять, мы вскоре нашли дом, который нам нужен, и зашли в квартиру.

Там конечно, было катить шаром, кое-где валялись пустые консервные банки, везде ползали тараканы и двухвостки.

– Ну и хоромы ты себе отхватил! – завистливо воскликнули «пиплы», оглядывая однокомнатную хазу Мурзина.

– Да, это мне отец помог, – хитрил Мурзилка.

– Не фуфли, – перебил его «клепаный», глядя ему прямо в глаза. – Ты ее сам купил на деньги, наворованные на наших концертах!

– А ты что, проверял что ли? – невозмутимо ответил Валерий, глядя немигающим взглядом.

Не выдержав его взгляда, слабовольный рокер опустил глаза и ничего не ответил.

– Ну, в общем, это, – вмешался его друган с браслетами из шипов на руках, – давайте заминать этот базар.

Виляя хвостом, как провинившаяся собака, он знал, что с Мурзиным шутки плохи, ибо за ним водилась слава человека, умеющего «ходить по головам» и быстро расправляющегося с «иноверными». И действительно физиономист, глядящий на его решительное лицо с широкими скулами, его здоровенный выпирающий вперед лоб, на нос с горбинкой, мог без труда узнать в нем человека, решительной и даже агрессивной натуры.

– Ну ладно, давайте поедуху устроим, – сказал Мурзин, видя, как нарастает ненужное напряжение.

Все облегченно вздохнули и стали шустрить на кухне на предмет еды. Мурзин достал из холодильника здоровую банку с огурцами и велел мне вынуть из нее огурцы и нарезать на тарелочку. Я, не долго думая, залезла в нее пятерней, и тут же ощутила не слабый удар здоровенной ручищей по лбу. В ушах зазвенело.

– Куда, руками в продукт лезешь! – как гром раздался голос Мурзина.

– Я сейчас их помою! – сказала я ломающимся от обиды голосом.

Я побежала в ванну, краем глаза видя, как Мурзин ловко вынимает огурцы из банки вилкой. Забежав в ванну, я стала там ныть, что со мной так не ласково обошлись. Я хотела вымыть руки, но туалетного мыла не было, а лежало только хозяйственное. Ища именно туалетное мыло, я потратила на это битых двадцать минут и все это время я ревела, ревела и ревела, что меня здесь не поняли. Ведь никто в моей жизни, никогда (если не считать школьных хулиганов, конечно) не бил меня. Я чувствовала себя униженной и оскорбленной до глубины души!

Неожиданно в дверь постучали. – Кто там? – запуганно и неуверенно спросила я.

– Ты что до сих пор руки моешь! – послышался командный голос Мурзина. – А мы уже поели. Пошли спать!

И дальше послышался звук удаляющихся шагов. Когда я приоткрыла дверь и высунула в коридор свою зареванную физиономию, там, к счастью, никого не было. Я осторожно зашла в комнату, но к счастью там уже был погашен свет и никто уже не увидел бы мою зареванную харю.

Но не успел вздох облегчения вырваться из моей груди, как среди тишины раздался голос Мурзина.

– Ну, что, руки уже до дыр смылила. А ну-ка давай ложись спать.

И не успела я опомниться, как в темноте чья-то рука схватила меня за руку и потащила за собой. И я оказалась в постели с Мурзиным. Он был уже голый.

– А, так ты еще не разделась! – удивился он. – Нехорошо, я ведь жду!

И с нетерпением он отпустил меня, полный уверенности, что я скоро вернусь.

Но у меня на уме было совершенно другое. Видя, что Мурзин не похож на сказочного принца из маменькиной сказки, я решила, что пороться с ним ни за что не стану! И с этими мыслями я ретировалась на кухню, дабы там докимарить до рассвета и быстренько смыться. Но не тут то было!

Как только я прикорнула на коврике в кухне, немедленно в ней зажегся свет, и моим глазам предстала жутчайшая картина: на пороге появился Мурзин, абсолютно голый, с растрепанными волосами до плеч, с висящим хуем, с красной рожей, выражавшей полнейшее изумление и разгневанность.

– А это еще что такое! – взвыл он. – А я для чего тебя сюда притащил!

– Я так не могу, – заскулила я. – Я хочу, что б меня любили, а не просто так.

– Любили! – громом отозвался Мурзин. – Я тебе что, мальчик что ли? Если б я знал, что так все получится, я бы привел вместо тебя еще кого-то! Убирайся отсюда.

– Но куда же я пойду, на дворе ночь? – заныла я.

– А меня это не интересует, – непримиримо заявил он, тряся шевелюрой. – Если хочешь остаться в моем доме, тогда ты должна спать со мной!

Я стала пятится, испуганно пялясь на волосатое чудовище.

– Или соси или убирайся отсюда, – тряся своим хуем орал Мурзин. – Немедленно!

Видя, что дело далеко зашло, я решила убираться по добру по здорову, пока не стало плохо. Судорожно хватая свои вещи и впопыхах натягивая их на себя, я слышала громовой голос Мурзина.

– Ишь, какая ца-ца! – орал во всю глотку Мурзин. – Я с ней нянчиться должен! Я тут никого уговаривать не собираюсь! Убирайся отсюда!

Испуганная, вся в слезах, в распахнутом пальто, я выбежала на улицу.

Холод и темнота, метель, погашенные фонари, плюс ко всему – я не знала куда мне идти и где я нахожусь. Спросить было не у кого.

Бессмысленно бредя по темным улицам мимо заводов, я думала, как жестоко и несправедливо поступил со мной Мурзин. Ведь я не представляла, как я ни с того ни с сего начну с кем-то трахаться. Я представляла, что свою пизду я отдам только тому, кого при помощи этого я сделаю своим рабом. Я представляла, как перед еблей у моих ног ползает обезумевший «принц», поет мне серенады, читает стихи и предлагает мне руку и хуй. Я таила в своей душонке крамольные мысли о том, что при помощи своей кунки, как при помощи магического предмета, я покорю кого-нибудь и порабощу его на век. Во как!

Ибо мать мне с самого детства внушала, что пороться просто так нельзя. А когда этот пидарас со мной переспит, я предъявлю на него свои права и скажу ему, что теперь я могу выразить все свое говно: эгоизм, собственничество, ревность, капризность. Я не представляла, что если я начну предъявлять все эти претензии, то никто не будет их терпеть. За них я просто получу по роже. Вот и все. Капризные дурные принцессы, носящиеся со своим эгоизмом, застрявшем у них в пизде никому не нужны! Вот так!

Уже много лет спустя, с опытом я поняла, что Мурзин для меня действительно был кем-то выдающимся. Он не курил, не пил, умел зарабатывать деньги. Недаром ведь он заработал себе на квартиру, да еще при совке. Энергичный и предприимчивый, он ко всему прочему мог продвинуть меня еще и к славе. Тогда у него уже появлялись доступы к звукозаписывающим фирмам всего Союза.

Не имей я мамкиной дурости, я должна была уцепиться за него мертвой хваткой. Тут же начать сосать у него хуй и безукоризненно делать все что он говорит. Вот тогда бы я могла добиться успеха. Но поскольку я этого не сделала, то меня ждала страшная участь, уготованная мне моей мамашей. Бля!

 

***

 

В следующий раз с Мурзиным я встретилась на собрании рок-клуба, проходившем совместно со «Студией-8».

Идя на это собрание, я прислушивалась к ноющему ощущению в груди, которое говорило мне, что мой «враг» будет там. Но я не понимала, что настоящий враг сидит в моей тупой репе, которая еще не раз могла мне принести беду. Этот враг есть мамкина программа, ждущая своей реализации.

Вышагивая мимо здания обкома, я чуть было не прошла мимо Сергея Бугаева, директора «Студии-8». Спокойный и уравновешенный, он шел, о чем-то спокойно размышляя, и внимательно поглядывая по сторонам. И вдруг, я нос к носу столкнулась с бывшим партийцем.

– Ой! – от испуга вскрикнула я и подняла голову.

Бугаев тоже «затормозил» и очень внимательно глядя на меня, улыбался своей «кошачьей улыбкой».

– Добрый вечер, – первым сказал он.

– Здрасте! – сказала я и в тот же миг узнала его, ибо не раз видела его и на концертах и на собраниях рок-клуба.

Он же узнал меня, видимо, по моему «лыжному» выступлению на концерте. Я не знала, что дальше сказать, и пошла дальше, уступив ему дорогу. И так мы бесславно и расстались с ним. Единственная возможность познакомиться с таким великим человеком у меня пропала.

Идя дальше по улице, я мысленно перебирала в своей тупой репе все, что я когда-либо слышала о нем. Говорили, что он не только работал в партии, но еще к тому же и КГБ-шник, хитрый карьерист, обкомовец, зарабатывающий деньги на «Студии-8». В общем, перебирая в тупой репе все это, я сделала «хитрый» вывод, что я совершенно правильно поступила, что не стала общаться с ним. И почесала дальше на рок-клуб.

Там уже толклась совместная тусовка волосатых и всяких разных. Все весело обсуждали подробности прошедших выступлений и договаривались о будущих.

Мурзин был атакован со всех сторон вопросами и поэтому меня просто не замечал, а я дуреха этому тихо радовалась, вместо того, чтобы грызть себе локти. Ведь сегодня пришло очень много народу, и среди него есть и красивые цепкие самки, которые теперь вместо меня, могут пролезть к славе, занять теплое местечко под солнцем. Но я сидела и думала: «Как хорошо, что меня никто не замечает!» Бугаев тоже был занят, но о нем я даже и забыла. Я беспечно сидела и разглядывала рокеров.

В этот раз ко мне никто не стал клеиться: всем было не до меня, ибо каждый был увлечен подробностями своих будущих выступлений.

И я сидела, как овца! Дура! Мать, видишь ли, внушила мне, что ко мне мужик должен сам подойти, чтобы познакомиться. Говно! Фиг два к тебе Бугаев сам подойдет знакомиться. Такого человека нужно вылавливать самой. Самой выбирать, выслеживать, изучать его повадки, самой на него «нападать» или «заманивать в силки». Мурзин был всего лишь директором впоследствии развалившегося рок-клуба, но Бугаев был уже выше по уровню, и поэтому впоследствии стал директором знаменитого магазина «Мюзик ленд». И если Мурзин тряс своим хуем и заставлял его сосать, то к Бугаеву уже нужно было лезть в штаны самой, если хочешь чего-то достичь. Но я ничего не делала, чтобы завоевать его благосклонность.

Во-первых, я должна была подтянуться, и из расхристанной, неоформленной, дурной Рыбы! Я должна была стать подтянутой, чистой и ухоженной, сексуально раскрепощенной, умной самкой, которая четко знает кто ей нужен, как с ним себя вести и что она может получить от общения с ним. Но мать, нищая дура, внушила мне, такие правила, пользуясь которыми, я никак не могла достичь ничего полезного в своей жизни. А только смогла тупо пассивно мечтать и ничего реально не делать для того, чтобы достичь ее ёбаного «счастьица».

Когда рок-клуб окончился, я поплелась на тусовку к Энджи, чтобы там переночевать. Идя по темным зимним улицам, я мечтала о чем-то большом и прекрасном, которое должно случиться само собой!

Думая о своем, я сквозь грезы вдруг услышала, как за моей спиной послышались шаги. Сначала я не придала этому значения, но потом все-таки ускорила шаг. Шаги за спиной стали тоже убыстряться. Я испугалась и пошла еще быстрее. Шаги убыстрялись синхронно со мной. Не помня себя, и изрядно «поднавалив в штаны», я пустилась наутек, куда глаза глядят. Шаги тоже «побежали».

Район был мне не знакомый и поэтому я бежала, не разбирая дороги, но преследователь, как видно не собирался отставать от меня. Он все бежал и бежал постепенно, медленно нагоняя меня. Моему отчаянью и страху не было предела. Собирая последние силы, я метнулась в свободную подворотню, но это был тупик. Испуганно, как мышь, загнанная в угол, я повернулась, чтобы увидеть кто же гнался за мной. И с ужасом я увидела перед собой мерзкую пачу пьяного маньяка с перекошенным лицом.

Видя, что я не знаю, что делать, он, не долго думая, опустил штаны и стал дрочить свой хуй. Я обмерла. Ужас и отвращение волной охватили все мое существо. Боясь сделать лишнее движение, я стояла и чувствовала, как волосы становятся дыбом у меня на голове! Пантомима продолжалась. Маньяк входил в невменяемое состояние, шары его стекленели, а здоровая дубина, выросшая из скукоженной колбаски, стала затвердевать. Движения учащались, слюна стала капать с высунутого языка. А я стояла и думала куда бы мне улизнуть! Но проход был узкий и его загораживала уродливая фигура проклятого выродка в фуфайке. Еще несколько секунд и из хуя брызнула струя молофьи. Дебил как-то дико зарычал, закряхтел, согнулся над своим хером и застыл.

«Пора!» – мелькнуло у меня в мозгу. Резко и порывисто метнувшись к выходу, оттолкнув мерзкого ублюдка, я ломанулась оттуда наутек, не разбирая дороги. Преследования, к счастью не было. Урод уже был видимо в отрубе. Я бежала через кварталы, пока не оказалась на оживленной улице.

Ошарашенная происшедшим, я бессмысленно плелась по улицам, не врубаясь: «Как же все это могло произойти?» Ответ был прост: ко мне этот дебил подошел сам. Я его не искала и не делала попыток его поймать, завоевать, расположить к себе. Все это произошло само собой.

Проклятая дура – мать не научила меня, что сам собой в жизни ко мне подойдет только лишь дурак, опездол, старый сморчок, хулиган или вот такой маньяк с текущей слюной. Вот они принцы, о которых нам с детства наплели сказки. Их много! И они все с радостью набросятся на вас! Мы им очень нужны-ы-ы!

Но подсказать эту истину мне было некому. Вокруг были люди, которые действовали так же шаблонно, как и все остальные, либо, если знали истину, то тщательно ее скрывали от остальных, дабы никто не смог, используя ее, обогнать находчивого умника. Так мне и пришлось плыть в говняном течении мамочкиных мыслей до тех пор, пока сама я не нахлебалась гавна до верху!

 

***

 

Приблизилась весна. И с ее приходом мне захотелось изменить обстановку и поехать куда-нибудь посмотреть свет. Захватив с собой скопленные гроши, я решила поехать в Омск, так как там жил Егор Летов. Его адрес у меня был, тем более, что сам Егор меня приглашал к себе. Так я и поступила.

Приехав в Омск, я без труда нашла улицу «вождя революции», на ней жил «вождь сибирского панка». Подходя к дому, я увидела окно на первом этаже, закрытое огромным куском фанеры. Надписи и рисунки первобытного содержания причудливым рисунком украшали этот щит. «Наверное, здесь живет этот самый Егор» – подумала я, заходя в подъезд. Мои догадки подтвердились, квартира была его. На двери квартиры была надпись краской «Дохлый! Я тебя убью!» и еще «Панки! Хуй!»

Видя, что я не ошиблась, я уверенно нажала кнопку. Звонок по видимому был сломан. Я стала долбить в дверь, и вскоре мне открыл Егор.

– Здорово, Рыба! – сказал он скороговоркой как будто на партсобрании. – Что приехала? Молодец, проходи!

Я тут же прошла и увидела, что Егор одет все в тот же черный костюм, который был на нем на концерте.

– А что панки дома не переодеваются? – удивленно спросила я.

– Обижаешь! – ответил он.

– Почему? – удивилась я. – Потому что я не играю в панк, как некоторые. Я – панк по жизни!

– А это как? – не поняла я.

– Очень просто, те кто играет в панк, рано или поздно отходят от этого и становятся обычными цивилами, возвращаются к своим мамкам и папкам, устраиваются на работу и заводят семью. А те, кто подыхают панками, вот те действительно панки по жизни.

Я немного призадумалась над этим. Я не представляла, что, поехав по трассе, я буду заниматься этим всю свою жизнь. Я всего лишь навсего хотела посмотреть мир и не более. Да и вообще к жизни я относилась тогда очень легкомысленно. И не могла ответственно отнестись к своим поступкам и словам. Видя мое замешательство, Егор сказал.

– Ну, ты не стесняйся! Ты ведь только еще начала. Присмотрись. Впишись в систему. Адреса я тебе дам. А там ты уже сама решай остаться тебе или валить домой. Ну, ты проходи!

И мы прошли в его комнату.

Сначала я не могла понять куда же я попала: в жилище человека или на выставку панковского искусства. На всех стенах висели фотографии всевозможных панков с гребнями, гитарами, на концертах и просто так. Стены буквально были улеплены этими фотографиями панков всех сортов и мастей. В глазах у меня зарябило. Я долго не могла понять откуда взялись столько прикольных фотографий. Случайно подняв голову вверх, я увидела на потолке здоровую кляксу красного цвета и в ней приклеенный кленовый листок.

– Во здорово! – прикололась я.

– Нравится? – с детской наивностью спросил Егор.

– Очень! – воскликнула я. – А это кто такие?

– Это «Секс пистолз» – родоначальники панка.

Тут Егор стал мне рассказывать про то, как на западе зародилось движение панка, как оно затем перекочевало в союз, и проникло в андеграунд (подполье). А затем уже из подвалов и подворотен проникло на сцену. Увлеченно рассказывая обо всем этом, он случайно обернулся и увидел, как в комнату входит здоровый пятнистый кот с наглой мордой.

Только я хотела погладить его, как Егор тут же резко вытолкал кота из комнаты и плотно закрыл дверь, то же, кстати, всю облепленную фотографиями.

– За что его так? – удивилась я.

– Это кот моего отца! – непримиримо сказал Егор.

– Ну и что! – недоуменно пожала плечами я.

– А ничего, просто мой отец партиец! – воскликнул он.

– А! Вот оно что! Просекла! Значит, ты ненавидишь отца?

– А за что его любить! Из-за таких партийцев, как он, мы так хуево живем.

Я призадумалась немного: «Интересно, что дети у родителей рождаются абсолютно противоположной направленности, нежели их родители. У пропитух, бомжей рождаются гении; у выдающихся людей рождаются бездари; у богатых партийцев рождаются вот такие вот панки и так далее.» Вспоминая уже через много лет свои размышления, я подумала, что никогда нельзя надеяться, что у тебя родится гений или Иисус Христос. Все это может привести к непредсказуемым последствиям. Ведь родиться может черте кто: и зэчара, и пидарас, и наркоман, и дебил. И можем из-за этого испортить себе жизнь. Поэтому не стоит играть с жизнью в рулетку. Все это для нас может очень плохо кончиться!

– А что о тебе говорят люди, когда видят тебя в таком виде на улице? – спросила я из любопытства.

– А меня это не интересует, – ответил Егор. – Я просто делаю то, что мне нравится!

– Неужели тебе никогда не хочется, чтобы люди тебе говорили комплементы, восхищались тобой?! – изумленно воскликнула я.

Егор презрительно усмехнулся.

– А разве ты хочешь, чтобы собаки на улице собрались вокруг тебя и начали радостно лаять? – спросил он в ответ.

– Нет, конечно! – воскликнула я.

– Так вот и я не хочу, чтобы двуногие собаки лаяли около меня, лизали мне лицо и радостно бежали бы за мной! Для меня их похвала – собачий лай!

– Но ведь люди – это не собаки! – запальчиво воскликнула я.

– А я не вижу разницы, – ответил Егор, глядя мне в глаза пристальным взглядом. – По мне, так собака даже намного лучше человека.

– В чем? – не унималась я.

– Да во всем! – парировал Егор. – Собака тебя не предаст, не подставит, не сделает тебе подлость. Она может даже быть тебе преданной. А человек – никогда. Таежники говорят «хуже человека – зверя нет».

– Вот это действительно верное высказывание.

– Скажи, а какие у тебя отношения с отцом? – перевела я разговор на другую тему.

– Да, хуже не бывает, – сказал он и махнул рукой. – Я считаю, что он конченый человек. Почему? Да потому, что он в жизни практически не живет, а работает на свою партию, придаток к системе. Не живет, а существует!

– А как ты считаешь должен жить человек? – спросила я.

– Человек должен жить для себя, а не батрачиться на дядю, – сказал Егор, поправляя очки на переносице указательным пальцем. – Он должен жизнь посвятить самому себе, а не чьим-то дурацким вымыслам. Я вот целый год занимался йогой. Хотел познать сам себя. Но затем я понял, что йога далеко уводит человека от жизни и социума. Человек просто выпадает из жизни и все!

– Как ужасно! – воскликнула я.

– Ну почему, если кому-то это нравится, то пусть занимаются. В этом нет ничего плохого! Но мне кажется, что нужно не убегать от мира, а активно воздействовать на мир, перестраивать общество, менять все вокруг.

Я не знала что ответить и молчала.

– Вот уже скоро мы устроим концерт в здании КГБ. Близится день рождения «вождя революции» и мы забуримся к КГБ-шникам и споем им наш забойный хит «КГБ – Рок, Рок – КГБ». Посмотрим, как у них изменятся пачки, – злорадно засмеялся Егор, потирая руки.

Только сейчас, при более близком общении, я увидела насколько он худой, его пальцы обладали почти аристократической утонченностью. Плюс ко всему – абсолютно черная одежда, даже носки и, русые длинные волосы, зачесанные на бок. На спине у него красовался здоровенный знак анархии нарисованный белой краской.

– Скажи, а почему ты одеваешься во все черное? – с нескрываемым любопытством спросила я.

– Потому что черный – это нейтральный цвет. Он не означает ни добро, ни зло. Я читал «Дао». Там говорится, что не нужно стремится ни к добру, ни злу. Нужно придерживаться середины. Так вот я не хочу выглядеть в глазах других ни хорошим, ни плохим. И еще черный цвет – это цвет анархии, первичного космического хаоса, из которого появляется мир, вся Вселенная.

Я заворожено слушала его. Вдруг, мой взгляд упал на катушечный магнитофон.

– А! Это тот магнитофон, на который ты записал все свои концерты?

– Верно! А откуда ты это знаешь?

– Да об этом уже весь совок знает! – сказала я.

Егор удивленно пожал плечами, видно было, что ему это приятно слушать.

– Скажи, а как панки относятся к семье, детям и всему остальному? – спросила я.

– Мы считаем, что семья, дети, брак, работа – это все не нужно. Все это отнимает очень много времени и сил. И нормальные люди не должны заниматься всем этим, – категорично ответил Егор.

– А как же жить? Ведь деньги-то откуда-то брать надо! – воскликнула я.

– Для того, чтобы жить в свое удовольствие, нужно не так уж и много денег, – сказал Егор, – А для этого семья и остальное просто мешает. Ведь на все это тратится очень много денег да еще и сил. Я не собираюсь на всю эту хуйню тратить себя!

– А как ты зарабатываешь на жизнь?

– Подожди, сейчас я сварю хавку, и мы с тобой дальше поговорим, – сказал он и вышел из комнаты.

Я осталась одна и стала рассматривать комнату. С одной стороны стояло два магнитофона, стойка для пластинок, в которой были исключительно иностранные пласты с записями иностранных панков, висела гитара, стоял письменный стол. С другой стороны лежало два матраса прямо на полу, вдоль стены, а между ними стоял журнальный стол. Я стала по второму разу разглядывать прикольные фотографии. На них панки мне казались гораздо живее и активнее обычных мышей. Увлеченная этим занятием, я не заметила, как пролетело время.

В комнату вошел Егор с огромной миской лапши по-флотски, вилками и хлебом.

– Ты хавать (есть) хочешь? – спросил он.

– Спрашиваешь! – воскликнула я.

Мы сели есть и я вновь подступилась к нему с расспросами.

– Скажи, а где ты достал такие пласты?

– Да на толчке, – сказал Егор. – Там по воскресеньям только их и продают.

– А что разве в магазине нельзя их достать?

Егор рассмеялся, его смех был искренним и беззлобным.

– Да на толчке такой пласт стоит 100 деревянных, не меньше

– Что-о-о?!! – вырвалось у меня

– А ты как хотела? – сказал он. – Эти пласты ведь редкие.

– А не жалко денег?

– А чего их жалеть? Говно такое! Мне ведь в жизни ничего кроме панка больше не надо! – энергично сказал Егор, и в глазах его вспыхнул фанатичный огонь.

Я сразу же осеклась и замолчала.

– А где берешь вообще деньги? – после недолгого молчания спросила я.

– Да, колымлю, – махнул он рукой.

Меня всегда удивляла его правдивость, граничащая с бесхитростностью и однозначность.

– Это в смысле тяжелая физическая работа что ли? – продолжила я свои расспросы.

– Нет, – сказал Егор, ничуть не обидевшись, – я рисую плакаты и транспаранты к праздникам. Малярная работа.

– Так ты – художник-оформитель что ли? – радостно спросила я, так как тоже имела эту специальность.

– Да, а как ты догадалась?

– А я тоже художник! – сказала я.

– Привет коллега! – пошутил Егор, и мы вместе рассмеялись. – Да я вот скоро с этим завяжу, а то как-то стремно получается: сам против этого, а тут же пишу «Слава Октябрю!» и все в том же духе.

– А где ты будешь брать средства на жизнь? – не унималась я.

– Да, существенный вопрос, – задумчиво произнес он, – раньше, когда была жива моя матушка, она меня прикармливала, а теперь вот она померла и остался один только батяня, а у меня с ним отношения хуже чем у кошки с собакой. Ну, видимо, я думаю нужно будет деньги брать с концертов. Я ж ведь еще не карма-йог, чтобы от плодов своей деятельности отказываться! Я ж все равно на концертах выступаю, а почему эти деньги себе будет брать какой-то дядя?!

Я тут же вспомнила купленную квартиру Мурзина. Как было видно, Егор был человеком, вылепленным из другого теста, чем Мурзин. Оказывается, это был фанатик своего дела, бескорыстно действующий ради него. И вот это-то качество и притягивало к нему людей. Это и сделало его родоначальником сибирского панка.

Дело близилось к ночи. Пора было уже «байки-зайки».

– А спят вот на этих матрасах? – спросила я.

– Да! Ты верно догадалась, – ответил Егор.

Я мысленно решила, что поскольку матраса два, что я буду спать на одном, а он на другом. На этом и успокоилась. Но жизнь никогда не соответствует тому, что мы о ней думаем. И Егор в эту же минуту подумал как раз противоположное.

Помыв посуду и почистив зубы, я начала готовится к ночлегу. Свет в комнате уже был погашен. Я улеглась на один из матрасов и уже хотела было уснуть, как вдруг ко мне подлег Егор.

– Ты чего? – испуганно спросила я.

– Ничего, я просто полежу с тобой, – ответил он. – Ты знаешь, ты такая клевая герла! – стал шептать он мне в самое ухо.

Я немного отстранилась, но слова стали оказывать на меня свое магическое воздействие.

– Ты мне сразу же понравилась, еще тогда в концерте. У тебя был такой клевый гребень! – прошептал он, придвигаясь ко мне и положив плечо мне под голову.

Он как любой другой мужик знал, что баба любит, чтобы ей ебли не только «то самое», но еще и мозги. Его слова действовали на меня, как пламя на воск: я «таяла» и «растекалась». Он, видимо понимая это каким-то чутьем, стал еще сильнее ко мне приставать. Придвинув свой лоб к моему, он начал тереться об меня, как молодой бычок.

У меня возникла мысль: «А как интересно трахаются панки?» А затем я устыдилась и одернула себя за руку: «Как тебе не стыдно, ты же ведь еще девственница!» В башке опять набатом звучал голос погани: «Ты должна хранить девственность для мужа!» Этот голос вызвал во мне рефлекс отвращения и я мысленно крикнула ей: «А пошла-ка ты на хуй! Заебала ты меня, старая дура! Назло тебе трахнусь!» И в тот же миг во мне возникло решение расстаться с мамочкиными предрассудками и я стала пороться с Летовым.

Он действовал очень активно и напористо. Он целовал меня и плел на уши всякую лапшу. Сама не понимаю, как я осталась без одежды. Егор тоже. И уже через мгновение порево пошло во всю. Его длинные русые волосы падали мне на лицо. Дыхание учащалось. Быстрыми и активными движениями он начал совокупляться со мной. Его длинный и узкий хер долбился мне в целку и никак не мог ее пробить. Мне было больно, но вида я не показывала. Я терпела в надежде на то, что все кончится удачно. Но как всегда ожидания и жизнь разошлись друг с другом. Еще через одно мгновение он остановился, замер и из его мошенки конвульсивно стала вырываться горячая струя спермы, попадая мне на плеву. И в следующий момент он уже расслабился и отключился.

Я лежала и думала: «Вот неудача! Первый раз и неудачно! Бывает же такое! Не везет, так не везет!» Но в душе теплилось слабенькое чувствишко тщеславия, что вот, мол, я была со знаменитым человеком.

Но лишь намного позже я поняла, что все это связано с центром удовольствия в моем мозгу, где все уже было расписано и распланировано на сто шагов вперед помимо моей воли и желания. Что родители, учителя и другие «черные маги» запрограммировали меня: как поступать, как делать, как реагировать на те или иные обстоятельства жизни. Например, похвала у нас в мозгенях связана с центром «удовольствия», а порицание с центром «страдания». И если какой-то человек хочет нами воспользоваться, как, например, в моем случае Егор, то он может сказать нам определенные слова, которые включат центр удовольствия, а затем он может ловко нас «выебать» по своему усмотрению. В данном случае Егор сказал, что я ему нравлюсь, что у меня был запоминающийся гребень и так далее. А с другой стороны, чтобы заблокировать какие-то наши активные действия, другие люди должны активизировать в нас центр страдания. Например, в этом случае у меня сработала программа мамочки, которая мне внушала, что пороться нужно не раньше свадьбы, что все кто поступает иначе «плохие девочки».

Через несколько секунд Егор пришел в себя и запоздало, вспомнив, что он не надел резинку забеспокоился.

– А у тебя бебика не будет? – спросил он.

Я, усмехаясь над тем, что он не мог меня проебать, сказала:

– Ну разве это фак (ебля)?! – и засмеялась.

Егор не понял этого, казалось, ему было немного обидно, но вида он не показал.

– Ну, вот и здорово, – сказал он потягиваясь. – А скоро ты увидишь всю Россию, поездишь, увидишь систему. Как я тебе завидую!

– Почему? – не поняла я.

– Потому что у тебя все еще впереди, ты еще молодая, – сказал он немного грустно.

– А ты что старый что ли? – удивилась я.

– Еще нет. Но когда начинаешь всегда веселей. А потом ко всему привыкаешь и уже былого восторга нет. Все кажется обыденным. Я ведь уже 10 лет в системе!

– Десять лет?! – удивилась я. – Постой, а как же Янка? Я ведь слышала, что она твоя жена, а тут у нас вот такое произошло!

– Ерунда, – сказал Егор, – у нас просто свободная любовь.

– Какая любовь? – не въехала я.

– Свободная, – ответил он, – ну «фри лав», иначе говоря.

– А это как?

– Ну, когда люди не принадлежат друг другу, не стараются друг друга захапать или поработить, как все обычные дураки, а относятся к этому спокойно, как к чему-то естественному и полезному. А вся семейная ерунда им просто не нужна!

– Но почему же Янку считают твоей женой? – не унималась я.

– Ну уж не потому, что я трахаюсь только с ней, – парировал он. – Просто она поддерживает мои взгляды и убеждения, помогает мне проводить их в жизнь! – лаконично и ясно сказал он.

– А, это как Ленин и Крупская? – сделала сравнение я.

– Ну да, что-то вроде этого, – сказал Егор и рассмеялся, – хотя мне не очень лестно сравнение с Лукичом. Ну, в общем надо понять, что это не так уж и важно, кто с кем трахается. Важно только то, на кого человек работает в энергетическом смысле, кому он предан.

Последние слова я уже слышала сквозь сон. И уже через мгновение я провалилась в него.

На следующий день я решила поехать в другой город, я взяла у Егора адреса Тюменской и Свердловской тусовок и, чтоб долго не задерживаться решила быстренько смотаться, чтобы не привязываться к нему, так как я знала за собой эту слабость.

До поезда был еще целый день. Егор не стал меня отговаривать, он легко принимал и мой приезд и отъезд, хотя я чувствовала, что людей понимающих его было мало и ему было приятно находится с тем, кто им восхищается. На последок он рассказал мне, что любит гулять на кладбище, что только там среди «умерших», он чувствует себя спокойно. Эта мысль мне очень понравилась. Я распрощалась с Егором и сделав ему на последок жест «панки хой» (указательный и средний пальцы смотрят вверх и в стороны, безымянный, мизинец и большой соединены), двинулась на прогулку!

На кладбище было тихо и безлюдно. Проходя мимо памятников и надгробий я заглядывала в лица тех, кто обитал под ними. Молодые и не очень, совсем старики и дети – все они смотрели на меня, как будто из другого мира, мира где все они были равны и едины. Богачи, бедняки, мечтательные и практичные, дураки и умники, простаки и спесивцы – все были уже в том мире, где все их достоинства и накопления не имели никакого значения. Проходя мимо могил, я ощущала каким покоем веет от всей обстановки вокруг. Казалось, с фотографий усопших смотрит на меня сама смерть.

Проникнувшись необычным состоянием, я увидела вдруг, что все мои земные трепыхания, мысли о том, что я лучше или хуже кого-то, все земные достижения не стоят ровным счетом ничего!!! Все они казались уродливыми и маленькими перед бесстрастным взглядом смерти. Это состояние потрясло меня до глубины души.

Я стала думать: «Вот я живу, о чем-то мечтаю, что-то создаю, но пройдет не долгое время, каких-нибудь 40-50 лет, и меня уже не станет! И кому тогда будет нужно все то, что я делала. Что я унесу с собой в могилу!?» Ответа на эти вопросы я не находила. И тогда ужас непонимания стал охватывать мою душу.

Я поспешила уйти с места столь правдивых раздумий. И лишь только год спустя, я чудом получила ответы на все мои вопросы. А пока я направила свои стопы в Тюмень, где обитала панк-группа «Инструкция по выживанию». На вокзале я встретилась со своей старой подружкой Людкой и мы вместе с ней решили поехать в Тюмень.

Найдя квартиру по адресу, данному мне Егором, я удивилась, что она тоже находится на первом этаже. Дверь нам открыл небольшого роста, коренастый человек с тростью в руке.

Я сначала не поняла кто это и подумала, что мы не туда попали. Но затем я вспомнила, что про него говорили, что якобы он тоже побывал в Афгане.

– Здрасте, это вы Гога? – недолго думая, спросила я.

– Ну, допустим, что я, – смерив нас оценивающим взглядом, сказал он.

– А мы к вам, – наивно залебезила я.

– А я вас не звал, – парировал афганец.

Похоже, впускать к себе он нас не собирался.,

– Мне ваш адрес дал Егор Летов, – сказала я, чувствуя, как волна обиды и отчаяния подкатывает к горлу.

– А, Егор! – уже более снисходительно сказал пункер.

Видимо мое состояние и магические слова стали смягчающе действовать на него.

– Да, Егор, я только что была у него в Омске. Он мне про вас много рассказывал.

Услышав шаблонную фразу, Гога немного поморщился, а затем впустил нас в квартиру. Мы вошли вслед за ковыляющим хозяином и оказались в однокомнатной квартире. В отличие от квартиры Егора, она выглядела довольно прилично. Хотя особой роскоши в ней тоже не было. На стенах были блеклые обои, а в стеллажах множество книг.

– Ну, как там Егор? – осведомился Гога.

– Нормально! – ответила я. – Готовится к выступлению перед КГБ-шниками.

– Перед КГБ-шниками, – присвистнул Гога, – вот это круто! Вот за что я его уважаю! На фестиваль к нам приедет? – неожиданно спросил он.

– Да вроде бы собирался, – неуверенно ответила я.

После такого непродолжительного разговора Гога чуть-чуть расслабился, его напряженность немного прошла. Только теперь я увидела, что он немного плешив, а разрез глаз у него напоминал еврейский. Во всех движениях, манерах, поступках у него чувствовалась уверенность, целостность и решительность. Это же качество помогало ему и на выступлениях, так как целостность наличие внутренней энергии дает человеку успех в любом деле.

И тут же я вспомнила, как в музыкальной школе преподка, которая давала нам уроки вокала, говорила: «Главное на сцене – это «пробивная сила»! У человека может быть прекрасный голос. Великолепный слух, но это ничто, если у него нет этой силы. У нас в муз училище на эстрадном отделении были прекрасные голоса, но в жизни они смогли устроиться только в детский садик пианистами. А те, у которых этой силы было немого, но голоса были средине, они смогли пробиться на сцену и стать знаменитым. Как, например, Распутина. Нас же обучала сама Ирина Отиева, она нам и раскрыла эту тайну. Так что, девочки, если хотите выбиться в люди, то развивайте в себе именно эту пробивную силу. Вот так!

Подумав об этом, ещё немного, я вновь посмотрела на хозяина квартиры. Не смотря на свои изъяны, он действовал очень однозначно, не пытаясь скрывать правду. Мы сели пить чай с сухарями. Беседа сначала плохо клеилась. Людка первая задала вопрос:

– Скажи, а почему у тебя на книжной полке стоит «Агни йога»?

– Да, вот изучаю понемногу, – буркнул Гога.

– И как? – продолжила Людка.

– Много поучительного. Книга не для развлечения! – лаконично произнес он.

– А ты сам занимаешься йогой? – навязчиво лезла Людка.

– Нет, я же сказал, я панк и никем больше в жизни быть не собираюсь! – ответил он нервозно.

– А вот и зря! – продолжила назойливо лезть Людка. Йога – это очень хорошая вещь!

– Ну, и занимайся ею сама! Кто тебе запрещает! – разозлился Гога.

– Вот я и занимаюсь, – сказала Людка и обиженно заткнулась.

– Ребята! Подождите! Не надо ссориться! – вмешалась я.

– А мы и не ссоримся, – с безразличием сказал Гога. – Я просто пытаюсь популярно объяснить, что огурец тыквой не сделать! Так что нужно брать товар в готовом виде, – молвил он и замолчал. Допив чай, мы разбрелись кто куда. Гога пошел курить в коридор, я стала разглядывать книги, а Людка, оставшись на кухне под предлогом уборки, начала шарить по углам по части провианта. Увидев её за таким занятием, я одернула её, но мои слова, видимо, плохо подействовали на неё. Она отмахнулась и вытащила из тумбы брикет киселя.

– Смотри-ка, Рыб, он скрыл от нас этот кисель! – пожаловалась она мне.

– Ну, это его дело, – сказала я – Может это у него последний кисель.

– А не важно! – ответила она, скорчив гневную рожу. – Мы же к нему в гости пришли! Почему он нам не дает все вкусное! Вот мы его и проучим!» – продолжала «лезть в залупу» Людка, и стала отгрызать кусок от сухого брикета.

– Ну и подавись! – плюнула я и пошла в комнату.

– А вот и не подавлюсь! – злобно крикнула она мне в след.

Через пять минут Гога вернулся, а Людка уже успела умять брикет и уничтожить «следы преступления». Но все это не могло пройти безнаказанно. Рано или поздно все её крысение стало бы известно, а таких везде не любят. Крыс на зоне всех пиздят. Считается, что человек не должен действовать по-собачьи, У своих красть грешно. А Людка нарушила этот закон. И уже намного позже поплатилась за это.

Когда она в следующий раз была проездом в Тюмени, уже со здоровым брюхом, то Гога ее просто не пустил к себе и оставил на улице.

ПАНКИ, ХОЙ! (продолжение)

Гога зашел на кухню своей прихрамывающей походкой, опираясь на трость. Его взгляд был спокоен и смотрел в упор, не мигая. Видимо, служба в трудных условиях Афганистана сделала его более сущностным, зрелым и сильным. Как, впрочем, и любые другие трудные условия, которые выводят сущность на передний план, а личность на некоторое время отключают. Тут же на ум Рыбе пришла песенка одной сибирской группы «Спид».

 

Женя Данилов с простреленной грудью
Мучился жаждой в плену у душманов.
Завтра ему вырвут ноги и руки.
А пока что есть время подумать о маме.

 

Только вот подумать он должен не о маме, а о Боге в этот момент. Потому что только Высшее дает нам истинное состояние, тем более перед смертью.

«Да, вот как, оказывается, может получиться в жизни!» – думала Рыба, смотря на Гогу. У нее было к нему чувство жалости и уважения одновременно. Жалости, потому что она ставила себя на его место, и уважения, от того, что этот человек в такой ситуации вел себя спокойно, с достоинством, действовал в интересах системы.

– Ну, что, девчонки, фестивалить будем? – пристально разглядывая их, спросил Гога.

– А как это? Фестивалить? – удивленно спросили они.

– А потом поймете, – заговорщически посмотрел на них Гога. – Пошли со мной.

Они тут же обулись и вышли, следуя за хромым предводителем: Гога с тростью, Людка с выстриженными висками и Рыба в матросской тельняшке, рваных джинсах с хаером до пояса и бутсах смотрелись среди убогой мышиной массы более чем вызывающе.

Пройдя несколько кварталов, они подошли к открытой летней сцене. С нее уже доносились звуки настраиваемых инструментов. Со всех сторон туда же подходили панки всех сортов и всех мастей. Рыба засмотрелась на всю эту разношерстную толпу, а потом ее взгляд случайно упал на Гогу.

В сером мышином костюмчике он казался среди этого «великолепия» каким-то странным. –

Почему Вы одеты не так броско, как все панки? – спросила она.

– А потому, – ответил Гога, – что панком надо быть по сути, по жизни, а не просто ради прикола. Все эти урлы потусуются, потусуются пару лет, повыебываются, а потом становятся обычными серыми мышами. Женятся, живут цивильной жизнью, ходят на работу, как внушили им папа и мама, растят детей. И то, что они тут выпендривались, им нисколько не помогает. Панком надо быть всю жизнь, до самой смерти и умереть панком!

– И много настоящих панков? – заинтересованно спросила Рыба.

– По пальцам можно пересчитать, – ответил Гога. – Но мы поняли самое основное. Что главное – это не работать «на дядю», а жить для себя. Ведь все, что делают люди – это сплошной маразм. Понастроили столько заводов, что не знают, как теперь на них работать. Понавыпустили столько оружия, что землю можно им пять раз уже уничтожить. И при всем при этом мы живем в нищете, а «дядя» платит нам «пособие», чтобы мы не сдохли с голоду и продолжали бы батрачить на него. Себе же на мои деньги виллу на берегу моря выстроил. И может быть, даже уже и не Черного.

– Гога, а как же дети? – спросила его Людка.

– А на кой мне дети, мне и так хорошо, – безапелляционно ответил Гога.

– Но ведь в них счастье! – не унималась Людка.

– А это всем вам специально внушили, чтобы вы плодили пушечное мясо, для того чтобы было кому дальше работать и кормить «дядю». Вы будете срабатываться до костей, жить в нищете, а «дядя» будет балдеть и обжираться за ваш счет.

– Что ты говоришь! Мы же живем в эпоху развитого социализма! – замахала на него руками Людка.

– А я не вижу никакой разницы между социализмом и феодальным строем, – спокойно возразил Гога. – Вот капитализм был шагом вперед в развитии экономики. А социализм – это шаг назад. И уже многие страны, где распространилась коммунистическая зараза, снова возвращаются к капиталистическому строю. Только вот Россия подкачала. Ну, ничего. Скоро и здесь весь этот коммунизм дурацкий подохнет. Но пока это поймут мыши, половина из них уже помрет в своих мечтаньищах о «светлом завтра».

Они призадумались над всем этим – становилось дискомфортно от всех его слов. Рушились их идеалы, в которые они так свято верили. Но где-то в глубине души Рыба понимала, что он прав.

– Ну, ладно, вы тут постойте, герлы, – сказал им Гога. – Я скоро подойду.

Гога растворился в толпе, а они остались среди разношерстного панковья.

Рыба стала думать: «А смогла бы я вот так, как этот Гога, заниматься только панком? Навсегда уйти от мирской жизни?» Решительности ей еще не хватало. Но все-таки идеи Гоги ей очень нравились.

Людка сразу же стала рассматривать прикиды окружающих их панков. Кого тут только не было! Одна толстая лысая жаба держала на плече белую крысу. За спиной у нее был небольшой рюкзачок со знаком «анархия»*. Молодые панки с обесцвеченными гребнями и черной «порослью» на висках сидели на полу в проходе и распивали бутылку водки. Кто-то аэрозолью на стене писал «Панки, хой!» Публика была неспокойная и даже агрессивная. Панки злобно расхаживали в своих вызывающих прикидах, тусовались друг с другом. Атмосфера перед концертом накалялась.

Тут неожиданно к ним подошел Гога.

– Слушайте, герлы, дело к вам есть!

– Какое? – оживленно спросили они.

– Будете у меня на сцене в массовке?

– Конечно! А что для этого нужно делать?

– А ничего особенного. Просто во время моего выступления вы сядете на край сцены и будете просто прикалываться. Там еще будет несколько девчонок. Вид у вас подходящий. Так что все будет клево, герлы! Ну, что? Согласны?

– Ага! – переглянувшись, ответили они, сами не зная, радоваться этому или нет. Но быть на сцене Рыбе всегда нравилось, и предложение Гоги она быстро приняла. Их усадили на сцену и тут же начался концерт. Гога вместе со своей группой «Инструкция по выживанию» залабали свою коронную песню: «Мы – панки по жизни», которая потом стала настоящим гимном всего панковского движения. Публика тут же завелась. Панки стали дружно подпевать, жестикулируя, делая жест «панки, хой», а также другие неприличные жесты.

Девчонки сидели на краю, болтали ногами и весело наблюдали за всем происходящим. Панки облепили сцену и стали раскачиваться в такт музыке.

Публика, подогретая спиртным, стала агрессивно скандировать: «Да будет анархия». Рыбе было весело и интересно. Такого скопления панков она не видела никогда. И в то же время ей нравилось, что она находится в центре внимания.

Панки стали входить в раж. Один их них вскарабкался на сцену, снял штаны и стал всем показывать жопу. Это вызвало бурный восторг зрителей: «Давай – давай!» – бесились панки. Другой стал бегать по сцене и бросать в зал всякий мусор: пустые бутылки, пробки, консервные банки. Публика обрадовалась еще больше. И уже через несколько секунд все это полетело из зала назад на сцену. И неизвестно, сколько бы длилась эта перепалка, если бы не третий панк, который вскарабкался на сцену и прямо при всех насрал около колонки, а потом еще и громко пернул. Зал взорвался бурей оваций. Зловоние стало распространяться по всей сцене. Но это никого не интересовало. Все были в экстазе.

Гога оставался спокойным и внешне невозмутимым, но внутри него кипела огромная энергия. Энергия, которая и заводила весь зал. Гога был несомненным лидером, как в своем коллективе, так и в панковском движении.

Началась следующая песня. И панки завелись еще больше. Кое-кто, подражая примеру девушек, тоже уселся на сцене и стал скандировать слова песни: «Лучше по уши влезть в дерьмо». Хаос творился неописуемый. Гога пел:

 

Никто не хочет быть убит
Упавшим вниз балконом,
Но каждый любит морду бить
Прохожим и знакомым.
И затем знаменитый припев:
Лучше по уши влезть в дерьмо.
Я хочу быть любим. Я хочу быть любим,
Я хочу быть любим, но не вами.
Лучше по уши влезть в дерьмо.
Чем нравиться вам, ибо нравиться вам,
Ибо нравиться вам мне противно!

 

Хой! Хой! Хой! – бесились панки в зале в ответ. Кто-то стал стаскивать Людку со сцены за руку. Она отчаянно сопротивлялась. Это еще больше развеселило публику, и они стали играть в игру тяни-толкай, то отпуская, то, наоборот, притягивая ее к себе. В конце концов ее отпустили, Людка шмякнулась на сцену, высоко задрав ноги. Толпа покатилась со смеху. Людка сильно пизданулась локтем о сцену и теперь корчилась на сцене на глазах у всей публики. Это еще больше подзадорило толпу. Какой-то панк услужливо протянул ей руку, но она стала отбрыкиваться от его помощи, а потом и вовсе разревелась и убежала со сцены под общий хохот и улюлюканье.

«Да, не смогла Людка быть отрешенной от своей ложной личности в такой ситуации. А еще и йогой занимается, – подумала Рыба.– А ведь йоги должны быть отрешенными. (Она об этом где-то читала.) Ну что ж, нечего ныть. Нужно отрешеннее относиться к себе в такой ситуации, даже когда над тобой так прикалываются и балдеют. Вот где истинная практика! Только в такой ситуации мы сможем как следует поработать над собой!»

«Инструкция по выживанию» пела:

 

Никто не хочет мир спасти
И быть за то распятым,
Но каждый любит погрустить
О всяком непонятном ...

 

Пока Рыба зазевалась на толпу панков, на сцену вытолкнули еще одну девчонку, голую до пояса. Раздались развязные выкрики. Один лысый пункер выскочил на сцену, повалил эту жабу навзничь и, раздвинув ей ноги, стал имитировать половой акт. Публика завопила. Радостные выкрики: «Фак ю!» понеслись со всех сторон. Пункер стал двигаться со скоростью кролика, что еще больше создавало потехи. Жаба лежала расслабленно, как мешок с навозом. Видимо, она уже была «под кайфом» и ей было все равно, что, как и зачем с ней делают. В конце пантомимы пункер уморно задергался и резко замер, выпучив глаза. Изо рта у него капала слюна. Язык высунулся и болтался, как у собаки. Публика выла и визжала. Каждый прикалывался и лез из кожи, кто во что горазд.

«Интересно, – подумала Рыба. – То, что осуждается и порицается у мышей, наоборот, приветствуется у панков. И, наоборот, то, что у панков осуждается, приветствуется у мышей. Но уже то, что панки смогли перешагнуть через нормы мышиной морали – это уже огромный шаг вперед. Перестать мыслить шаблонными установками, принятыми обществом, может только человек, способный задумываться над жизнью и даже менять свою жизнь». Не успела Рыба додумать свою мысль, как на сцену вывалила группа панков в костюмах Евы и Адама. У каждого на груди и спине повешен длинный узкий плакат, едва прикрывавший срам. На плакате яркой краской было намалевано: «Долой стыд!» У Рыбы поначалу просто челюсть отвисла. Панки делали непристойные движения, будто имитировали еблю.

– Сранцы! Позорники! Дармоеды! – заорал на них невесть откуда взявшийся старикан.

Выскочив на сцену, он принялся охаживать пункеров своим костылем:

– Как только вас земля носит!

Но пункеры ловко уворачивались от его ударов.

– Но-но, папаша, полегче! – осадил его рыжий длинноногий парень, а то ведь мы и тебя в таком виде можем на сцену вытолкнуть.

– Срамники! Негодники! – не унимался старик. Панки переглянулись и, окружив дедулю, ловко раздели его до трусов. Старикан бесился, вырывался как мог, но не тут– то было! Панковье крепко держало его за руки.

– Что, дедуля, забыл, как сам в семнадцатом так по улицам щеголял? Революционер ты ебучий! – глумились над ним панки. А нам тоже так охота походить!

– Стервецы окаянные! Я на вас жалобу напишу! В собес!

– Пиши, пиши, – отвечали панки, а пока что без трусов попляши.

И ловким движением сорвали со старикана последнюю «регалию» – семейные трусы в цветочек. И всему залу открылось зрелище его висящего члена и лысых яиц.

Старик покраснел как рак до самой лысины. Панки отпустили его. И он, прикрывая руками свое «хозяйство», бросился наутек со сцены, сверкая задницей.

– Вспомни молодость! – орали и улюлюкали ему вслед панки. – Папаша! С тебя уже давно песок сыпется!

Один находчивый панк вскарабкался на сцену, «заботливо» собрал одежду и кинул ее в зал. Панковье стало весело топтаться по стариковскому «прикиду».

Дедуля запоздало сообразил, что ему нужна одежда. В «костюме Адама» он выскочил на сцену в поисках своих обносков.

– А! Привет, папаша! Ты уже выступать вышел или как?! – радостно заулюлюкали панки.

– Подонки! Негодники! – бесился старикан. – Я на вас жалобу напишу в собес!

– Пиши, пиши – отвечали панки. – А нам похуй!

– Я за вас воевал! Я всю Отечественную прошел!

– А мы тебя об этом не просили! – безапелляционно ответил ему лысый пункер в рваной майке со знаком анархии на груди.

Концерт шел вовсю. Музыканты совсем не обращали внимания на мечущегося по сцене голого старика. А публика в зале воспринимала всю эту сцену как часть шоу, специально запланированную и отработанную. Зрители просто прикалывались над этой веселой сценой.

Наконец старик всем изрядно надоел. Его одежду зафинтилили в конец зала, куда и поспешил ринуться нудный старпер.

– Сволочи окаянные! Нехристи! Как вас земля-то носит! Чтоб вы все попередохли! – проклинал он всех на чем свет стоит.

Беснующаяся толпа не обращала никакого внимания на орущего старика. Всем было абсолютно наплевать, как их оценивают. И даже более того: панки не боялись выглядеть плохо в чужих глазах. Их это даже подзадоривало. Это было причиной их успеха в жизни. Панки не боялись, что их осудят за то, что они не живут, как все мыши, что они не работают, не заводят дурацких семеек, не рожают и не воспитывают детей. А значит, они могли спокойно отстраниться от всей мышиной ереси и жить в свое удовольствие.

Ведь общество специально придумало систему поощрений и наказаний, чтобы человек был несвободным, чтобы он срабатывался до костей на работе и в семейке. Если ты пашешь, как «папа Карло», значит ты хороший мальчик, стандартная примерная мышь. Тебя поощряют, хвалят. Ребенку мама дает конфетку и гладит его по головке, если он себя хорошо ведет. Потом, когда ребенок вырастает, она уже не дает конфетку, а только хвалит. А потом просто начинает его ругать, если он ведет себя плохо, требуя, чтобы ребенок был полностью ей покорен. И так методом кнута и пряника, поощрения и наказания человека делают послушным роботом. И когда он вырастает, то схема поведения, мышления, реагирования на жизненные обстоятельства настолько отработана, что уже действует бездумно, бессмысленно и тупо, как приучили его родители, воспитатели и учителя.

И теперь он будет четко, целенаправленно идти по пути: институт, семья, пока не сыграет в ящик. Потому что в его голове есть некая клетка, в которую его ум заперт, как зверь. И он не может из нее вырваться. Ибо как только он делает что-то нестандартное, так тут же натыкается на дискомфорт, дискомфорт, который испытывал, когда его наказывали родители. Образ «я плохой» не дает ему сделать что-то новое, необычное, нестандартное и он вынужден уныло влачить свое существование «порядочного человека», «добросовестного семьянина», «чадолюбивого отца семейства» и т.д.

Из-за этой привязки к оценке людей, а также внушенной самооценке человек и губит всю свою жизнь. Он вынужден жить буквально как Павка Корчагин, отдавая социализму лучшие времена своей жизни, молодость, расцвет, для того чтобы бесславно умереть. И первое, что нужно сделать, для того чтобы избавиться от всего этого – это нужно перестать хотеть быть хорошим, перестать бояться быть плохим, чувствовать себя независимым от мышиных оценок. Наоборот, научиться идти навстречу всем этим оценкам, радоваться осуждению, идти наперекор внушенным установкам. Только тогда человек может обрести свободное, независимое состояние и стать счастливым как в детстве, когда он еще не был связан этими невидимыми нитями.

И панки как-то непроизвольно поняли эту истину и сами пошли наперекор всем этим представлениям. Протест, который они выражали против общества, внешне выражал их свободу от этих оценок и делал их людьми совершенно иного уровня.

Через некоторое время на сцене воцарилась тишина. Гога сделал знак музыкантам и они отошли за кулисы. Лидер группы взял в руки акустическую гитару, сел на стул, положил рядом свою трость, придвинул микрофон ближе ко рту, произнес:

– Следующая песня, которую Вы услышите, была написана Вертинским в тысяча девятьсот семнадцатом году. И хотя с тех пор прошло так много лет, она остается актуальной и по сию пору.

В полной тишине раздались вступительные аккорды, и Гога запел:

 

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал нас на смерть не дрожащей рукой.
Только так бесполезно, так зло и ненужно
Погружали нас в вечный покой.

 

Разгоряченная публика несколько удивилась такому резкому переходу, но все начали внимательно слушать. Гога продолжал:

 

Равнодушные зрители молча кутались в шубы.
И какая-то женщина с искаженным лицом.
Целовала покойника в посиневшие губы.
И швырнула в священника обручальным кольцом.

 

В голосе исполнителя через внешнее спокойствие слышался внутренний надрыв и нестерпимая боль.

 

Забросали их елками, позасыпали грязью
И пошли по домам под шумок толковать,
Что пора положить уже конец безобразию,
Что и так уже скоро мы все начнем голодать.

 

По залу прокатился возмущенный ропот. Панки пошли в разнос с песней.

 

И никто не додумался просто встать на колени,
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне.

 

И последним трагичным аккордом зазвучал куплет:

 

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал нас на смерть
Не дрожащей рукой.
Только так бесполезно, так зло и ненужно
Погрузили нас в вечный покой.

 

Прозвучали последние аккорды, и зал взорвался бурей негодования и ненависти. В этой песне Гога выразил всю свою боль, всю ненависть к тем людям, которые привели его и многих других к такому убогому и нелепому существованию, которое они влачат.

Панки, будучи свободными от мышиных реакций, спонтанно выражали свои эмоции, не стесняясь оценки окружающих людей.

Гога встал, исполненный внутреннего достоинства и хладнокровия, взял свой костыль и, прихрамывающей походкой, удалился со сцены.

Рыба зазевалась по сторонам и не заметила, как Гога вместе со своей тусовкой удалился восвояси. Беснующаяся, разряженная толпа полностью захватила ее внимание.

– Классный у тебя прикид! – послышался голос за спиной у Рыбы.

Она повернулась и увидела худосочного высокого парня с длинными патлами. Взгляд его был проницательным и изучающим.

– У-гу, – обрадованно промычала Рыба.

– Пошли с нами тусоваться. У тебя вписка есть? – спросил парень.

– Чо? – тупо уставилась на него бомжиха.

– Ну, вписка на найт!

– Найт? – не понимала урла.

– Дура! Найт – это ночь то есть. А вписка – это можно прийти переночевать, –пояснил длинноволосый.

– А, ночевать?! – обрадовалась Рыба. Только сейчас она вспомнила, что ей, оказывается, негде спать.

– Да, я согласна идти с вами, – промямлила она.

– Ну, тогда пошли! – хлопнул ее по плечу верзила.

На вид он был бывалый. Держался уверенно и спокойно. На нем были потертые джинсы, такого же цвета куртка и матросская тельняшка. Длинные темно-русые волосы обрамляли его вытянутое лицо, придавая ему иисусовидность.

Рыба радостно пошла за этим парнем, с любопытством думая, что же ее ждет на тусовке.

Пробравшись сквозь толпу панков, они вышли на улицу и поймали тачку. «Откуда у этих людей такие деньги?» – с удивлением думала Рыба, глядя из окна такси на быстро мелькающие огни реклам и светящиеся витрины магазинов.

– Красиво жить не запретишь! – как бы читая ее мысли, ответил хиппарь. – Мы живем одним днем: не работаем, не копим, ни в чем себе не отказываем. Завтра может случиться все что угодно, а сегодня мы будем наслаждаться, радоваться, веселиться на всю катушку.

Рыба радостно заулыбалась в ответ.

– Зачем скупая жизнь нужна, ведь завтра может быть война, – фривольно запел пункер.

Рыба тут же вспомнила эпизод из жизни погани. Всю жизнь эта проклятая дура копила деньги, во всем себе отказывала, жалела каждую копейку, собирала якобы «на черный день». Она даже жалела лишний раз купить сметану и ела ее только по праздникам. Так, живя в полной нищете, она скопила на книжке целых четыре тысячи брежневских рублей. Но время не стоит на месте. Началась перестройка, правители стали меняться один за другим, а там подоспела и денежная реформа. И чтобы снять свои «кровные» с книжки, люди стали занимать очередь в сберкассы с 6 –5, а иногда даже и с 4-х утра. Спали на раскладушках и стульях прямо на улице. Умные люди быстро смекнули, как нужно действовать!

Но поганая была не из таковых.

«А! Потом, когда не будет очереди, я пойду и сниму эти деньги», – успокаивала она себя.

А время шло, началась инфляция, деньги стали обесцениваться и в один прекрасный день сберкассы вообще заморозили.

И вот только тогда поганая начала кусать себе локти. Но было уже поздно. Когда через несколько месяцев деньги стали выдавать на руки, ее четыре тысячи были уже как четыре рубля. И все, что она могла позволить себе купить на эти деньги – это батон хлеба! Вот так! Всю жизнь копила себе «на черный день», а когда этот «черный день» настал, она даже не смогла правильно среагировать на ситуацию и осталась «с носом». Вот как действует глупый человек! На те четыре тысячи, которые она так бездарно просрала, можно было построить целый дачный домик или все эти годы жить припеваючи, ни в чем себе не отказывая. Есть каждый день сметану, фрукты, мясо, покупать нормальные шмотки, в общем, жить как человек, а не как ничтожество.

И вот теперь, глядя на этого хиппаря и сравнивая его со своей поганью, Рыба просто восхищалась тем, как он умеет действовать, тем, как он мыслит.

«Нет! Нахрен так жить, как мать! – злобно подумала Рыба. – Хватит во всем себе отказывать, хватит сопли на кулак мотать! Хватит быть быдлом, нищетой! Буду жить как нормальный человек, а не как задрыга!»

Такси остановилось у подъезда дома. Хиппарь спокойно вытащил червонку, расплатился с таксистом и, бросив: «Сдачи не надо!», – вышел из тачки. Рыба подалась за ним, уже не удивляясь ничему.

– А как вас зовут? – запоздало поинтересовалась Рыба.

– Кеша из Кузни, – ответил он.

– Откуда? – вытаращилась Рыба.

– Из Кузни. Ну, то есть из Новокузнецка. Там мы тусуемся.

– А-а! Понятно! – протянула Рыба.

– А тебя как зовут?

– Рыба.

– А! Ну-ну! Похоже, – ничуть не удивляясь ответил Кеша. – Ну, поплыли!

Зайдя в подъезд вполне приличного, идеально чистого дома, Кеша с Рыбой позвонили в дверь квартиры, на которой не было номера.

Дверь квартиры распахнулась, и взору пришельцев явилось зрелище шикарных апартаментов, кои достались хозяину квартиры в наследство от его папаши-партийца.

Тусовка была уже в сборе. В отличие от тусовки новичков здесь не было расписных ирокезов, вызывающих прикидов. Все присутствующие вели себя спокойно, даже с достоинством, говорили больше по делу. Их больше прикалывало интеллектуальное общение. Никто не свинячил и не пытался показать себя крутым. Все знали друг друга уже давно, по 15—10 лет и поэтому никто не играл на имидж. Отношения людей были на сущностном уровне.

Рыбу встретили недружелюбно. Косые взгляды со всех сторон устремились на нее. Все как будто изучали ее. От этого ей стало очень неуютно, как будто кто-то копается в ее кишках.

– А это кого ты к нам привел, Кеша? – с удивлением спросили сразу несколько человек.

– Это Рыба! – безапелляционно ответил Кеша.

– Рыба? А от кого она? – с интересом спросил один немолодой пункер, одетый в приличный костюм, с серьгой в ухе и выбритыми висками.

– Я от Егора Летова! – недолго думая, выпалила Рыба.

– От Егора?! – переглянулись между собой панки. – Ну, тогда другое дело.

– А где ты тусовалась с Егором?

– В Омске, у него дома, на Ильича, – безапелляционно ответила Рыба.

– Ах, вот как! Ну тогда извини, а то мы уж, было, подумали, что ты стукачка кэгэбэшная. Мы ко всем новеньким так подозрительно относимся.

– А почему? – наивно спросила Рыба.

– Да потому, что так часто бывает: появится какой-нибудь новичок, потусуется немного, а потом пропадает. А после этого налет ментов на тусовку происходит. Так уже многие вписки посветились.

В ответ Рыба только недоуменно таращилась то на одного, то на другого рокера.

– Ну, да ладно, ты не тушуйся, ты вроде бы не из таких, – хлопнул ее по плечу один пункер. – Давай, лучше подыши вместе с нами. Хочешь?

Рыба не знала, что такое «дышать» и неуверенно кивнула головой. Обстановка разрядилась и все начали заниматься своими делами. Двое пареньков лет за 25 сварганили легкий хавчик из макарон и соленой рыбы и принесли его в комнату. Панкушка, по имени Юля, в живописном джинсовом прикиде и гребнем из кучерявых волос, стала вытряхивать табак из папиросы и набивать косячок.

Известный гитарист Дмитрий Селиванов стал доставать из чехла свою фирменную гитару страдивари.

Кто-то обсуждал планы на будущее. Со стороны казалось, что это вовсе не разбитная тусовка, а вполне приличное собрание среднестатистических мышей. Но не– смотря на внешнее спокойствие, эти люди по своему духу были настоящими бунтарями, оставаясь множество лет «на плаву», не подчиняясь мышиной морали, не заводя семейки, не рожая детей и выражая бурный протест против мещанского мировоззрения. То были панки по жизни.

А тем временем косячок уже закурили и пустили по кругу. Дмитрий взял гитару и стал на ней наигрывать несвязные аккорды. Затем его пальцы стали сами бегать по грифу, как бы подыскивая одному только ему знакомые ноты. Все присутствующие молча слушали.

Косячок переходил от одного к другому, то вспыхивая, то потухая. Дмитрий стал играть более экспрессивно, более эмоционально, все больше и больше вживаясь в ритм песни. Косяк пошел по второму кругу. Постепенно у присутствующих стало изменяться восприятие. Лица, позы, жесты стали более расслабленными и спокойными. Одно лишь во всех присутствующих оставалось неизменным: все они были суровы и сосредоточенны. Каждый из них был индивидуален, но всех их объединяла непримиримость к социальным шаблонам и мещанскому существованию. Селиванов заливался виртуозными переборами. Гитара в его руках буквально рыдала. Пальцы бегали с виртуозной быстротой.

Панки погружались в кумар. Юлька затянулась в очередной раз, глубоко задержала дыхание, а затем стала выпускать дым колечками. У присутствующих это не вызвало никаких эмоций. Казалось, каждый из них был предоставлен самому себе и был самим собой.

Музыка не могла оставить равнодушным никого. Все вместе с Селивановым входили в раж, как бы медитируя, сливаясь со звуками гитары. Косячок уже закончился. Все расслабленно сидели в совершенно отвязных позах. Лицо Селиванова отражало покой и умиротворение. Казалось, играл сам Блекмор*. Кстати, его так и называли – сибирским Блекмором. Но его больше интересовал не свой имидж, а само творчество.

Прозвучали последние аккорды. Музыка смолкла. После небольшой паузы послышались одобрительные возгласы и радостные хлопки.

– Ну, вот и все. Мне пора, – сказал Дмитрий и спокойно вышел из комнаты.

Никто не придал значения его словам. Все тут же занялись своими делами. К Рыбе никто не приставал, не проявлял докучливого внимания. Каждый человек здесь был самим собой, предоставленный самому себе.

Рыбе стало немного скучновато. А, с другой стороны, она себя чувствовала инородной в этой среде. Потому что тусовка была сплоченным кланом людей, объединенных одной идеей панка. Они все были единомышленниками и не нуждались в поддержке и мнении окружающих людей. На них им было «насрать и растереть».

Рыба же была еще новичком. Она ждала каких-то елейных отношений, а вокруг нее были жесткие активные целеустремленные люди. И от этого ей становилось не по себе.

Панки расселись в расслабленных позах, погружаясь в мир грез, приблизившийся после косяка анаши. Рыба тоже ощутила изменение своего состояния. Предметы вокруг увеличились, расплылись и как будто стали мягкими. Внутри появилось состояние легкости и свободы. Ложная личность отступила на задний план, и Рыбе вдруг захотелось смеяться, петь, разговаривать. Она поддалась этому желанию. Звук ее голоса показался ей самой оглушительно сильным, исходящим из недр ее существа. Окружающие люди не придали ее поведению никакого значения. Все были увлечены своими собственными переживаниями. Рыба радостно смеялась, сама не ведая чему. Так хорошо, как сейчас, ей не было никогда в жизни!

Неожиданно ей показалось, что она стала удлиняться, вытягиваться вверх, подобно бесконечно длинной подзорной трубе. Ее голова поднималась все выше и выше до тех пор, пока не появилось чувство, что ног вообще уже нет. Также стали удлиняться и руки, и тело, и даже шея. А затем возникло ощущение, будто сознание растворяется в бесконечной выси и пустоте, отключается и проваливается в бездну.

Неизвестно, сколько прошло времени, но, когда Рыба пришла в себя, она увидела переполошенную Юльку, мечущуюся по квартире.

– Димка повесился! Димка повесился! – причитала она, тормоша панков.

– Как повесился? – спросонок спросил Кеша.

– Так, повесился!

– Где повесился?

– В туалете, – причитала Юлька.

– Прикалываешься! – недоверчиво покосился на нее пункер.

– Да уж, конечно, прикалываюсь, – замахала руками Юлька. – Иди, сам посмотри!

– Ну не вой ты, дура! Покойники-то не кусаются, – хладнокровно отпарировал Кеша. Встал и пошел в туалет.

Юлька тем временем стала будить всю остальную тусовку.

Постепенно вся панковская братия перекочевала к сортиру.

Взору собравшихся предстало зрелище безжизненно висящего Димки с посиневшим лицом, глазами навыкат и высунутым языком. Длинные волосы беспорядочными локонами спадали на бездыханное лицо, исказившееся до неузнаваемости. Внизу, под ногами, валялась табуретка.

– Отмучился! – раздался вздох облегчения.

– Счастливый человек! – сказал один из пункеров.

Панки радостно заулыбались. Кое-кто с завистью поглядывал на счастливчика. Кеша подошел почти вплотную к висельнику и стал журить его:

– Что ж ты так, Димыч, вперед меня пролез. Я то старше тебя годков на восемь, а ты так меня объегорил. Нехорошо! Мы ж ведь вместе с тобой договорились, да по кайфу откинуться – а ты вон чо!

Ответом ему была только тишина.

Двое панков помоложе принялись снимать повешенного. У них это получалось плохо (сказывалась нехватка опыта). Пока один придерживал покойного за ноги, другой пытался отвязать веревку. Руки плохо слушались не доставали.

– Слышь, может, ты, быстрее будешь шевелиться? – пробурчал один пункер другому. – А то я уже устал держать его. Тяжелый он зараза.

– Подожди, подожди, еще не много осталось, – утешил его другой.

– А! Ему-то хорошо! А мы тут мучайся с ним! – гундосил первый первый, тяжело дыша и покачиваясь на ногах.

– Терпи, терпи, – Глумился второй пункер. – Лукич терпел и нам велел! – выкрикнул он и гадко захохотал.

– Слышь, а может, мы веревку-то обрежем, а? – не унимался первый. – Так то оно быстрее будет.

– Ну ладно, так уж и быть, – ответил второй. – Ты пока тут за ним присмотри, чтобы он под шумок не сбежал. А я на кухню за ножечком сбегаю. Да ты чо забычился! Отпусти его. Отдохни!

С этими словами резвый пункер смылся из дабла. Его приуставший товарищ отпустил труп все еще болтающийся на веревке и устало отер рукавом пот со лба.

– Ох, и тяжелый же ты, приятель! – сказал он удрученно. – Сам откинулся, а нам теперь еще жить и жить. У сука!

Не успел проговорить он, как тут же оглушительный грохот раздался на весь туалет.

Труп покойного упал на незадачливого панка, свалив помойное ведро и крышку унитаза. Бездыханное тело придавило уставшего бедолагу.

Тот немного опешил от неожиданности и потерял дар речи.

Тут подоспел второй его товарищ. Увидев эту картину, он весело захохотал.

– А ты уже тут сексом с мертвецом занимаешься! Не знал я за тобой таких наклонностей! И давно это у тебя! Колись!

– Да ну тебя к черту, – парировал его друг. – Мне сейчас вовсе не до этого! Лучше бы помог мне выбраться.

– Что ж ты так обессилил, что ли, что с мертвецом не можешь справиться! – глумливо парировал он. – Да ладно уж, так и быть, вставай! – молвил он, приподнимая труп и подавая товарищу руку.

Бедолага поднялся на ноги, а затем вдвоем они понесли тело покойного в зал.

– Ух, и тяжелый же, сука, – приговаривали они, – хоть и худой. А холодный как ледышка. Уже не тепленький. Уложив покойника на мягкий диван, панки начали разбитное веселье.

– Ребята, а давайте мы тоже, как и Димка, попробуем! – заорал Кеша. – Прикольно же он все-таки вздернулся.

– Весело! Раз, и тебя нету! – подхватил пункер помоложе.

– Рыб, а ты что молчишь? – обратился Кеша к Рыбе.

Не зная, что сказать и как реагировать, она радостно закивала головой. Хотя у самой поджилки тряслись от страха.

– А что если и вправду повесят? – думала она, стуча зубами, но делая веселый вид.

– Молодец, Рыба! Наш человек! Панк просекаешь! – похлопал ее по плечу Кеша. – Ну-ка, давайте немного прорепетируем! – дал он знак своим друзьям.

– А что можно использовать для этой цели? – заинтересованно стали спрашивать панки друг у друга.

– Да что угодно! – ответила Юлька, успевшая уже оправиться от первого шока и повеселевшая. – Галстуки, например, или подтяжки! Много есть всяких полезных вещей. С этими словами она залезла в шифоньер и бесцеремонно стала вытаскивать из него галстуки отца Дмитрия.

Отец, кстати, задолго до смерти махнул рукой на своего непутевого сынка. А потом нелегкая прибрала и его.

– Или можно взять эластичный бинт, – сказала она, бесцеремонно забираясь в аптеку. Подойдет все что угодно.

– Вот клево! Ништяк! Мы все так будем прикалываться! Подхватили панки и стали брать в руки кто галстук, кто бинт, кто подтяжки.

Некоторые притащили шарфы из прихожей. Юлька сняла свои драные колготки. Кеша деловито принялся за молодого панка.

– А ну-ка, давай, я тебя подушу! Это ведь так кайфно! Ложись!

– Пункер разлегся, предоставляя себя в полное распоряжение Кеши.

– Лежи и ощущай, как, оказывается, смерть кайфна! Это только мыши боятся смерти, а на самом деле ничего страшного в ней нет! Смерть – это высший кайф! Пойми это!

С этими словами Кеша накинул удавку молодому пункеру и «оседлал» его сверху. Концы шарфа стали затягиваться с большой силой. Пункер лежал расслабленно. Лицо его побагровело, он стал непроизвольно дергаться. Кеша не ослабевал хватки. Пункер стал синеть, из глотки его вырвался истошный хрип. Глаза широко открылись, а тело стало конвульсивно двигаться в спазмах оргазма.

– Смотрите-ка, он еще и тащится! – засмеялись панки в один голос. – А мыши еще говорят, что смерть – это так страшно! Вранье это все!

Кеша неожиданно отпустил концы шарфа. Тело пункера обмякло и безжизненно опустилось на пол.

Все с интересом столпились у бездыханного тела.

Рыба с нескрываемым страхом таращилась на распластанное тело.

– Мало того, что один сам повесился, они еще и второго сами придушили! – свербел в ее башке мамкин голосок.

– Чего задумалась? – обратилась к ней Юлька. – Его же понарошку придушили, а не по-настоящему!

Рыба недоверчиво покосилась на панкушку.

– Вот если бы по-настоящему, тогда бы это было здорово! Отмучился бы и уже был бы свободным. А-то вот опять тут волындаться, мучиться будет. Не повезло ему! – риторически изрекла Юлька.

Рыба бессмысленно мотала башкой и тупо таращилась на удавленного.

А тем временем «счастливчик» стал возвращаться к естественному состоянию. Багрово-синее лицо стало розоветь. Появились первые признаки дыхания. Затем у него появились признаки дыхания. Через несколько минут он открыл глаза и глубоко вздохнул.

– Где я? – спросил он, как спросонок.

– В аду! – расхохотались панки.

– Как в аду? – удивился он. – Я уже умер?

– А так! – наставила его Юлька. – Наша жизнь и есть ад. Еще не умерев, мы уже в аду.

– А там? – спросил он, подняв глаза вверх.

– Там рай. Туда и надо стремиться. Наша жизнь помойка, в ней нет ничего такого, ради чего мы бы дрожали и дорожили бы этим. Все это – большая жопа!

Панки дружно заржали, показывая жест «фак».

– Ну, а теперь, давайте, друг другу сделайте такой «маленький раек», – усмехаясь произнес Кеша.

Панки похватали в руки кто что: завязки от портьер, шнурки, ремни, пояса…

Кто-то притащил шланг от стиральной машины. И веселье началось.

Панки, разбившись по парочкам, стали по очереди душить друг друга.

Юлька подошла к Рыбе и предложила:

– Давай с тобой попробуем!

Та сначала немного растерялась, а затем согласилась.

– Чур, я первая! – обрадовалась Юлька. – Отправь-ка меня в рай!

«Мамочкина дочка» неуверенно взяла в руки свой «хайратник» и уставилась на

Юльку. Та разлеглась, как будто приглашая ее. Рыба осторожно села рядышком,

набросила удавку ей на шею и неуверенно стала тянуть концы в разные стороны.

– Столько хватит? – волнующимся голосом спросила Рыба, поднавалившая в штаны.

– Да это же слабо! – усмехнулась Юлька. – Давай сильнее!

Рыба зажмурилась и сильно потянула за концы хайратника. Юлька лежала неподвижно, даже не шелохнувшись.

Дуреха тянула изо всех сил. Руки стали уставать. Она сильно засопела. Пот выступал на ее идиотски съежившемся лице.

«Что же происходит?» – возникла мысль в ее тупой репе.

Не ослабевая хватки, она тихонечко приоткрыла глаза. Перед ней лежало бездыханное тело Юльки с побагровевшим лицом и открытым ртом.

– Боже мой! Что же я наделала! – зарыдала Рыба, тряся руками над бездыханным телом:

– Не ссы! Все нормально! – послышался голос за ее спиной.

– Но я же ведь убила человека! – не унималась безумная.

– А на хуй?! – С деланным безразличием сказал высокий пункер в костюмчике, серьгой в ухе и выбритыми висками.

– Сама не знаю! – разрыдалась в истерике Рыба и закрыла лицо руками. Ее тело затряслось в беззвучных рыданиях.

– Ну не переживай ты так! – стал утешать панк. – Немного отсидишь, если вышак не дадут, лет эдак пятнадцать, а потом опять вольной птичкой летать будешь.

– Пятнадцать? Вышак? – со страхом произнесла несчастная.

– Да это ведь пустяки! – безразлично произнес панк. – Мы тебе передачки носить будем!

Рыба ничего не сказала, а только зашлась в беззвучных рыданиях.

Тем временем Юлька стала понемногу отходить. Ее пунцово-бордовое лицо стало становиться красным, а затем и розовым.

Рыба, ничего не замечая, билась в рыданиях на полу:

– Убила! Убила! Я убила человека! – истошно причитала она, катаясь по полу.

– Что ж ты так неосторожно! – подливал масла в огонь старый пункер.– Надо было тихонечко, а ты во всю силу! Ну, кто же так делает?!

Рыба стала бешено колотиться головой о стену.

– Ну-ну! Полноте. Не расстраивайся, – утешал ее панк. – Ну, подумаешь, вместо одного человека двоих похороним!

– Вместо тусовки на зоне потусуемся! – раздался за спиной голос Юльки.

– А-а-а! А-а-а! –истерично верещала Рыба, вытаращившись на «воскресшую».

– Не приближайся! Не подходи ко мне! – выла Рыба.

– У-у-у! – утрированно рассмеялась Юлька. – Задушу-у-у!

Рыба встала как вкопанная, а затем вдруг поняла, что же она делает, как нелепо и бессмысленно она реагирует на смехотворную ситуацию. И как смешно она сейчас выглядит. Как пятилетний ребенок, испугавшийся бабая. И осознав все это, она облегченно рассмеялась.

– Так это вы меня специально разыграли?! – спросила она, глядя на Юльку и на пункера.

– Мы? Разыгрываем? – переглянулись они. – Зачем?

– Ну, я сама не знаю, – ответила Рыба. – Для прикола, наверно.

– А мы без смысла не прикалываемся, – ответил пункер.

– Мы прикалываемся только со смыслом, – добавила Юлька.

– Со смыслом? А это как? – спросила Рыба.

– А, подрастешь – поймешь! – ответили они почти в один голос.

Рыбе вдруг стало легко и свободно, и она весело расхохоталась.

– А можно, я тоже поучаствую в этом веселье? – неожиданно для всех произнесла она.

– Изволь, коли не шутишь! – ответила Юлька. – Прошу к столу!

И жестом указала ей на стол старинной работы на резных ножках.

Рыба взгромоздилась на него и разлеглась в предвкушении чего-то необычного. Легкое чувство волнения и страха притаились у нее где-то под ложечкой.

– Не бойся! Мы тебя не больно задушим! – радостно воскликнула Юлька, залазя на нее сверху. В ее руках уже красовался пестрый галстук покойного отца покойного Дмитрия.

Рыба убрала в сторону свои роскошные длинные волосы, единственное свое достоинство. Юлька мастерски сварганила из галстука «лассо» и набросила на шею Рыбе. Та не успела ничего сказать, как уже почувствовала на своей шее плотный обруч, сдавливающий ее с огромной силой. Рыба начала наливаться кровью, к голове прилило. Легкое чувство эйфории начало наполнять ее. В ушах зашумело, перед внутренним взором поплыли яркие пятна и всполохи света.

Потом неожиданно состояние экстаза захватило ее существо и унесло в неведомое пространство. Вокруг нее как бы завертелась невидимая каруселька, в которой все впечатления и эмоции сплелись в единый калейдоскоп.

Все завертелось, закружилось, слилось в единый хаос и в один миг куда-то исчезло. Рыба как будто провалилась в безвременье. Там было бесконечно огромное пространство, залитое ослепительно ярким, пронизывающим все насквозь светом.

– Случилось! – раздался над ней голос Кеши. – Ну, как состояньице?

– Кайфно! – воскликнула Рыба, приподнимаясь и садясь на край стола. – Никогда в жизни такого не испытывала.

– Тут, главное, не переборщить, чтобы не сделать лишнего. Все хорошо в меру! – ехидно усмехнулся он.

– А вот Егорка Летов рассказывал, что у йогов есть такой метод, «аэробический клинч» называется, – встряла Юлька. – Берешь, так дышишь через нос так часто, часто, часто. Раз сорок-пятьдесят, потом вдыхаешь глубоко, задерживаешь дыхание, прогибаешься назад и тогда точка сборки сама съезжает куда надо. И душить не нужно, – радостно воскликнула Юлька.

– А еще я помню, что нужно назад подложить мягкий пуфик или свернутый матрас, – вставил Кеша. – Тогда брякнешься не больно.

– Здорово! Обязательно попробую! – воскликнула Юлька. – Тем более, это безболезненно и не нужен второй человек! И намного кайфнее.

Рыба как завороженная смотрела на этих бывалых пункеров. Ей очень хотелось быть похожей на них.

– Ну, ладно, давайте! Повеселились и будет, лаконично завершил Кеша. – Димыча похороним и подумаем о новой вписке, пока менты нами не заинтересовались.

Все понимающе кивнули головами.

– А пока, давайте, врассыпную и, кто сколько сможет, принесем на похороны. Встречаемся здесь завтра в 11 часов.

На этом и порешили. Панки стали одеваться и по одному расходиться кто куда, «на добычу».

Двое молодых панков остались отмывать и готовить к похоронам покойного Дмитрия.

Настроение всех переменилось. Оно не было ни веселым, ни

траурным. Все просто расходились по своим делам. Никто не суетился. Постепенно квартира опустела. Рыба тоже не знала, что делать и бессмысленно выперлась на улицу.

Свежий ветер ударной волной заполнил ее грудь. О ней все забыли, и она бессмысленно, впрочем, как и все, что она делала в жизни, поплелась по улице. Бессмысленные мысли плелись навстречу. Все шли, кто на работу, кто на учебу – бессмысленная вереница полуживых роботов. После пережитых событий все они казались какими-то поверхностными, пустыми балаболками, которые что-то фантазируют о себе, мнят, не бог весть что. Нелепые тупые поверхностные фигляры. Всех их ждала та же участь, что и того, кто лежал в пустой квартире. Предел всех достижений и всех заблуждений был уже достигнут. Он уже ничего не хотел и всего добился.

Рыба смотрела на всех живущих как бы из загробного мира. От этого ей самой становилось жутковато.

Бредя бессмысленно по улицам, она не заметила, как оказалась возле кафе, где тусовались неформалы. Хиппи, панки, металлисты, битники, митьки всех сортов, всех мастей заполняли это вполне приличное заведение, распугивая своим внешним видом приличных людей. Они так оккупировали это заведение, будто оно принадлежало только им. Так, что приличный человек смотрится среди них как «белая ворона».

Рыба зашла в зал, села за свободный столик и стала тупо пялиться на тусующихся неформалов. В жизни она всегда была пассивна и бессмысленна и сейчас она тоже не хотела проявлять активность. Ей хотелось пребывать в пассивном и бессмысленном состоянии, чтобы кто-то оказывал на нее свое воздействие и подчинял своей воле. Такой ее сделала поганая дура-мать, постоянно приучая к безответственности, слабости и глупости. И безвольная дура настолько срослась с этим, что уже считала это состояние своим собственным.

Неожиданно на горизонте возникла Людка. В своем броском прикиде, увешанном значками ГТО, «Слава труду», октябренка, коммуниста, и тому подобными пацификами?, с длинными разноцветными прядями разной формы и длины, она смотрелась здесь как своя. Хотя на трассе она была всего несколько месяцев, выглядела она как бывалая тусовщица.

– О, Рыбуля! Привет! – радостно командно воскликнула она. – Я тебя совсем потеряла. Ты где была?

– Я-я-я, – замямлила Рыба. – Я у панков была. Даже сейчас она с трудом реагировала на ситуацию. Ей приходилось делать усилие, чтобы выйти из своего расплывчатого состояния.

– Ты знаешь, я уже придумала, – перебила ее Людка. – Мы с тобой сейчас поедим и поедем дальше по трассе. Здесь нам делать нечего. Мне тут уже надоело! До чертиков!

И, не дожидаясь особого приглашения, она уселась за стол напротив Рыбы. Сняв свою расписную куртку, под которой оказалась черная футболка со знаком анархии , она уставилась на Рыбу.

– Кстати, – бесцеремонно бросила Людка. – Прайсы  у тебя есть?

– Е-е-сть, – проблеяла Рыба, как овечка.

– Отлично! Сходи-ка, купи нам хавки , – в приказном порядке бросила Людка. – Мне салат, шницель, лагман, кофе и пирожное. А себе – что хочешь.

– Угу! – безвольно проронила Рыбища, покорно встала и пошла к раздаче.

Людка уселась «нога на ногу», заправила за уши длинные разноцветные пряди волос и принялась разглядывать свои длинные холеные ногти, за которыми она умудрялась ухаживать даже на трассе. Панкушкой она была не до конца, а только прикалывалась. Тем временем Рыба купила все, что ей заказала ее повелительница, себе же взяла просто пшенную кашу, хлеб и компот, истратив на это все свои деньги. И как покорная раба притаранила это все на столик, за которым в праздном безделье восседала Людка.

– Ну, что, давай, поедим! – снисходительным тоном сказала патронесса.

– Давай, – бессмысленно промычала Рыба.

Людка ела неспешно, смакуя каждое блюдо, растягивая удовольствие и причмокивая при этом.

Рыба стала жадно и бессмысленно заглатывать куски столовской каши с комками, плохо соображая, что она ест. Ей просто хотелось утолить свой голод, а на саму еду она не обращала особого внимания.

Людка что-то болтала о похождениях прошлой ночью, ругала Рыбу, что та бросила ее на произвол судьбы. Та же почти ничего не слышала, уткнувшись в свою тарелку.

– Кстати! Иди-ка купи мне еще немного фруктов! – прервала ее гавняный сон «патронесса».

– А у меня больше денег нет, – промямлила Рыба.

– Как нет?! – истерично воскликнула Людка. – А я хочу есть! Иди немедленно аскай!12 

– Ну, ладно. Мне вообще-то неохота.

– А ну-ка! Я кому говорю! – повысила на нее голос Людка. – Или вообще с тобой разговаривать не буду!

– Ладно! Ладно! – как покорная овца пролепетала Рыба и безропотно выперлась на улицу.

Так, слабый и бессмысленный в жизни всегда подчиняется активным и волевым, более предприимчивым. Если ты безволен, туп, то из тебя сделают быдло, впрягут тебя в упряжь и выжгут на лбу у тебя ярмо.

Рыба вышла на улицу и стала пялиться на идущих мышей. Люди шли безразлично и никто не обращал на нее внимания. Не зная, как начать, она просто подошла к первому пареньку и прогундосила:

– А не дадите ли мне десять копеек?

– Чо! А больше ничего не надо! – агрессивно бросил он. – А ну-ка, вали отсюда!

Рыба, как бездомная собака, шарахнулась от этого парня и пошла дальше. В глубине у нее шевельнулось чувство обиды. Но она, несмотря на это, стала попрошайничать дальше:

– А у вас не найдется десять копеек? – спросила она у пожилой женщины в вязаном чепце.

– Что?! Ты такая молодая, здоровая. А я на пенсию живу, на свои кровные. Иди-ка, работай. Бездельница!

Как ошпаренная, Рыба метнулась в сторону. Ей стало до боли обидно, что ее никто не воспринимает, не слушает, но продолжала.

– А вы не поможете мне? – обратилась она к женщине с ребенком.

– А ну, пошла отсюда, попрошайка!– разбесилась толстая свиноматка, – не то я на тебя в милицию заявлю.

Как Рыбе стало обидно и больно за себя. Скрипя зубами, она отошла в сторону и захныкала. Прохожие бессмысленно пялились на ее зареванную пачку. Она надеялась, что своими слезами она разжалобит людей так же, как она всегда добивалась внимания от своей мамаши. Но мир уже не был ей доброй мамочкой. Мыши смотрели, кто презрительно, кто просто равнодушно. И от этого ей становилось еще тяжелее и она совсем расквасилась.

Она просто все в жизни получала «на блюдечке» и совсем не прилагала никаких усилий, чтобы что-то получить. Такую свинью ей подложила ее мать. Она не научила ее ни просить, ни располагать к себе людей, ни как-то творчески проявляться.

Оказывается, чтобы что-то попросить, нужно человека похвалить и расположить к себе, разжалобить, тогда он сам тебе отдаст все, что хочешь. А если просто тупо подходить и говорить «дай!», то можно и ничего не получить. Или получить «по рогам».

– Ты че тут стоишь? – послышался за ее спиной приказной голос Людки.

– Да вот, ничего не получается, – стала хныкать Рыба.

– Как не получается?! – возмутилась Людка. – За это время можно было целое состояние нааскать. А ты тут вола ебала. Да! Ничего-то тебе поручить невозможно! Ничтожество!

Рыбу это просто убило наповал. Вместо утешения она получила такую оплеуху.

– Ничтожество! Всему-то тебя нужно учить, – бесилась Людка. – Смотри и учись, пока я жива! – высокомерно бросила она, отвесив дурище увесистый подзатыльник. И отвернувшись, она грациозно и плавно двинулась навстречу солидно одетому мужчине в костюме «тройка», с черными усиками.

Она любезно улыбнулась ему и стала разговаривать:

– Извините, не могли бы вы уделить мне немного внимания, – ласково произнесла она.

– Слушаю! – благосклонно произнес он, глядя на миленькую мордашку.

– У меня случилась неприятность. Я была здесь проездом. Оставила свои вещи и деньги в камере хранения. А когда забирала их оттуда, то денег уже не было.

Тут она состроила грустную гримасу и чуть не разрыдалась. В лице мужчины отразилось сочувствие.

– Я вижу, вы очень добрый человек, – ласково продолжила Людка. – Не могли бы вы помочь мне добраться до дома? Мне нужны деньги. Совсем немного. Не дадите ли вы мне немного.

– Дать? Отчего ж не дать? – заинтересованно произнес он. – А далеко тебе ехать?

– До Екатеринбурга, – жалостливо ответила Людка, заискивающе глядя на незнакомца.

Тот размяк, расслабился, заулыбался. Рука его потянулась в карман, но он все же еще спросил по инерции:

– А где ты там живешь?

– На улице Ильича, – серьезно ответила она.

– Учишься? Работаешь? – заинтересованно спросил мужчина.

– Учусь. В университете, – как можно правдоподобнее ответила Людка.

– А звать тебя как?

– Эльвира, – недолго думая ответила хитрая бестия.

– А адрес свой дашь? – еще отождествленнее спросил незнакомец. Глаза его заблестели.

– Ну, могу! – ласково снисходительно ответила Людка.

– Тогда давай, – уже напористее ответил он. – Сколько тебе нужно на билет?

– Сорок рублей, – ответила хитрая лиса.

И с этими словами она полезла в свой карман, достала оттуда записную книжку, ручку, вырвала листок, написала на нем липовый адрес и телефон и торжественно вручила его своему «избраннику».

Лицо его расплылось, подобрело, рука сама потянулась в карман, из которого он достал бумажник и с добротой выдал ей сразу пятьдесят рублей.

Людка вся вспыхнула, расцвела. Взяла протянутую ей купюру и с радостью поцеловала джентльмена в его пушистые черные усы. Тот немного удивился, но в следующий момент уже обнял ее одной рукой. Она кокетливо расхохоталась, сначала поддалась, потом неожиданно отстранилась от него, но при этом маняще глядя ему в глаза.

Заколдованный ее игрой, простофиля даже не заподозрил, что это заранее спланированный трюк, на который он так легко попался.

Плутовка весело улыбнулась, подмигнула и, бросив на прощание: «Увидимся!» – помахала ручкой напоследок незнакомцу. И в следующий миг она уже выпорхнула из поля его внимания и растворилась в толпе. Тот еще некоторое время смотрел ей вслед и счастливо улыбался.

Когда же он очнулся от сладостного забытья, в его руках остался всего лишь клочок бумаги с адресом, взявшимся из воздуха. Он вложил этот листок в свой бумажник (вместо пятидесятирублевой купюры) и двинулся в своем направлении.

Как часто люди, поддаваясь всевозможным соблазнам, променивают реальные ценности на воображаемые! Вместо пятидесяти рублей простофиля из-за своей опрометчивости получил какой-то клок бумаги. Так и в жизни люди теряют абсолютно все ради своих дурацких вымышленных принципов. Теряют лучшее время жизни: молодость, расцвет сил, теряют здоровье, теряют силы, и все это никогда к ним уже не вернется. Так, сработавшимися машинами они придут к смерти. Вся жизнь пройдет в серой мышиной суете. И ничего яркого, ничего насыщенного, необычного, творческого в их жизни не будет! Это самое страшное!

На память Рыбе пришли стихи, которые ей часто повторяла погань, даже не понимая смысла этих строк:

 

А вы на земле проживете,
Как черви земные живут.
Рассказов про вас не расскажут
И песен про вас не споют.

 

Читала, а сама так и прожила словно червяк. И этому же хотела обучить и Рыбу. Но судьба распорядилась иначе. Иначе пока она складывалась и у Людки.

Веселые подружки встретились на том же месте, где и расстались. Рыба стояла у входа в кафе и бессмысленно считала ворон. Людка сразу же вычислила ее по тупой и беспечной пачке.

– Ты что, все продолжаешь бессмысленно тусоваться? – высокомерно произнесла Людка.

– Д-а-а, – проблеяла Рыба. – Я думала, тебя уже менты повинтили .

– Меня?! – ухмыльнулась Людка. – Ты обо мне плохо думаешь! Да, кстати, – резко переменившись, произнесла она, – ты тут что-нибудь нааскала?

– Я? Да нет, – растерянно ответила Рыба

– А что так?

– Да мне ж никто не подавал. Вот я и не просила.

– Дура! Давал – не давал. Это не так важно, – поучительно произнесла Людка. – Надо просто аскать, да и все. Ничтожество! Идиотка.

Рыба, как побитая собака, не знала, куда деваться и что делать, чтобы не слышать этих унижений и не испытывать дискомфорт. А зря. Это было бы очень полезно для ее продвижения. К тому же Людка была нормальней Рыбы, а значит, могла научить чему-то полезному. Вот если бы ее ругал какой-нибудь идиот и говорил, что она не такая стандартная мышь, как все, вот тогда его надо было бы послать куда подальше.

– Но я ничего не просила, – запизженно произнесла Рыба. – А у тебя что-нибудь получилось? – уже с надеждой в голосе произнесла она.

– Да! И не мало! – самодовольно произнесла Людка.

– Сколько? – с любопытством спросила Рыба.

– Полтинник! – надменно глядя на свою спутницу, ответила она.

– Ого! Ничего себе! Как много! – удивилась Рыба.

– А ты как думала! Я на мелочи себя не размениваю!

– Как тебе это удалось?!

– А очень просто! – назидательно сказала Людка. – Я просто умею хвалить человека, могу добиться эмоционального отклика, разжалобить и когда нужно – попросить. Хвалить и просить! – Вот моя тактика! – гордо изрекла она.

– И что, работает? – задала Рыба неуместный вопрос.

– Как видишь! – произнесла Людка, извлекая из кармана пятидесятирублевую купюру.(По тем доперестроечным временам это была приличная сумма – целая четверть зарплаты).

– Ну, ты даешь! – восторженно произнесла Рыба.

– Учись, пока я жива! – назидала ее Людка – Ну а теперь давай сматываться отсюда. Что-то мне надоела эта дыра.

– У-гу, – радостно поддакнула Рыба, и они обе пошли на автобусную остановку.

Сев в автобус, они доехали до конечной и сошли на кольце. С этого места начиналась трасса, по которой ехали огромные самосвалы, грузовики, КамАзы, автобусы и просто легковые автомобили.

Подружки пошли пешком вдоль трассы, чтобы подальше отойти от остановки, где их могли заприметить мыши.

Светило яркое весеннее солнце. Грязь на дорогах уже высохла. Зеленые листочки стали только пробиваться из набухших почек. Птицы устраивали весеннюю чехарду. Беспечные воробьи купались в придорожной пыли. Веселый птичий гомон создавал настроение радости, открытости, навевая мечты о чем-то непонятном, далеком и в то же время близком.

Весенний мягкий, теплый воздух вливался в легкие, даря ощущение свободы и приподнятости. Все существо пробуждалось к чему-то новому и неизведанному. Рыба ощущала, как внутри нее поднимается огромная волна энергии, подобно морскому шквалу и влечет ее в неведомую даль. Впереди ей мерещился край земли, на котором она должна была найти свое счастье. Ибо мать ей внушила, что счастье она найдет где-то на краю земли. Там ее ждет сказочный заморский принц, который увезет ее с собой и сделает счастливой.

И с этими ожиданиями и надеждами Рыба двинулась в путь.

Людкой тоже двигало желание приключений, вызванное поиском сексуальной реализации. Все было очень просто. Но замороченные мамками дуры называли это все чем угодно, только не тем, что это есть на самом деле.

Итак, движимые гормонами, две идиотки пустились в рискованное и очень опасное приключение.

Отойдя на приличное расстояние и скрывшись из поля видимости мышей, подружки–автостопедицы стали останавливать проезжающие мимо машины. Людка встала на край обочины, протянула руку в сторону, сжала руку в кулак, а большой палец подняла вверх.

– Что ты делаешь? – удивилась Рыба.

– Машину ловлю, не видишь, что ли?

– А палец зачем? – не унималась Рыба.

– Урла! Ты не знаешь знак «автостопа»? – учись, пока я жива. Ничего-то ты не знаешь!

Рыба с интересом стала наблюдать, что же будет дальше.

Машины проезжали мимо, а Людка стояла, как на постаменте, со своим поднятым пальцем. Большинство как будто не замечали ее, но находились и другие. Одна холененькая «Волга» сверкнула фарами и пронеслась мимо. Еще один «Газик» просигналил, а из окна проезжающей мимо «девятки» высунулась мужская рука с поднятым вверх большим пальцем. А потом и глумливая рожа, которая приставила этот палец к виску, покрутила им и гадко расхохоталась.

– Придурок! – бросила ему вслед Людка, отматываясь в сторону.

Рыба стояла и как всегда пассивно созерцала происходящее.

Наконец-то остановился какой-то КамАз.

Подружки обрадовались и весело подбежали к машине. Дверь открыл сам водитель. Хиппушки, недолго думая, запрыгнули в кабину, громко хлопнув дверью.

– Здорово, девчонки! – проревел здоровый детина с кучерявыми русыми волосами, одетый в ситцевую клетчатую рубашку. Его голубые глаза заинтересованно глядели из-под густых светлых бровей. Мускулистые волосатые руки цепко держали руль.

– Откуда и куда путь держите?

– Да вот из Тюмени в Москву! – нашлась, что вставить, Рыба.

– А! Ну, тогда нам по пути! – радостно произнес водила, похотливо поглядывая на девчонок.

– Устраивайтесь поудобнее, путь далекий, трудный, – участливо произнес он.

– А вы до куда едете? – спросила любопытная Рыба.

– До Москвы тоже, – бросил «волосач». – Так что мы еще несколько суток точно проедем вместе.

– А! Очень хорошо! – «любезно» оборвала его Людка. – А музыки у вас нету? А то нам скучно!

– Есть! Сейчас поставлю! – беспробудным голосом сказал водила и потянулся за кассетой.

Своими маслянистыми корявыми руками он выцарапал из бардачка на ходу какую-то задрипанную кассету и вставил ее в не менее задрипанный магнитофон. В динамиках раздалась веселая беззаботная песня:

 

Малиновки заслыша голосок
Припомню я забытые свиданья.
Три жердочки – березовый мосток.
Над тихою речушкой без названья…

 

Под эту музыку Рыба тут же растеклась, растеклась, как навоз по унитазу и погрузилась в химерические мечты. Машина ей казалась какой-то огромной, просторной. Дорога – легкой и бесконечной, впереди виднелась розовая дымка, за которой ей мерещилось далекое и призрачное счастьице.

Гормон шарашил вовсю, поднимая в ней стихийную силу, которая вела ее к размножению. И как бы тупоголовая дура ни обозначала это себе «поиском любви», «счастья», «второй половины», «спутника жизни», все это называлось одним словом – «размножение».

Водитель рулил как заправский шофер. Людка, чтобы ему не было скучно, травила разные истории из своей жизни и просто анекдоты. В процессе разговора выяснилось, что Рыба и Людка – подружки, которые попали в переделку. Их обокрали, украли вещи и деньги, и теперь они вынуждены добираться «автостопом» до дома. Эта история благожелательно подействовала на водителя. Из грубого и колючего он стал сострадающим и участливым. Благосклонно посматривая на девчонок, он уже чувствовал себя хозяином положения.

– А не боитесь путешествовать таким странным образом? – вкрадчиво спросил «волосач».

– А куда деваться?! У нас ведь даже нет денег, чтобы добираться на электричках, – эхом ответила Людка.

– А знаете, на трассе часто бывают несчастные случаи, аварии и все такое прочее.

– Что? – с интересом произнесла Рыба. – Какие случаи?

– Да всякое случается. Вот, например, зимой, когда был гололед, друг мой, напарник, поехал в ходку. Ехал-ехал. Глядит – девчонка стоит. Мороз, вьюга, стужа. А она на холоде танцует – голосует. Ну, взял ее с собой. А машина ехать хорошо не может – гололедица мешает. То юзом идет, то вообще заносит машину. Ну, думает, проедет, пронесет его. Ан нет, не пронесло. На повороте машину занесло и перевернуло. Кабина врезалась в фонарный столб. И как раз с той стороны, где она сидела, кабину смяло и ей сразу же пришел конец. Вот так! – закончил водитель и испытующе посмотрел на девчонок.

Те притихли и переглянулись. Холодок пробежал у них по коже.

– Девчонке не повезло. Смерть пришла мгновенно. А он четыре месяца с переломами отвалялся и как огурчик снова стал. И на трассу опять вышел. И продолжал колесить. Вот какая судьба!

Значит, ему было не дано. А она быстро копыта откинула.

После непродолжительного молчания Людка сказала:

– Но ведь это просто несчастный случай!

Такое всегда может случиться, и не только на трассе.

– Вы думаете?! – насмешливо произнес шофер. – Не тут-то было! Недавно еще вот такой случай был.

Попалась одна овца тоже в лапы шофера. Известная шалава была. Вся трасса уже с ней перекаталась. Шоферу она чем-то не угодила. Кажется, тем, что не стала делать ему минет. Он разбесился и устроил ей «ромашку».

– А как это? Ромашку? – наивно спросила Рыба.

– А это когда тебя несколько человек хором ебут, – риторично произнес водила. – Он просто отдал ее своим дружкам в ближайшей гостинице. Там шоферье останавливается на отдых и ночлег. Там их человек девять собралось. Заходит он в комнату и говорит: «кто, мол, хочет поразвлечься?» Ну, ясное дело, все хотят. И потащили несчастную в лес. И все по очереди отъебали. А потом кто-то додумался облить ее бензином, а другой, не будь дураком, окурок в нее бросил. Вспыхнула она мигом и тут же сгорела. Обуглилась как головешка. Даже опознать ее потом не могли. Людка и Рыба аж присвистнули.

– А кто она такая была? – с сочувствием спросила Рыба.

– Да обычная плечевая! – небрежно бросил шофер.

– Обычная кто? – переспросила Рыба.

– Плечевая.

– А это еще что такое? – с любопытством спросила Рыба.

– Плечевая? Ну, это кто на плечи падает, – пояснил шофер. – Ну, то есть на твоих плечах катается.

– Это в прямом смысле, что ли? – еще больше не поняла Рыба.

– Да ну что ты такая непонятливая! – вспылил шофер. – Плечевая – это просто проститутка, которая катается по трассе и все, кто ее подбирает на трассе, могут ею пользоваться как своей собственностью.

Рыба тут же сконфузилась, и вся покраснела как рак. И замолчала.

– Ну, я вижу, вы не из таких, – поспешил загладить напряжение водила. – Вам просто не повезло и поэтому вы так добираетесь на попутных. Вы хорошие девочки, вы никакие не плечевые.

– Да! Да! – горделиво произнесла Людка. – Мы никакими плечевыми не были и не собираемся ими быть. – И тут же презрительно фыркнула.

– Ну, вот и славно! – поспешил ее успокоить водитель.

– А что еще происходит на трассе? – с любопытством произнесла Рыба.

Людка с укоризной посмотрела на свою подружку и даже ущипнула ее.

– Не лезь! – огрызнулась вполголоса Рыба и продолжала с интересом слушать водителя.

– Да много чего. Ну, например, постоянно насилуют девчонок или заражают их гонореей или сифилисом.

– Сифилисом? – вытаращилась на него Рыба.

– Ну да, конечно! – спокойно ответил водитель. – Они ведь трахаются с кем попало, да еще и без гандона. Ну, как тут не заразиться!

– А вы услугами таких вот «плечевых» сами пользовались? – прямолинейно спросила Людка.

– Пользовался, скажу вам по чести, – бесхитростно ответил водитель.

– Ну и как? – давила на него Людка.

– Ничего, – ответил он. – Бабы как бабы.

– А что насчет сифилиса? – не отступала Людка.

– Дак, я ж всегда предохранялся. И поэтому остался здоров и невредим.

– А если бы не это? – зудела Людка.

– Да что ты такая привередливая оказалась?! – не выдержал он.

– Ну, просто интересно! – попыталась оправдаться Людка.

– Ты прямо как моя жена с меня спрашиваешь. Мне аж не по себе.

– А так у вас и жена еще есть?

– Да, есть, – спокойно отвечал он.

– И вы вдалеке от нее себя так ведете?

– Ну да! А что в этом такого особенного! – невозмутимо произнес он. – Так все мужики делают, если они нормальные.

– А что, если не делают, то уже и ненормальные? – с любопытством и обидой спросила Рыба.

– Конечно! Значит, это импотент или урод какой-то! – категорично произнес водила и глумливо расхохотался.

– Но как же супружеская верность, взаимная любовь! – не унималась Рыба, воспитанная на мамочкиных идиотских идеалах.

– А это все брехня! – гадко засмеялся шофер. – Ложь, пиздешь и провокация.

Рыба закусила губу, но спорить не стала.

– Есть просто жизнь. Такая, какая она есть. Но люди пытаются в ней выискать то, чего просто нет и быть не может. Они подтасовывают факты. Одни с другими, а то, что не устраивает их, на это они пытаются закрыть глаза. Но шило-то в мешке не утаишь. Жизнь есть жизнь и с ней ничего не сделаешь. Нужно просто принять все как есть.

Водила закончил свою тираду и закурил сигарету.

– А вы, девчонки, не желаете? – спросил он у подружек.

– Нет, мы не курим, – стали они отказываться в один голос.

– А, так вы еще и не курите, может, вы еще и спортсменки? Активистки-комсомолки?

– Ну да, что-то вроде этого, – морщась от дыма промямлили они.

– Ничего, девчонки, я парень хороший! Зря никого не обижу. Со мной вам будет не скучно! – нахваливал сам себя водила.

Подружки погрузились в свои размышления. Машину покачивало на кочках. Равномерные толчки оказывали усыпляющее воздействие.

На очередном повороте дороги водитель слегка притормозил и неожиданно сказал:

– Вот она!

– Кто она? – в один голос спросили подружки.

– Да Лариска! – махнул он рукой, – с которой я в прошлую ходку ездил. Клевая телка!

На повороте Рыба успела разглядеть стоящий грузовик. Рядом с ним был разведен костер. Между деревьями натянута веревка, на которой сушились выстиранные трусы.

Молодая смазливая девчонка бегала вокруг костра и готовила еду.

– Это и есть плечевая? – удивилась Людка.

– А какая же она должна быть? – усмехнулся водила. – Девчонка как девчонка. Но через несколько лет она уже станет опущенной, потрепанной шалавой. Спившейся, опустившейся, страшной и отвратительной.

– Да! Такая жизнь не доводит до добра! – риторично произнесла Людка.

– А сколько их вымерзает на трассе!

– Как вымерзает? – не поняла Рыба.

– Очень просто. Зимой стоят на морозе, на холоде, и никто не подбирает. Вот они и замерзают. Одну этой зимой нашли всю закоченевшую, как ледышку. Пытались отогреть, но было поздно.

– Ничего себе! А почему так произошло? – горячо воскликнула Рыба, ставя себя на ее место.

– Да просто потому, что они уже всем надоели. Все с ними уже поперекатались по двести раз. Все уже их перебили и они просто никому не нужные. Их просто за людей не считают!

– Почему?! – горячо воскликнула Рыба.

– Да потому, что это – потаскухи! Просто бесплатные шлюхи, которые за кусок хлеба и стакан водки готовы тебе жопу лизать! – бешено воскликнул он. – У меня, например, ни капли жалости к ним нет. Поделом им!

Рыба и Людка притихли и замолчали. Обоим было не по себе. Их совсем не радовала перспектива быть сожженными или замороженными посреди трассы.

Поворот дороги давно уже скрылся из виду, но подружки, напуганные услышанным, сидели молча. Рыба стала всматриваться в проезжающие мимо машины. В одном из проезжающих мимо КамАзов она увидела еще одну симпотную молоденькую девицу. Водитель машины сверкнул фарами и звонко просигналил.

– Чего это он? – спросила Рыба.

– Да вот, сволочь, дразнится. Я с этой телкой тоже немало покатался. Ничего, классно она у меня в рот брала, – произнес он и глумливо расхохотался.

Подружки сидели как пришибленные, не зная, как отреагировать на эту реплику…

Неожиданно водитель остановил машину.

– Что случилось? – в один голос спросили девчонки.

– А сейчас вам нужно будет спрятаться.

– А в чем дело?

– Мы будем проезжать мимо поста ГАИ. И мне будет за то, что я нелегально провожу пассажиров. Тем более, двоих. Поэтому, девчата, полезайте-ка назад! Пока вас гаишники не застукали.

С этими словами он отодвинул шторку позади сидений, и за нею обнаружилась целая лежанка, на которой свободно могли бы уместиться несколько человек.

– Вот это да! – удивилась Людка. – Да у вас целый дом на колесах.

– А как же иначе? Мы, «дальнобойщики» , по нескольку дней в пути проводим. Нам без такого «дома» никак не обойтись. Ну, а теперь марш за шторку! А то и самих вас высадят.

Людка и Рыба прямо в обуви перелезли через спинки сидений и оказались на просторной лежанке, которая могла вместить даже двоих человек. В изголовье валялось какое-то грязное скомканное тряпье, которое, видимо, служило водителю подушкой. И одеяла и постельное белье были не первой свежести, пахли бензином и потом. Девчонки, брезгливо морщась, сели на краю постели. Вместе с собой они взяли и свои рюкзаки.

– Ну, вот и хорошо! – одобрительно ответил водитель. – Как вам там? Уютно?

– Ничего! – криво улыбаясь, ответили подружки. – А долго так нужно будет ехать?

– Пока не проедем пост ГАИ. Я вам потом скажу, когда можно будет вылезти.

С этими словами он задернул штору и поехал дальше.

Подружки недоуменно поглядели друг на друга, но сели, притихли, ожидая, что же будет дальше.

Машина ехала, мерно покачиваясь на кочках и ухабах. Ритмичное покачивание и отсутствие внешних впечатлений стало погружать обеих путешественниц в дремоту. Пахло бензином, сыростью, потом и сигаретами. Было душновато, но тепло. Неожиданно машина затормозила. Водитель смачно выругался и вышел из кабины.

За дверью слышались какие-то нечленораздельные звуки и голос. О чем шла речь, было непонятно. Девчонки притихли и затаились. Людка стала прятаться под сиденье, а Рыбе предложила спрятаться под ветошью. Рыба взяла в руки грязное тряпье и с отвращением стала его разглядывать.

– А здесь у вас что? – послышался командный мужской голос.

– Да ничего, – спокойно и простодушно отвечал шофер. – Это кабина моя. Уже девять лет в ней отколесил. Ни разу не разбился.

– Девять лет? А почему я тебя совсем недавно помню? – уже чуть помягче спросил первый голос.

– Да потому что вы сами тут всего полтора года работаете, Василь Степаныч!

– А! Вот шельма! Да я и сам ведь забыл, что до этого совсем на другом посту и на другой трассе работал! Ну и память у тебя!

– Да, ничего! Бывает, – добродушно осклабился водитель. – Память, она штука такая!

По разговору Людка и Рыба поняли, что водитель разговаривает с гаишником.

Размягченный хитрыми манипуляциями водителя, мент немного ослабил профессиональную бдительность, но по инерции все-таки спросил:

– А что у тебя там, в кабине?

Хиппарки так и обмерли. Напряглись в ожидании удара.

– Да ничего особенного, если хотите, посмотрите, – спокойно ответил водитель.

– Ну, вижу, ничего у тебя нет, – расслабленно сказал гаишник, не встретивший никакого сопротивления. – Ладно уж, езжай дальше и больше мне не попадайся!

– Рад стараться! – по-армейски ответил шофер.

Этот психологический момент оказался очень существенным, ведь если бы шофер противодействовал, тогда бы он мог навлечь агрессию на себя. И тогда бы он точно не отвертелся бы от обыска. А здесь он сначала развеселил гаишника, а затем отсутствием сопротивления снял у него критичность и придирчивость.

Водитель сел в машину, громко хлопнув дверью, отъехал на приличное расстояние. Пока все это происходило, подружки сидели, как завороженные, боясь не только шелохнуться, но даже и дышать. Стук сердца им казался оглушительными ударами огромного молота.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем они опять услышали голос водителя:

– Ну что, девчонки, побоялись и будя! Давайте, вылезайте на свет Божий. Небось, уже задохлись в этой духоте?!

С этими словами он отдернул плотную занавеску. Струя свежего воздуха ударила подружкам в лица. С радостью и облегчением они вылезли из своего убежища.

– Ну, как? Не задохнулись? – весело спросил он.

– Да нет. Только вот испугались немножко, – в один голос сказали они.

– Ну, выходите на свет Божий. Есть-то хотите?

– Хотим! – одновременно ответили хиппушки.

– Тогда сделаем небольшой привал. Смотрите, какая красота начинается впереди! – произнес водитель, указывая на близлежащие горы и сопки.

Подружки посмотрели вперед и увидели прекрасные высокие сопки, покрытые темно-зелеными елями, окрашенные первыми светло-розовыми лучами заходящего солнца. Расположенные несимметричными волнами, они создавали необычное и диковинное впечатление.

Впереди, над горами, виднелся раскаленный огненно-красный диск солнца.

Небо было безоблачным и тихим. Величие и многогранность уральской природы поражали своим совершенством и великолепием. С одной стороны, казалось, что миниатюрные сопки появились здесь из старой русской сказки. А, с другой – будто древний уральский хребет – это огромный гигантский кит, готовый пожрать в своей пасти неудалых путешественников. Все трепетало красотой и первозданностью. И в то же время во всем этом великолепии хранилась удивительная тайна.

Солнце медленно и величаво приближалось к горам.

Путники вышли из машины и расположились на небольшой полянке.

– Давайте хоть с вами познакомимся, – сказал водитель, раскладывая на молодой зеленой травке походную клеенку.

Подружки переглянулись, возникла неловкая пауза, переходящая в напряжение.

– Светлана! – неожиданно выпалила Людка.

Недолго думая, подражая примеру подруги, Рыба тоже уверенно произнесла:

– Ирина!

– Какие хорошие имена! – осклабился водила. – А меня зовут Иван. Не хотите выпить немного?

– Нет-нет, – замахали руками девчонки.

– Ну, а я выпью. А вы ешьте, проголодались, небось! – по-отцовски заботливо произнес он, разламывая батон с изюмом и нарезая копченую колбасу и сыр огромными ломтями.

Девчонки с жадностью волчат набросились на еду. День без пищи сильно сказывался на них. Иван опрокинул стопку водки и закусил соленым огурцом.

– Ох! Хорошо пошла! – воскликнул он.

Когда он жевал, его уши ходили ходуном. Большой рот жадно заглатывал куски. Со стороны казалось, что ест не человек, а большой ненасытный упырь. Низкий лоб, нависшие брови и широкие мощные челюсти создавали ощущение недалекости и приземленности этого человека. Сильные жилистые руки, как клешни, вцеплялись в каждый кусок.

Пища кусок за куском исчезала в его ненасытной пасти.

– Эх! Еще стопарик опрокину! – воскликнул Иван. – А вы не хотите?

– Нет-нет! – в один голос замахали руками девчонки.

Людка – убежденная трезвенница, да к тому же и йога – аж передернулась.

– Ну, не хотите – как хотите! – сказал водила и опрокинул еще стопарик.

Лицо его стало краснеть, губы набухли, как вареники, а нос распух и стал бордовым.

Рыба с ужасом смотрела на эту харю и думала: «Неужели так будет всю жизнь? Неужели такое существование ждет каждого человека? В том числе и меня. Неужели ничего другого не будет? Что-то делать, работать, есть, напиваться, дрыхнуть, потом опять куда-то идти, работать, есть, спать, и так до бесконечности! И к чему же вся эта жизнь ведет?»

Иван уже «набрался» и начал рассказывать анекдоты, петь смешные песенки, дебоширить и неадекватно проявляться.

– Да вы меня не бойтесь, девчонки! – мычал он, рыча при этом. – Это я так. Перекушал маленько. А в общем-то я хороший! Не обращайте внимания.

Рыба удивлялась всему происходящему. В ее душе смешивались два чувства: страха и отвращения.

«Неужели, – думала она, – так будет всю жизнь? Неужели такая ее ждет судьба быть с такими пьяницами? Уродами? Всю жизнь! Нет! Не бывать этому никогда!» – думала она, содрогаясь от каждой пьяной реплики водилы. Но она не знала, что ее воспитали таким образом, чтобы именно это и случилось в ее жизни. Что мать создала в ее тупой тыкве именно такие установки и программы, чтобы она уселась не с прекрасным принцем, как она мечтала, а именно с таким вот пьяным быдлом, как этот Иван. Что она будет тупо хвататься за любое уебище, проецировать на него свои глупые мечты и держаться за пьяницу из-за страха остаться одной. Из-за этого страха она будет терпеть даже побои, унижения, нищету, пьянство и все остальные «прелести» семейной жизни.

Еда была окончена. Последние ломти батона подъели девчонки, а бутылку с недопитой водкой Иван бережно закупорил и сложил вместе со скатертью.

– Ну что? Пойдемте спать! – громко произнес он, ковыряясь длинным ногтем на мизинце в зубах. – Солнце садится. Да и холодно уже.

Девчонки машинально встали и пошли к машине. Пока Иван расстилал то, что условно называлось его «постелью», подружки любовались закатом солнца. Огромный раскаленный диск медленно приближался к острым пикам гор. Подсвечиваемые сзади, они казались темно-синими. Было впечатление, что огромное многозубое чудовище медленно, но верно поглощает солнце. Вот уже диск его приблизился к вершинам и спрятался за ними. Еще мгновение и он плавно стал утопать в горной пучине. Еще – и уже почти половина его исчезла. Так быстро и плавно, прямо на глазах, за считанные минуты солнце спряталось в своей ночной обители. Лишь только последние лучи, переливаясь между собой, создавали завораживающую картину. Нежно-розовые, багряно-красные, бордовые всполохи разлились по всему небосклону. Светло-лиловый отблеск на перистых облаках и первые зажженные планетки-звездочки спорили между собой в красоте и яркости. Солнце скрылось за считанные минуты. Все окутали таинственные сумерки.

Завороженные великолепием заката, подружки забыли, где они находятся, полностью отвлеклись от всех земных впечатлений.

Неожиданно их окликнул глухой грубый голос Ивана.

– Ну, девчата. Уже поздно. Пора спать. А то ночью холодно станет. Ночи тут холодные. Волки дикие и другие хищники на охоту выходят. А в машине места всем хватит. Так что, не стесняйтесь, будьте как дома. Милости прошу! Как говорится.

Подружки немного помялись, но деваться некуда – темно, страшно, собака вдали воет, паленым костром пахнет – и юркнули к шоферюге в его нору.

Не успели они кое-как разместиться на сиденье, только, было, задремали, как вдруг, среди тишины, голос Ивана раздался:

– Ну, девчонки, пожалте ко мне. У меня гандоны имеются. Кто первый?!

Людка и Рыба переглянулись между собой и сделали вид, что крепко спят. Водила разбесился и уже настойчивее стал требовать:

– А ну-ка, перебирайтесь ко мне, кому говорю! Можно по одному. Я вам повторяю, у меня есть гандоны. Все будет нормально! Я требую, давайте поживее, пока я не разозлился!

– А мы как-то не хотим, – промямлила Рыба.

– Как это? Не хотите! Я что, вас зря, что ли, с собой взял?! Вы мне что, нужны просто так, что ли?

– Но мы же так не договаривались, – чуть-чуть потверже ответила Людка.

– Ну и что, что не договаривались! – еще свирепее зарычал зверюга. – Я что, зазря что ли, вас вез, на свои гроши поил, кормил! Я что, вам нанялся, что ли! А ну быстро, одна ко мне, а не то выгоню вас к чертовой матери! Что тут сложного от вас требуется. Всего лишь ноги раздвинуть и срандель свой подставить! С вас что, убудет, что ли?!

– Пожалуйста! Не надо! – заныла Рыба.– Мне мама сказала, что так делать нехорошо, что так делают только шлюхи!

– А так ездить, как ты поехала, хорошо? Тебе мама не говорила, что так ездят только плечевые прошмандовки!

– Нет! Не говорила! – еще больше раскуксилась Рыба, боясь за свою целку.

– Нет?! Так вот я вам обеим говорю, – бешено ревел зверюга, – или полезли ко мне пороться, или вон отсюда! Чтоб духу вашего здесь не было! И чтоб больше я вас никогда не видел!

Людка, горделивая от рождения, бешено сверкнула глазами. До смерти обиженная таким обращением, взбесилась:

– Мы не обязаны с вами трахаться! Мы вам не нанялись! Мы вам сразу сказали, что мы не плечевые. И нечего было на нас рассчитывать. Пошли, Рыб! – бросила она под конец своей тирады.

– Но там же темно и холодно! – заскулила Рыба.

– А не ебет. Я с таким быдлом даже срать рядом не сяду, не то, что трахаться! Пошли, кому говорю, идиотка!

С этими словами она резко открыла дверь и выскочила из кабины. За ней с явной неохотой последовала и Рыба. Она не хотела идти куда-то, на ночь глядя, но ее все-таки подстегивал страх быть изнасилованной тупым придурком.

– Постойте! Куда же вы! Там же темно! Там вас волки съедят! – заголосил водила вслед девчонкам, вылазя из своей берлоги. Я же говорю вам, что гандоны у меня имеются! Ну, постойте же!

Но девчонки не слушали его. Людка шла несгибаемой походкой, высоко задрав свой вздернутый нос, неся свой рюкзачок с вышитым на нем знаком анархии, как великую реликвию. Рыба трусливой походкой семенила сзади, тряся длинными ниже пояса светлыми волосами.

Выйдя на трассу, подружки оказались в непроглядной темноте. Иван врубил фары дальнего освещения и начал сигналить им вслед.

Хиппушки шли, не оглядываясь. Людка гневно скрежетала зубами:

– Я что ему, бесплатная подстилка, что ли? Я что, обязана, что ли, перед каждым уродом ноги раздвигать?! Я не нанялась. В конце концов, машина, на которой он нас вез – казенная, бензин тоже казенный. А за те объедки, которыми он нас кормил!.. Да он уже за то, что я с ним ехала, должен меня уже и поить бесплатно и кормить и еще и обязанным быть!

Подружки двинулись дальше в путь. Впереди была непроглядная мгла. Глаза после света фар с трудом находили свой путь. Вначале пришлось идти почти на ощупь, ноги плохо слушались, но подружки продолжали идти. Постепенно глаза привыкли и путешественницы стали увереннее идти по трассе. Машина давно уже скрылась из поля зрения. Подружки пошли навстречу неизвестности.

Вдалеке слышался вой собаки. Ночь становилась холодной. На темном безоблачном небе зажглись первые звезды. Если бы подружки были не на трассе, тогда можно было бы полюбоваться красотой звездного неба. Но теперь обе думали не о звездах, а о самой простой насущной проблеме: где переночевать? Неизвестность и пугала и манила одновременно.

На трассе было пустынно и темно. Подгоняемые холодом, хиппушки пошли быстрее. У обеих теплилась надежда, что кто-то поедет по дороге и подберет их. Но этот счастливый миг никак не наставал. Место было отдаленное от жилья. Да и все шоферы дальнобойщики давно уже легли спать, подобно тому, как это сделал Иван.

И постепенно, по мере того как они двигались по трассе, эта надежда стала пропадать. Холод начал пробираться под их тоненькие курточки и добираться до тела. Обеим было не по себе от страха, темноты, бессонной ночи и холода.

После нескольких часов бестолковой ходьбы, подружки выбились из сил и, основательно продрогнув, решили обустроиться на ночлег.

Свернув с обочины, они увидели в нескольких метрах от дороги небольшое углубление в земле. Как оказалось, эта была старая послевоенная землянка. Девчонки забрались в нее и свалились обессиленные прямо на свои рюкзаки и тут же отключились.

Неизвестно, сколько времени прошло с тех пор, но очнулись они, когда солнечные лучи уже проникали внутрь их убежища.

Перепачканные грязью, помятые, нечесаные и немытые, они выползли из своей «норы» на свет Божий.

Ярко светило солнце. Щебетали птицы, радостно летали бабочки. Вся природа пробуждалась, цвела мать-и-мачеха. Все было по-весеннему свежим, ярким, ликующим.

Уральские горы подошли вплотную. Оказывается, за ночь подружки прошли очень большое расстояние. И вот теперь они решили продолжить свой путь.

Опыт прошлой ночи как-то не смутил и не испугал их. И поэтому, только выйдя на трассу, они сразу же начали ловить машину. Как часто происходит так, что человек не использует свой опыт во благо самому же себе. Умный человек боится заранее, пока с ним ничего не случилось, а дурак, даже получая пинки и удары судьбы, ничего не воспринимает и остается таким же беспробудным, как раньше. И снова повторяет одни и те же ошибки.

Людка встала в свою коронную позу, (одну ногу она слегка согнула, вытянула в сторону правую руку с выставленным большим пальцем, другую руку она уперла в бок), и стала наигранно улыбаться проезжающим мимо водителям.

На этот раз ей удалось поймать машину почти сразу. Новенький КамАз остановился, по инерции проехав метров двадцать вперед. Девчонки побежали и догнали машину. С большим трудом они вскарабкались на высокое колесо и забрались в кабину.

– Здорово, девчонки! – весело поприветствовал их молодой сухопарый водитель. – Вы откуда и куда?

– Мы из Тюмени в Москву автостопом добираемся, – ответила бойкая Людка.

– А что так?

– Да обворовали нас. Деньги все украли. Поэтому на машинах мы и едем.

И тут же Людка стала в подробностях излагать заранее придуманную историю.

Водитель отождествленно слушал и сочувствующе качал головой. Он был всего на несколько лет старше девчонок. Казалось, его еще не успела испортить кочевая жизнь. Он в большей степени был похож на человека, чем уже потрепанные жизнью, спившиеся и опустившиеся шоферюги с большим стажем.

– Как звать вас? – спросил он с интересом.

– Татьяна, – представилась Людка.

– Катерина, – сказала пришибленная Рыба.

Слово за слово, путешественники познакомились друг с другом. В этот раз девчата попали в хорошую ситуацию

Сергей, так звали водителя, был человеком спокойным. Нездорового интереса к девчонкам он не проявлял. На правой руке, на безымянном пальце, у него красовалось обручальное кольцо.

– Окольцованный, – шепнула Людка Рыбе на ухо. Та покосилась на водителя и ехидно хихикнула.

Водитель был простого и добродушного склада. Время с ним шло легко и беззаботно. Он постоянно поил, кормил девчонок. Они рассказывали много интересного. И что самое удивительное – он не требовал ни денег за это, не домогался их.

Ему просто было приятно находиться в обществе двух молоденьких непосредственных девчонок. Было с кем скоротать время, да живым словом переброситься.

На ночь они останавливались в каком-нибудь укромном месте, а утром снова продолжали путь.

Первый день их путешествия пролегал через древние и величественные уральские горы.

Машина ехала сначала через невысокие скалистые сопки. Потом появились горы побольше. Путешественники, как завороженные, смотрели на всю эту первозданную красоту.

– Что, в первый раз такое видите? – спросил Сергей, видя восхищение девчонок.

– Да! –восторженно ответили они.

– Любуйтесь-любуйтесь, – снисходительно ответил он. – Я-то тут почти постоянно езжу.

Машина то набирала высоту, то вновь ехала вниз. То карабкалась, как жучок, на очередную сопку, то стремительно, как горная газель, ныряла в пропасть. Дикая первозданная природа поражала своей красотой и величием. Поросшие в одних местах еловым лесом, в других – скалистые, древние горы казались живой сказкой. Живописный пейзаж навевал воспоминания о древних уральских сказаниях, об «Аленьком цветочке». Казалось, вот-вот появится гордая и неприступная Хозяйка медной горы и ее верный и покорный слуга – кузнец Данила.

В некоторых местах пробегали стаи диких горных коз. В других – можно было увидеть настоящего живого медведя и даже снежного барса. Над горами, в небесной вышине, «висел» ястреб. Подобное Рыба видела первый раз в своей жизни. Как завороженная она смотрела на все это великолепие. От восторга она, похоже, потеряла дар речи.

Весь день путешественники провели, как будто в сказке. И лишь только под вечер сопки стали становиться все меньше и меньше, и наконец-то машина выехала на равнинное пространство. Уже к вечеру путники ехали по бескрайним равнинам Башкирии. Солнце закатывалось на западе как раз в том направлении, куда ехали беспечные подружки.

На следующий день без всяких приключений они проехали всю Башкирию. А на другой – по всем подсчетам, должны были проехать Рязань. Но как на грех, машина сломалась.

– Епсель-мопсель! – забесился Сергей, – чертова таратайка! Как всегда не вовремя!

После осмотра выяснилось, что машину починить просто так невозможно. Ее нужно везти в ремонт.

– Извините, девчонки, – сказал он, разводя руками. Придется нам расстаться. Кардан полетел. Несколько дней чинить придется. Так что лучше вы добирайтесь сами. Кстати, тут неподалеку есть железнодорожная станция. Вы можете доехать на поезде.

– Ну, хорошо, – с некоторым сожалением сказала Людка. – Да, я вижу, что мир не без добрых людей. Спасибо вам огромное!

Сергей радушно улыбнулся. Видно было, что ему очень приятно. Людка уже имела опыт общения с людьми и знала, как на кого повоздействовать, чтобы добиться своих незатейливых целей. Беда была только в том, что цели у нее были слишком мелочные и приземленные. Поэтому очень скоро она закончила свою интересную жизнь так же, как и все бездарные свиноматки, курицы-наседки.

С явным сожалением девчонки вышли из машины. Слишком уж комфортно и беззаботно им было путешествовать с Сергеем. Но все хорошее очень быстро кончается.

Подружки распрощались с водителем, и пошли на станцию. Полный опасностей и неожиданностей путь продолжался. Подгоняемые жаждой приключений, хиппушки двигались дальше.

На станцию прибыл поезд, идущий в Москву, и подружки, недолго думая, скакнули в него, даже не купив билетов. Поезд тронулся. Девчонки сели в свободное купе и забрались на самую высокую третью полку. Там, как они считали, их не нашли бы.

На полках было много пыли, валялся всякий мусор, свернутые рулоном матрасы. Кое-как приткнувшись среди всего этого, подружки решили немного отдохнуть.

– Слышь, Людка, у меня есть небольшое дельце на триста тысяч с убийством, – пошутила Рыба.

– Ну, давай! Валяй! – лениво потягиваясь, произнесла Людка.

– Мы будем проездом в Рязани. Там у меня папашка живет. Он у меня начальник. Богатый. Потомственный! – хвасталась Рыба.

– А это как? – вальяжно спросила Людка.

– А очень просто. У него отец был начальник и его в начальники выбил. И он теперь сам начальником стал. Во как! А как они живут! Боже мой! Они еще при совке по натуральным коврам пешком ходили. И алмазы натуральные у них были. Так что папашка у меня – что надо! Ну, что скажешь на это?!

– Вот это круто! Айда к твоему отцу! Икра у него, небось, есть, красная? – заинтересовалась Людка.

– Да есть, – как само собой разумеется сказала Рыба. – Ну что, согласна?

– Согласна, – махнула рукой Людка.

На том и порешили. Поезд уже набрал скорость и подружки, устроившись поудобнее, уже, было, задремали, как вдруг в купе зашли два проводника.

Оба они были грузинской национальности. Подружки затихли в ожидании. Грузины внимательно осмотрели купе, все ли в порядке, переговариваясь на своем грузинском языке. А затем их взгляды поднялись наверх и, о ужас! Они увидели хиппушек, забившихся среди матрасов! Они тут же оживились:

– О, девушка, девушка! Пачиму ти там сидишь? Ти что, там прячешься? Что ни можешь как человека ехать? А может у тебя билета нету? Ти зайца?!

– Эх, епсель-мопсель, – махнула рукой Людка. – Да не успели мы билеты еще купить.

Чучмеки что-то поговорили между собой на своем тарабарском языке, а затем обратились к хиппушкам:

– Эй, дэвушка, пошли ко мне, харашо жить будэшь. Я тэбе и еда и пастэль видам.

Подружки вздохнули с облегчением, и пошли с проводниками.

– Слава Богу, что не ссадили с поезда! – шепнула Рыба Людке на ухо.

Проводники привели девчонок в свое купе, где в отличие от узеньких коечек, как в обычном купе, были широкие кровати, а шторы могли очень плотно задернуться в любое время дня. Еще в одном купе проводники пили чай.

– Чаю хотите? – спросил грузин со здоровым шнобелем.

– Угу! – радостно ответила Людка.

Все вместе они перешли в соседнее купе, где горел яркий свет.

Проводники налили чай своим гостьям. Дали им печенье, хлеб, конфеты и еще какую-то копченую рыбу. И пока те налегали на весь этот провиант, они стали что-то активно обсуждать на своем грузинском языке.

К ним подошел еще один грузин, что-то полопотал на своем наречии и куда-то скрылся. Подружки наминали пряники с чаем. Через минуту грузин вернулся из соседнего вагона еще с одним своим товарищем. Они что-то тихо поговорили друг с другом, а потом резко и громко расхохотались, и ушли неизвестно куда. Через минуту на пороге купе появились еще две новые физиономии. И тоже что-то стали обсуждать. У девчонок зародились сомнения, что что-то здесь не то. Через несколько минут появились еще новые лица, а потом еще и так до тех пор, пока все проводники из всех вагонов не поперебывали в этом купе. Девчонки сильно насторожились. Неожиданно все хачье собралось вместе и устроило галдеж в коридоре. Одни показывали на хиппушек пальцами, другие что-то обсуждали между собой, третьи откровенно ссорились и ругались. Девчонки, не зная, что делать, смотрели то на одного, то на другого хачика и бессмысленно моргали глазами. Страсти разгорались. Девчонки почуяли, что что-то не так и заерзали. Им хотелось больше всего в этот момент убежать из купе.

Вдруг прибежал еще один, самый низкорослый грузин-коротышка и что-то яростно выкрикнул всем этим разбесившимся идиотам. Они все как по команде смолкли и испугались. А затем, не говоря ни слова, разбежались по своим вагонам, как тараканы, обрызганные «Примой».

Двое проводников этого вагона остались и один из них начал говорить на ломаном русском:

– Вы знаете, дэвушки, сичас идут ревизоры и вам надо прятаться! А то нам плоха будит!

– А куда мы должны спрятаться? – в один голос спросили подружки.

– А вот в тот купе! – сказал грузин, указывая на купе, в котором только что были подружки.

Хиппушки доели последние печенюшки, взяли с собой по горсти конфет и перебрались в соседнюю каюту.

– Сидыте здесь тиха и не шевелытесь! Как мыша, – сказал старший проводник.– А то всэм крышка будит! – С этими словами он захлопнуд дверь в купе и девчонки оказались в полной темноте. Грузины куда-то удалились.

Как только смолкли все звуки, Людка притянула к себе Рыбу и на ухо стала ей сообщать свои соображения:

– Слушай, Рыб, тебе не кажется все это подозрительным?

– Что?! – во весь голос спросила Рыба.

– Да тише ты! Не ори так громко! – осекла она Рыбу. – Да то, что они все на нас таращились, да еще что-то обсуждали. Небось, из всего поезда все проводники сбежались.

– Ну и что в этом такого? – тупо ответила она.

– А то, что добром все это не кончится. Я тебя в этом уверяю, – беспокойно говорила Людка.

– Да брось ты! Подумаешь, посмотрели! Чего тут особенного! – беспечно ответила Рыба.

– А я говорю, что нужно отсюда бежать. Иначе нам всем несдобровать. Слушайся, говорю тебе, а то пожалеешь. Ты что, хочешь, чтобы все эти хачики тебя на хую поперетаскали, – угрожающе закончила Людка.

– Ну ладно, а что ты предлагаешь? – сконфуженно спросила Рыба.

– А что?! Да просто-напросто бежать отсюда!

– Да, но как?! На улице-то уже ночь!

– Да очень просто, – уверенно заявила Людка. – Когда обход ревизоров окончится, грузины начнут долбиться в наше купе. Ты останешься здесь, закроешься в купе, а я пойду якобы в туалет, а сама сорву стоп-кран. А ты открывай окно, выбрасывай наши вещи и сама прыгай.

– Да тут не высоко! – опять запротестовала Рыба.

– А срандель твой грузины разорвут своими хуями – тебе мало не покажется? – разбесилась на нее Людка. – Выбирай, что тебе ближе.

Рыба некоторое время молчала, а потом сказала:

– Ну, конечно, лучше я в окно выпрыгну.

– И я про то же, – чуть смягчилась Людка.

На том и порешили.

Подружки сидели тихо, как мыши, болезненно прислушиваясь к каждому шороху.

Через несколько минут в соседнем купе послышались шорохи, возня, а потом оживленный разговор проводников с ревизором. Говорили на грузинском и русском одновременно. Слышались звуки переворачиваемых полок, кроватей, переставляемых тюков и прочей возни. Где-то уже к концу досмотра ревизор на чисто русском спросил:

– А что у вас в соседнем купе делается?

При этом Людка и Рыба замерли и вжались каждая в свой угол.

– Да, ничего особенного, – деланно безразлично сказал проводник. – Там у нас спальня. И еще ми там свои вещи храним.

Ревизор спокойно воспринял все услышанное и не проявил никакого интереса к соседней каюте.

Возня в соседнем купе продолжалась еще несколько минут, а затем все затихло и опять наступила тишина.

Подружки напряглись в ожидании чего-то страшного. Напряженное ожидание подчеркивал только ритмичный стук колес.

Через некоторое время в купе постучали.

– Пора, – сказала Людка Рыбе. – Как только я выйду, закрывайся в купе, расхобянивай окно и жди, пока поезд не начнет тормозить. Я сорву стоп-кран, а ты прыгай. Встретимся с тобой на улице. Главное – ничего не перепутай!

В купе постучали второй раз, уже настойчивее.

– Дэвушки, дэвушки, ви уже спитэ? – послышался голос проводника. – Открой. Мэнэ поговорит нада!

– Сейчас, подождите, мне на минуточку отлучиться нужно, – дружелюбно сказала Людка, открывая дверь купе.

Как проворный зверек она вынырнула наружу и пошла по коридору, не обращая никакого внимания на хачиков.

Рыба тут же судорожными движениями стала закрывать замок. Руки тряслись, пальцы не слушались. С перепугу она стала закрывать замок в другую сторону. В дверь уже стали ломиться набежавшие со всего поезда хачики. В конце концов Рыбища сообразила, как закрыть замок. После заветного щелчка ее сердце слегка успокоилось. Тут же она бросилась к окну и дрожащими от страха пальцами стала открывать окно. Кто-то постоянно дергал за ручку. В замке уже ковырялись ключом.

Рыба распахнула окно. Сильнейшая струя свежего прохладного воздуха ударила ей в лицо. От неожиданности она забыла, зачем она открыла окно. Но настойчивые крики хачиков опять привели ее в чувство. С быстротой затравленного зверя она метнулась за рюкзачками, схватила их и одним рывком швырнула в распахнутое окно. Следующим прыжком она оказалась возле распахнутого окна. В тот же миг раскрылась дверь, и тупые хачиковские морды уставились на нее. Хачье сначала не поняло, в чем дело. Этим и воспользовалась Рыба. Как угорелая кошка она вскарабкалась на окно и глянула вниз. Под ней неслись шпалы, мелькал всякий мусор, огромные булыжники зловеще торчали по бокам от полотна. Думать было некогда. Рыба зацепилась руками за окно и повисла на нем как кошка. Следующим рывком она оттолкнулась от стенки вагона и кубарем полетела под откос. Все замелькало, закружилось у нее перед глазами. Тело пронзила резкая боль. И на короткое время она потеряла сознание.

А тем временем Людка добралась до стоп-крана. Пугливо оглядываясь по сторонам, она подошла к заветной ручке и с силой резко дернула ее. Пломбы слетели, ручка уперлась в стену и поезд со скрипом и лязгом резко начал тормозить. Искры полетели из-под визжащих колес. Составы резко, с оглушительным грохотом ударились друг о друга. Посуда вместе с едой, подстаканниками полетела на пол. Проводники весело повалились друг на друга штабелями. Пассажиры попадали с верхних полок. Особенно весело шмякнулись двое, втихую ебущиеся на втором этаже. Жирный боров шмякнулся на маленькую рыженькую толстушку и придавил всей своей тушей. Он на мгновение потерял ориентировку в пространстве, а его партнерша завизжала, как недорезанная свинья, уморно дрыгая ногами.

Люди, шедшие по коридору, резко упали в бок. Один чучик сидел на толчке и его уморно сшибло. Он не успел досрать и обхезал пол в дабле, а потом и сам на него уморно шмякнулся в собственное же говно. А потом заляпанными руками хватался за ручки и поручни и все перепачкал своей дрисней. Естественно, все чемоданы, тюки, котомки, все попадало с самых верхних полок, и организовалась веселая грандиозная свалка.

Людка с перепугу тоже ничего не поняла. Она порядочно наебнулась на стенку, так что искры из глаз посыпались. Но затем, придя в себя, она стала быстрехонько открывать дверь. С лязгом и скрипом открылось подъемное крыльцо, распахнулась дверь и Людка выпорхнула из переполненного поезда.

Снаружи было темно. Поезд остановился посреди равнины. Людка быстренько отбежала от него и стала спускаться под откос.

– Рыб! Рыб! – заорала она своей подружке. – Рыба! Где ты-ы-ы?! Отзовись!

В ответ ни звука. Зато в поезде явно уже все пришли в себя, похоже, включили стоп-кран и через несколько минут злополучный поезд загудел и тронулся.

– Еб твою мать! Поезд поехал уже, а эта дурища там осталась, с этими хачиками! – бесилась Людка на свою подружку. – Они ж ведь ее до смерти заебут! Ох и дуреха! Я же ее всему научила! Дура! Дура! Дура!

Поезд тронулся не спеша, затем начал набирать ход, затем разогнался и уже вскоре след его простыл.

Людка осталась одна посреди темной равнины. Облака заволокли небо. Не было ни луны, ни звезд. «Что дальше делать?» – сокрушенно думала Людка. По инерции, питая остатки надежды, она крикнула в темноту: «Рыба! Рыбуля! Бешеный сов! Отзовись!» И вдруг из темноты послышался еле различимый крик:

– Э-э-эй! Помогите! Кто-нибудь!

– Рыба! Рыба! Ты где? – завопила Людка.

– Я здесь, – отозвалась подруга.

Людка в темноте радостно бросилась на помощь своей подруге.

– Рыб, ты цела? – спросила она, помогая ей подняться. – Ох, и видок у тебя!

И действительно. Вид у Рыбы был очень прикольный. Вся перепачканная грязью, растрепанная, взлохмаченная, она была похожа на какого-то черта из преисподней.

Прихрамывающей походкой она двинулась вместе с Людкой вперед по шпалам.

– А где наши рюкзаки? – неожиданно вспомнила Людка.

– Ах, да! Совсем забыла. Я их сбросила на ходу поезда. Должно быть, они остались где-то сзади.

Некоторое время шагая по шпалам в противоположном направлении, они нашли-таки свою поклажу. Как ни странно, рюкзаки оказались невредимы, вещи в них были целы. Подружки навьючили на себя свои рюкзаки и пошли назад вслед ушедшему поезду.

Было темно. Который час тоже неизвестно. У Рыбы сильно ныла ушибленная коленка, но подруги шли, невзирая ни на что. Деваться им было некуда.

– Ну вот, опять по шпалам, опять пешком чапаем! – уныло заявила Рыба.

– Не ной, дуреха, – жестко осекла ее Людка, – скоро мы на какой-нибудь городок выйдем.

И действительно, минут через тридцать вдалеке замаячили огоньки какого-то города. Девчонки ободрились и пошли еще активнее. Вскоре они уже были в городе, где жил папаша Рыбы – в Рязани.

Добравшись до автобусной остановки, они прыгнули в автобус.

– Ой! А ты в каком ужасном виде! – выпалила Людка, оглядывая Рыбу с ног до головы. – А ну-ка немедленно приводи себя в порядок! Нас из-за тебя выгонят!

В считанные секунды Рыба счистила с себя комки грязи, вытащила репьи из волос, заплела их в косичку. Платком отерла свой перепачканный в глине нос. И чуть-чуть стала напоминать человека.

Обладая хорошей памятью, Рыба без труда вспомнила адрес отца, и уже через час подружки стояли у дверей квартиры, последний раз в которой Рыба была лет пятнадцать назад.

Подруги позвонили в дверь. Открыл им сам папаша. С первого раза они оба не признали друг друга. Рыба из прилежной школьницы превратилась в разбитную растрепанную дикарку с трассы. Вся одетая в джинсовые лохмотья. С какими-то значками, вышивками на куртке, она была похожа на хиппарку с дикого Запада. Пока Рыба пыталась разглядеть в старом толстом лысом борове своего любимого папочку, отец уже хотел было захлопнуть дверь прямо перед их носом, но Рыба подставила ногу между дверью и косяком и громко завопила:

– Папа! Папа! Неужели ты меня не узнаешь?! Это ведь я, Селена, твоя дочь!

– Дочь?! – изумленно недоверчиво спросил он. – У меня не такая дочь! Уберите ногу! А то я сейчас милицию вызову!

– Да это ж я! – продолжала вопить Рыба. – Разве ты не помнишь меня?! Разве ты не помнишь, как ты сказал матери, когда уходил: «Ну и оставайся ты со своей обезьяной!»

– Да, что-то такое припоминаю, – стал смутно вспоминать папаша. – Дак, ты Селена? Моя дочь?

– А я уже тебе минут пять о чем толкую?

– Это ты? Во, какая здоровая выбухала! А почему у тебя такой странный вид?

– А это потому, что я панкуюсь, папа!

– Что делаешь?

– Панкуюсь. Ну, то есть автостопом езжу, – объяснила Рыба. – Тусуюсь то есть. А может, мы все-таки зайдем?

– Да, да, заходите. А это кто такая? – спросил папаша, оглядывая Людку с ног до головы.

– Это моя подружка, Людка. Она тоже панкуется. Так что ты не переживай, батяня.

– А-а! – ничего не понимая, протянул отец. Ну, если панкуется…

Отец отошел в сторону и позволил подружкам пройти. Обстановка по-прежнему отражала покой, необычное убранство и идеальную чистоту. Все это приятно удивило двух подружек, только что претерпевших лишения и приключения трассы.

В прихожей стояло огромное старинное трюмо. На полу лежали небольшой персидский коврик, в котором утопала нога. На стене висели огромные развесистые рога лося, служившие мещанам вешалкой для шляп и шарфов. Все излучало уют и комфорт.

– Папа, а хочешь, мы тебя панковаться научим? – неожиданно спросила у папаши дочурка.

– Это как? А зачем? – удивленно и испуганно спросил отец. – Я не понимаю этого!

– Ну, как зачем? Просто так, для балды. Ты ведь никогда не панковался?

– Нет, – озадаченно промычал папаша.

– Ну вот, а теперь будешь! – обрадовала его дочурка, великовозрастная дылда. – Давай я научу тебя жесту приветствия!

– Давай! – бессмысленно произнес отец.

– Вот смотри, батяня! Берешь руку. Руку бери. Так! Указательный и средний палец вверх расставлены в стороны, а большой покрывает безымянный и мизинец. А ну-ка, приколись так. Этот жест означает «Панки, хой!», ну, то есть приветствие панкам.

Папаша неуверенно сделал так, а затем недоуменно посмотрел на свою руку.

– Ну, чего ты смотришь? – грубо прикололась Рыба. – А теперь вот так сделай!

И тут она просунула его большой палец между указательным и средним и сжала его руку в фигу и подставила к его носу. А затем громко, глумливо захохотала и сказала:

– А этот жест называется «Хрен мышам на рыло!»

– Ты брось , тепка. Хватит смеяться! – оборвал ее папаша, слегка разбесившись. – Ты лучше мне скажи: как ты до такой жизни докатилась.

– До какой? – весело отшучивалась Рыба.

– Ну, такой. Ты учишься? Работаешь?

– А на кой мне это надо?

– Ну, чтобы образование у тебя было, – тупо долдонил папаша. – Без бумажки ведь ты…

– Какашка! А с бумажкой ты просто говнявая бумажка, – весело подхватила Людка.

– Девочки, давайте не будем спорить. Давайте, лучше пойдем, чайку попьем, поговорим по душам, – стал отвиливать от темы отец.

– Ну, извини, коли не шутишь, – сказала вальяжно Рыба. – Так! Тут, кажется, разуваются. Все весело разулись и продефилировали на кухню.

Там все было на высоте: и финский гарнитур с кухонным уголком и медный комбайн и богемный хрусталь и китайский сервиз и чего только там не было!

Рыба уселась за стол и взгромоздила на белоснежную скатерть свои ободранные локти. Рядом примостилась и Людка.

– А руки вы мыть будете? – попытался манипулировать девчонками папаша.

– Ну, а почему бы и не помыть! – чванливо произнесла Рыба и нехотя вымыла свои грязные лапы. Людка из соображений хитрости сделала то же самое.

– Ну, что, и долго вы собираетесь так кататься-тусоваться? – пошел в наступление отец.

– А пока силы есть, – беспечно сказала Рыба. – Знаешь, папаша, хиппарями не рождаются, хиппарями умирают.

– Что, всю жизнь собираешься так дурачиться?

– А что ж мне всю жизнь до костей срабатываться, что ли? – безапелляционно заявила Рыба.

– Ну, знаешь, это несерьезный разговор! – не выдержал напора отец.

– Нет, как раз это – серьезный разговор. Я так и собираюсь дальше жить. Не срабатываясь до костей и ничего не делая во вред себе.

– А как же учеба, работа, семья?

– Институт – семья – могила, что ли? Нет! Это все не для меня. Я собираюсь жить в свое удовольствие и не работать на «дядю».

– Ну, это ты пока так говоришь, пока ты молодая, а придет время, и ты станешь думать по-другому, – зудел старый пердун на ухо.

– А это только оправдание тому, как все вы живете. Постоянно срабатываясь на «дядю».

– Но я ведь не простой рабочий. Я начальник, – горделиво сказал отец.

– А какая разница! Простой или не простой – все вы предназначены для того, чтобы обслуживать правящую верхушку. Ты же ведь не пошел учиться в партшколу, чтобы самому выбиться в верховные правители. Ты всего лишь закончил институт простым инженером. И выбился ты в начальники при помощи своего папочки, который сам начальником стал к сорока годам!

– Да, но нас ведь никто не учил. Что нужно идти учиться в партшколе, – наивно ответил он.

– Еще бы! В хорошие места нас никто не станет зазывать, потому что туда умные люди пробиваются учиться сами. А затем из них вырастают эдакие вот умные чиновники. А куда нас будут специально зазывать? А в те места, где учится всякое быдло: в ГПТУ (в школе у нас расшифровывали: «Господи! Помоги тупому устроиться!»); во всякие техникумы, курсы кулинаров, скорняков и всякая прочая ересь, куда пойдут учиться только полные, набитые идиоты.

– Ну, я, конечно, тоже против ПТУ, – замямлил папаша.

– А дело в том, что никто никогда не будет рекламировать то, что хорошо, выгодно и удобно. А будет рекламировать то, что плохо, неудобно, невыгодно и даже опасно для здоровья. Как, например, эти ПТУ. Везде, где есть какая-то реклама, значит, там есть и какой-то подвох.

– Ах, какая же ты у меня умная, тепка! – обрадовано сказал папаша, обнимая дочку за плечи.

– Дак, это же элементарные истины. Нужно только уметь видеть вещи такими, как они есть, а не приукрашивать их и не видеть все в розовых тонах. Только так можно стать реальней, чтобы не быть «сивым мерином».

Все замолчали и погрузились в долгое молчание. Людка беззаботно жевала дорогие шоколадные конфеты и припивала их чайком из китайской фарфоровой чашки. Папаша тер волосатой рукой свою лысину.

– А что здесь происходит? – послышался радостный возглас. – Кто здесь?

На пороге кухни появилось странное существо. Непонятного пола, скорее всего, женского, непонятного возраста, скорее, ближе к сорока годам; стриженное «под горшок», с пробивающейся проседью меж черных волос. Лик его был похож на гримасу обезьяны, даже несмотря на то, что она улыбалась.

– Разрешите представить, моя жена, Галина, – выступил отец.

– Галя! – произнесло странное существо и состроило на лице подобие улыбки. Но все это больше напоминало гримасу мартышки.

Людка, увидев такое, от страха чуть со стула не упала. А Рыбе стало просто смешно, и она побыстрее проглотила свой чай, чтобы им не захлебнуться.

– А вы тут чай пьете? – любезно улыбнулась Галина. – А у меня тут любимый тортик есть Вовочкин, испекла «Наполеон». Вовочка хочешь тортика?

Галина любезно жеманничала и выслуживалась перед своим супругом еще хлеще, чем его подчиненные на работе.

– А чайку тебе еще подлить, горяченького?

– Давай! Люблю, когда ты за мной ухаживаешь! – чванливо произнес он.

Галина хлопотала, бегала по кухне, подливала чай, подкладывала тортик. А папаша млел в лучах ее внимания как мартовский кот.

«Боже мой! – думала Рыба. – Что он такого нашел в ней? Страхолюдина! Старая! Седая, на семь лет его старше. Да ведь с ней просто стыдно сидеть!»

– А тут еще конфетки есть, твои любимые, с ликером, а еще коньячок!

Отец ни от чего не отказывался. Ел, пил. Было даже ощущение, что он нуждается в этой безобразной, страшной Галине.

«Но ведь моя мать была намного красивее, да, вообще, писаная красавица, по сравнению с ней! – думала про себя Рыба. – Почему же так?»

– А, знаешь, тут тебе твоя секретарша звонила с работы, Зоя, – ласково произнесла она.

– Зоя? А что она спрашивала? – сразу же воспрянул духом папаша. – Когда звонила?

– Совсем недавно, Вовочка. Хотела, видимо, с тобой встретиться, милый! – заискивающе сказала Галина.

– Ну-ка, я ей перезвоню, – весело взбодрился папаша.

– А костюмчик твой, самый лучший, тебе приготовить? – любезно спросила жена.

– Да уж, изволь! – снисходительно сказал он, вальяжно развалившись в кресле кухонного гарнитура. – И положи мне самое главное.

– А, презервативы? Я их всегда наготове держу.

– Ну, что ж ты так, при девчонках-то? – осек ее отец. – А, впрочем, они уже здоровые, так что ко всему уже должны привыкать.

«Так вот, оказывается, что так притягивало отца в этой страшной, старой, отвратительной горилле: ее терпеливость, желание угодить мужу, услужливость, раболепие, граничащее с подобострастием, – думала Рыба. – Вот почему на свидания он бегал к хорошенькой секретарше, а жил все-таки с этой страшной, но удобной для него женщиной. Потому что, когда человек приходит с работы усталый, голодный, раздражительный, ему уже неважно, кто как выглядит, для него важно основное – отдохнуть, поесть, найти сочувствие, понимание, комфорт и покой.

И Галина действовала так, чтобы все это дать отцу, и он ее за это ценил. И ушел от симпотной, но неуживчивой бабы, какой была моя мать, к страшной, но спокойной, удобной Галине».

В памяти Рыбы всплыл эпизод из детства. Наевшийся отец лежит на кровати, мать что-то делает по дому, хлопочет, суетится. Отец, растягивая слова, говорит:

– Танечка? Скажи, пожалуйста, зачем ты приготовила этот суп, который я только что съел?

Мать немного думает, а потом говорит:

– Да сварила и сварила себе. А что в этом такого?

– Нет, ну ты скажи, – продолжает приставать отец. – Наверно, неспроста ты это сделала.

– А что, не понравился, что ли, суп? – уже немного раздражаясь, говорит мамаша.

– Нет, суп, конечно, был ничего, но ты скажи, пожалуйста, Танечка, зачем ты это сделала?

– Хорошо, Вовочка, – с еле сдерживаемым раздражением говорит погань, – в следующий раз я тебе этот суп варить не буду!!!

Возникает напряженное молчание. Погань возится по дому, отец лежит на диване и читает газету. Оба недовольны друг другом.

Проходит некоторое время, отец отходит. Погань идет прибираться по дому. Отец внимательно наблюдает за ней. Она собирает мусор в ведро и выносит его. Отец опять направляет на нее нездоровое внимание.

– Танечка, скажи, пожалуйста! Зачем ты вынесла это ведро? – опять чванливо спрашивает он.

– Ну, вынесла и вынесла, – грубо отвечает мамаша.

– Нет, ты все-таки скажи мне. Ты ведь никогда так не делала, а теперь сделала.

– Да просто потому, что там был мусор, Вовочка, – еле сдерживаясь говорит погань.

– Нет, Танечка, ну ты ведь неспроста это сделала, – не унимается отец.

– Знаешь, Вовочка, – срывается с цепи погань, – в следующий раз я тебе это мусорное ведро на голову надену. Если тебе что-то не нравится.

Отец опять затыкается и молча сидит насупившись и не разговаривает. Наступает напряженное гнетущее молчание. Он опять утыкается в газету. Она хлопочет по дому.

Проходит некоторое время. Отец немного отходит. Мать начинает гладить. Переглаживает огромную гору простыней, пододеяльников, рубашек и белья. Папаша увлеченно читает газету. Через некоторое время отец отрывается от своего любимого занятия и видит, что погань гладит его брюки. Это сразу же трогает его и он тут же задает свой коронный вопрос:

– Танечка, а зачем ты погладила эти штаны?

– Знаешь, Вовочка, потому что они были мятые и поэтому я их погладила! – стиснув зубы от нескрываемого раздражения произносит погань. Отец не унимается и опять ее спрашивает:

– Ну, нет, Танечка, ты же ведь никогда их не гладила, ты ведь такая неряха. Но теперь ты почему-то их погладила! Ответь, пожалуйста, почему ты это сделала?

Вышедшая из себя и потерявшая всякий самоконтроль, погань комкает отутюженные брюки и швыряет их отцу прямо в лицо!

– Хорошо, Вовочка, я больше тебе эти брюки гладить не буду!

Отец встает, весь в расстроенных чувствах, если не сказать, просто злой, одевается прямо в эти брюки и уходит на несколько дней из дома.

Вот как своими дурацкими, бесконтрольными реакциями погань разрушала свою жизнь и семейное благополучие. Казалось бы, здесь занудой и приставалой был отец, однако будь погань чуточку смышленей или терпеливей, она бы могла сообразить, для чего отец задает такие вопросы. Он просто хотел к себе внимания, любви, заботы, он хотел, чтобы его хвалили, говорили ему какой он хороший, чтобы им восхищались и его поддерживали. Ведь все-таки он был начальником. А мать его воспринимала, как просто своего мужа и не могла сообразить, как найти к нему подход. Своими вопросами он как бы подталкивал ее к тому, как надо правильно проявиться. Он просил у нее похвалы. А она, дура такая, только психовала и создавала отталкивающее впечатление.

Вспомнив все это, Рыба представила на месте погани теперешнюю жену отца, Галину. Как бы она реагировала в такой ситуации. Она бы ни за что не стала плохо относиться к отцу, всегда бы его терпеливо выслушала, а самое главное – она бы стала хвалить отца и льстить ему. Например, на очередной вопрос она бы ответила: «Потому, что я люблю тебя, Вовочка, и хочу, чтобы тебе всегда было хорошо!» И каждый раз, когда бы она так отвечала, отец оставался бы довольный и радостный. Вот что основное было для отца, а не капризы и психи взбалмошной красавицы. Если женщина не хочет быть одна, а с мужем, она должна быть ласковой, льстивой, хитрой, мягкой, уступчивой, готовой сделать все, чтобы угодить мужу. Вот тогда она будет счастлива в семейной жизни. Но если же у нее взбалмошный, эгоистичный характер, то она всю жизнь будет одна. Потому что никакой мужчина такие выкрутасы и фортели терпеть не будет.

Другое дело, конечно, Марианна, которая принципиально не хочет заводить себе семейку и не заводит ее. Но она может в любой момент проявиться в любой роли. Она может быть и ласковой и хитрой и заискивающей и любезной и тут же стать властной, холодной, недоступной. Любые эмоции и любые состояния ей подвластны. Потому что она – зрелый человек с развитой индивидуальностью, сущностью и поэтому она не нуждается ни в каких партнерах. Это свободолюбивый, сильный, индивидуализированный человек!

Погань же была полной противоположностью Марианны. Нуждающаяся в партнере, ищущая, как собака, себе бомжа для случки, удивительно беспомощная, не могущая правильно проявиться, что-то вовремя правильно сказать, очень импульсивная и взбалмошная, похожая на великовозрастного ребенка. Недоразвитая, эгоистичная и тупая. Такая, какой сделала ее мать. Она никогда бы не добилась успеха в жизни из-за своего дурного характера.

Вот почему страшненькой, но мягкой и уступчивой, Галине не стоило никакого труда отбить отца у мамаши и самой усесться с ним. А вместе с этим она получила и роскошь, и благосостояние, и комфорт, в котором жил отец и его родители. Просто Галина на своем веку повидала много бомжей и разочаровалась во всех них. Но зато она умела ценить блага жизни. А отец как раз мог ей их дать. Найдя к нему подходящие ключики, она без труда завладела им. И стала жить припеваючи.

На память Рыбе пришел еще один эпизод. Молодая чета, какие-то ее дальние родственники, прожили друг с другом год и два месяца. А затем мужу попала шлея под хвост. И он стал выгонять свою жену на улицу. Та покорно собрала вещи и пошла к выходу. Только она хотела, было, выйти из дома, но перед самым выходом ей пришла на ум мысль, почистить мужу напоследок ботинки. И она это сделала. Муж, увидев такое, сжалился над ней и сказал:

– Оставайся у меня. Я вижу – ты хорошая хозяйка, безропотная и заботливая. А мне ничего больше не надо! Я хочу, чтобы жена была безропотной овцой! А ты на такую очень похожа!

И она осталась и стала жить с ним. Вот какой должен быть характер у женщины, если она стремится к «семейному счастью». Но если женщина вздорна, взбалмошна, импульсивна, своевольна, ленива, эгоистична, то она должна быть одна. Даже более того, в силу своих качеств она будет всегда одна.

Но это одиночество и одиночество Марианны – это совершенно разные вещи. Марианна все может. Может контролировать себя, проявиться совершенно так, как ей выгодно и удобно, любым образом. Но она решила быть одна. Потому что она находится на таком высоком уровне, что все люди ей кажутся уродами и просто ей отвратительны.

А погань же не может проявляться как человек, полностью беспомощна, безвольна, бесконтрольна, импульсивна, эгоистична и тупа. Она нуждается в бомже, как ничтожество, но она ничего не может сделать, чтобы кому-то нравиться. Ее, как и большинство «маменьких дочек», такими сделали их матери. Поколение за поколением уродов растят уроды. И так длится до бесконечности. Но только человек, способный думать, выбирать, анализировать, может увидеть со стороны всю нелепость и дебилизм этой ситуации, а затем начать сознательно работать над собой и выйти из всего этого нелепого колеса вращения, индивидуализироваться и стать Великим, Сильным, Целостным человеком, коей была Марианна, каким стал и сам Рулон.

Подружки наелись, закусили дорогими конфетами с ликером и направились в дорогие опочивальни отца. Там по-прежнему было все дорого и со вкусом обставлено. На полу лежали дорогие китайские и персидские ковры, шикарная импортная мебель, прочие предметы обихода, а самое интересное – огромная библиотека во всю стену. Здесь же, в шкатулке, Рыба нашла золотое кольцо с натуральным брильянтом, с которым она любила играться в детстве. Здесь же были и ее любимые игрушки: человечки, одетые в национальные костюмы пятнадцати союзных республик, разбитые по парочкам – мужчина и женщина. Часто в детстве Рыба любила перемешивать все тридцать фигурок, а затем путем соответствия вновь находить парочки. Все было по-прежнему дорогим и уютным. Рыба тут же вспомнила, что в детстве по ее первому желанию могли купить любой подарок.

«Вот чего лишила себя мать своей неуживчивостью и вредностью, – подумала Рыба. – А ведь сейчас она вполне могла жить вот здесь и пользоваться всеми этими благами жизни. А теперь вместо нее здесь живет вот эта Галина, как у Христа за пазухой. А погань вынуждена перебиваться с копейки на копейку и «мотать сопли на кулак». Вот что она устроила себе своим характером».

Подружки еще некоторое время ходили по дому и разглядывали предметы обихода, статуэтки, шкатулки, семь слоников из мрамора и многое другое. К вечеру они угомонились и легли спать.

Утром подружки стали собираться дальше в путь.

– О, вы уже уезжаете? – участливо спросила Галина. – Может, вам чем-нибудь помочь?

– Да вообще-то, – стала протяжно канючить Рыба.

– А вы знаете, у нас материальные проблемы возникли, – бойко встряла Людка. – Не могли бы вы дать нам немного денег?

– Денег? Конечно-конечно, – пошла им навстречу Галина. – Сколько вам нужно?

– Ну, рублей этак, – начала Рыба, а потом задумалась.

– Сто! – выпалила Людка, не будь дурой.

– Конечно, конечно, – согласливо сказала Галина. – Вовочка, давай дадим им денег.

– Сколько? Сто рублей? – немного призадумался отец.

– Ну, это же не так много, Вовочка, – продолжала его упрашивать Галина.

– А учиться вы собираетесь? – докучливо спросил папаша, придирчиво глядя на хиппушек.

– Конечно-конечно! – не дав никому опомниться, выпалила Людка. – Мы уже собираемся в сентябре учиться в институте. Я, например, уже сдала экзамены и прошла по конкурсу.

– О! Хорошо! А ты, Тепа, будешь учиться? – напали родственники на Рыбу.

– Я? – растерялась она, не зная, что сказать.

– Да, конечно, будет! – вступилась за нее Людка. – Она рисовать любит. Она в художественное поступит.

– М-м-м! – ответила «немая» Рыба.

– О, художник! Это здорово! Молодец, дочь. Ну, ладно уж, уговорили. Держите!

И с этими словами папаша развернул свой бумажник, достал оттуда сторублевую купюру и вручил их своей «доченьке».

Заботливый папаша довез лоботрясок до вокзала на своей машине с личным шофером, купил им билеты до Москвы, куда, по словам девчонок, они ехали, для того чтобы посетить ВДНХ. Он купил им билеты и собственноручно вручил их Рыбе.

– Ну, что, Тепа, давай, учись прилежно, на одни только пятерки! Я надеюсь на тебя! – дал свое мышиное напутствие папаша.

Рыба бессмысленно мотала головой и радостно лыбилась. Сейчас она проявлялась как никогда бессмысленно и тупо.

В Рыбе удивительно сочетались две части: одна, которая любила все анализировать и думать о чем-то, данная ей от природы, а другая включалась тогда, когда та контактировала с людьми, воспитанная мамочкой. И вот эта вторая часть была абсолютно беспомощна, глупа и абсурдна. В этой-то части Рыба и попадала в беду.

Спасибо мамочке любимой за такую «счастливую» судьбу. Папаша усадил подружек в поезд и без лишних церемоний направился по своим делам.

Поезд тронулся. Девчонки, стоя у окна, смотрели на необычайно красивые церквушки города, на золоченые купола и небольшие палисаднички.

Когда поезд выехал на равнинную местность, бродяжки стали пугливо оглядываться по сторонам, не идут ли где проводники. И когда на горизонте замаячил до боли знакомый синий мундир, обе изрядно перетрусили. Но в последний момент они вспомнили, что у них есть билеты. Вот как, оказывается, сильны привычки. Как механичен и бессмыслен человек, подобен тупой машине!

Выйдя из душного и тесного вагона, подружки оказались в разношерстной толпе москвичей.

Куда податься в этой новой обстановке? Куда пойти? У Рыбы осталось только несколько адресов тусовочников, которые ей дал Егор. И она решила использовать их в самую последнюю очередь. А пока что поискать удачу на Арбате, где, по словам многих неформалов, собиралась огромная тусовка всевозможных направлений.

Вагон метро быстро домчал подружек до нужной точки.

Был уже вечер, и на улице собралось много всевозможного люда. Здесь были и художники со своими картинами, и поэты со своими выступлениями, декламирующие свои стихи. И барды, поющие свои песни, и всевозможные хиппари, панки, люберы, металлисты, битники, митьки. Кое-какие портретисты писали портреты прямо на улице с прохожих, пожелавших увековечить свой лик. Рыба очень удивилась впервые увиденному здесь. Ведь каких-нибудь полгода или год назад была маленькая тихая безлюдная улочка, а теперь это стала большая разношерстная разномастная тусовка. Рыба засмотрелась на одного музыканта, который пел антисоветские песни, просмеивая все и вся. Вокруг него собралась большая толпа зевак и сочувствующих людей. Самые отождествленные с радостью подпевали. Мимо проходила какая-то старуха и, присоединившись к толпе зевак, немного послушала, а затем начала неистово браниться на всех подряд:

– Ишь, вы, негодники! Какую похабщину несете! Стервецы вы окаянные! Да в ваши-то годы я целую свиноферму держала, а вы чем занимаетесь!

– А кого это ебет, бабуся! – отвязно произнес парень в матросской тельняшке и серьгой в ухе. – Свинья, которая выращивала свиней! Вот ты кто!

Бабка разбесилась, как исчадье ада и, тряся своей клюкой, продолжала вопить:

– Во что вы тут превратили нашу улицу! Наш любимый Арбат! Здесь было так спокойно, так уютно, а теперь приперлись тут всякие! Житья от вас нет никакого! Целый день под окнами «ля-ля-ля!» да «ля-ля-ля!»

Никто не обращал внимания на бабку, и она пошла дальше по улице разгонять другую тусовку. По всей видимости, у старой дуры был скандальный характер и много свободного времени, которое она так своеобразно использовала. Говорили, что на этой улице жил и сам Павел Глоба.

Но что интересно, что даже те люди, которые были помоложе, но постоянно жили на Арбате, не ценили это и даже были недовольны тем, что там происходит. А другие люди, которые приехали за тридевять земель, ценили это, жили этим, дорожили каждой минутой, прожитой на Арбате. Как часто человек не ценит то, что находится рядом или легко дается! Но если человек дорого за что-то заплатил или далеко куда-то путешествовал, особенно пешком, долго страдал из-за чего-то, то это он будет очень сильно ценить. Он запомнит это на всю жизнь! Вот как парадоксально устроен человек. Заплати он миллион, он будет ценить кусок ишачьего засохшего помета. А достанься ему бесплатно драгоценнейший брильянт, он не будет его ценить и легко с ним расстанется. Вот как нелепо и глупо устроен человек! Из-за какой-то ерунды он способен жизнь отдать. А из-за чего-то нормального он палец о палец ударить не хочет. Вот почему древние говорили: «Большинство людей дурные».

Вот почему большинство людей живет в ужасающих условиях, лишенные своей же дуростью всего самого лучшего в жизни! И лишь только те, у кого ум направлен на поиск всего самого лучшего, светлого, интересного в жизни, добивается этого. Те, кто не потакает своей лени, а настойчиво и целеустремленно идет к своей цели, достойны великой судьбы! Это Великие люди!

Мать внушала, что ты – бездарь, что ни на что не годишься, никаких талантов в тебе нет. А главное – нет усидчивости. А значит, остается только одно – рожать детей. Вот к чему все ведет.

А если ей сказать, что, мол, смотри, мать, усидчивости нет – значит, и рожать мне не надо. И тогда уж точно она запоет, что и усидчивость и все дарования, все вдруг проявляется. Мать крутит, как хочет и все подводит к одному: что нужно рожать детей, быть быдлом.

НИК РОК-Н-РОЛЛ

Жертвоприношение

 

Сегодня, ты знаешь сам,
Сегодня, мы приносим сверхурочно
Жертву, пока нефть ушла от нас
Жертвам, ребята, вновь перевыполнить план
Новую жертву под план!
Нефть ушла от нас!
Ты, жертва, не стоит жить
Ты жертва ради нефти! Ради жизни!
Нефть, чтобы жить!
Красть, есть
Боги зачтут и простят
Нефть ушла от нас!
О Боги! Где ваш ответ?
О Боги! Похватал, какая жертва,
А нефти нет!
Отблески солнца, Мистер Степанов,
Гуд-бай! Богом заброшенный храм
Нефть ушла от нас!
Это наваждение! Это наваждение!
Нефть ушла от нас!

 

Рыба с Людкой часами слонялись по Арбату. Каждая группа притягивала внимание подружек и они, не зная кого предпочесть, перемещались от одной к другой. Вкусы подружек разошлись, Людка долго самостоятельно занималась йогой и поэтому ее внимание притягивала тусовка экстрасенсов. А Рыбе же больше нравились эмоциональные проявления поклонников «Гражданской обороны». И чтобы не мешать друг другу, подружки решили разлучиться и «забили стрелку»15  у начала Арбата. Людка осталась с экстрасенсами рассуждать об энергиях. А Рыба, почуяв свободу, «поплыла» по Арбату в поиске новых необычных, ярких впечатлений.

Бессмысленно блуждая от одной группы к другой, Рыба увидела человека с очень яркой внешностью и неординарным поведением. Высокий жгучий брюнет с темно-карими немигающими глазами, глядящими из-под рельефных черных вразлет бровей. Огромный нос и волосы, стоящие на голове «щеткой», придавали его внешности яркий, колоритный и в то же время вызывающий вид. Рядом с ним стояли два человека с гитарами в руках, одетых в неряшливые панковские одеяния. По всей видимости, они представляли единую группу, название которой Рыба еще не знала. Группа пела явную антисоветчину. Лидер двигался очень резко и эксцентрично выкрикивал слова незнакомой песни. Рот его брызгал слюной. Верхняя губа обнажала вставные железные зубы. Тело его сотрясалось в конвульсиях, то сгибаясь, то выпрямляясь. Он входил в раж и начинал делать непристойные движения, дергаясь как наэлектризованный. Публика тоже входила в раж. Взведенные поклонники кричали ему:

– Ник, давай! Прикольно, Ник! Заторчи, Ник!

«Удивительно, странное имя» – подумала Рыба, пытаясь получше разглядеть этого панка. Его лицо показалось ей знакомым. Она стала болезненно вспоминать, где же она его раньше видела.

Женщины, большинство из них очень даже привлекательные, окружавшие его в толпе зевак, просто тащились от каждой его выходки. Сексуальная энергия так и шарашила от него во все стороны. Самки испытывали экстатическое состояние и входили в раж в резонанс вместе с ним.

И вдруг Рыба со всей отчетливостью вспомнила, где она раньше видела это лицо. Оказывается, раньше она встречалась с этим человеком на дне рождения у Майкла из Новосибирской группы «Спид».

«Так это же Ник Рок-н-ролл! – молнией пронеслось в ее голове. – Тот самый!»

Она вспомнила, с каким вожделением она смотрела на него, когда увидела его в первый раз. И вот теперь этот эксцентричный темпераментный брюнет опять предстал перед ней. И вновь то незабываемое дикое чувство пылкой страсти вспыхнуло в ней.

Ник был увлечен процессом пения и не обращал внимания на публику. Взгляд его выражал безумие и самолюбование одновременно. Всмотревшись в его движения, Рыба поняла, что он изрядно пьян, но это, наоборот, придавало всем его действиям гротескность и артистизм. Он то пел, растягивая слова, то, наоборот, скороговоркой выкликал сумасбродные пророчества, то начинал быстро приближать–убирать кулак ото рта. Получался необычный прерывистый звук. Под конец песни Ник стал выкрикивать:

– Приближается полный пи-сов-дец! Пи-сов-дец!

Толпа взвыла и захлопала в ладоши. Песня прекратилась. Ник упер одну руку в бок и, обернувшись вполоборота к публике, пренебрежительно спросил:

– Ну, как? Ничего?

– Ник! Клево! Классно, Ник! – орали возбужденные зрители.

– Второй эшелон! Второй эшелон! – истово стал выкликать Ник название своей группы. Публика поддержала его бурей оваций. Все вошли в раж и создали единое поле.

– Да здравствует анархия! – орал Ник.

– Хой! Хой! Хой! – отвечала толпа.

– Анархия – мать порядка! – не унимался он.

– Хой! Хой! Ник, давай! – бесновались зеваки.

Ник вошел почти в бесконтрольное состояние. Публику это взвело до предела.

«О, так это же основной йогический принцип, о котором мне рассказывала Людка, – подумала Рыба. –Первозданный хаос. Основа всего мироздания. А у панков Анархия, то есть хаос – основа порядка? Как, оказывается, похожи йоги и панки! Эх, жалко, что Людки сейчас нет, а то бы она сильно прикололась по панкам!»

Не успела Рыба додумать все это, как неожиданно из толпы нарисовалась старая скандальная бабка и заорала на музыкантов, тряся своей клюкой:

– Ах вы, нехристи окаянные! Да как вас еще земля-то терпит! Я на вас в милицию пожаловалась, бездельники.

– Ох, и стукачка же ты, бабка! – только и успел произнести один из сочувствующих пареньков, как неподалеку от тусовки остановился ментовский воронок. Из него выскочили четверо ментов, и они ломанулись прямо к Нику Рок-н-роллу. Зеваки обернулись и увидели приближающихся фараонов.

– Шухер! Атас! – заорала вся кодла. – Бежим! Менты нагрянули!

Все бросились врассыпную. В том числе и музыканты. Один только самый эмоциональный слушатель задержался. Выхватил у бабки ее клюку и как следует ей накостылял по заднице и хребтине.

Бабка вырывалась, как могла, но силы были уже не те. И за свое она получила сполна. Это-то как раз и отвлекло внимание ментов. Вместо Ника и других рокеров менты напали на этого паренька.

Рыба беспечно стояла и не соображала, что нужно самой тоже быстрее сматываться, чтобы, не дай Бог, не влипнуть в лапы мусоров. Слава Богу, ее никто не замечал. Все были отвлечены импульсивной выходкой парня. Рыба безмолвно наблюдала, как его скрутили, повалили на асфальт и стали пинать почем зря, затем подняли на ноги, ошманали, вывернули все карманы. Но не найдя ничего подозрительного, все равно потащили его в каталажку, так как у бедолаги не оказалось с собой паспорта.

– На выяснение личности. И на пятнадцать суток за хулиганство! – рявкнул самый толстый коренастый мент.

Дверь машины захлопнулась за этим смельчаком, и воронок укатил в неизвестном направлении.

Рыба некоторое время еще стояла на месте происшествия, бессмысленно глядя на корчащуюся старуху, которая пыталась подобрать свою трость. А потом, словно очнувшись из своего забытья, она двинулась дальше в поиске новых впечатлений.

В одном из закутков сидели художники. Один из них предложил Рыбе написать с нее портрет. Та охотно согласилась. Битых сорок минут она сидела со своим тупым ебальником, пока художник трудился над своим «произведением». Когда же работа была окончена, художник торжественно вручил Рыбе свое «творение». Рыба сначала не узнала себя на этом рисунке. На нем она была какой-то «прилизанной», строгой и чуть ли не писаной красавицей. Короче, это был канонический портрет, а не живое изображение, отображающее характер человека.

– Пятьдесят рублей! – любезно произнес художник, подавая свое «произведение» Рыбе.

– Какие пятьдесят рублей? – удивилась она.

– Ну, за работу, за ваш портрет.

– А у меня нет денег, – прочадосила Рыба.

– А почему же вы тогда согласились? – с раздражением спросил художник.

– Ну, вот вы меня пригласили, вот я и согласилась, – мямлила Рыба.

– Надо было тогда не соглашаться, если у вас нет денег, – не унимался пидер.

– А вы разве сказали, что платить за это нужно? – огрызнулась Рыба.

Художник осекся, задумался, а через некоторое время сменил гнев на милость:

– Ну, ладно, возьмите этот портрет, только давайте с вами договоримся, что вы этот портрет будете показывать своим знакомым и рассказывать обо мне. Что этот портрет нарисовали на Арбате и именно я. Вот тут я свой автограф поставил.

– Угу, скажу, – радостно сказала Рыба.

Художник смягчился и самодовольно протянул ей свое художество. Рыба взяла и хотела, было, сложить его вчетверо, но художник жутко запротестовал:

– Что же вы делаете! Так нельзя!

– А как надо? – удивилась Рыба.

– Аккуратно свернуть, а что ж вы мнете! – и тут же он ловко свернул свой рисунок, завернул и протянул Рыбе.

Та бездумно взяла этот сверток, и пошла дальше искать приключений.

Художник поступил очень умно. Может быть, он и не получил с Рыбы пятьдесят рублей, но его рисунок мог послужить хорошей рекламой для всех знакомых, перед которыми будет хвастаться глупая Рыба. И тем тоже обязательно захочется иметь свой портрет, и они пойдут на Арбат и заплатят этому художнику в десять раз больше, чем он мог бы получить за один портрет. Тем более, что тогда, в первые месяцы перестройки, все было внове и желающих было хоть отбавляй! Те, кого он нарисует, покажут свои портреты своим знакомым, и так будет идти цепочка. И он сможет заработать много денег. А если бы он оставил этот портрет у себя, то никто не узнал о его работе и он бы остался без заработка.

Беспечная Рыба шла по улице в поиске новых впечатлений. Вечерело, и она стала задумываться, где бы ей остановиться на ночлег. У нее было несколько адресов и телефонов, оставленных Летовым. Обзвонив их, она в некоторых местах получила отказ, а некоторые были заняты, либо не поднимали трубку.

Не зная, что же делать, Рыба подошла к первому встречному «волосатику» и сказала:

– Эй, пипл! Ты не скажешь, куда можно вписаться на найт?

– Вписаться? Нет проблем! Ты «Маму Иру» знаешь? – очень уверенно сказал он.

– «Маму Иру?» А кто это такая?

– А ты сама-то откуда будешь?

– Да из N-cкa, – ответила Рыба. – Автостопом сюда приехала.

– Автостопом?! – уважительно произнес «пипл». – Ну, тогда держи адрес. С этими словами он вытащил листок и на нем накарябал заветный адрес.

Рыба поблагодарила его и поплыла к месту, где они договорились встретиться с Людкой. Радостная и гордая, Рыба представляла, как она заявит Людке, что она спасла их обеих от бомжовской ночи.

Но не тут-то было! Рыба пришла на место встречи и с гордым видом стала выглядывать Людку среди толпы. Прошло полчаса. Людки не было. Прошло еще полчаса, Людка не появлялась. Радость Рыбы стала куда-то улетучиваться. Еще через полчаса состояние Рыбы стало мрачнеть, появился страх и паника. Где же Людка? Что теперь делать? Оказалось, Рыба пришла на встречу на два часа раньше, чем они договаривались. И, не дождавшись никого, она решила отправиться ночевать к «Маме Ире». Не зная, кто это такая, что это за человек, одна в чужом городе, без копейки денег, она решительно двинулась вперед как боевой слон.

Ехать нужно было на метро. Пятачков у нее не было. И поэтому веселая ободранная хиппарка начала искать прямо у разменных аппаратов. Подойдя к одной жирной старухе, она промямлила:

– Тетенька, а у вас пятачка не найдется?

– Ишь, чего захотела! – зашипела та. – Здоровая уже! Иди работай!

Так она подходила к нескольким людям и получала все тот же отрицательный ответ.

Но вот она присмотрела молодого паренька с мягкими и добродушными чертами.

– Извините, пожалуйста, я вижу у вас очень доброе сердце! Не дадите ли вы мне пятачок, а то я деньги дома забыла, – как можно более жалостливо и вкрадчиво произнесла Рыба. При этом она послала такой сильный эмоциональный импульс, что отказать ей было практически невозможно. И парень под воздействием этого импульса и добрых слов, размяк, совсем расслабился и отвалил ей сразу три пятачка, а один оставил себе.

Рыба радостно улыбнулась и, пожелав удачи, пулей ломанулась в метро. Пацан еще какое-то время стоял как завороженный, а потом вышел из забытья и, словно заснув новым сном, пошел дальше в своем направлении.

Рыба весело катилась в метро и разглядывала мышей. Разношерстные, но все прилизанные и однотипные, они казались ей толпой стеклоглазых роботов, бездумно шагающих в одном и том же направлении. Запрограммированных на одну лишь программу: институт – семья – могила.

Своим оборванным внешним видом Рыба сильно привлекала внимание мышей. Вольно или невольно взгляды их направлялись на нее. Большинство их были осуждающими. Некоторые просто любопытными. Сначала ей было немного не по себе. Но, с другой стороны, ей нравилось идти на протест против мышиной ереси. Она тут же вспомнила слова своего давнего знакомого, Кисы:

– Вы что, думаете, это вы в зоопарк пришли? Нет! Это я в зоопарк пришел!

И тут же она весело рассмеялась над всей оценкой мышей, и ей сразу же стало легко и свободно. И она стала меньше реагировать на все людские оценки.

Поезд примчал ее к нужной станции. Пользуясь чутьем, Рыба быстро нашла нужный ей адрес и позвонила в нужную ей дверь.

Некоторое время не открывали. Рыба позвонила второй раз.

– Сейчас! Сейчас! Иду! – послышался за дверью разбитной агрессивный женский голос.

Через мгновение дверь распахнулась и на пороге предстала женщина лет тридцати. С обесцвеченными волосами до плеч и сигаретой в зубах. На ней были новые джинсы и облегающая красная майка.

– А это кто к нам пожаловал?! – пренебрежительно процедила она сквозь зубы.

– А меня зовут Рыба. Можно к вам? Я от Егора Летова, – произнесла она свою присказку.

– А нам от Егора ни холодно, ни жарко, – гадливо произнесла женщина. – Ну, проходи, коли пожаловала.

Рыба вошла во вполне уютную и цивильную квартиру, сильно выделяющуюся среди запущенных панковских хибар. Она сняла свои борцовские бутсы, в которых ходила еще с самого N-ска, с весны.

– Проходи, проходи, гостем будешь, – властно и пренебрежительно произнесла «Мама Ира». По всей видимости, она была пьяна, но, казалось, что пить ей не привыкать, и держалась она очень уверенно.

– А вы «Мама Ира?» – восторженно глядя на нее, спросила Рыба.

– Так точно! – снисходительно улыбнулась хозяйка, обнажая золотую коронку на переднем зубе, которая придавала ей вульгарный вид. – Ну, проходи, коли уж пришла. А Егора ты давно видела? – проницательно глядя на Рыбу, спросила хозяйка.

– Да месяц где-то назад, в Омске, – ответила Рыба, проходя в комнату.

– Пойду, поставлю-ка чай, – сказала «Мама Ира» и удалилась.

– А это кто к нам пожаловал? – услышала Рыба разбитной мужской голос.

Вначале она не поверила своим глазам. Пред ней стоял сам Ник Рок-н-ролл. Сильно выпивший, но уверенно держащийся на ногах, он пристально изучал Рыбу.

– Где-то я тебя раньше видел, – вымолвил он, оглядывая Рыбу с ног до головы. – Как тебя зовут?

– Рыба, бешеный сов! – недолго думая, выпалила Рыба.

– А где я тебя видел? – ласково произнес он.

– Кажется, у Майкла, на дне рождения, – чистосердечно сказала Рыба.

– А! Так ты знаешь Майкла, ну тогда проходи! Пить будешь?

– Нет, я не хочу!

– Брось! Ты меня не уважаешь? Если уважаешь, то пей!

С этими словами он налил ей стакан вина. Рыба съежилась, вся напряглась, но деваться было некуда. Она взяла стакан и, морщась, сделала из него несколько глотков.

– Молодец! Хорошо! – одобрительно хлопнул ее по плечу Ник. – А спать со мной ты будешь?

Рыба сильно удивилась такому скоропалительному переходу, но радости ее не было предела! Как быстро она достигла предела своих мечтаний!

– Конечно, буду! – громко закричала она

– Чего вы тут разорались! – ввалилась в комнату «Мама Ира».

– А, знаешь, мы сегодня с Рыбой вместе плавать будем ночью, – пошутил Ник.

– А это еще с чего?! – возмутилась «Мама Ира».

– А просто мне интересно. Прикинь, я ее еще у Майкла на дне рождения видел!

– А мне насрать, где ты ее видел! – бесновалась фурия. – Какое мне до этого дело!

– Ириш, все в ажуре! Я сначала с ней прилягу, а потом к тебе на всю ночь приду, – придумал хитрый компромисс пройдоха.

– Ах, так! Тогда можешь вообще не приходить! – выпалила она и, громко хлопнув дверью, выскочила из комнаты на кухню.

– Ну, вот так! – надменно произнес Ник. – Полежи-отдохни. Может и пройдет!

И стал корчить рожи и ломать пальцы, глядя в сторону кухни.

– А, пошла ты! – махнул он рукой и переключил внимание на длинноволосую хиппарку.

– А ты как к Майклу на день рождения попала? – спросил он, усаживая Рыбу на диван и садясь рядом с ней.

– А он меня сам в рок-клубе пригласил, – скованно ответила Рыба, чувствуя внутренний дискомфорт.

– А так ты еще и на рок-клубе была, – вкрадчиво спросил он, обнимая одной рукой ее за плечи и прижимая к себе.

Только сейчас Рыба ощутила, как от него несет перегаром, и увидела, что лицо у него давно не брито.

– Да, я там постоянно тусовалась, – сдержанно выдавила из себя она, делая попытку отодвинуться от него. – А еще я автостопом сюда из N-ска приехала.

– Автостопом?! –ошарашено спросил Ник, высвобождая ее из своих клешней. – Ну, ты даешь! Вот за это уважаю!

– А что тут особенного! – пренебрежительно бросила Рыба. – Мне кажется, это несложно!

– Ну, ты вообще-то молодец, – с хитринкой в голосе произнес Ник. – Скажи, а сколько тебе лет, Рыба?

– Семнадцать, простодушно произнесла она.

– Что?! – как ошалелый выпалил Ник.

– А что тут такого страшного, – не понимала она. – Автостопом можно, мне кажется, еще и раньше начинать ездить.

– Да я не про это спрашивал, – как сквозь сон отозвался Ник. – Ты понимаешь, у меня ведь судимость была.

– Какая судимость? – не въезжала Рыба.

– Да за житье с малолеткой, сука!

– Какой малолеткой? – не всасывала она.

– А такой, которая трахалась со мной, говорила, что любит, а когда менты меня повинтили, то сдала меня и все показания против меня дала! Сука! Убью! – бесился Ник, размахивая в воздухе кулаками. – О! Если бы я знал! Если б знал!

Похоже, психика его была сильно расшатана, судя по тому, как бурно и резко он реагировал на каждое слово.

– Да какая разница! – махнул рукой Ник. – Но ведь ты же не такая?! Не такая? – истово спрашивал он, тряся ее за плечи.

– Нет! Что ты, Ник! – клялась Рыба. – Я никогда бы так не поступила! Успокойся, пожалуйста! Я тебя бы никогда не выдала!

Рыба тараторила как сумасшедшая, пока Ник не оборвал ее:

– Ладно. Вижу ты не из таких. Верю тебе. Скажи! А ты девственница?

– Да! – чистосердечно призналась Рыба.

– Хорошо! Тогда у меня в случае чего будет алиби. Правильно?

– Да, – промычала Рыба, плохо понимая значение этого слова. – А что это такое?

– Потом, поймешь, – оборвал ее Ник. – Скажи, а ты будешь делать все, что я тебя попрошу?

– Буду! – радостно ответила она. – А что нужно делать? Я все сделаю.

– Да ничего особенного, ты все сама потом поймешь.

– Ну, ладно, – ничего не понимая, промямлила овца.

– Тогда давай ложиться спать, – резко «завернул гайки» корифей Рок-н-ролла.

– Хорошо, только скажи, почему у тебя такое странное имя, Ник?

– Ник – Николай – Коля, – махнул он рукой. – А Рок-н-ролл – потому что я начал еще на заре этого движения. Так за мной и повелось это прозвище.

– А, тогда понятно, – бессмысленно промямлила Рыба. – Ник Рок-н-ролл! Звучит!

– А ты как думала! – гордо задрал нос пункер. – Ну, ладно, пошли спать. Ты помнишь наш уговор? – неожиданно переменился он.

– Какой? – испуганно спросила Рыба.

– Ты обещала делать все, что я тебя попрошу. Ты обещала!

– Ну, хорошо, хорошо, – тупо долдонила она, не понимая, чего от нее хотят.

Ник разложил диван, бросил на него пару подушек, расстелил одеяло и, не раздеваясь, прямо в джинсах и тельнике завалился на диван. Спать надо было без постельного белья.

– Прошу! – артистичным жестом поманил он Рыбу, ошарашено глядящую на все это представление.

Та, последовав его примеру, завалилась спать прямо в одежде. Ник дернул за веревочку выключателя и свет погас.

Наступила полная тишина и темнота.

Ник вплотную придвинулся к Рыбе и подложил свое плечо ей под голову. Только теперь она почувствовала, как от него разит перегаром и табаком. Она вся сжалась от страха и отвращения в ожидании чего-то пакостного. Но, к счастью, почти в ту же минуту Ник повернулся на другой бок и захрапел.

«Боже мой! И вот об этом я мечтала, когда смотрела на его выкрутасы!»– думала Рыба, прислушиваясь в темноте, не проснется ли Ник. Но тот глубоко заснул и дрых без задних ног.

Терзаясь сомнениями, которые убивали все ее мечты, Рыба погрузилась в забытье.

Во сне она была безмятежна и счастлива. Светило ярко солнце, благоухали цветы, пели птицы. Она шла по цветущему лугу, играла с бабочками и стрекозами, купалась в чистой прозрачной воде горных ручьев. Ласковые лучи солнца наполняли ее тело теплом. Хотелось петь, танцевать. Переполняющее ощущение счастья казалось безграничным! Вдруг в следующую секунду она вспорхнула и полетела над землей, как птица. Удивительное чувство восторга наполнило все ее существо.

«А как же я лечу? – вдруг подумала она. – У меня же нет крыльев!»

И начала внимательно осматривать себя. Но никаких крыльев она почему-то не обнаружила.

«А как же я летаю?» – с удивлением задумалась Рыба. И буквально в эту же минуту прекрасный сон растаял, и она вновь проснулась в обыденной реальности.

Так всегда наше существо гораздо лучше понимает, что нам нужно, нежели наш ум.

Он все время дурачит нас и не дает быть естественными, спонтанными и счастливыми. Если бы человек всегда поступал в согласии со своим существом, он давно бы уже был счастлив. Но именно то, что он постоянно о чем-то думает, оценивает, сравнивает, подсчитывает, лишает его всякого покоя, а тем более счастья. Ум – это самый страшный враг человека. Это причина всех бед и несчастий!

Рыба почувствовала какое-то прикосновение к себе. Спросонок она не поняла в чем дело. Протерев глаза, она увидела, что Ник с расстегнутыми штанами залазит на нее.

– Ты действительно девственница? – исступленно спрашивал Ник.

– Да-а-а! – проблеяла Рыба.

– Подожди, может, проверить? – не унимался он.

– Ну, давай проверим, – беспечно пошла на поводу у него Рыба.

– Раздевайся! – скомандовал он.

Рыба, как загипнотизированная зомби, стала стаскивать с себя свое вонючее шмотье. И оставшись «в чем мать родила», она вопросительно уставилась на Ника.

Тот, недолго думая, завалил ее на спину и, раздвинув ей ноги, начал тычиться своим коротким толстым обрубком в ее лохань.

«Боже мой! У него еще толще, чем у Егора! – подумала с ужасом «целка». – Что же теперь будет?!»

И зажмурилась, думая, что же зажать в зубах, чтобы не заорать от боли. Но, к сожалению, под руками ничего не оказалось.

Ник, пыхтя как паровоз, начал долбиться сильнее, но плева никак не поддавалась. Он сделал несколько «кабаньих» ударов и, не добившись успеха, настороженно замер и задумался.

– Что случилось? – стала «будить» его Рыба.

– Что-что! Ты действительно оказалась «целкой»! – взбешенно произнес он.

– А что теперь делать? – участливо спросила она.

Тот немного задумался, а потом радостно воскликнул:

– Я придумал! Ты будешь меня целовать, а я в это время буду дрочить.

– И все? – облегченно вздохнула «бронецелка», радуясь тому, что теперь не придется мучиться от боли.

– Ну, конечно! – раздосадовано сказал он. – Я же не хочу, чтобы из-за тебя меня посадили.

– А за что? – не въезжала дурица.

– Потом поймешь! – оборвал он ее. – Малолетка ты еще! Вот что! Ну ладно, давай, приступай к делу и смотри, чтобы мне было приятно.

– Давай, – бессмысленно промычала Рыба и очень неумело и вяло стала целовать своего «кумира». К этому времени она уже успела привыкнуть к запаху перегара и почти не замечала его.

Пока Ник объяснял Рыбе, что почем, его обрубок уже успел упасть и скукожиться и дабы возвернуть его в прежнее состояние, он начал усиленно им тереться о ляжки и живот Рыбы.

– Обними меня, обними меня! – как безумный повторял он, прерывая лобызания.

Рыба неумеючи захватывала его шею, подобно борцу рукопашного боя. Пьяная скотина продолжала тереться об нее своей «култышкой» и при этом издавала экстатичные возгласы.

– Посильней целуй меня, Рыбонька! – воскликнул Рок-н-ролл. – Во всю силу!

Рыба опять присосалась. Что было мочи. А он начал уже рукой дрочить свой набухший и вставший колом член.

Рыбе было и любопытно и отвратительно одновременно. Но вида она не показывала и самоотверженно целовала его взасос. Ник чуть не задохнулся. Резко рванувшись, он как рыба, выброшенная на берег, глотнул воздуха и в тот момент позорно обкончался себе на живот. Истовый вопль вырвался у него изо рта, затем он как-то неестественно закряхтел, застонал, а потом обмяк и поник, как мешок с дерьмом. Сперма забрызгала все штаны и живот ублюдка. Сам он валялся в отрубе со спущенными штанами и уже успевшим скукоржиться желудем.

– Ну вот! Опять не получилось! – думала Рыба, ощупывая рукой свою целку. – И этот не смог меня пробить. Ну, когда же это, наконец, случится!

Мечась в сомнениях, ее ум остановился на зрелище валяющегося Ника. И в тот же момент ей стало жутко: «Неужели это и есть тот самый кумир, которого я недавно еще боготворила?! Неужели к этому я так стремилась? Ведь он казался таким ярким, таким привлекательным! О, как же я ошибалась! Как же я ошибалась!»

С этими мыслями Рыба заплакала от самосожаления. В этом состоянии она и провалилась в глубокий сон.

– Вставай! Эй ты! Вставай! – раздался громовой голос над самым ухом Рыбы.

– Кто здесь? – спросонок не поняла она.

– Давай, быстрее расшевеливайся! Солнце уже высоко! Рыба подняла голову и протерла глаза.

Перед ней стояла «Мама Ира» собственной персоной. Лохматая и нечесаная, с помятым лицом и мешками под глазами, она была настоящей стервой. Сейчас на ней был домашний рваный халат и стоптанные тапочки. «Мама Ира» стояла, уперев руки в боки и пристально глядя на Рыбу.

Та нехотя поднялась, не понимая, чего от нее хотят, и уставилась на хозяйку.

– Ну, че вылупилась! Давай, вали отсюда! – сорвалась на нее «Мама Ира», как собака с цепи. – Давай, проваливай! Живо!

– А где Ник? – промямлила Рыба.

– А твоего Ника уже давно моль почикала!

– А когда он придет? – чадосила здоровая дылда.

– Когда рак на горе свистнет! – злобно отрезала «Мама Ира».

– А он вам ничего не сказал?

– Слушай! Детка! Хватит тут комедию разыгрывать. Мне сейчас не до тебя и не до Ника. Давай-ка, побыстрее собирайся и иди куда хочешь! Побыстрее! Прошу очистить помещение!

Рыба нехотя, медленно встала, собрала вещи в рюкзак, одела свои бессменные борцовки и вышла на лестничную площадку. Она обернулась как побитая собака.

– Вот еще ты забыла! – напоследок бросила хозяйка и швырнула на пол Рыбе застиранный белый лифчик.

Дверь с грохотом захлопнулась, и Рыба осталась одна, выброшенная на улицу. Поняв весь ужас своего положения, она села прямо посреди подъезда и разревелась как белуга. Мало того, что Ник так выкрутасничал ночью, ее вдобавок и выперли на улицу. Как бродячая собака, она теперь была вынуждена скитаться по улицам и питаться объедками в столовых! Несчастная так и зашлась от самосожаления. Рушились ее мечты о красивых замках, о сказочных принцах и счастливом будущем. Ее окружала серая беспросветная реальность, тупое выживание, не дающее ничего перспективного. Все, что ее окружало, было удивительно механичным и беспросветным и от этого возникало ощущение тупости и обреченности. Жить такой жизнью, какой живут большинство мышей, ей казалось хуже смерти. Работать, выращивать детей, постоянно где-то мучиться, копаться на огороде, получать «три копейки» и жить в полном невежестве. Все это вызывало ощущение брезгливости и отвращения.

Нет! Так жить она не хотела! Она хотела чего-то живого, необычного, яркого, сверхъестественного! На обычную жизнь она была не согласна. Но где найти то, чего она так хотела? Этого она пока еще не знала. И была в состоянии постоянного поиска. А пока что судьба сводила ее с разными людьми и давала возможность получить духовный опыт.

Сама не зная, зачем и почему, Рыба опять поехала на Арбат. Видимо, по привычке.

Было обычное серое будничное утро. Москва, как большой муравейник, расшевеливалась и приходила в движение. Мыши спешили по своим делам. И никому не было до Рыбы никакого дела.

Рыба пришла в небольшой скверик и села на скамейке. Неподалеку уже виднелся Арбат. Хиппушке Рыбе было хорошо и спокойно. Она была одна, ее никто не беспокоил.

«Эх, надо бы где-нибудь насчет хавки что-нибудь сообразить!» – подумала она.

И пошла на Арбат, в ближайшую столовую.

Там уже было полным-полно народу. Уборщица с тележкой то и дело проезжала мимо столов и собирала объедки и грязную посуду.

Рыба выбрала столик, наиболее заставленный тарелками, и уселась за него, как король на именинах. Окружающим мышам наплевать на нее. И она принялась исследовать содержимое тарелок. Чего тут только не было! и остатки супа, и бефстроганов, и картофельное пюре, и остатки булочек, и фрукты от компота! И даже куски недоеденных пирожных! Настоящий пир!

Голодная хиппушка с жадностью волчонка набросилась на все это и начала поглощать. Тарелки стали на глазах пустеть. Но вдруг на горизонте появилась вражеская тележка уборщицы и начала зловеще приближаться к ней. Рыба уже съела первое и второе и перешла к сладостям. И тут проклятая уборщица стала убирать с ее стола пустые тарелки, стаканы, а затем прихватила и кусочек пирожного, которое оставила для себя Рыба.

– Постойте! Не трогайте! Это мое! – закричала Рыба на уборщицу.

– А я тут убираю! – парировала та.

– Ну, и убирайте пустую посуду. А меня не трогайте! Видите, я ем.

– А я, между прочим, для собаки своей тут корм набираю! – напала уборщица.

– А меня это не колышет! – взбесилась Рыба. –Убирайтесь отсюда, не то я на вас напишу жалобу в книге жалоб.

Уборщица изрядно струсила, но все-таки еще пару раз ругнулась напоследок для порядка. И укатила со своей тарантайкой.

Рыба с большим аппетитом набросилась на откусанную ватрушку и остатки яблочного компота. В стакане на дне плавали дохлые червячки и песок, но это ничуть не смутило ее. И скоро стакан был пуст.

Та же участь ждала и обкусанные пирожные, остатки киселя и кефира. При этом Рыбу как-то мало волновало, кто до этого ел и не доел все это. Здоровый он или больной. Совместимы ли вообще все те продукты, которые она поедала.

Съев все, что только можно было съесть, Рыба смачно отрыгнула, составила тарелки горкой и отодвинула ногами стол от себя. Раздался резкий тарахтящий звук и несколько мышей «проснулись» из своего забытья и посмотрели на «возмутителя их спокойствия». Рыба радостно расхохоталась и помахала им рукой.

– Эй! Продолжайте дальше спать! – громко выкрикнула «дикарка» и ураганом выскочила из столовой. Никто из мышей так и не понял, что произошло, но на время вышли из своего забытья, а потом опять заснули глубоким сном.

Рыба опять направилась в скверик и уселась там на лавочку. Беспечно оглядываясь по сторонам, она вдруг заметила, что навстречу ей идут три странные фигуры. Одна из них манерами и эксцентричными жестами очень напоминала Ника Рок-н-ролла, хотя лица его еще не было видно. Другая была на голову выше Ника, очень худощавая, с большой копной волос на голове и прихрамывающей походкой. Третий был коротышка, который постоянно вертелся, активно жестикулировал, обращаясь то к одному, то к другому.

«Святая троица» приближалась к Рыбе. Тень деревьев еще скрывала их лица, но уже издалека стало видно, что это Ник Рок-н-ролл, его дружок Уксус, которого она видела на дне рождения у Майкла и Патрик по кличке «Хромой», который тоже был на том злополучном дне рождения. Рыба сидела и молча смотрела, как эти трое приближаются к ней. С одной стороны, ей было не по себе и хотелось уйти, чтобы избежать этой встречи. С другой – она даже радовалась ей, потому как тяга к глупости у нее была очень велика. Пока она, как буриданов осел выбирала, что же ей сделать, «святая троица» уже заметила ее. Ник свистнул ей, и она как собачонка кинулась к нему.

– А ты почему не сидишь у «Мамы Иры?» – ревниво спросил Ник. – Уже предала меня?

– Да нет, она просто меня выгнала из дома! – пожаловалась Рыба.

– Как выгнала? Совсем, что ли?

– Так! Совсем, – повесила Рыба голову.

– Ну, ничего, Рыба, ты не переживай, – утешил ее Ник. – Ты можешь жить с нами. У нас на даче. В Подмосковье.

– Ура! – заорала, как бешеная, Рыба на весь сквер, так, что рядом стоящие мыши начали таращиться на нее.

– Да не ори ты так, дура! – оборвал ее Уксус. – Айда с нами!

И все вчетвером они пошли к метро. В таком составе вместе с длинноволосой дылдой в матросском тельнике и бутсах они смотрелись еще более нелепо и вызывающе.

Сделав пересадку из метро на электричку, они через пару часов добрались до заветной дачи. По дороге к дому, Уксус начал с Рыбой «просветительскую» работу:

– А ты знаешь, сколько еще ты будешь лет панковаться? – зашел он издалека.

– Ну, я не знаю, – загундосила она. – Наверно еще года два или три.

– Да!? Вот как?! – разбесился Уксус. – Так, значит, ты не настоящая жаба. Ник! Ты приколись! Я ее раскусил! Она хочет временно заниматься панком. А потом к мамочке под крылышко! Во как!

– Чего я не так сделала?! – загундосила Рыба.

– Да ничего! – бешено верещал Уксус. – Панк не может быть панком временно, на год, или два, или три! Панком надо быть всю жизнь или вообще не быть им! Третьего здесь не дано.

Рыба молчала запуганно, как побитая собака. Тут за нее вступился Ник:

– Да ладно ты, сынок, не паникуй, она недавно еще. Молодая. Не понимает многого пока. Ну, ничего, потом поймет! Потусуется.

Но молодой панкер не унимался:

– Да это же урла! Урла самая настоящая. Вы только поглядите на нее! Панком на два года! Да я лучше сдохну как собака, чем буду жить как рабоче-крестьянская урла!

Рыба совсем запугалась и не знала, что сказать в свое оправдание.

– Ну, ладно, Уксус, давай сворачивай базар! Видишь, как ты запугал девчонку! – вступился за Рыбу Патрик. – Она все обдумает, посмотрит и сама решит, что ей дальше делать. Она ведь уже большая!

Уксус закусил губу, замолчал и затаил злобу на Рыбу. И всю оставшуюся дорогу молчал.

Тропинка шла мимо живописного озера, заросшего листьями кувшинок, окаймленного со всех сторон красивым березовым лесочком. На короткое время все отвлеклись от своих мыслей, залюбовавшись живописным видом.

На дальнем конце озера плавали утки, росли камыши. Природа была тиха и безмятежна.

Через несколько минут панки уже подошли к большому старинному деревянному строению с красивой резьбой и гирляндами вьюнка.

Дверь открылась, и панки ввалились в довольно-таки приличное и цивильное помещение. Дача была вся обставлена старинной мебелью, сделанной со вкусом. Везде стояли экибаны и горшочки с цветами. Помещение было очень просторное, с высокими потолками и винтовой лестницей на второй этаж.

– Ух, ты! Ништяк! – оживился Уксус. – А это чья хибара?

– Да, моя! – отозвался Патрик. – Мамаша моя уже завещание на меня написала. Вот будет, где тусоваться. Вообще-то она ничего.

– Я тоже так думаю, – отозвался Ник.

– Ну, что, давай позырим, что тут есть, – прикололся Ник. – А ты, Рыбуля, пока нам похавать приготовь.

И с этими словами панки поставили перед ней сумку с продуктами, оставшимися от последнего посещения мамаши, а сами пошли обследовать второй этаж.

Рыба кое-как начистила картошку, поставила ее на огонь и стала обследовать кухню. Кроме еды там еще обнаружилось много пустых бутылок из-под вина и водки.

– Елки-палки! Кто здесь так много пьет?! – думала Рыба. – Уж не собирают ли они бутылки?

Наконец обед кое-как был приготовлен. К этому времени подоспели и Ник с друзьями.

– Ну, что, давайте приступим! – громогласно выкрикнул Патрик, откупоривая бутылку водки и разливая ее по стаканам. – Ваше здоровье!

– Панки залпом осушили стаканы и закусили. Только Уксус стал показывать себя и вместо закуски понюхал кусок хлеба.

– Молодец, сынок, – хлопнул его по плечу Ник. – А ты чего не пьешь? – обратился он к Рыбе.

– Да я что-то не хочу, – стала отнекиваться она. – Я вообще-то трезвенница.

– Ты посмотри-ка! Какая сука, – взбесился Уксус. – Она еще и пить не хочет!

– Спокойно, сынок, спокойно! Не горячись, – успокаивал его Ник. Она еще не привыкла.

– Не привыкла! Да за такое ее пиздить нужно! Пришла тусоваться, да еще и ломается.

Уксуса с трудом успокоили, напоили и усадили опять на свое место.

Рыба забилась в угол и смотрела оттуда, как загнанный зверь.

Панки увлеклись выпивкой и на время забыли о ней, чему она была очень рада.

Панки говорили тост за тостом, и по мере этого хмель брал их все сильнее. Вспоминали и «маму Анархию», и «весь Рок-н-ролл», и «всех панков», и «цатую пятилетку», и множество съездов КПСС. Так что в конце пиршества все могли держаться не иначе, как на четырех костях. И, не успев расползтись по своим углам, так и уснули вповалку на диване в кухне. Оглядывая «место битвы», Рыба осторожно подошла к столу и немного поела. «Богатыри» не обратили на нее никакого внимания. Все были мертвецки пьяны.

Рыба ушла в коридор, где стоял огромный старинный сундук, обтянутый кожей, и, накрывшись каким-то тряпьем, прикорнула и сладко заснула.

Неизвестно сколько продолжалось это сладкое забытье, как вдруг Рыба ощутила какое-то странное прикосновение к себе.

Кто-то мягко, но настойчиво будил ее.

– Рыба! Вставай! Вставай, Рыба! – услышала она настойчивый требовательный голос. – Рыбонька! Просыпайся.

– Кто это? – спросонок спросила она.

– Это я, Ник! Слушай, Рыба, возьми у меня! Возьми, пожалуйста! – упрашивал он ее.

– Что взять? Не поняла, – пробурчала в ответ Рыба. – Ничего не вижу. Что нужно брать?

– Возьми, пожалуйста, в рот, – умоляюще произнес Ник. – Мне очень это нужно сейчас!

– Что?! – с ужасом стала догадываться она, чего же от нее хотят.

– Подожди-подожди! Ты не торопись. Ты только скажи: ты раньше так делала?

– Как? – веря и не веря самой себе, спросила она.

– Ну, минет ты кому-нибудь делала? – дико нервничая, спросил Ник.

– Нет, – чистосердечно призналась она. Внутренне она содрогнулась от отвращения. Все мамочкины установки тут же всплыли в ее голове. И от них появилась брезгливость и дискомфорт.

– Рыбонька, возьми, пожалуйста! Я тебя всему научу, – умолял ее Ник. –Ты только попробуй, тебе обязательно понравится!

– Ну, я вообще-то не знаю, – заныла Рыба. – Но я попробую. Если уж так надо, только вот мне немного противно.

– А ничего тут противного нет, я его помыл, он у меня чистый, он не воняет. А я тебя научу, что и как нужно делать.

Рыба не сопротивлялась, думая: «а что же будет дальше». С другой стороны, в ней возникало любопытство. И даже хотелось попробовать.

– Ну, давай, иди сюда! – С этими словами Ник притянул ее к своему члену и мягким, но настойчивым жестом стал вводить свой давно уже стоящий колом член ей в рот.

В темноте Рыба почти ничего не видела, а только ощущала, как нечто упругое и горячее входит ей в рот. Член был толстый, но короткий и чем-то напоминал обрубок.

Ник засопел и стал интенсивнее двигать своим поршнем во рту Рыбы. Как ни странно, ей не казалось это противным или неприятным. Скорее, наоборот, ей это было непривычно и любопытно. Член набухал все больше и больше, его тонкая нежная кожица стала растягиваться. Ник стал издавать экстатичные возгласы и задвигался еще интенсивней. Член его стал разбухать, как будто он вот-вот лопнет. Рыба неумелыми движениями пыталась посасывать его головку. Ник, учащенно дыша, стал делать резкие активные движения, а затем, когда возбуждение достигло своего апогея, он вдруг отстранил ее от себя и выбежал на крыльцо. Рыба осталась одна в тишине и темноте.

Невольно прислушиваясь ко всем звукам, она услышала, как Ник что-то возбужденно говорит. Что – было непонятно. Затем раздался экстатичный возглас и крик: «О! Да!» А затем все смолкло. Наступила полная тишина.

Рыба сидела молча на сундуке и пыталась сделать оценку всего происшедшего. Мамочкин голос начал зудеть на ухо:

«Как же так! Так делать нехорошо! Это же отвратительно! Это гадко, и низко, и грязно! Как ты посмела так сделать?!»

Рыба сидела в тишине и молча терзала себя сомнениями. Ее внутреннее существо было безмятежно и спокойно. Было даже желание продолжать так делать. А поганый мамочкин голосок уничтожал ее, и от него ей становилось очень-очень тухло. И все состояние от нормального живого и любопытного становилось тухлым, мрачным и поганым, как сама погань.

Через некоторое время раздались шаги, и в комнату вошел Ник. Он был усталый и тяжело дышал.

– Ну, что, пошли спать, – проявил он внимание к Рыбе.

Она молча встала и механически поплелась за ним. Он завалился прямо в одежде, Рыба тоже. Ник тут же отвернулся и захрапел. А Рыба еще долго не могла уснуть и молча таращилась в темноту.

На помять ей пришел эпизод из общения с поганью. Рыба наслушалась в школе всяких новых словечек. Придя домой, спросила у погани:

– Мама, мама! А что такое минет?

– Никогда не говори таких слов, дочка! – забесилась старая крокодилица.

– А почему? Что плохого в этом слове?

– Потому что оно обозначает плохое! – не унималась старая маразматичка.

– А ты знаешь, мама, мне мальчишки в классе предлагают минет, а я не знаю, что это за штуковина такая, – чистосердечно призналась Рыба.

– Что ты говоришь! – завыла корова. – Да их родителей надо на классное собрание вызвать!

– А, правда, что это такое, мама, минет?

– Ну, это, доча, когда женщина у мужчины… – замялась идиотка. – Ну, как бы это тебе сказать.

– Ну, не тяни резину, так и говори, – стала уже наступать великовозрастная дочурка.

– Ну, это, когда половой член у мужчины женщина берет в рот! – выпалила мамаша и тут же заткнулась.

– Зачем? – не поняла Рыба.

– Затем. – Отрезала погань и опять замолчала.

– Ну, скажи-и-и… – заныла дылда.

– Ну, чтобы ему было приятно, – сконфуженно выдавила из себя старая дура.

– И что, берет в рот, а дальше что? – стала расспрашивать Рыба с разгорающимся любопытством.

– Ну, дальше она сосет и все такое.

– А зачем?

– Ну, чтобы козлу этому приятно сделать! – раздраженно выпалила погань.

– А дальше что? – не унималась дочурка.

– Слушай, прекрати эти расспросы, я больше не хочу об этом говорить, – отрезала погань и замолчала.

Рыба подумала-подумала и через некоторое время опять подступилась к мамаше.

– Слышь, мам, а ты у папы так делала?

– Слушай! Прекрати немедленно эти идиотские расспросы! – взбесилась поганая.

– А что тут такого? – парировала Рыба. – Я просто спрашиваю. Скажи, делала или нет?

– Нет!!! – яростно выкрикнула погань и с психом убежала на кухню.

«Что за психопатка! – думала Рыба. – Я ее как человека спрашиваю, а она психует, бесится. Что, не могла спокойно объяснить мне, что и как делается?! Все равно же я это рано или поздно узнаю!»

Из кухни раздавались вопли и рев поганой.

– Что за ребенок! Что ей от меня нужно!

Рыба, услышав это, подошла к двери кухни и стала корчить рожи, строить пальцы и выкомариваться на все лады.

Вдруг дверь в кухню открылась и на пороге появилась погань – вся зареванная и взлохмаченная. И увидела все выкрутасы своей доченьки.

– Ах ты, негодница! – смеешься над своей же матерью! Совсем меня не уважаешь!

– А за что тебя уважать?! Ты же ведешь себя как идиотка! – засмеялась ей в лицо Рыба.

Поганая отвернулась, насупилась и опять ушла на кухню.

– Ну, ладно, молчи, молчи дальше! Я сама всему без тебя научусь! – бросила напоследок Рыба и, громко хлопнув дверью, вышла на улицу гулять с подружками.

Лежа вместе с Ником в постели, Рыба мучительно думала о своей судьбе:

«Эх, ничему-то меня мамаша проклятая не научила. Ни как гандон надевать, ни как хуй сосать, ни какого мужика надо выбирать. Ничему!

Вот болтаюсь я по жизни и не знаю, что почем. Как слепой котенок! Все на своем горьком опыте узнаю, путем проб и ошибок! Ну, что это за мать! А еще мне всю жизнь на уши плела, что добра желает. Ее добром дорога в ад вымощена! Бездарная тупая корова! Сама ничего в жизни не поняла, а уже брюхо у нее на нос лезет. И рожает. Сама только что с горшка слезла, а уже ребенка рожает. И всякой дурости учит. Дурак выращивает другого дурака. Еб твою мать! Это, ну прям как в анекдоте:

«Пришли новички в бассейн учиться с вышки прыгать. Забрались на вышку, глядь, а воды-то нету. Они спрашивают у тренера:

– А вода-то где?

А он им в ответ:

– А вы прыгать-то умеете?

– Нет! – отвечают те.

– А! Ну, когда научитесь, тогда мы вам и воду нальем! – отвечает тренер».

Так и с мамашей. Столько лет от меня все знание в тайне держала. Столько лет дурой меня растила, а как выпустила меня в жизнь, так сразу в лепешку расшибиться можно! Вот какую свинью она мне подложила! Сволочь! Скотина проклятая!».

На утро Рыба проснулась от шума, доносившегося с кухни.

Вспоминая события прошлой ночи, она стала мечтать и проецировать свои мечты на Ника. Сладкие грезы поплыли перед ее глазами. Ей уже представлялось, как она с ним находится неразлучно, как между ними возникают романтические отношения, и оба верны друг другу до конца жизни, как оба заботятся друг о друге, и в любви и согласии доживают до конца жизни и умирают вместе в один день.

– А ты знаешь, как необъятная тащилась, когда я продирал ее! – раздался глумливый голос Уксуса.

– Да ну, сынок! – послышался назидательный голос Ника. – Неужели она была девственницей?

– Ну, да, – небрежно бросил Уксус. – Но тащилась! О-го-го как! Я ей как засандалил по самые кукры. Ну и кайф!

– Подожди, сынок, а ты ведь тоже тогда был еще девственником? – удивился Ник.

– А ну и хуй! А мне похуй! – глумливо произнес Уксус. – Я малолетка, а она была уже нет. Так что я еще и судиться с ней могу, что она совращением малолетних занимается. Она испугается, а я ей скажу: «Давай деньги, иначе я тебя засужу». И тут я ей цену как заломлю-заломлю!

«Ничего себе! – думала Рыба, слушая все это. – Она подарила ему себя, свою невинность, а вместо благодарности она получает вот что. Мало того, что над ней насмехаются, с ней еще и хотят судиться. Ни хуя себе! Западло такое счастье! Мне-то дура-мать совсем другое напиздела. У, сволочь проклятая!».

– Да ну, не надо, сынок, – начал увещевать Уксуса Ник. – Она девка-то ничего была.

– А че, приколись, Ник, – не унимался Уксус. – Отсудим у нее несколько кусков, и накупим себе бухла всякого, жратвы, кайфа, колес и будем целую неделю бухать-колесить! Приколись!

– Ну, вообще-то ничего идейка, – задумчиво произнес Ник. – Но только вот против своих же что-то мухлевать – это плохо, сынок.

– А че тут такого? – любопытствовал сынок.

– А то, что она тоже часть нашей «системы». И действовать против нее – все равно, что действовать против системы. Она ведь нам и вписку и бухло и хавало давала и даже башли.

– Путево базарить! – переменился в настроении Уксус. – А откуда ты все это знаешь?

– А это закон любого коллектива, любой системы, – отвечал Ник. – Например, в семье никто же не будет судиться с родственником, с которым он хочет сохранить отношения. А на зоне, например, существует неписаный закон: «У своих красть грешно. Кто у своих крадет, тот «крыса». Таких не любят. Пиздят и даже опускают и делают пидерами. То же самое, если кто-то стучит, таких называют суками. Они «сучат» ментам. С ними тоже сурово разбираются.

– А! Ну, ты так бы и сказал сразу, – одумался Уксус. – А то я бы мог ее уже засудить.

– У меня секретов нет, как говорится, – весело подмигнув, сказал Ник.

– Слушай, а может, мы еще где-нибудь денег надыбаем?18  – осенила Уксуса гениальная идея.

– А что ты предлагаешь, сына? – ласково улыбнувшись ему, сказал Ник.

– А, знаешь, у тебя, я помню, какая-то краля была – аферистка.

– А! Точно! Я ведь о ней совсем забыл! – хлопнул себя по лбу Ник. – Молодец, сынок, что напомнил!

– А как же забыть-то? Я помню, как она тебе каждый год по штуке отваливала ни за что! – с завистью выдавил из себя Уксус. – Интересно, за что это она тебя так благодетельствовала?

– Да просто сохла она по мне, вот и все! – пренебрежительно бросил Ник.

– Ну а ты что? – не отставал Уксус.

– А я что! Ну, встречался я с ней. Где-то раз в год. Ну, деньги она мне давала. А что я? Ну не могу я с ней постоянно быть, – поморщился Ник.

– А чего так? – не унимался «сыночек».

– Да, не удовлетворяет она меня, – махнул рукой «папаша».

– Фригидная, что ли? – любопытствовал Уксус.

– Да, нет. Не в этом дело! Просто я так устроен, что не могу я постоянно быть только с одной.

Мне нужно всегда разнообразие. Сегодня одна, завтра другая, послезавтра – третья и так постоянно.

– Ну, ты и гигант Ник! А я тоже так хочу! – заерзал Уксус. – Меня завидки берут. А ты много баб на хую перетаскал?

– Да уже и сам не помню, – махнул рукой Ник. – Сначала считал, даже в список записывал. Три сотни насчитал, а потом надоело. Я понял одно, что ценить их нечего. Особенно после того, как меня малолетка заложила, и меня из-за нее посадили. У, сука! – воскликнул Ник, сжимая кулаки и потрясая ими в воздухе.

– Ну, ладно, не надо, «папочка», – ласково прильнул Уксус к Нику и погладил его по руке. – Она сволочь, но не стоит из-за нее расстраиваться.

– Если б я знал! Если б я знал! – заламывал Ник себе руки. – Я бы ее к себе на пушечный выстрел не подпустил! А так, из-за нее несколько лет – псу под хвост!

– Сволочь она, ну да ладно, че об этом горевать-то. Лучше давай подумаем, как нам денег надыбать, – перевел опять разговор в нужное русло смышленый сынок.

– Да, я думаю, поедем к этой девчонке. Она меня любит. Каждый год мы с ней встречаемся в одно и то же время. А потом я ей говорю «Гуд бай» и она меня отпускает. Кайфная девочка. А главное – что я с этого прилично имею. Молодец, сынок, что подсказал мне! Ну и Уксус! Ты просто молодчина!

– Так, а Патрика мы с собой возьмем? – озадаченно спросил «сынок».

– Ах, да! Я совсем забыл про него. А где он?

– Да он еще дрыхнет без задних ног. Ну и пусть себе дрыхнет. Нам больше достанется, – «предусмотрительно» распорядился Уксус.

– А вот Рыбу я, наверно, с собой возьму, – задумчиво произнес Ник.

– Да на кой она тебе сдалась!?

– Да хорошая она девчонка, – задумчиво произнес Ник. – Знаешь, сына, когда ты один и вокруг одни предатели, хочется, чтобы рядом с тобой был человек, который может тебя выслушать, позаботиться о тебе, чтобы он ничего для себя не требовал, а просто бы радовался твоему присутствию и был бы тебе чем-то вроде тыла.

– Ну, ты, прям чего захотел! – глумливо усмехнулся «сынуля», почесывая выбритую по бокам от ушей голову.

– А чего тут такого? Это естественное желание каждого человека, – парировал Ник. – Понимаешь, сынок, в жизни важен не тот человек, который красив, расписная шлюха какая-нибудь или секс-бомба охуенная какая-то, а тот человек, который тебя понимает, любит, хранит тебя. Вот кто на самом деле нужен. А сексапильные красотки – это так! У меня их хуева туча была! Все это мишура, пойми это, сынок. Я-то пожил, многое повидал! Вот и учись на моих ошибках. Я тебе всю правду-матку рассказал!

– Ну, да ладно ты, Никола, – любовно глядя на «отца» произнес «выродок». – Не расстраивайся ты так! Я тебе верю. Ты правду говоришь. Ну, тогда давай, буди Рыбу-то и похиляем отседова.

На том и порешили. Осторожно прокравшись мимо спящего Патрика, панки вошли в комнату, где сидела посоловелая Рыба.

– А! Так ты уже не спишь! – оживился Уксус. – Ну, тогда собирай вещи.

– Да у меня и вещей-то нет особо, – простодушно сказала Рыба.

– А, ну тогда собери тут немного продуктов и выходи во двор, – скомандовал Уксус. – Да смотри, это волосатое чудовище не разбуди, а то он нам будет мешать.

– Ну ладно. Не будить, так не будить, – бессмысленно произнесла Рыба. И начала собирать первые попавшиеся под руку консервы, бутылки со спиртным и брикетики сухих супов и киселей. Напоследок она прихватила несколько бутылок минералки и несколько пачек чая и сигарет. В целом набралась неслабая сумка, которую, кстати, Рыба нашла во все том же сундуке.

Осторожно прокрадываясь мимо храпящего Патрика, Ник и Уксус не сделали ни единого звука и остановились, ожидая Рыбу. Та навьючила на себя сумку и, сгибаясь «в три погибели», похиляла за ними и, как на грех, споткнулась о вытянутую ногу Патрика. «Отец» и «сын» так и зашлись в безмолвном возгласе!

Патрик перестал храпеть, что-то сонно пробуравил, наподобие: «Убью, сука! Бабки отдавай!», отвернулся в другую сторону и затих. Больше не было никаких звуков. Через некоторое время раздалось зычное сопение, а затем и храп с присвистом. Патрик опять заснул. Рыба осторожно прошла мимо его протянутых «ходуль» и последовала за Ником и Уксусом.

Те уже спускались по крылечку. Рыба за ними. Так они продефилировали по всему дачному поселку и добрались до электрички. Пока Рыба дотащила злосчастную сумку до станции, с нее сошло семь потов.

Ей уже было не до чего: ни до красоты природы, ни до пения птиц. Ей хотелось только одного: чтобы ее спина немного отдохнула от несносной тяжести.

– Ничего-ничего, Рыбуль, – подбадривал ее Уксус. – Готовься к семейной жизни. Ты же ведь мечтала о семейном счастьице?

– Мечтала, но не о таком, – искренне призналась Рыба.

– А о каком же? – радостно включился в этот разговор Ник.

– Да когда любовь, мир, согласие, романтические отношения, комплименты и все такое.

– А это по типу: «Кофе в постель?» – начал прикалываться Уксус. – «Нет, лучше в чашку!»

И панковье весело заржало над глупой пачкой Рыбы, бессмысленно таращащейся то на одного, то на другого.

– А ты пробовала наблюдать за своей поганью? – спросил Ник. – Чем она занималась всю свою, так сказать, «счастливую» семейную жизнь?

– Ну да, – немного призадумалась Рыба. – Она постоянно то готовила, то убирала, то стирала, то гладила, то штопала. Ну, в общем, постоянно работала.

– А как ты думаешь? – подначивал Ник. – Как будет складываться твоя семейная жизнь? А?!

– Ну, я не знаю, наверно, она будет счастливой, я найду свою «половинку», – произнесла Рыба, нервно теребя «фенечки»19  на своем запястье.

– А хуй-то с два! – разбесился Ник, показывая ей жест «фак». – Обосрись! Ты проживешь свою жизнь точно так же, как и твоя мать: стирая, убирая, готовя и все такое прочее! Правда, сынок? – обратился он к Уксусу.

– Верно базаришь! – утвердительно кивнул Уксус, небрежно щупая золотую серьгу в ухе.

– Так вот! – продолжил Ник, переводя внимание на Рыбу. – Ты проведешь большую часть времени то на кухне, то в ванной. Всю жизнь ты будешь, как ломовая лошадь пахать-пахать и еще раз пахать. Вот как!

– А как же мои мечты о счастливом будущем? – не унималась Рыба.

– Урла! Ведь все эти тупые мечты тебе вдолбили в твою тыкву для того, чтобы ты сама, по своей доброй воле, впряглась в упряжь и молотила бы всю жизнь. То на дядю, то на мужа, то на своих выродков, – риторично произнес Ник.

– И на внучков тоже! – поддакнул Уксус, разглядывая свои стильные «ленноновские» очки с круглыми линзами.

– И больше ничего другого мне не светит? – удивилась Рыба.

– А где ты еще видела что-то другое? – подлил масла в огонь Ник.

– Ну, в кино, в фильмах, в книгах.

– Ну, вот там и живи! – отрезал Уксус.

– Во прикольно! У нее будет книжная еда, книжная одежда, обувь, книжный дом, книжная постель, книжные вещи! Вот класс! – прикалывался Ник.

– Ну, я серьезно, ребята, – заныла Рыба. – Я в жизни все по-настоящему хочу.

– А в жизни ты у кого-нибудь такое видела? А?!

– Ну, – задумалась она. – Не знаю.

– Не знаешь! Вот и я не знаю ни одного такого примера, – забесился Уксус. – Ну, что неясно?

– Все мне теперь ясно, – как опущенная в воду ответила Рыба.

– Что непонятно? – не утихал Уксус.

– Все понятно, – запуганно отвечала она.

– А, понятно! Ну, тогда тренируйся, как ты теперь будешь всю жизнь горбиться и таскать здоровые сумки в семейке! – скомандовал Ник, со злобной усмешкой глядя на то, как Рыба не хочет понять простого. То, что и так всем ясно, как Божий день.

В это время как раз подходила электричка.

– А вы почему не хотите мне помогать, почему вы не тащите эту сумку? – ныла Рыба.

– А потому что мы не собираемся гнить в семейке, – отвечал Ник, проводя рукой по голове и взъерошивая на ней волосы, пропуская их между пальцами. – Мы уже все поняли, что никакая семейная «идиллия» нам не нужна. Мы панки по жизни. И поэтому мы всегда будем жить лучше, чем тупые серые мыши!

С этими словами Ник отвернулся к дверям уже подъехавшего поезда. А Рыба стала навьючивать на спину тяжеленную сумку.

Ник и Уксус, бесцеремонно расталкивая мышей, лезли в вагон. Какого-то старикана вообще столкнули со ступеньки. Он уморно шмякнулся и уронил свою котомку. А старуху с тележкой и подавно смяли и чуть не разорвали в клочья.

Весело выебываясь, панки ввалились в вагон и уселись на самые удобные места, поближе к окошку. Уксус и подавно разлегся во всю лавку прямо в своих кирзовых сапогах.

Мыши заполонили вагон и стали браниться на двух пункеров.

– А ну, уступите места, чего расселись!

– А где написано, что это ваши места? – чванливо спросил Уксус.

– Я воевал! Я всю Отечественную…

– В тылу прятался, – перебил его Ник.

– Да что вы такое говорите, – разорялся старпер. – У меня орден.

– Трудового онанирования, – не унимался Уксус

– Да что вы городите! – вне себя от злости бесился красный, как рак, старпер.

– Да не шути ты так, сынок, у него звезда за изнасилование стада вражеских коз! – подколол в ответ Ник.

Старик не выдержал и завизжал:

– Я на вас начальнику поезда пожалуюсь!

– А нам поебать! – безапелляционно отрезал Уксус, перевернулся на другой бок и громко, нарочито вульгарно, зевнул.

Старик не выдержал и, психанув, поперся в другой вагон. Толпа старичков взволновалась этой перепалкой, но в стычку с панками не решалась.

В это время подоспела и Рыба со своей сумкой. Тяжело дыша, она опустилась на свободное место рядом с Ником.

– О! Кого я вижу! – оживился он. – Ну, как она?

– Да, ничего, – радостно и беззлобно ответила та.

– Хвалю за героизм! Система не забудет тебе этого, – похлопал он ее по плечу.

– Какая система? – не въехала Рыба, отирая пот тельником со лба.

– А простая, – поучал Ник, покачивая ногой. – Ты просто сейчас действовала самоотверженно, исполняя интересы системы. А значит, ты нужна системе. Значит, это тебе потом зачтется.

– А каким образом? – удивилась Рыба.

– Ну, хотя бы таким, что я сейчас, видя твои действия, решил тебя взять с собой, чтобы ты мне помогала. А значит, ты будешь входить в контакт со всеми людьми, которых знаю я. А значит, ты можешь войти в систему и продвинуться в ней.

– Как здорово! – заорала Рыба на весь вагон. Старики–дачники даже обернулись на нее.

– Будем дальше проверять, как ты будешь себя вести. Правда, Уксус? – обратился он к валяющемуся напротив «сынку».

– Так точно! – смачно выпалил тот и посмотрел на Рыбу испытующим взором.

– Ну, ладно, ты спи-отдыхай, а мы дальше с Рыбулей потолкуем, – повелительно сказал Ник.

Уксус горделиво заложил руку за голову, поднял вверх свой «орлиный нос» и важно закатил глаза.

Ник опять переключил свое внимание на Рыбу:

– Ты, главное, просеки основной принцип, который поможет тебе выжить: когда приходишь в какую-либо структуру или систему, формальную, неформальную, неважно, главное – это сначала присмотреться, что в ней происходит. Затем понять, как лучше действовать, чтобы быть в гармонии с ее интересами, а затем начинать уже действовать.

– Значит, я сейчас смогла действовать в интересах системы? – спросила Рыба.

– Да, но ты не приложила специальных усилий, чтобы это сделать осознанно.

– А это плохо? – удивилась она.

– Да. Потому что в следующий раз ты можешь поступить точно так же необдуманно, но только уже во вред себе, а не на пользу.

– Но как! – искренне удивилась Рыба

– Так что уже сейчас начинай вырабатывать в себе пытливый взгляд на жизнь. Стремись все понять, а не следовать внушенным обществом догмам и тогда сможешь понять очень многое. А если ты так будешь делать постоянно, то станешь умной.

– А я что сейчас, глупая, что ли? – обиженно надулась Рыба.

– Ну, будем проверять тебя, – загадочно улыбнулся Ник. – А теперь давай немного понаблюдай за мышами. Чем они заняты.

Рыба оглянулась по сторонам и увидела целое множество самых разных мышей. Каждый из них суетился, толкался, чего-то хотел, старики и дети, уставшие сработавшиеся свиноматки, молодые мечтательные, пока еще полные сил, люди, все они в этот момент беспристрастного взгляда показались Рыбе просто каким-то безумным стадом человеко-животных.

– Ты чего задумалась? – вдруг услышала она голос Ника, доносившегося как бы откуда-то издалека.

– Да так, ничего, – скоропалительно произнесла Рыба, выходя из оцепенения.

– Что «любуешься»? – подначивал Ник, видя, как та засмотрелась на толпу. – Что, впервые это увидела?

– Да! – удивленно произнесла Рыба

– Ну и как?

– Стра-а-шно! – протянула она.

– А я вот постоянно вижу одну и ту же картину. И меня уже тошнит от всего этого!

Постоянно смотреть на человеко-месиво, бессмысленную человеческую биомассу – это для меня уже слишком!

Тут неожиданно проснулся Уксус и закричал:

– Да что тут говорить! Взять автомат и всех порасстрелять! Этих мышей проклятых! На хуй!

– А кто же тогда будет развивать техническую цивилизацию, кто будет дальше развивать технический прогресс? – наигранно иронично произнес Ник.

– А похуй на него! – бесшабашно выкрикнул Уксус.

– Ну что ты, сынок, как так можно!

– А хули они так всю землю позасрали? – разбесился еще больше Уксус. – Мне, понимаешь ли, посрать в лесочке хочется, а лесочка нету! Весь порубили! Сукины дети!

– Ну а кто же тогда будет жить на земле, если ты, сынок, их всех перестреляешь? – подначивал Ник.

– А нехуй им всем жить! – бесился Уксус. – И так уже четыре миллиарда гнид всяких расплодились. Уже посрать спокойно негде, не говоря уже обо всем остальном! Совсем уже размножились, что хоть не живи вообще!

– Но, послушай, сынок, – с издевкой в голосе произнес Ник. – Ведь если бы не было людей на земле, тогда бы и ты не родился на свет! Тебя бы просто не было.

Уксус задумался, почесал свой гребень, а потом, разбесившись еще больше, произнес:

– А на хуй! Раз я бы не родился на свет, тогда бы не мучился, не пришлось бы на все эти уродства жизни мне смотреть.

– Но ведь это же так страшно! – не унимался Ник. – Представь, сынок! Вдруг раз, и тебя нигде нет!

– Вот и хорошо! Сидел бы где-нибудь в тонком плане, кайфовал бы, блаженствовал! А то вот тут в, сансаре, кантуюсь, мучаюсь. Все думаю, где добыть себе пожрать, где посрать, что надеть, как от кого спрятаться, чтобы пизды не получить! Вот удовольствие-то!

– Ну, сына, не шути ты так, – утрированно укоризненно говорил Ник. – Ты лучше бы представил, как это плохо.

– Похуй! По мне бы, лучше бы моя погань, когда была беременна мной, сделала аборт. Тогда бы мне сейчас было классно! И вообще! – добавил он, взгромождая ногу на ногу, лежа как фон-барон на лавке. – Я считаю, что день рождения нужно сделать не праздником, а днем траура. Потому я буду в свой день рождения носить траур, как буддисты. Буду белье перекрашивать в черный цвет. Ведь, еб твою мать! Если бы не этот день, если бы не моя поганая мамаша, то я бы не родился в этой помойке, которой является этот поганый мир. Ведь здесь я – как червяк в куче навоза!

– Ну, что ты такое говоришь! – вдруг вмешалась в эту дискуссию Рыба. – Человек – это вершина и венец всего творения! Это – царь природы.

Напичканная мамкиными, мышиными представлениями, Рыба тараторила как из пулемета весь набор дурацких представлений.

Уксус сморщился, пренебрежительно посмотрел на нее и обратился к Нику:

– Послушай, папаша! Она откуда, вообще, взялась?

– Да, тусуется девчонка. – махнул тот рукой. – Молодая еще, не врубается ни во что.

– А что ты с ней возишься? – перешел уже в наступление Уксус. – Не позорно ли тебе?

– Да я и сам не знаю. Вот что-то прицепилась она ко мне. Вот и таскаю ее за собой.

Рыба молча выслушала всю эту тираду, замолчала и закусила от обиды губу. Ник точно подметил ее реакцию и стал еще больше растравливать ее чувствишки.

– А ты знаешь, как эта Рыбища целуется?!

– Не-а! – заинтересованно хулигански произнес Уксус. – А ну-ка, расколись-ка!

– А я ей говорю, Рыбулюшка, поцелуй меня, пожалуйста, только очень нежно! Обними меня, пожалуйста!

А она как меня лапищей своей захватит за шею и как надавит, у меня аж шея начала после этого болеть, – яростно выкликал Ник, радостно поглядывая на Рыбу и ее реакцию. Та вся аж напряглась. Глаза ее стали лихорадочно бегать, дыхание участилось, она вся покраснела, как помидор, но делала отчаянные усилия держать себя в руках.

Видя такое веселье, Ник еще больше разбесился и продолжил:

– А потом губищами своими как засосет – засосет, чуть не отгрызет мне все.

Хитро поглядывая за реакцией Рыбы, Ник умело давил на ее больную мозоль. Мама ведь ей внушила, что ее избранник должен ей проявлять особенное внимание и как-то неестественно нежно к ней относиться.

И вот теперь она ныла, отвернувшись к окошку от несостыковки мамкиной ереси и жизни.

– А она как поцелует, засосет меня взасос! Ощущение такое, что попал под паровоз! – глумливо пропел Ник, балдея над тем, как Рыба уморно куксится и ноет, отвернувшись.

– А я ей говорю, – продолжил Ник. – Ты, Рыбуленька, меня понежнее, понимаешь ли, целуй. А то мне больно.

– А она чяго? – подыгрывал Уксус

– А она говорит «Ага», а сама как по-новой присосется, что хоть стой, хоть падай! Ну, она же не резину какую-то грызет! Ну, надо же всему меру знать!

На этом терпение Рыбы лопнуло, она резко вскочила и направилась к выходу, громко голося, привлекая внимание мышей.

Ник ловким движением выставил вперед ногу и одновременно схватил ее за рукав.

– Стоять! Ты куда! – командным голосом произнес Ник. – Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения!

Рыба сделала неудачную попытку перескочить через его ногу, но чуть было не споткнулась. И встала, не понимая, что же ей делать. На нее как будто напал столбняк.

– Машину застопорило! Сбой программы! – веселился Уксус, тщательно наблюдая за реакцией безмозглой зомби.

Рыба уселась на свое место и протяжно завыла.

– А я бы на твоем месте так бы не делал, – осторожно на ухо произнес Ник.

– Как, так? – от удивления Рыба даже перестала хныкать и уставилась на Ника.

– А так! Реально ведь сейчас ничего не происходит. Ты сидишь в тепле, сытая, у тебя ничего не болит. Твое тело, реально не страдает. А что сейчас происходит?

– Что? – вылупилась Рыба

– Что-что! Да образы тебе мы сейчас гоняем.

– Вот что! – радостно взбесился Уксус.

– А, вы специально, что ли, так сделали?

– Нет, нечаянно, – подколол Уксус

– А за нечаянно бьют отчаянно! – начал утихомиривать ситуацию Ник.

– Ну, зачем все это?! – не понимала Рыба

– А чтобы ты не была такой отождествленной урлой, которой тебя сделало общество. Чтобы ты не была, как все мыши.

– А вы сами бы так смогли среагировать, неотождествленно? – не унималась Рыба

– Да не хуй делать! Мы все воспринимаем, как настоящие панки, а не как маменькины сынки. Мы постоянно стебаемся над всем окружающим миром и над собой в том числе.

– А как мне себя правильно вести? – гундосила Рыба

– А как настоящая пункерша, – поучал Ник. – Самой побольше стебаться над всей мышиной ересью, над той дурью, которой заморочены все мыши. И над той дурью, которая внутри тебя находится. Над собой. И тогда ты сможешь легко на все смотреть и не отождествляться с тем бредом, который находится вокруг тебя.

Рыба очень сильно призадумалась, шокированная этим новым знанием, которое ей открывали панки. Такого нового видения она не знала еще нигде. Эти откровения вдохновляли ее, и она решила начать практиковать новое видение.

– А, вот и приехали. – по-скоморошьи выкрикнул Уксус. Все мыши уставились на него, шокированные его выходкой.

Уксус, недолго думая, начал ломиться к выходу как боевой слон. За ним потянулись и Рыба с Ником. «Сынуля» орудовал локтями, тревожа беспробудный мышиный сон, и вскоре «святая троица» уже пробралась к выходу. Поезд остановился, и возмутители спокойствия сошли на платформу. Стопы свои они направили к метро.

– Слушай, Ник, а ты уверен, что она сейчас дома? – спрашивал Уксус, таращась снизу вверх на «папочку» и держа руки в карманах.

– Уверен, – невозмутимо ответил тот.

Уксус взъерошил волосы на своем гребне, пропустил их между пальцами и поставил вверх. Набриалиненный пару дней назад, гребень легко сохранял форму.

– А почему ты так уверен? – не отступал «сынок».

– А я хуем это чую, – неожиданно ответил Ник.

– Как это? Хуем? Не понял!

– Да все очень просто. Видишь ли, сынок, мы с ней встречаемся каждый год, в одно и то же время, и она меня всегда ждет. И мой хуй это чует и идет «на зов». Все очень просто, сынок! Магия хуя! – весело расхохотался Ник.

– Ух, ты, я тоже этому хочу научиться! – прикололся Уксус. – Как это сделать?

– Как?! Пытаться! Вот и все! Пытаться-пытаться и, наконец, рано или поздно у тебя это получится, – поучал «папочка».

– И это все? – удивился Уксус.

– Это секрет любого умения. Как, например, научиться плавать? Нужно пытаться это делать. Вот и все! Если внимательно за собой наблюдать, то можно научить себя любым новым навыкам, даже если ты никогда за это не брался.

Например, если ты не умеешь делать сальто, то нужно пытаться, постоянно пробовать, наблюдать за тем, кто уже этому научился, подражать, делать одну попытку, затем вторую, третью, с сотой уже начнет чуть-чуть получаться, а с тысячной будет получаться, как надо.

– Ну, ты просто гений!

– Еще бы! Учись, пока я жив! – самодовольно произнес Ник.

– А сейчас ты что чуешь? – интересовался Уксус.

– Не я, а он, – сказал Ник, глазами показывая на свой хуй. – Он говорит мне, что Анжела сейчас дома и ждет меня.

– Ну что ж, тогда пошли! – весело выкрикнул Уксус, опять разбудив спячку мышей.

Рыба плохо соображала, куда и зачем они едут. Она вообще не въезжала в базар, а просто пассивно «присутствовала при сем», как, впрочем, все, что она делала в своей тупой бездарной жизни.

«Троица» вышла из метро в центре города и направилась к шикарному дому, в котором жили одни только высокопоставленные особы. Анжела оказалась одной из дочерей партийного чиновника. Но жила уже отдельно, самостоятельной жизнью.

Подойдя к шикарному подъезду, окруженному цветущим садом и обсаженному цветами, они поднялись по лестнице, ведущей в подъезд, где Рыба увидела, что, оказывается, на первом этаже у некоторых квартир был настоящий огромный балкон.

– Странно, зачем балкон на первом этаже?! – удивилась Рыба.

– Красиво жить не запретишь! – произнес в ответ Уксус.

Все весело завалились в подъезд и тут же наткнулись на чопорного швейцара.

– Куда вы, молодые люди? – первым «напал» он.

– А мы к Анжелике! – любезно произнес Ник.

– Подождите, я позвоню им по домофону.

Уксус стал глазеть по сторонам, где находится видеокамера. Подняв глаза кверху, он увидел немигающее красное око и стал показывать на него пальцем.

Ник тоже посмотрел на мини-объектив, а затем утрированно укоризненно сказал Уксусу:

– Ну, что жилье, сынок, пальцами показывать, так ведь неудобно делать!

– А неудобно только трахаться на потолке, – безапелляционно возразил Уксус. – Одеяло все время на пол падает!

Все весело заржали над его приколом. Тут швейцар стал разговаривать с Анжелой:

– Алло! Алло! Скажите, вы таких граждан узнаете? Они утверждают, что к вам!

– О, да! да-да! это ко мне! – послышался в трубке возбужденный радостный женский голос. – Ник! Ник! Привет!

Ник очень галантно поклонился перед домофоном, а затем резко выпрямился и показал жест «фак».

Уксус радостно взвыл и, согнув одну руку, другой кистью стал бить по сгибу локтя. Выкомариваясь на все лады, он бегал вокруг Ника и радостно выл на все здание.

Рыба стояла, как дура, и ровным счетом ничего не понимала, таращась то на одного, то на другого.

– Подождите, успокойтесь, перестаньте кричать! – тщетно пытался успокоить их швейцар.

Но панковье бесилось на все лады и не собиралось униматься.

– Пройдите, пожалуйста, в лифт! – продолжал беситься старпер, нажимая кнопку вызова.

– Карету мне, карету! – орал Уксус.

– Да здравствует второй эшелон! – бесился Ник

Такая какофония продолжалась, пока лифт не пришел на первый этаж.

– Карета подана! – величественно взмахнул рукой. Уксус и все трое ввалились в лифт.

Вахтер, хоть и был атеистом, но, кажется, перекрестился после этой честной компании.

Как только лифт остановился, и двери открылись, взору прибывших предстало зрелище прекрасной пышногрудой особы, одетой в укороченное черное вечернее платье с декольте, отделанное лебяжьим пухом, и очень стройными красивыми ножками в туфлях на шпильке. Ее длинные каштановые ниже плеч волосы были пышно начесаны и уложены в красивую прическу, украшенную сверкающей диадемой. В ушах ее блистали серьги с брильянтами. И такой же камушек поблескивал на ее ручке в перстне.

Анжела обворожительно улыбнулась прибывшим и с радостным воплем бросилась Нику на шею.

– Ник! Ник! Это ты! Наконец-то! – радостно кричала она на весь подъезд. Я так ждала тебя!

– Ну, привет, ангелок! – улыбнулся он ей своей демонической улыбкой и нежно обнял. Слегка приподняв ее, он без труда перенес ее из коридора в квартиру.

Дверь за гостями захлопнулась, и они оказались в шикарных апартаментах правительственных шишек. Обстановка была очень дорогая и шикарная. Везде стояла импортная мебель, висели картины, шкуры, красовались чучела животных, рога лосей и прочая роскошь. Все великолепие подчеркивал идеальный порядок и гармония.

– А пращуры твои где? – вальяжно развалясь в кожаном кресле, спросил Ник.

– А они на дачу на две недели умотали, – махнула рукой хозяйка и налила дорогое красное вино в хрустальные фужеры.

– Ну! За нас! – Торжественно произнес Уксус, поднимая свой фужер.

Все торжественно выпили, а Уксус заглотал его всего тремя глотками и затем, не закусывая, понюхал рукав своего кителя.

– Молодец, сынок! – подбодрил его Ник. – Ну а у тебя как дела? – перевел он внимание на Анжелу.

– Да вот недели две назад встречалась с богатеньким сынком одного из партайгеноссе, – пренебрежительно бросила она.

– Ну и как оно? – немного ревнуя, спросил Ник.

– Да как?! Таскал он меня по всей даче, что только не выделывал!

– Да ну! – прищелкнул языком Ник.

– Нет, вначале у него просто не вставало. Я и так и сяк к нему подхожу и заигрываю и дразню, то недоступность разыгрываю, то полную раскрепощенность. Ничего не помогает. И стриптиз ему прямо на столе пляшу и «на клык беру» – ну ничто не может этого кролика забитого раздразнить. Висит, как у мертвого, хоть ты тресни!

Ну, думаю, я тебя по-другому растормошу. Не оставаться же мне несолоно хлебавши. Решила я ему настойку возбуждающую налить. Тихонечко подмешала ему в чай. Он начал пить и удивился, что вкус так изменился. Спрашивает: что это, мол, такое? А я ему говорю:

– Ну, мол, это целебные травы, алтайские, – а сама думаю: «как на него это подействует?» И смотрю, чтобы не переборщить. Он пил-пил чаек-то мой, да как вдруг разбесится. Кол у него из штанов так и заторчал. Ну ты, батюшки мои, создала же я себе мороку! Он на меня как набросился! И сходу кончил. Я думаю, ну все, мол, обслужила, гуд-бай, Вася, только башли не забудь отдать!

– А много башлей-то? – перебил любопытный Уксус, потягивая шампанское.

– Да косую, – махнула рукой Анжела. – За один всего прием!

– Не слабо! – выпучил глаза молодой пункер.

– А чего ему! У него родаки вон какие!

Ему ли о деньгах думать! Ну, вот я ему говорю. Мол, «чао, бамбино!», а он уходить не хочет. Мол, давай еще, мне понравилось! И через полчаса – опять ко мне уже сам приставать начал. Ну, я думаю, ладно, дело не пыльное, встаю раком (это чтоб меньше с дураком соприкасаться). Он запиндюжил мне свой желудь и теперь уже дольше меня драл.

Ну, думаю, ладно, терпеть не привыкать. А он еще через полчаса опять заерзал. Я думаю, чтобы кунка отдохнула, возьму-ка у него на клык. Он портки свои скинул и давай меня в глотку драть. Обкончался позорно и задрых как убитый. Я пошла в ванну, отмылась, отскоблилась, и отдыхать легла.

Ночью слышу голос, будит кто-то меня:

– Анжел, Анжел, дай в попку! Дай мне в попку! – канючит партийный выродок.

Ну, думаю, все, больше нету сил с ним возиться. Надо его успокоительным попоить! Ну, а сама, делать нечего, дала ему в попку. Насилу вытерпела все это, как он своими тощими телесами об меня терся, да все никак попасть не мог. Без очков то он ничего не видит!

– А что тут видеть надо! – глумливо расхохотался Уксус.

– Вот именно! – поддержал его Ник.

– Ну, он бабы-то кроме меня и не видел, – пояснила Анжела. – И то раз в три, может, месяца.

– А что так?! – подначивал Ник.

– Да кому такой чадос противный нужен!

Его родители полным ничтожеством вырастили. Все ему на блюдечке с голубой каемочкой давали. Вот и вырос такой пидер! Если бы не башли, то я бы с ним даже срать рядом не села.

– А, вон оно что! – удивился Уксус.

– А ты что думал! – высокомерно подняла брови Анжела. – Ну, так вот! Напоила я его чайком успокоительным, мол, чтоб сон лучше был. Он выпил и уснул, как убитый. А сама отдельно от него пошла спать. Наутро просыпаюсь, а он в отрубе лежит. В общем, полдня дрых, а потом никак раскачаться не мог. Зато похоть его как рукой сняло. Красота просто! Иначе бы у меня пизда просто задымилась!

– Ну и веселье! – хохотал Ник.

– Ну вот, ублажила я его. Башлей стряхнула и «катись колбаской». Гуляй, Вася! – закончила свой рассказ Анжела, любовно глядя на Ника и усаживаясь к нему на колени.

В этот момент Рыба почувствовала, как в ней дрогнула струнка ревности. Но вида она не подала, так как мама научила ее быть гордой.

– Скажи, а что это была за трава? – спросил ее Ник, нежно обнимая за талию и поглаживая стройные ножки в капроновых чулочках.

– А зачем тебе это? – беспечно произнесла она. – Неужто у тебя с этим проблемы?

– Да нет! – самодовольно усмехнулся Ник. – Просто интересно.

– Да обыкновенная родиола розовая. Иначе ее еще называют «золотой корень».

– А, ну, буду иметь в виду, – ласково произнес Ник, поглаживая ее спину и нежную объемную грудь. – А меня ты насколько приютишь?

– Ах, Ник! – томно вздохнула красотка. – С тобой я готова не расставаться целую вечность. Но ты почему-то так быстро ускользаешь от меня каждый раз. И я не в силах тебя удержать!

– Я неуловим, как ветер, – загадочно произнес Ник, целуя ее упругую пышную грудь, и в то же время искоса наблюдая за реакцией Рыбы.

– Ник! Ты просто сводишь меня с ума! – изнемогая от наслаждения, прошептала красотка.

Наблюдая всю эту сцену, Рыба стала распаляться и ревновать. Дыхание ее участилось, она вся покраснела, как помидор, а затем неожиданно вспыхнула и со слезами обиды и отчаяния побежала в другую комнату, как тупая заведенная машина. Мать ей, видите ли, внушила, что если бомж изменит, то нужно беситься, обижаться, страдать, мучиться и даже кончать жизнь самоубийством.

– Сынок! Иди присмотри за ней! – подмигнул Ник Уксусу.

Тот глумливо усмехнулся и направился вслед за Рыбой, оставив своего дружка в обществе прекрасной особы.

На память Рыбе пришла одна сцена из детства совместной жизни погани и отца.

– Танечка, ну, скажи, пожалуйста, почему ты такая плохая? – докапывался папаша до погани.

– Что значит плохая? – с возмущением восклицала поганая.

– Ну, вот все хорошие, а ты самая-самая плохая? – не унимался отец.

– Вовочка, ну ты мне объясни, пожалуйста, почему, в чем я самая плохая? – начинала уточнять поганая, немного набравшись терпения и одновременно сдерживая ком обиды, подкатывающий к горлу.

– Ну, понимаешь ли, Танечка, у тебя белье хуже, чем у остальных, – невозмутимо доебывался папаша.

– А чем у кого у меня хуже белье? – зеленея от гнева, спрашивала поганая.

– Ну, чем у моей секретарши, например, – зудел на ухо погани папаша.

– Ах ты, негодяй! А ты же мне говорил, что у тебя с ней чисто платонические отношения! – срывалась на истерику погань. – Как тебе не стыдно! Подлец!

– А я и не отрицаю этого! – нагло врал тот.

– Не обманывай, негодяй! – выла тупая крокодилица. – Хоть бы при ребенке постыдился!

– А что мне ребенок! Это твой, а не мой ребенок, – беспардонно заявлял отец.

– Ну и убирайся к своей секретарше!

Отец собирал вещи, надевал плащ и шляпу и уходил из дома. А поганая хватала маленькую Рыбу и, прижимая ее к себе, начинала заниматься самосожалением:

– Ах, какие мы с тобой несчастные, папа нас бросил!

– Но ведь, мам, ты же его сама выгнала.

– Папа плохой. Он плохо делает, – выла погань.

– А почему? – интересовалась Рыба.

– Потому что он козел!

На этом все разумные объяснения заканчивались и начинались одни установки и эмоции. Смысл всего этого Рыба не понимала, но уже исподволь, с самого детства, училась неверной реакции на жизнь. Ведь ребенок во всем подражает родителям и берет с них пример.

И беря пример с погани, Рыба научилась ревновать, обижаться, психовать, замыкаться, беситься, устраивать скандалы и портить с людьми отношения.

Вот и теперь, когда ситуация стала похожа на ситуацию погани, Рыба проявилась точно так же, как проявлялась мать с отцом. Точно так же она обиделась, замкнулась, затем взбесилась и психанула, как ребенок. Программа матери сработала в ней с безотказной точностью.

Другое дело, если бы перед своими глазами она бы с самого детства видела пример спокойного, разумного, конструктивного действия, она бы и сама выросла взвешенной, спокойной, рассудительной.

Например, если бы отец сказал матери про белье секретарши, то она могла бы спросить: «А ты не знаешь, где она его покупает?» или «А не подаришь ли ты мне похожее на то?», Или «а ты знаешь, Иван Михайлович мне хотел купить точно такое же», или еще лучше, она бы могла просто порадоваться, что ее муж – нормальный мужик, который интересуется многими бабами, а не какой-то ханурик-импотент, которому в жизни ничего не надо. Вариантов действий, реакций на ситуацию могло быть бесчисленное множество, но погань сама поступала и Рыбу научила действовать только одним и только убогим образом, так, как наиболее невыгодно поступать. Так, как поступают неудачники. И именно этим она и искалечила ей жизнь.

Рыба сидела в кресле в соседней комнате и горько рыдала. Ее поебень не удалась! Мамочкино никак не сбывалось! «Ник теперь с другой, что же делать? Он бросил меня!» – вертелось в ее тупой тыкве.

– А чо ты ноешь? – послышался радостный разбитной голос Уксуса за ее спиной.

– Ни чо, – махнула рукой Рыба и заныла опять.

– А, это из-за Ника, что ли?

– Нет! – рявкнула дура. – Пошел он к черту!

– Да ты не переживай! – утешал ее Уксус. – Он с ней недельку всего поразвлекается, и она ему быстро надоест!

– А мне наплевать на него! – бесилась еще больше уебищная дура.

– Правильно! Молодец! – неожиданно поддержал ее Уксус.

– Это почему? – вдруг перестав ныть, спросила Рыба и уставилась на Уксуса.

– А потому, что он ушел, но зато есть я! – безапелляционно заявил Уксус

– Ты? – плохо понимая, о чем идет речь, спросила Рыба.

– Да, я, – мурлыча произнес Уксус и придвинулся поближе к ней. – Скажи, а я тебе нравлюсь?

С этими словами он повернул голову в одну сторону, как бы показывая один бок, затем в другую, поворачиваясь другим.

Его лысая голова с торчащим ирокезом выглядела более чем вызывающе, но никак не соблазняла Рыбу.

– Ну, ты знаешь, вообще-то, ничего, – робко ответила Рыба.

– Да! я так и знал, что я очень хорошо выгляжу и очень тебе нравлюсь! – самодовольно произнес Уксус.

– М-м-м – бессмысленно промычала Рыба.

– Ну, вот и прекрасно! Ты тоже клевая герла. Я тебя как только увидел, то понял, что из твоих волос хороший ирокез может получиться!

Рыба смолчала, вспомнив свой дебют в N-sке.

– Ну, ладно! Молчание – знак согласия! – хлопнул ее по плечу Уксус. – Пошли со мной спать.

– Что-о-о! – вырвалось у Рыбы.

– Что-что?! Трахаться пошли, говорю тебе!

– Зачем? Ой-ой-ой! Не надо!

– Как зачем?! Как не надо? у нас – «фри лав» – свободная любовь по-русски называется!

– А, может, не надо?! – заскулила Рыба.

– Как это не надо?! – начал горячиться Уксус, держа руки в боки. – Ты что, не в системе что ли?

– Нет, я в системе, – оправдывалась Рыба.

– А ты знаешь, что у нас – свободная любовь?

– А это как? – скулила дурища.

– А очень просто! Вчера ты была с Ником, сегодня ты будешь со мной, а завтра ты будешь еще с кем-нибудь, например с Патриком, – сказал Уксус и захохотал.

– Ой, не надо! Не хочу с Париком, не хочу с тобой! Не хочу еще с кем-нибудь! – заревела Рыба. – Я хочу быть только с Ником!

– Как это ты не хочешь? – возмутился Уксус. – Ты же мне только что сказала, что я тебе нравлюсь!

– Ну, это я просто так сказала. – стала оправдываться Рыба.

– А знаешь, что за «просто так» на зоне пидером могут сделать! – забесился еще больше Уксус.

– Нет! Не надо! – уже ничего не соображая, выла дурища.

– Тогда пошли со мной спать!

– Нет! Не хочу! Помогите! Ник!

– А, это тебе мама внушила, что должен быть один человек, что верность до гроба.

– Да! Один на всю жизнь! –загундосила зомби.

– Ерунда это все! Так жить скучно! Это тебе мама внушила, что ты должна одного засранца всю жизнь боготворить?!

– Да, наверное, – запуганно лепетала Рыба.

– А это все ерунда! Все мы одинаковы, все из одного и того же говна сделаны. И никаких особенных принцев просто нет. Все это – лишь мамочкина дурь! Так что давай, портки свои скидывай и пошли пороться. Пошли, кому говорю!

– Нет-нет-нет! – Повторяла, как идиотка, Рыба.

– А я, между прочим, все Нику завтра расскажу, – начал хитро подходить с другой стороны Уксус.

– А я тоже! – обиженно выла Рыба, барабаня по спинке кресла, в котором она сидела.

– Ну, что ты, как маленькая! Что ты ломаешься! – зашел Уксус с другой стороны. – Таких, как ты, у Ника до хуя и больше! Ты думаешь, ты особенная, что ли? Он будет тебя ждать? Что ли?

– Не знаю, – скулила дура. – Но я не могу так делать без любви! Не могу!

– Все это дурь собачья. Ебля создана не для какой-то мамочкиной любви, отношений, обоюдной верности, чувствишек, а ебля нужна просто сама по себе, ради удовольствия, наслаждения.

– Нет, неправда! – запальчиво заорала дура.

– А что нет? Что неправда? Для чего ебутся мыши, тараканы, клопы, собаки, обезьяны, слоны? Разве у них есть какая-то любовь и взаимность?

– Нет, – пискнула Рыба. – Но я ведь не собака, и не таракан, и не клоп.

– А какая разница?!

– Ну, я же ведь человек!

– Ха-ха-ха! Ты – самка человеческого животного! Вот ты кто! Теперь мы все про тебя знаем!

– Нет! Нет! Я не самка! Нет!

– А кто же ты? Самец?

– Нет, я женщина! Я дама сердца! – несла дура средневековую ересь.

– Дама сердца – дама селезенки, дама печени! – передразнил ее Уксус. – Хуйню-то не мели мне, еб твою мать!

– Но я – женщина! – яростно защищалась Рыба.

– А Ник мне недавно по секрету сказал, что ты еще девственница, – парировал Уксус.

– Ну и что! Ко мне равное должно быть отношение, как к женщине.

– А ты знаешь, что женщина – это просто машина для размножения «пушечного барахла», которое будет воевать в Афгане и защищать бункер Брежнева во время ядерной войны!

– Нет! Я – Богородица! – бредила дура.

– Богородица! Га-га-га! Ты не богородица, а хуеродица! Вот ты кто! Урла ты ебаная, – разъярился еще больше Уксус.

– Но я все равно женщина!

– Хуенщина! А ты знаешь, что кроме свиноматки, ты еще и ломовая лошадь?!

– Как это? Почему? – ныла Рыба.

– А потому, что каждая баба в жизни должна таскать говно за своим мужем-засранцем, своими выродками ебучими, собой и еще всю жизнь вкалывать на заводе или свиноферме. Вот что такое женщина!

– Нет! – задыхаясь от отчаяния пискнула Рыба.

– Как это нет? А разве твоя мать не так прожила всю свою жизнь?

– Так!

– А ты что? Тоже так прожить хочешь?

– Нет-нет! – в ужасе вскричала дурища.

– Тогда становись жабой, чтобы не прожить жизнь так же бездарно, как твоя мамаша.

– А как это? Жабой?

– Ну, пункершей то есть. И жить по всем законам нашей системы.

– А по каким это?

– Ну, не работать – во-первых, не рожать «карликов», во-вторых, а в-третьих, не заводить семью, а заниматься свободной любовью, – закончил Уксус, похотливо подсаживаясь к Рыбе, запуская свои руки ей под тельняшку и замацивая ее.

Как ошпаренная, Рыба бросилась от него наутек, не соображая, куда она несется. С перепугу она встряла в распахнутый шифоньер и, запутавшись в нарядах и платьях, дико заорала.

– Стой! Стой! – орал ей вдогонку Уксус. – Ты что, ненормальная что ли?

Зеленея от злобы, он в три прыжка подскочил к шкафу и злобно рявкнул:

– Немедленно перестань орать, идиотка! Иначе въебу тебе!

Эта угроза подействовала незамедлительно, и Уксус уже более спокойно и жестко произнес:

– Ладно! Больше к тебе я приставать не буду. Я вижу – ты конченая урла! Я с такими идиотками, как ты, не хочу иметь дела. Дрыхни отдельно. И немедленно вылазь!

Его слова подействовали на Рыбу успокаивающе, она покорно вылезла из шкафа и уставилась на Уксуса.

– Можете идти дрыхнуть! – подчеркнуто галантно поклонился Уксус. – Дама слепой кишки!

Рыба, обессиленная от истерики, покачиваясь, как пьяная, поплелась к кожаному дивану. А затем без сил, тупо рухнула на него, укрылась пледом и вырубилась как убитая.

Уксус злобно выругался, сплюнул на пол, запачкав паркет, впрочем, ему было не до этого. Затем сдвинул два здоровых кресла вместе и, не раздеваясь, прямо в одежде, завалился спать. Его голова очень удобно примостилась на подлокотнике кресла так, что гребень остался нетронутым. В целом комната была похожа на побоище, где все было кувырком. И к тому же всю ночь напролет горел свет.

– Ух, ты! Епсель-мопсель! Сынок! Как же это тебя так угораздило! – послышался голос посреди комнаты.

Рыба открыла глаза и увидела Ника, стоящего в одних трусах и расстегнутой черной рубашке с фужером вина в руке. Ник стоял прямо над спящим Уксусом.

– Что ж ты так! Сынок? – сокрушался Ник.

Уксус спросонок не понял, что происходит. Он поднял голову и уставился ничего не соображающим взглядом на Рок-н-ролла. На лице юного пункера отпечатался оттиск рисунка кресла.

– Ник? – обрадовался Уксус. – Привет, Ник!

– Привет, привет, сынок. А что у тебя здесь происходит? – недоумевал «папаша».

– А, это?! – резко переменился Уксус, бросив злобный взгляд на Рыбу. – Да эта овца мне сегодня ночью не дала! Представляешь?!

– Как это так? Не дала? Как посмела? – сочувствующе спросил Ник. – А ну-ка, рассказывай!

– А что тут рассказывать?! Бесилась тут, как строптивая коза! Мамочкина дочка! Овца!

– Ты что и вправду так поступила? – обратился Ник уже к Рыбе.

– Да-а-а! – заблеяла идиотка.

– Ну и урла! – в один голос сказали оба панка.

– Я, вообще, о тебе лучше думал, – добавил Уксус.

– Ну да это все ерунда, – неожиданно изменил тему разговора Ник. – Тут у нас кое-какие изменения намечаются.

– Это какие еще? – предвкушая что-то плохое, спросил Уксус.

– А такие. К Анжеле неожиданно один из ее хахалей скоро нагрянет. Он сегодня утром позвонил и предупредил, что приедет. Так что, дорогие мои, придется нам отправляться в путь долгий.

– О! Так быстро? А мне тут понравилось! – начал канючить Уксус.

– Не переживай, сынок. Зато у нас есть башли.

– Во прикольно! А много башлей?

– Да косая, как и обещано было! – самодовольно улыбаясь, произнес Ник.

– Ну, это еще ничего, с пивом потянет, – пренебрежительно бросил Уксус.

– Слушай, я тебе предлагаю съездить в Питер и сменить обстановку, – неожиданно сменил тему разговора Ник.

– А это еще зачем? – возмутился «сынуля»

– Да надоело мне что-то в Москве париться.

– Это еще почему?

– Да, понимаешь ли, сынок, Москва – это просто «большая деревня». И мне здесь уже наскучило.

– Ну, я никуда не поеду. Мне здесь и так хорошо.

– Ну, сынок, я тебя не заставляю. А ты со мной поедешь? – неожиданно спросил Ник у Рыбы.

– Угу, – недолго думая, ответила она.

– Вот это по-нашему! Вот за это я тебя ценю! – неожиданно обрадовался Ник.

– А что тебе та краля уже надоела? – встрял Уксус.

– Да, понимаешь ли, сына, как говорится, с хорошими друзьями встречайся пореже. Если бы я с ней остался надолго, то она надоела бы мне хуже горькой редьки.

– Верно гутаришь! – поддержал Ника Уксус. – Когда я буду таким же, как ты, я буду менять женщин как перчатки. Каждый день у меня будет новая и никаких списков не хватит, чтобы их всех пересчитать!

Рыба слушала их откровенные разговоры и думала: «Как же так? Мне-то мать совсем другое внушала: что должна быть взаимность, верность друг другу по гроб жизни. А тут – совершенно другой расклад!»

И в башке у нее возникала сильнейшая несостыковка, от которой она становилась мрачной, замкнутой и тупой. Оказывается, жизнь-то идет по своим расчетам, законам, а не по мамкиным сказкам. И всем абсолютно наплевать на то, что каждый выдумал, какие у кого в голове «тараканы». Есть то, что есть и нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Кто не хочет этого понять, тому становится ох как хуево!

Путь дурака 4-6. Часть 2